Чтение 9–й страницы книги ~Шпион Темучина~

– Значит, так… – Кара-Мерген немного помолчал и продолжил: – подозрительных торговцев отыскать и схватить.

– Но, повелитель, с ними уже расправились разбойники Оэлун!

– Тем лучше – значит, тебе меньше забот. Сейчас поедешь к Эрдэнэчимэгу – скоро курултай, великий хан Джамуха хочет, чтоб там были все.

– Но Эрдэнэчимэг собирается откочевать!

Черный Охотник нахмурился:

– Твоя забота, чтобы он этого не сделал. Потом поскачешь в кочевье Чэрэна Синие Усы. Этот, правда, никуда не собирается откочевывать, но тем не менее присмотр за ним нужен.

– Так за ними за всеми присмотр нужен! – расхрабрился Барсэлук. – А лучше бы взять заложников изо всех родов, и…

– Бабушке своей советуй! – надменно прервав его, Кара-Мерген повернул коня.

– О, господин, – снова взмолился лазутчик. – Хотелось бы… гм-гм… небольшое вспомоществование… Как и было обещано ранее.

– А, тебе нужно серебро? – обернувшись, всадник расхохотался. – Ладно, что я обещал – ты получишь. Скачи за мной.

– Но моя лошадь…

– Что? Ее у тебя украли?

– Нет… просто я оставил ее внизу, у реки.

– Ну, так поторапливайся, Игдорж! – с хриплым хохотом Кара-Мерген хлестнул коня плетью. – Если, конечно, хочешь получить свои сребреники.

– Бегу, бегу, повелитель…

В зелено-желтых лучах солнца сверкнул эфес сабли… странный эфес – длинный, с рукоятью, отделанной яшмой. Да и сабля в черных ножнах тоже была странная, и ножны… Черт возьми, да это же…

Баурджин вздрогнул.

…шин-гунто – или «новый военный меч» типа 94 – промышленно изготовляемый самурайский меч, носившийся офицерами японской императорской армии! Нагляделся Дубов в тридцать девятом на подобные мечи – уж никак не мог ошибиться.

Откуда такой у Кара-Мергена? И кажется, у кого-то из воинов Темучина Баурджин как-то тоже видел такой. Откуда?

А оттуда же, откуда появились части японского самолета у Алтан Зэва – нынешнего вассала Боорчу – из урочища Оргон-Чуулсу!

Да, и Гамильдэ-Ичен ведь именно там нашел когда-то пропеллер! Если имеется пропеллер, почему бы и не быть мечу? Там много чего есть, в урочище. Если прийти туда в сентябре-октябре – «в месяц седых трав», как написано в древних рукописях, то можно…

Впрочем, Баурджин ходил, и не раз. Особенно когда еще не родились дети. И без всякого эффекта. Ничего не нашел, никуда не проник, не то что в будущее, но даже и в развалившийся храм. А теперь и пытаться перестал – настолько врос в здешнюю жизнь: любимая жена, дети, друзья, приобретенное положение в обществе. Забывать уже начал прежнюю жизнь, которая лишь иногда прорывалась вдруг ностальгическими воспоминаниями… все реже.

– Гамильдэ! – перебил думы нойона Сухэ. – Надо бы его предупредить, а то еще встретится невзначай с Барсэлуком.

– Предупредим, – выйдя на поляну, Баурджин немного постоял, прислушиваясь, и, убедившись, что все в порядке, с осторожностью направился вниз, к реке.

Подслушанный разговор, в общем-то, не дал никакой ценной информации, ради которой разведчики Темучина и явились в эти забытые всеми богами места. Ну, разве что несколько пролил свет на поведение Игдоржа Собаки. Что же касается племен, то отношение к ним Джамухи и так было ясно с самого начала. Ну, конечно же – люди должны жить в постоянном страхе и надеяться только на верховного хана. Использует разбойников – ловко. И наверняка иногда громит какую-нибудь особо надоевшую кочевникам шайку, показательно казнив ее главарей. Так что рыжей Оэлун – Царе Леандер – недолго осталось рыскать по сопкам. Вообще-то, жаль – несчастная она баба – ни мужика стоящего рядом, ни дома, ни семьи, ни покоя…

Спустившись к реке, Баурджин и Сухэ тут же спрятались за камнями, услыхав стук копыт. Прятались, впрочем, напрасно – это, не оглядываясь, скакал Барсэлук, нагоняя своего черного хозяина. Ну, конечно – зачем оглядываться, когда впереди маячат приличные деньги?

