Андрей ПОСНЯКОВ

ГРАМОТА САМОЗВАНЦА

Пролог

In Perator

Крупнейший знаток «смутного времени» С. Ф. Платонов полагал, что вопрос о личности Лжедмитрия Первого не поддается решению.Р. Г. Скрынников. «Россия в начале XVII века. Смута»Март 1604 г. Краков

Папский нунций Александр Рангони, еще не старый и довольно привлекательный для женщин мужчина с посеребренными сединой висками, в задумчивости прошелся по кабинету. Небольшой, с полом, устланным ворсистым персидским ковром, с резным столом и тремя креслами, кабинет, как и все прочие помещения трехэтажного дома на тихой Дубовой улице, были предоставлены посланцу местным отделением ордена иезуитов в Кракове, столице Речи Посполитой, государства, являющегося, пожалуй, единственным восточным оплотом католической веры, а потому – крайне важного для Ватикана особенно сейчас…

Нунций уселся в кресло, в который раз уже пробегая глазами секретные донесения одного из краковских иезуитов, Лавицкого – человека, несомненно, умного, но явно себе на уме. Впрочем, эти поляки все были себе на уме, и доверять им без особой нужды не стоило. Вот и Лавицкий – вроде бы на первый взгляд предан ордену и Папе, но… Кто знает, что он там думает о происходящих сейчас событиях? Событиях, крайне важных для Речи Посполитой, Швеции, России… и для самого Папы.

– «Некий молодой человек… при загадочных обстоятельствах объявился в имении князя Андрея Вишневецкого, – шепотом перечитал Рангони. – Затем по прошествии некоторого времени открылся князю в том, что является не кем иным, как Димитрием Иоанновичем – чудесно спасшимся сыном московского государя Иоанна, прозванного Грозным». М-да-а…

Честно сказать, нунций не очень-то верил всем этим сказкам – мало ли бывало самозванцев, достаточно вспомнить Жоана и Мануэля Португальских. Однако… Однако все жечто-то его зацепило. Нунций был неглуп, очень неглуп, да Папа Климент Восьмой и не послал бы в Польшу глупца, тем более со столь деликатным поручением.

Колокола Мариацкого костела пробили полдень. Рангони вздрогнул и, встав с кресла, подошел к окну, вглядываясь сквозь тонкое венецианское стекло в весеннюю синь неба. Ничего себе – весна! Промозгло, холодно и сыро. Иное дело – в благословенной Италии. Нунций вздохнул. Лавицкий… Он вскоре должен прийти. Пусть разъяснит, расскажет. Что-то задерживается этот хитрый иезуит, подвизающийся при королевском дворе под видом врачевателя-бенедиктинца. Придет ли? Должен, ведь вчера обещал. И – тем более – обещал устроить встречу. Очень важную встречу.

В дверь чуть слышно постучали. Ну, наконец-то! Рангони поспешно спрятал довольную улыбку:

– Войдите, сын мой.

– Здравствуйте, монсеньор! – Вошедший – юркий мужчина лет тридцати пяти, с узким лицом и плутоватым взглядом – поклонился и, поцеловав руку нунция, растянул тонкие губы в улыбке. – Как вы узнали, что это я?

– А я сегодня не жду никого, – усмехнулся Рангони и, подумав, уточнил: – Никого, кроме вас, синьор Лавицкий и… еще одного человека. Вы понимаете, о ком я?

– О да.

– Он придет?

– Да, ближе к вечеру. Такова договоренность.

– Что ж. – Нунций милостиво кивнул. – Посмотрим, посмотрим… Знаете, Лавицкий, я бы хотел задать вам несколько вопросов относительно донесения. Не совсем понятно, что означает фраза «объявился при загадочных обстоятельствах». Как это понимать?

– А так и понимать, монсеньор. – Усаживаясь в предложенное кресло, Лавицкий пожал плечами. – Никто ничего точно не знает. Ну, объявился в работниках у князя Вишневецкого какой-то там парень, да и ладно. Мало ли работников у такого магната, как князь Андрей?

– Вишневецкие, кажется, не католики?

– Нет. – Иезуит покачал головой. – Схизматики. Сами себя они называют православными. Впрочем, думаю, вы об этом осведомлены.

– Схизматики – богатейшие люди католического королевства! – Рангони вздохнул. – О времена, о нравы! Король Сигизмунд что, ничего не может с этим поделать?