Незачем!

Дождавшись, когда стук копыт затихнет вдали за сопкой, путники быстро пошли по тропе, идущей по каменистому берегу. В ослепительно лазурном небе сияло такое же ослепительное солнце, как почти всегда – триста дней в году.

– Смотри, смотри, нойон! – показывая пальцем, вдруг закричал Сухэ. – Золотое плесо!

Баурджин повернул голову. Желтый песок, солнце, отражающееся в излучине реки расплавленным золотом, играющая в воде рыба… И голый Гамильдэ-Ичен за большим камнем.

Переглянувшись, Баурджин и Сухэ быстро пошли к нему.

– Долго же тебя приходится ждать, Гамильдэ!

– Ой! – Юноша обернулся. Мокрый и довольный, он сейчас как раз накинул на плечи дээл. Увидав своих, смущенно улыбнулся: – Жарко стало, думаю, дай ополоснусь.

– Смелый человек, – укоризненно покачал головой нойон. – Точнее – безответственный! А если б тебя заметили язычники?

– Да я осторожно… Специально за камнями спрятался. Кстати, взгляните-ка! – Гамильдэ-Ичен хвастливо кивнул на песок.

– Ого! – Сухэ тут же нагнулся и взял в руки забавный музыкальный инструмент, состоявший из выдолбленной тыквы и длинного деревянного грифа со струнами. – Хур!

– Еще и бубен! – довольно засмеялся юноша. – И кинжал при мне остался – все так отдали. Посмеялись, правда, когда я рассказывал о потерянном коне. Угостили кумысом, арькой… Я им стихи читал! Очень понравились!

– Да неужели?! – не сдержавшись, хохотнул Баурджин.

– Не понравились бы – не подарили бы хур. И бубен!

Нойон примирительно махнул рукой:

– Ладно, ладно, не хмурься. Собирайся, пошли.

– А куда?

– Кабы знать! – приложив ладонь ко лбу, Баурджин посмотрел на плесо. – Пока вдоль реки, а там видно будет. Это ведь Аргунь, кажется?

– Да, она самая.

– То, что нам и нужно. Главное, не проскочить гэры Джамухи, а то к Амуру выйдем. Эх… На высоких берегах Амура часовые родины стоят! Хорошая была песня…

– Что-то я такой не слыхал? – вскинул глаза Гамильдэ-Ичен.

– Молодой ишшо! – расхохотался нойон. – Ну все, двигаем! Да поможет нам Христородица.

– Да поможет нам Христородица! – хором повторили парни.

В первом кочевье, куда они вскоре пришли, гостей встретили настороженно. Ладно явились бы, как все люди – верхом, тогда, конечно – гость в дом – радость в дом. Но вотпешеходы… Пешеходы казались крайне подозрительными!

Даже первый встречный – косоглазый, сопленосый и грязный пастушонок – и тот посматривал с недоверием, а в ответ на приветствие невежливо спросил:

– Кто такие?

– Артисты мы, – вышел вперед Баурджин. – Беги скорей, скажи всем, кто к вам пожаловал! Дуучи, хогжимчи, улигерчи и вот… – он кивнул на пристроенный на плече хур, – хурчи!

– Вай, хогжимчи!!! – С пастушонка в момент слетела вся спесь. – Чего ж вы пешком-то?

– Какие-то подлые собаки ночью похитили наших коней.

– Вай, нехорошо… Я поскачу, скажу всем! – подозвав пасшегося рядом конька, мальчишка ловко прыгнул в седло и, поднимая пыль, понесся к белевшим за нагромождениями камней гэрам.

– Хогжинчи-и-и! – на всем скаку орал он. – Хогжимчи к нам приехали! Музыканты! Хэй-гей, люди-и-и-и!

Первое выступление чем-то напомнило Дубову детский утренник или концерт художественной самодеятельности в каком-нибудь подшефном колхозе. Накормив и напоив гостей, радостные, словно дети, кочевники собрались на вытоптанной площадке у главного гэра. Вечерело, за сопками опускалось оранжевое солнце, быстро темнело. Чтобы было лучше видно заезжих артистов, кочевники зажгли факелы, укрепив их по краям площадки на длинных шестах. Выйдя на середину площадки, Баурджин поклонился на четыре стороны и, откашлявшись, произнес:

– Здравствуйте, товарищи араты! Разрешите мне от имени моих соратников, известных даже в самых дальних степях музыкантов, открыть этот небольшой, но, смею надеяться, прекрасный концерт, который, несомненно, не оставит вас равнодушными слушателями.

Закончив реплику, Баурджин еще раз поклонился.

– Вай, вай! – подбодрили зрители. – Давай начинай, хогжимчи-гуай!

– Сказание… – заложив за спину руки, нойон выставил левую ногу вперед. – Сказание о зимней степи.

Стоявшие чуть позади Сухэ тронул струны хура, а Гамильдэ-Ичен грохотнул бубном. Араты одобрительно заулыбались, видать, вступление им понравилось.

– Однажды… – чтец-декламатор еще раз откашлялся и продолжил под усиливающуюся музыку. – Однажды, в студеную зимнюю пору, на сопку я вышел… Нет – выехал. Верхом на коне. Был сильный мороз! Гляжу, поднимается медленно в гору лошадка…

С выражением прочитав отрывок из поэмы Некрасова «Мороз, Красный нос», Баурджин с облегчением уступил место Гамильдэ-Ичену с его слезливой поэмой о несчастной любви, после чего вся честная компания приступила к песням, невпопад дергая струны и громко завывая:

– Еду-еду-еду йа-а-а-а!

Собственно, эта строчка и была главным рефреном уртын-дуу – «длинной песни» о степях и сопках, о полных сочной травы пастбищах и скоте, о вечно голубом небе и хороших людях – кочевниках.

– Еду-еду-еду – я-а-а-а!

Пели долго – с небольшими перерывами на арьку, почти до полуночи – и все время одну и ту же песню – уж больно она пришлась по душе слушателям, с азартом подхватывавшим припев:

– Еду-еду-еду я-а-а!

Так и допели почти до самой ночи.

Вызвездило, и полная луна повисла над притихшими гэрами медной, ярко начищенной сковородкой-блинницей. Пахло людским потом, навозом и пряными травами… а еще – вареным мясом, которое с большой охотою уплетали за обе щеки малость притомившиеся музыканты, сидя на почетных местах в гэре старейшины рода. Баурджину не так хотелосьесть, как пить, и кумыс – поистине волшебный напиток – был сейчас в самый раз.

– Ай, спасибо, глазастенькая! – нахваливал нойон подносившую напитки и пищу девчонку. – Уж угодила, так угодила – давненько не пивал такого кумыса!

Красивая была девчонка, смуглявая, стройная. А как посматривала на Баурджина! Тому аж неловко стало на миг, подумают еще – закадрил девку!

Старейшина и позванные в его гэр лучшие воины рода довольно щурились – слова гостя пришлись им по душе. За угощением неспешно текла беседа. Говорили за жизнь – о кочевьях, о лесной дичи, о соседних родах.

– Наши старые пастбища – южнее, – отвечая на вопрос Баурджина, важно кивал седобородый старейшина – Хоттончог. Его род – род Черного Буйвола, древний тайджиутский род – не так давно кочевал к востоку от озера Буир-Нур, но вот несколько месяцев назад ситуация изменилась.

– Лично приезжал верховный хан Джамуха, – важно надув щеки, пояснил Хоттончог. – Сказал, что сердце его обливается кровью за весь наш род, сказал, что черный степной дэв по имени Темучин, хан монголов и многих племен, поклялся извести наш род и забрать себе все наши пастбища. Он уже напал на наших соседей и – о, ужас! – велел сварить живьем всех угодивших в плен. А потом мясо несчастных ели его воины, воины Темучина!

– Вай, вай! – гневно закричали находившиеся в гэре воины.