Лавицкий с сожалением причмокнул губами, но тут же улыбнулся:

– Вы же знаете, у нас короля выбирают. Да и не так быстро делаются дела, монсеньор. Личное войско Вишневецких раз в пять больше королевского. И это я еще не говорю о таком православном магнате, как киевский князь Константин Острожский. Схизматики сильны… но, к счастью, не вечны. Их дети, внуки… О, эти смотрят на королевский двор – балы, развлечения, женщины, знаете ли! Наконец, университет, ученость! И все это, заметьте, связано именно с католичеством – все передовое, красивое, веселое. К тому же католики имеют большие привилегии, очень большие, монсеньор. И, не забывайте, схизматики не одни в Речи Посполитой, есть еще и сторонники Лютера и ариане. Их довольно много.

– Знаю. – Рангони кивнул и цепко взглянул на собеседника. – А что король? Двор? Как там отношение к этому… Дмитрию?

Лавицкий ухмыльнулся:

– Сказать по правде – не очень. Его величество что-то не очень хочет влезать в столь сомнительное предприятие. Ведь признание Дмитрия означает войну с Россией, а ее далеко не все хотят.

– К тому же наследник Иоанна Грозного, Рюрикович, будет иметь права и на корону Польши, – вскользь заметил нунций.

Иезуит хмуро кивнул:

– Вы, как всегда, проницательны, монсеньор.

– А это открывает большие возможности для интриги, о-очень большие, – не слушая Лавицкого, продолжал посланец. – Как там ваш виднейший интриган, пан Юрий Мнишек? Небось, уже начал обхаживать новоявленного русского государя?

Лавицкий дернул шеей – поистине, очень похоже на то, что папский легат имеет при дворе и других информаторов, кроме иезуитов. Больно уж четко представляет себе расстановку сил. С тем же Мнишеком, к примеру…

– Да, пан Мнишек поддерживает Дмитрия. А его красавица дочь без труда вскружила молодому человеку голову.

– Мнишек богат?

– Был. Но все промотал и даже должен королю деньги… которые его величество милостиво разрешил потратить на военную помощь самозванцу.

– Вот как? – Нунций прикусил губу. – Значит, все ж таки король поддержал его?

– Не совсем. Дмитрия поддерживают крупнейшие магнаты и Мнишек, а также множество всякого сброда, вроде приговоренного к казни разбойника Лисовского с его бандой иказаков.

– Вероятно, война с Московией может даже оказаться выгодной королю Сигизмунду, – усмехнулся нунций. – По крайней мере, будет куда сплавить весь этот ненадежный сброд – казаков, мелкую шляхту, разбойников. Ну а в случае победы… – Рангони вопросительно взглянул на Лавицкого.

– В случае победы Дмитрий обещал королю Смоленск и иные земли, а также войну со Швецией, гнусным врагом Польши и всей католической веры, – четко доложил иезуит. – Мнишеку и его семье обещаны большие деньги, а также Новгород и Псков.

– У старого авантюриста губа не дура! – искренне восхитился Рангони. – Надо же! Новгород и Псков. А королю Сигизмунду – Смоленск и наступление на Швецию! Думаю, натаких условиях король согласится оказать поддержку Дмитрию.

– По крайней мере, не будет мешать…

– Угу, как Понтий Пилат. – Папский посланец расхохотался.

– Вы меня восхищаете, монсеньор. Однако не все так просто. При дворе имеются влиятельные силы, настроенные против войны. К примеру – коронный гетман Ян Замойский, сравнивший сие смутное предприятие с игрой в кости – может и повезти, а может и нет. Как выразился гетман, «обычно не советуют ставить на кон дорогие и важные вещи».

– И все же король поддержит?

– Не будет мешать. И в случае успеха…

– Ясно…

Встав с кресла, нунций подошел к окну и некоторое время в задумчивости смотрел на небо. Потом вдруг резко обернулся:

– Так вы сказали – самозванец?

Лавицкий хохотнул:

– Ждал этого вопроса, монсеньор. Вот…

Он достал из-за пазухи кипу бумаг и протянул их Рангони:

– Здесь опросы свидетелей рождения и воспитания Дмитрия. Листы из церковных книг… Его нашли младенцем возле мертвой женщины…

– Значит, все же – самозванец…

– Это единственные документы, больше нет.

– Но – очень удобный самозванец… Удобный для магнатов, для шляхты, для короля… Почему б ему не стать удобным и для Святого престола, а, Лавицкий?

Иезуит хитро прищурился:

– Думаю, об этом и пойдет речь во время сегодняшней встречи, монсеньор?