Нойон скорбно покачал головой: подобную байку он слышал и в стане Темучина, только в ней все говорилось наоборот, не монголы варили и ели людей Джамухи, а люди Джамухи – монголов.

– С тех пор как позвал Джамуха, мы здесь, в этих сопках, – старейшина скорбно поджал губы. – Места, как видите, не особо привольные для скота – слишком лесистые. Однако осенью мы отвоюем назад все свои прежние пастбища – так обещал хан Джамуха!

– Слава великому Джамухе! Слава! – закричали воины.

А Баурджин сделал в памяти важную для порученного ему дела отметку – осень! Вот – начало похода. Ну, да, Джамухе следует торопиться – слишком уж сложно удерживать вместе такую массу враждебных племен. На чем основывается этот союз? На страхе перед Темучином, которому последовательно придается образ людоеда? Или наряду с этим на чем-то еще? Страх… Если вспомнить слова Кара-Мергена о Дикой Оэлун, то получится, что Джамуха использует в своих интересах разбойников. Сначала они нападают на какое-нибудь кочевье, потом великий хан водворяет порядок. И все довольны. И подвергшиеся нападению роды, и Джамуха, и разбойники. Правда, разбойники в этой ситуации скоро будут крайними – чем ближе военный поход, тем меньше в них нужды Джамухе.

– Ваши лошади упитанны и выносливы, а люди – радостны, – подольстился к старейшине Баурджин. – Вы, наверное, знаете все здешние новости?

– Знаем. – Хоттончог усмехнулся. – Совсем скоро будет великий сход – курултай – вот пока главная новость!

Действительно – новость. Вон оно как, оказывается… Курултай… Интересно, какие вопросы на нем будут решать? Наверняка – о начале военного выступления. Хорошо бы попасть на сей съезд… Нет, не «хорошо бы», а обязательно надобно попасть, обязательно!

– Мы, музыканты-хогжимчи, были бы тебе весьма признательны, почтеннейший Хоттончог, если б ты посоветовал нам, в чьих родах лучше выступить? Расскажи, посоветуй, что б нам не ходить зря, ибо правду говорят, что глупая голова – враг ногам.

– Что ж, – довольно качнул головой польщенный старейшина. – Раз ты просишь моего совета, улигерчи-гуай, ты его получишь. Итак, запоминай… В дне пути отсюда на север – кочевья тайджиутского рода старого Уддума Хадока, дальше, за ним – пастбища Кугурчи-нойона, а уж за ними…

Баурджин внимательно слушал, стараясь запомнить все. Время от времени нойон, пользуясь образовывавшимися в рассказе старейшины паузами, быстро уточнял маршруты следования и пути подхода к тем или иным родам, а также количество в них лошадей и людей. Информации было много, и Баурджин боялся упустить даже небольшую ее часть.

Правда, и старый Хотточог оказался не лыком шит – все, что касалось чужих родов, рассказывал подробно, а вот про своих ближайших соседей по большей части молчал, не раскрывая количество лошадей и воинов. Внимательно слушая, нойон про себя решил, что в вопросе о ближайших соседей старика вряд ли можно считать достоверным источником информации – слишком уж осторожен. Найти бы кого-нибудь другого? Кого? Расспросить воинов? Опасно… Одно дело, когда деликатные вопросы всплывают как бы сами собой в общей беседе, и совсем другое – когда их задают с глазу на глаз. Многим повредило излишнее любопытство. Неожиданно для себя Баурджин вдруг попытался припомнить монгольский аналог русской пословицы «Любопытной Варваре на базаре нос оторвали», но тщетно. Почему-то вспоминались другие: «Два ворона удивляются черноте друг друга» – это, наверное, о Темучине и Джамухе, бывших друзьях-неразлейвода, а ныне – самых страшных врагов, и «Далеко козлиным рогам до неба». Эта, скорее всего, про будущую попытку «народных артистов» проникнуть на курултай.

Проговорив далеко за полночь, гости разошлись. Первыми, испросив разрешения, покинули гэр воины, затем поднялся и сам Хоттончог:

– Твои друзья, улигерчи-гуай, пусть ночуют в моем гэре, тебя же я провожу в другой.

– Не подумай, что выгоняю, – обернулся старик, когда оба вышли из гэра. – Просто у меня есть для тебя небольшой подарок. И несколько слов.

– Не знаю, как и благодарить! – Баурджин прижал руки к сердцу.

Старейшина махнул рукой:

– Подожди благодарить – сначала выслушай.

– Поистине, большое удовольствие внимать твоим многомудрым речам, Хоттончог-гуай! – почтительно поклонился гость.

– Есть у меня к тебе одно хорошее предложение. – Хоттончог хитро прищурился, замолчал и, подняв голову, долго смотрел на звездное небо.

Полная луна висела прямо над текущей невдалеке рекою, отражаясь в темной воде в окружении дрожащего желтоцветья звезд. Народ угомонился, засыпая в своих гэрах, лишь пастухи-сторожа жгли костры на пастбищах и у реки. Тишина повисла над берегом, лишь какая-то ночная птица шумно била крылами, да где-то в сопках грустно выл одинокий волк. В ночном небе вдруг пролетела комета, яркая вестница иных, недоступных, миров…

– Блуждающая звезда, – тихо сказал старик и, оторвав взгляд от звезд, оглянулся на Баурджина. – Точно так же блуждаешь и ты, улигерчи-гуай. Может быть, хватит бродяжничать? Я все понимаю – музыканты и сказители пользуются вполне заслуженным почетом и славой. Но ты же не старик! И не молокосос, как – извини – твои спутники. Ты – сильный молодой воин. Брось свои странствия, оставайся у нас в кочевье – здесь ты найдешь верных друзей и молодую любящую жену. Вот мое предложение, улигерчи-гуай! – Старик торжествующе посмотрел на гостя. – Нет-нет, не отвечай сразу, помни пословицу: «Поспешишь – замерзнешь». Подумай хорошенько, отдохни… вот тот гэр мы разбили как раз для тебя.

Хоттончог показал рукой на белевшую невдалеке юрту:

– Входи… Отдохни. Подумай. А уж утром дашь ответ.

Поблагодарив старейшину за заботу, Баурджин вошел в юрту и опустился на толстую овечью кошму, застилавшую пол. В углу, в жаровне – ночи стояли холодные – распространяя приятное тепло, краснели угли. В светильнике на высокой треноге трепетало зеленоватое пламя.

Скинув дээл и обувь, молодой нойон с удовольствием вытянулся на кошме, давая отдых уставшему телу…

Черт! Что-то твердое неожиданно уперлось в спину. Баурджин приподнялся, пошарил рукою… Бортохо! Объемистая плетеная фляга. А это, верно, и есть тот самый «небольшойподарок», о котором говорил хитрый старик. А ну-ка… Нойон глотнул и довольно крякнул – вино! Точнее сказать, забористая ягодная бражка. Ай, хорошо!

Рядом с гэром, с наружи, вдруг послышались быстрые легонькие шаги. На миг откинулся, показав звезды, полог, и юркая фигурка проскользнула в юрту. Баурджин отложил бортохо в сторону. Девчонка! Та самая, глазастенькая, что подавала сегодня кумыс.

– Не разбудила? – Девушка поправила волосы, стянутые бронзовым обручем, и улыбнулась. – Я – Гуайчиль, подарок от нашего рода!

– Подарок?! – Баурджин негромко рассмеялся. – Ах, вот о чем говорил старик!

Девчонка была красивенькая, правда, на взгляд гостя, уж чересчур смуглая, почти как мулатка. Но так, ничего – смазливенькое личико, пушистые ресницы, блестящие миндалевидные глаза… кажется, зеленые. Впрочем, при этой лампе все вокруг имело зеленоватый отблеск.

Ничего не скажешь, хороший подарок, ай да старик! Главное, и не откажешься – кровная обида.

Впрочем, а зачем отказываться? Слава Богу, хоть не мальчика предложили…

– Буду рад провести с тобой ночь, Гуайчиль, – радушно улыбнулся нойон.

– И я – рада, – сбрасывая одежду на кошму, прошептала девушка. – Очень, очень рада, клянусь всеми богами!

И бросилась на грудь Баурджину – юркая, нагая, с тонким станом и восхитительно твердеющей грудью…

Вот ее-то нойон и разговорил!