Явившийся ближе к вечеру «царевич Димитрий» – пусть даже и самозванец – произвел на Рангони какое-то двойственное впечатление. С одной стороны, обаятельный молодой человек лет двадцати двух – двадцати пяти, аккуратно подстриженный, с тщательно выбритым подбородком, глубоко посаженными глазами и большой бородавкой у самогоноса. Впрочем, бородавка отнюдь не портила общего впечатления, наоборот, добавляла шарма… А с другой стороны, Дмитрий, несомненно, был весьма хитроумен. Нунцию не очень-то понравились его слова, вроде бы самые благоприятные для Ватикана.

Крестить Русь по католическому обряду? Да пожалуйста, экая безделица! Вот стану царем, так сразу всех и покрещу. Костелов понастрою, монастырей – францисканцев, бенедиктинцев, цисцерианцев… Кажется, всех перечислил.

Хорошие вроде бы слова, приятные… Однако слишком уж легко произнесены. Сказал – словно бы отмахнулся – и тут же попросил денег.

Присутствовавший при встрече Лавицкий даже поперхнулся от такой наглости, но все добросовестно перевел – самозванец хорошо говорил по-польски и по-немецки, а вот ни латыни, ни итальянского не знал.

– Денег? – Рангони с улыбкой почесал затылок. – Хорошо, вы получите деньги. Но – только после благословления Папы. Если позволите, я напишу грамоту с ваших слов. Относительно утверждения в Московии католической веры. Думаю, дело не ограничится одними аббатствами и церквями, со временем в Русии можно будет открыть университет, и даже не один.

– Насчет университетов – очень хорошая идея, – неожиданно улыбнулся Дмитрий. – Русский народ от природы умен, но ему так не хватает просвещения!

– Вот. – Рангони тщательно присыпал песком чернила, чтобы скорей высохли, и, подув на грамоту, протянул ее самозванцу. – Прошу поставить подпись… ваше величество.

Дмитрий кивнул с таким истинно царским достоинством, что у нунция вдруг ни с того ни с сего закралось подозрение: а что, если этот приятный молодой человек и в самомделе истинный русский государь, чудесно спасшийся сын Иоанна Грозного?

«In Perator Demeustri», – коряво вывел гость вместо правильного написания – Imperator Dimitrius.

Рангони подавил ухмылку – в конце концов, какая разница, как именно подписывается само… нет, будем считать – царевич? Главное, чтобы потом выполнил обещанное. Если ему повезет, если все сложится, если… Дева Мария, как много «если»!

– Я буду молиться за вас, друг мой, – сворачивая грамоту, вполне искренне пообещал нунций. – За вас и за успех вашего предприятия.

– Молитвы – хорошо, – немного цинично улыбнулся Дмитрий. – Но хотелось бы получить и деньги.

Рангони кивнул:

– Часть дукатов я смогу выдать вам уже сейчас.

– И вы не прогадаете, сеньор! – с непоколебимой уверенностью в успехе воскликнул самозванец.

Гм-гм… самозванец ли? Хотя документы свидетельствовали…

Нунций лично проводил гостя до самого порога и, вернувшись, подозвал Лавицкого:

– Кажется, вы еще что-то нашли? Больно уж довольный у вас вид.

Иезуит поклонился:

– Вы, как всегда, правы, монсеньор. Верные люди доставили мне одну вещь.

Лавицкий расстегнул висевший на поясе кошель:

– Это список с грамоты князя Адама Вишневецкого, год назад записанной им со слов самозванца. Вам перевести?

– Да, пожалуйста…

Иезуит принялся негромко читать список, временами запинаясь, уж больно неразборчиво было написано, видать, тот, кто копировал грамоту, очень спешил, опасаясь вызвать гнев всемогущего магната.

– Так-так. – Внимательно выслушав, Рангони сложил на груди руки. – Занятное чтение. Обратите внимание, Лавицкий, как подробно Дмитрий описывает жизнь царского двора в Угличе, однако, как только речь заходит о конкретных обстоятельствах его чудесного спасения, больше никаких подробностей, все размыто, расплывчато, туманно. Вот Дмитрий говорит о том, что его спас какой-то воспитатель – какой? Как его звали? Как звали того мальчика, на которого якобы подменили царевича? Нет ответа! Никаких имен. Ничего конкретного. Пожалуй, этот список работает на версию о том, что Дмитрий никакой не царский сын, а все же самозванец. Дайте-ка его сюда, Лавицкий. Приложу ктем вашим грамотам, что уже имеются. Ума только не приложу, что с ними делать? Отправить в Ватикан вместе с подписанной самозванцем грамотой и подробнейшим донесением? Впрочем, к чему плодить лишние сущности? Его святейшество Папа Климент вовсе не глуп и весьма, весьма подозрителен. Боюсь, его подозрительность только усилится после прочтения собранных вами доказательств самозванства. И никакой помощи Дмитрию Папа не окажет, ни материальной, ни – что не менее важно – моральной. А выгодно ли это святому престолу, а?

– Думаю, что нет, монсеньор, – усмехнулся Лавицкий. – Самозванец наш юный друг или нет – дело десятое. Особенно если он добьется успеха.

– А вот в этом случае, сын мой, эти документы станут опасны, очень опасны! – Нунций возбужденно всплеснул руками, так, что тени от рукавов его сутаны дернулись на стене, словно крылья исполинской птицы. – Опасны – но необходимы. В том случае, если новый русский государь вдруг попытается забыть все свои обещания. Впрочем, усесться на московский трон – дело далеко не быстрое, даже при поддержке магнатов, а до тех пор компрометирующие Дмитрия документы нам вряд ли понадобятся. Куда же их деть– вот вопрос! В Ватикан? Нет. Усиливать подозрительность Папы нет никакой необходимости, так?

– Все так, монсеньор. – Лавицкий неожиданно улыбнулся. – К тому же у меня появилась вдруг одна мысль… Мы ведь давно с вами дружим, не так ли?

– Ну-ну? Говорите, к чему вы там клоните?

– Да ни к чему, собственно, не клоню, – хитро прищурился иезуит. – Просто хочу напомнить очевидный факт: в случае успеха… гм… предприятия какие-то там Мнишеки получат Новгород, Псков, деньги… А ведь мы с вами ничем не хуже Мнишеков, монсеньор! По крайней мере, уж куда как честней и порядочней.

– Совершенно с вами согласен, сын мой! Так вы думаете, стоит…

– Стоит, монсеньор. Но не сейчас, после.

Рангони вновь задумался. Лежащие на столе документы – доказательства самозванческой интриги – вдруг показались нунцию свернувшимся клубком ядовитых змей. Могутужалить врага, а могут – и своего хозяина. Держать их при себе опасно, очень опасно – кто знает, не дошли ли уже слухи о них до Мнишека или Вишневецких? Кто сможет поручиться?

– Никто, – хмуро признал Лавицкий. – В имении Адама Вишневецкого совсем недавно без вести пропал слуга. Тот самый, что переписал для нас свиток… Если он был подвергнут пыткам по приказу князя… Я не поручусь за нашу безопасность, монсеньор, тем более – за безопасность принадлежащих нам вещей. У Вишневецких много денег, очень много, вполне хватит, чтобы подкупить всех наших слуг. И ведь не узнаешь, кто именно подкуплен. С виду – вполне предан, а на самом деле только и ждет, чтобы вонзить кинжал в спину.

Нунций непроизвольно поежился – слишком уж эмоционально говорил Лавицкий. Кинжал в спину – ну, надо же выдумать! Кто о чем думает, тот и… Впрочем, этому хитрому иезуиту можно доверять, с оглядкой, правда. Уж слишком многое их теперь связывает! И сильнее всего – общая тайна. Бумаги, грамоты! Куда б их только деть, разрази дьявол?

Мысленно помянув дьявола, Рангони тут же перекрестился на висевшее над камином распятие:

– Предчувствую, за бумагами наверняка скоро начнется охота. Больно уж многим они нужны: Вишневецким, Острожским, Мнишекам – чтобы уничтожить, шведам и русским – чтобы предать огласке. Таким образом, мы с вами меж двух огней, сын мой.

– Грамоты надо немедленно спрятать!

– Так-так…

– В каком-нибудь отдаленном аббатстве, не в Польше… и не в Ватикане.

– Ну-ну, продолжайте, Лавицкий! Вижу, у вас что-то есть на примете.

– Есть, монсеньор. – Иезуит с улыбкой развел руками. – Признаюсь, я уже думал над этой проблемой. Преданный мне человек давно собирается совершить паломничество в один из нормандских монастырей…

– Нормандия? – удивленно перебил нунций. – Почему именно Нормандия?

– Он там родился, монсеньор.

– Но ведь это же почти край света! И как мы, в случае необходимости…

– Нормандия вовсе не так далеко, – на этот раз перебил Рангони Лавицкий. – И если плыть по морю… Неделя! Всего неделя, а при благоприятных погодных условиях и того меньше. Правда, мой человек, чтобы не привлекать внимания, отправится в паломничество пешком. Не один. С верными людьми.

Нунций недоверчиво хохотнул:

– Я смотрю, у вас все люди – верные, а, Лавицкий?

– Брату Гилберту – так его зовут – я вполне доверяю. И мое доверие он уже не раз оправдывал.

– Я должен говорить с ним!

– Да, монсеньор. – Лавицкий встал с кресла и поклонился. – Я представлю вам брата Гилберта сегодня же. Но… лучше не здесь.

– Естественно, не здесь! – Рангони взмахнул рукой. – Сейчас наброшу плащ, и отправимся – ведь уже темнеет.

– Как вам будет угодно, монсеньор.

Встреча произошла на постоялом дворе, близ небольшой деревянной церквушки Святой Инессы, что располагалась почти на самой окраине города. Впрочем, и отсюда был виден Мариацкий костел и здания коллегий университета. Рангони непроизвольно улыбнулся – свет католической учености имел прочные позиции в Польше.

– Прошу сюда, монсеньор. – Лавицкий жестом показал путь.

Задний двор, заставленный возами с рыбой и кожами, большая куча навоза, около которой, чертыхаясь, возились бородатые мужики с вилами. Узенькая, с резными перильцами лестница, ведущая на галерею. Такая же узкая дверь.

– Входите… Сейчас я зажгу свечи.

Послышался стук кресала – Лавицкий высекал огнивом искру. Наконец потянуло паленым… Зажглись три свечи в бронзовом подсвечнике, стоявшем на небольшом столе. Ярко, нестерпимо ярко, так, что на миг стало больно глазам! Или – это просто с непривычки, с темноты?

– Ну, и где ваш брат Гилберт? – недовольно осведомился нунций.

– Ожидает за дверью, монсеньор.

– За дверью? Ну так пусть войдет!

– Войди, брат!

Скрипнула дверь, и на пороге возникла высокая фигура в коричневатой рясе бенедиктинца с накинутым на голову капюшоном.

– В помощь вам святая дева Мария, – откинув капюшон, низко поклонился монах. Высокий, мускулистый, сильный. Молодой – вряд ли старше тридцати. Рангони с любопытством всмотрелся в угрюмое, даже несколько фанатичное лицо. Квадратный волевой подбородок; крупный, с горбинкой нос; кустистые, нависшие над глубоко запавшими глазами брови. Тонкие, пожалуй, слишком тонкие для столь широкого лица, губы усиливали впечатление мрачной силы, чему способствовала и прическа монаха – тот был абсолютно лыс.

– Ты звал меня, брат, – посмотрев на Лавицкого, негромко промолвил монах. – Я пришел.

– Я хочу разрешить тебе паломничество, брат Гилберт, – улыбнулся иезуит. – То самое, о котором ты очень просил.

В глубоко запавших глазах монаха промелькнула на миг бурная радость. Промелькнула и тут же погасла – брат Гилберт, несомненно, умел владеть собой.

– Да благословит тебя Господь, брат! – Монах поклонился. – Я готов отправиться в путь хоть сейчас.

– Отправишься, – усмехнулся Лавицкий. – Заодно – выполнишь мое поручение.

– Приказывай. И не сомневайся в успехе!

Иезуит перевел взгляд на нунция, и тот поставил на стол небольшую шкатулку:

– Эту вещь надо надежно спрятать в одном из аббатств Нормандии. И оставаться рядом, присматривать, ожидая посланца.

– Не такая уж и трудная задача, брат… э…

– Можешь называть меня – монсеньор.

– Монсеньор?!

– Именно. – Лавицкий строго взглянул на монаха. – Подробные инструкции получишь от меня позже. Помни – за то, что находится там, – он кивнул на ларец, – ты отвечаешь даже не головой – душою!

– Я исполню все! И так, как будет приказано. – Монах снова поклонился.

– Ты француз? – неожиданно спросил Рангони по-французски.

– Да, француз.

– Тогда почему – Гилберт? Лучше зваться – Жильбер!

– Именно так меня и зовут братья, монсеньор.

– Ты бенедиктинец?

– Я служу ордену Иисуса! – с затаенной гордостью ответил монах.

– И, видит Бог, служит неплохо, – с улыбкой пояснил Лавицкий.

– Что ж. – Рангони тоже улыбнулся. – Ты произвел на меня неплохое впечатление, брат Жильбер. Ступай же и исполни все в точности. Знай, ты получишь за это сторицей не только на том свете, но и на этом. Думаю, несомненно найдется монастырь, которому потребуется именно такой аббат, как ты, брат!

Монах с достоинством поклонился и, испросив разрешения, поцеловал руку нунция.

– Благословляю тебя, брат! – на прощанье перекрестил его Рангони. – И да поможет тебе Святая Дева.

Шаги удаляющегося монаха застучали по лестнице.

– Я передам ему ларец утром, вместе с инструкциями, – тихо пояснил иезуит. – Брат Жильбер – верный человек и исполнит все в точности.

– Не сомневаюсь, брат. А что за аббатство ты подобрал?