После сплетенья любви предложил хлебнуть бражки, потом вызвал на разговор. Обычная такая пошла беседа – за жизнь – Баурджин лишь чуть-чуть подправлял разговор в нужную сторону.

Знакомы ли Гуайчиль ближайшие роды? Знакомы? Прекрасно… Наверное, много там женихов? Молодых не так уж и много? А, если считать и пожилых? Сколько всего получится? На два тумена наберется?! Однако… И это только в окрестных кочевьях? Вот это народу в сопках! И как только на всех хватает пастбищ? Не хватает? И даже, бывает, соседи угоняют скот? Ну, надо же… Что-что? Ах, еще и разбойники? И жестокие сальджиуты с меркитами? И если бы не благороднейший Джамуха…

– Что замолчала, Гуайчиль? – Баурджин погладил девушку по спине. – Что там такого сделал благороднейший Джамуха?

Гуайчиль тихонько засмеялась:

– Не сделал – делает. Защищает нас всех. Все роды!

– Друг от друга? – не удержавшись, хохотнул Баурджин.

– Не только, – совершенно серьезно отозвалась девушка. – И от разбойников. В здешних сопках множество злых людей. Если бы не хан Джамуха! А еще он обещал вернуть нам все наши старые пастбища. И даже дать новые!

При этих словах нойон усмехнулся:

– Новые? Это за чей же счет?

– За счет наших врагов, за чей же еще? – хлопнула ресницами Гуайчиль.

Улыбнулась и погладила Баурджина по груди:

– Ты сильный мужчина, улигерчи-гуай. И – очень красивый.

– Ты тоже красивая, Гуайчиль…

Говоря так, Баурджин вовсе не кривил душой. Было в этой смуглой большегрудой красавице что-то такое, притягательное. Только сейчас, даже в тусклом свете светильника, молодой нойон разглядел, что девушка и в самом деле очень красива. Красивы ее большие зеленые глаза, смуглая шелковистая кожа, плоский живот, грудь – упругая и большая…

Прижав девчонку к себе, Баурджин принялся целовать ее грудь, гладя руками трепетное нежное тело…

– Ох… – закатывая глаза, стонала Гуайчиль. – Как мне хорошо с тобою, улигерчи! Как хорошо…

– И мне…

– Оставайся у нас, ну, правда. Разве я тебе не нравлюсь?

– Очень нравишься, Гуайчиль!

– И ты мне… Послушай, я никогда тебя не брошу! И всегда буду рядом. Всегда.

Над белым гостевым гэром светились золотом луна и звезды. На пастбищах горели костры, и сидевшие возле них пастухи-араты пели протяжные степные песни.

– Ты очень красивая, Гуайчиль, – еще раз прошептал Баурджин, погладив девушку по длинным черным, словно крылья ворона, волосам, мягким и пахнущим горькими травами великой степи.

Мягким… Девчонка что, мыла голову? Это язычница-то? Или она…

– Ты веруешь в Христородицу, Гуайчиль?

– Нет, в Христородицу верует моя младшая сестра – Айринчаль. Старшая, Хэгельчи, молится вечно синему небу и грозному Тэнгри, а я… я почитаю Будду! Так решил наш отец, старейшина Хоттончаг.

– Твой батюшка очень умен.

– Потому наш род еще жив. Я так и не услышала твое имя, улигерчи.

– Баурджин… – нойон не стал врать – зачем? Коль скоро он навсегда расстанется с этой красивой и немного наивной девчонкой.

– Баурджин, – прильнув к широкой груди князя, шепотом повторила Гуайчиль. – Красивое имя. Как и ты… Возьми меня в жены, Баурджин-гуай! – с неожиданно страстью снова воскликнула девушка. – Возьми, ну, пожалуйста… Ты не пожалеешь, клянусь великим Тэнгри и царевичем Шакья! Я работящая, я много чего умею. Я рожу тебе красивых крепких детей…

Нойон погладил девушку:

– Лет-то тебе сколько, работящая?

– Шестнадцать! Самое время для свадьбы.

– Шестнадцать? У-у-у… Может, чуть подрастешь?

Гуайчиль неожиданно заплакала: