Чтение 13–й страницы книги ~Московский упырь~

– Ну, вот и придумал…

Юноша, не стесняясь слез, обнял друзей.

– Ну, куда теперь? – глухо спросил Прохор.

– А все равно, – Митрий прищурился от яркого солнца и махнул рукой. – Мы ж теперь вместе.

– Думаю, на Москву подадимся, – решительно заметил Иван. – Там нас есть кому ждать.

– Да уж, – Прохор вздохнул и неожиданно улыбнулся, вспомнив ясноглазую кузнецкую дочку – Марьюшку.

Глава 8

Вас-то я и ищу!

Все хотели видеть на троне законного царя Дмитрия Ивановича.А. Бушков, А. Буровский. Россия, которой не было. Русская АтлантидаИюнь 1605 г. Москва

Москва встречала самозванца колокольным звоном. Царский кортеж был блестяще красив, сам Дмитрий – молод и весел, а встречавший его народ – доволен и полон надежд. В собравшейся приветствовать нового государя толпе мало кто вспоминал уже о злосчастной судьбе прежнего царя – Федора и его матери Марьи Скуратовой-Годуновой. Говорили, что они покончили жизнь самоубийством, впрочем, по всей Москве ходили слухи, что царя и его мать все ж таки убили, удушили во время недавнего мятежа, точнее, сразу после него.

Подле царя находились самые знатные бояре – Бельские, Шуйские, Мстиславские, впереди – польский отряд в сверкающих на солнце кирасах, позади – латные гусары с перьями на длинных стальных дугах. Нарядно одетая толпа в синих, нежно-голубых, ярко-желтых и маково-алых кафтанах, опашнях и ферязях выглядела ничуть не менее красиво, люди улыбались, радовались, искренне надеясь на лучшее. Не то чтоб они так уж ненавидели Годуновых, просто слишком неудачливой оказалась сия династия, слишком многобедствий выпало на народные плечи в правление царя Бориса – неурожаи, глад, мор, разорение. А кто во всем этом виноват? Царь! И все потому, что царь-то был ненастоящий – выбранный! Ну, разве ж это царь? Годуновы – и семья-то худородная, и познатней их людишки были, хоть вон те же Шуйские. И Борис был царь ненастоящий, и Федор. Вот Дмитрий Иоаннович – иное дело, истинный, природный государь. Оттого и на Руси теперь будет житься лучше, привольнее, радостней, ибо истинный царь – помазанник Божий –самому Господу милее выбранных.

Улицы Москвы были полны народа. Люди толпились у стен домов, выглядывали из распахнутых окон, залезали на колокольни и крыши. Сидевшие на деревьях мальчишки напоминали стайки шумных воробышков – кричали, смеялись да все вытягивали шеи: ну, где же он, государь, где же?

– Ну что, Архипка? Не видно?

– А вона они! – вдруг засвистел, закричал забравшийся вышел других отрок – Архипка. – Едут, едут! Вон государь, вона… В одеждах златых… Сияет!

– Слава царю Дмитрию Иоанновичу!

– Слава!

Иван отошел от окна и в задумчивости уселся на лавку. Смотреть на нового царя его что-то не тянуло, кричать ему здравицы – тоже, и даже было немного жаль несчастногоФедора. Друзья, Прохор с Митькой, все ж таки пошли на Красную площадь, поглядеть на «истинного государя московского», еще недавно без всяких затей именовавшегося в Москве просто самозванцем. Василиске, суженой, тоже любопытно стало, – не усидев на усадьбе, вышла на улицу, на площадь Иван ее не пустил, опасаясь, как бы в толпе не задавили.

Юноша походил по горнице, остановившись у серебряного зеркала, расчесал волосы костяным гребнем, тем самым, с ошкуем, что подобрал в кибитке Гарпи. Поглядев на гребень, ощутил укор совести – все ж таки, как ни крути, изменил суженой, правда, не своею охотою, а для пользы порученного дела, которое – так уж случилось – и не нужным никому оказалось. Эх, Овдеев, Овдеев… Наверное, сейчас в фаворе, быть может, даже при царе, как Басманов. Им-то хорошо. Ивану вот с приятелями что делать? Кому служить, чем заняться? За последнее время все перевернулось в государстве российском, все – себя бы не потерять.

Иван поднялся в терем, выглянув из окна, поискал глазами Василиску: та с подружками стояла на улице у забора, хихикала. Иван пристально посмотрел на будущую супругу, так, что захолонуло сердце. Подумалось вдруг – кой же черт искать еще что-то, когда вот оно, главное-то – Василисушка-люба, семья… Ну и – друзья, это уж само собою. Они-то ведь все – и Василиска, и Прохор с Митрием – никуда не делись! Вот оно, наверное, и есть то самое, ради чего стоит жить, несмотря ни на какие выкрутасы. Любовь и дружба – эти чувства оставались неизменными.

Юноша улыбнулся, а Василиска, словно что-то почувствовав, подняла глаза, улыбнувшись в ответ, помахала рукою, снова повернулась к подружкам. Иван отошел от окна, снова посмотрел в зеркало… вернее, не в зеркало, а на зеркало. Хорошее серебро, старинной работы, – в случае чего, вполне продать можно, исходя из того, что за всю поездку в Путивль парни не получили ни копейки. Да что там копейки – ни пула медного! Хорошо хоть из усадебки еще не попросили, небось на нее теперь новый хозяин найдется. Иван усмехнулся – попросят, так в Тихвин уедем, эко дело! И там, чай, землица имеется, и усадебка – не пропадем, прорвемся… А зеркало, конечно, продать неплохо было бы – деньжат выручить, на неделю бы хватило, а то и на две, при разумных-то тратах.

А Прохор-то молодец, все ж таки пристроился в кузню, ту самую, к Тимофею Анкудинову, – хозяин его ценил, заплатил не худо. Впрочем, чувствовалось, не столько кузня манила силача-молотобойца, сколько некая русоволосая краса-девица, о чем как-то упомянул Митька – дескать, видал. Ну и на здоровье! Нет, просто здорово! А то Иван уж было решил, что никак не может Прохор похоронить в сердце своем тлевшие чувства к Василиске. Это хорошо, что у парня появилась зазноба, вот еще б Митьку оженить… хотя тот, наверное, еще молод – шестнадцать едва-едва стукнуло. Это для девки шестнадцать лет – перестарок, а для младого вьюноша в шестнадцать-то еще рановато жениться.

Поднявшись по крыльцу, вошла в светлицу суженая, сбросила на лавку летник, утерла лоб рушником, пожалилась:

– Употела вся – эко, жарища-то! Как бы пожара не было.

– Господи пронеси, – перекрестился на икону Иван. – С чего это ты, Василисушка, про пожар вспомнила?

– Да солнце-то, – девушка кивнула на окно. – Вся трава повысохла. А еще перепьется народец на празднествах царских, огонь уронят – долго ли? Я к тому, Иване, что хорошо бы сегодня водицы поболе принесть. Я уж наказала слугам – хорошо, не разбежались, но заплатить бы им надо.

Юноша хмуро кивнул: конечно, надо, кто бы спорил? Вот только с каких денег?

– Зеркало продадим. – Вытянув ноги, Василиска сбросила с ног летние сапожки светло-зеленого сафьяна, тоже, про между прочим, недешевые, но, конечно, не такие дорогие, как зеркало.

– Не жаль зеркала-то будет? – усмехнулся Иван. – Любишь ведь иногда поглядеться.

Василиска махнула рукой:

– А что уж его жалеть? После новое купим. А что поглядеться не во что… – девушка лукаво прищурилась, – так ты, суженый мой, поди, мне ведь расскажешь, какая я?

Встав с лавки, Василиска закружилась по комнате, легкая, невесомая, в длинном сиреневом сарафане, который тут же расстегнула и сбросила… Распустила косу, темные волосы волнами легли на плечи… Игривый солнечный луч отчертил под белой рубашкою пленительные изгибы тела.

Иван облизал губы…

– Ну? – Девушка показала суженому язык. – Какая я?

– Красивая…

– Это я и сама знаю. Еще! Какая у меня шея?

– Лебяжья!

– А очи?

– Как озера бездонные!

– Губы?

– Карминные…

– А на вкус?

– А вот сейчас попробую!

Обняв девушку, Иван поднял ее на руки, закружил, затем бережно поставил на пол, осторожно снимая рубашку. Обнаженная красавица обхватила его, прильнув всем телом…

– Осторожней… – прошептала, изгибаясь в неге, – лавку развалим…

– Не развалим… Крепкая…

И вдруг скрипнула дверь. Ветер?

– Василисушка!

Черт! И кого принесло?

– То я, подружка твоя, Филофея.

Василиска живо накинула на себя рубаху и летник, Ивана же выгнала в смежные сени.

– Заходи, Филофеюшка. Я тут прилегла вздремнуть чуточек.

Подойдя к двери, Василиска ногой закинула под лавку домашний зипун Ивана.

– Входи, входи, подруженька. Кваску ли?

– Ой, Василисушка, не буду. – Вошедшая во светлицу девушка приятной наружности, с длинной белой косой, встревоженно осмотрелась. – Иван, суженый твой, дома ли?

– Да был дома… А ты что хотела-то? Говори, не стесняйся.

Гостья вздохнула:

– Да вот, послала Архипку, братца, с деньгами на Чертолье… Теперь вот опасаюсь – не зря ли? В городе, чай, гулянье начнется, пиво-брагу на улицы выкатят, да как бы и не водку… Упьется народ. Ой, зря послала Архипку, зря…

– А зачем послала-то?

– Да к Никодиму-купцу, с долгом. Ходила вчера по торжищу, приглядела себе ожерельице… дай, думаю, куплю, пока тятенька с товаром в отъезде. А деньгов-то и не хватило… Хорошо, купец знакомцем оказался, – отправь, говорит, служку ко мне на усадьбу – принесет оставшуюся деньгу… Во сказал, да?! Да рази служкам можно деньги доверить?Братцу родному токмо! Его и послала… Вот и тревожусь теперь, наверное, надо было подождать до завтрева.

– Да ничего с твоим братцем не сделается, – отмахнулась хозяйка. – А что за ожерелье-то? Хоть красивое?

– Эвон! – Филофея с готовностью сбросила с плеч летний полупрозрачный платок с затейливой вышивкой. Ох, та еще была девица – ужас, как приодеться любила! И ведь знала, к кому зайти, похвастать.

– Ухх! – искренне восхитилась Василиска. – Вот это красотища! Никогда такого не видывала.

Гостья зарделась, словно бы похвалили не ожерелье, а ее саму. И в самом деле, изысканной красоты было ожерелье – серебряное, с золотыми вставками-листьями вокруг карминово-красных ягод – рубинов. Из богатой торговой семьи была Филофея – могла себе позволить.

– Ой, красиво, ой, красиво! – еще раз похвалила хозяйка.

– А у меня еще и помада фрязинская есть, и румяна с белилами! Идем-ка в гости – покажу.

– В гости… Ой, я у суженого только спрошусь, ладно? Ты иди пока…

– Ну, жду! – Покинув светлицу, Филофея резво сбежала с крыльца и вышла на улицу. Жила она рядом, в хоромах купца Ерофеева, знаменитого на Москве торговца.

– Ну? – выйдя из сеней, усмехнулся Иван. – В гости попросишься?

– А ты откуда знаешь?

– Да вы так тут галдели – не то что в сенях, на улице слышно.

– Так у Филофеи братец на Чертолье ушел, беспокоится.

– Ой, эко дело! – юноша рассмеялся. – Чай, братцу-то ее не пять лет. Почти вьюнош уже, что с ним случится-то белым днем? Нет, не из-за братца Филофейка заглядывала – ожерельем своим похвалиться. Что, в самом деле – богатое?

– Красивое. Так я схожу?

– Сходи, что уж с тобой делать? Смотрите, сильно там не малюйтесь, а то люди на улице испугаются.

– Да мы немножко… – Василиска проворно застегивала сарафан.

– Знаю я ваше «немножко»… Ла-адно, ла-адно, не обижайся.

– Ты пока поспи. – Девушка чмокнула Ивана в щеку.

– Да уж, поспишь тут, – шутливо нахмурился тот. – Скоро ребята с площади вернуться должны, ужо расскажут, что видели.

Иван словно в воду глядел! Едва только Василиска скрылась в соседских воротах – юноша наблюдал за ней из окна, – как в конце улицы появились две фигуры в коротких кафтанах: одна – щупленькая, а другая – здоровая. Фигуры о чем-то азартно спорили.

– А я говорю – он правильно крест целовал, вовсе не по-лютерскому.

– Нет, по-лютерскому! Люди ж в толпе говорили!

– Хм, люди… Сами не знают, чего несут! Ну, пойми ты, с чего б Дмитрию лютеранином-то быть? Католиком – еще понимаю…

Не переставая спорить, парни вошли в дом.

– Иване, квас-то еще не весь выпил?

– А вас там что, пивом-брагой не напоили?

– Ага, напоят, как же! Чай, и без нас есть кому пить.

Сбросив кафтаны, парни испили квасу и развалились на сундуках.

– Ну? – нетерпеливо поинтересовался Иван. – Чего развалились? Рассказывайте!

– Так чего рассказывать? – Митька приподнялся на локте. – Подле лобного места отслужили молебен, все как положено, прилюдно. После Арсений-архиепископ благословил само… тьфу ты, Господи… Дмитрия-царя иконой, – какой именно, мы не рассмотрели, далеконько стояли, да и толпились там все, кричали. Тут и псалмы запели, а поляки –вот умора – в литавры ударили, затрубили в трубы: думают, раз песни поют, так нужна и музыка! Тут к Дмитрию подошли священники и повели в Архангельский собор, где царь, говорят, приложился к гробу Грозного Иоанна. Мы с Прошей, правда, в собор не попали, стояли вместе со всеми на площади. Из собора Дмитрий прошествовал в тронную залу, откуда выслал на площадь ближнего боярина своего – Богдана Бельского. Бельский ничего интересного не сказал, лишь призвал всех верой и правдой служить государю. – Митька потянулся. – В общем, потом мы домой пошли – уж больно жарко стало.

– Из наших, приказных, никого не видели?

– Нешто разглядишь в этакой-то толпище?

– Поня-атно…

Иван задумчиво заходил по комнате.

– Да не маячь ты, Иване, – неожиданно улыбнулся Прохор. – Мы ведь видим, с чего ты себя коришь – мол, прокорму нет, так?

Ничего не ответив, Иван подошел к окну и посмотрел вдаль.

– Зря не переживай, брате, – подойдя, Митрий положил ему руку на плечо. – Было время – ты нас кормил, а теперь – не обессудь, уж мы тебя покормим. Проша кузнечит, я переписчиком подрядился… проживем.

– Ну уж… – Иван отвернулся, улыбнулся, стараясь, чтобы друзья не видели, как заблестели глаза.

– А зеркало смотри, не продавай, Иване, – с сундука подал голос Прохор. – Больно уж оно Василиске по нраву. Она, кстати, где?

– Да в гостях, к вечеру ближе явится.

К вечеру, перебив парням послеобеденный сон, явились обе – Василиска и Филофея, соседка.

– Слушайте, парни, у Филофеюшки братец пропал!

– Как пропал?

– Да так… Пошел на Черторый к купцу Никодиму и запропастился. С обеда еще.

– Что ж, – Иван окинул взглядом друзей. – Ужо прогуляемся до Черторыя?

Прохор с Митрием степенно кивнули:

– Да уж, конечно, сходим!

Добрым молодцам собраться – подпоясаться. Вот и наши: надели кафтаны, прицепили сабельки, за пазуху – по-московски – кистень, острый ножик – за голенище, все, вроде бы, собралися…

Девчонки помахали им вслед из окошка да взожгли свечи.

– Ну, вот, – азартно потерла ладони Филофея. – Теперь и приодеть тебя можно будет без спешки. Набелить, нарумянить, подсурьмить брови… Вернутся – ахнут!

– Да ну… А вдруг да не понравится?

– Что ты, подруженька! С ног свалятся – точно.

А парни деловито шагали к Москве-реке. Спрямляя путь, свернули с Якиманки в проулок – все ближе. Выйдя к реке, закричали лодочника… Город гулял, наслаждаясь дармовым угощением, по обычаю, выставленным на улицы новым царем. Повсюду слышались песни, шутки, веселые крики. Где-то играли на дудке, где-то плясали, а кое-где – уже и дрались, как же без этого? По улицам бродили полупьяные толпы молодежи, люди постарше степенно сидели за столами, а кто упивался, просто-напросто падал лицом в серую дорожную пыль. Смеркалось.

Докричавшись, наконец, лодочника, друзья переправились через реку и быстро пошли к Черторыю. Миновали веселящуюся Остоженку, вышли на Чертольскую – там было еще пьянее, да и народишко жил тот еще, правда, к уверенным в себе молодым людям, да еще вооруженным, приставать опасались.

Купец Никодим Рыло встретил новых гостей радостно:

– Заходи, парни! Пить-гулять во славу царя-батюшки будем! Эй, дворня, тащите-ка новый бочонок!

Пришлось выпить – а как откажешься? Утерев подбородок, Иван поблагодарил хозяина и поинтересовался насчет Архипки.

– Архипка, купца Ерофеева сын? – улыбнулся хозяин. – Да был, был, мед-пиво пил. Вот, только что ушел, вы с ним едва-едва разминулись.

– А куда пошел, не сказывал?

– Да к пристани. Так, говорит, ближе…

– Это где-то он по пути заплутал, – задумчиво протянул Митрий. – Там, на Черторые, ведь заброшенных изб много…

– Да поразвалились все эти избы давно, – Никодим отмахнулся. – Одни бревна – и заходить страшно, как бы не придавило! Вы пейте, пейте, а за отрока не беспокойтесь – дело молодое, может, девку какую по пути встретил?

Купец скабрезно засмеялся, ну а парни, простившись и поблагодарив за вино, решительно удалились. Раз уж обещали девке отыскать братца – отыщут. А вина можно и послевыпить, сколько влезет.

Пройдя темным переулком с покосившимися заборами, зашагали вдоль заросшего репейником и чертополохом оврага – ведущая напрямую к реке тропинка как раз и шла мимо, за избами. Иван внимательно всмотрелся вперед – хоть и темновато уже было, да видно, что к пристани никто не шел, не спускался, – обширная, поросшая невысокими кустами пустошь выглядела совершенно безлюдной. Ну, не мог больше никуда деться парень! Либо спускался бы к реке, либо – шел бы сейчас рядом с избами… А может – лежит убитый в кустах? Или – в избах?

– Митрий, давай по кустам, мы – по избам, – живо распорядился Иван. – Ты, Прохор – с той стороны, а я с этой. Ежели что – кричим.

Обнажив саблю, Иван перешагнул валявшиеся на земле ворота и, войдя на пустынный двор, внимательно огляделся. Покосившийся забор отбрасывал под ноги длинную размытую тень.

– Архип, – оглядевшись, негромко позвал Иван. – Эй, Архипка!

Показалось, кто-то шевельнулся в избе…

Юноша осторожно подошел к входной двери… Чей-то пронзительный, словно бы нечеловеческий крик внезапно полоснул по ушам!

Выставив вперед саблю, Иван рванул дверь… и отпрянул, пропуская орущую, бросившуюся под ноги тень. Кошка! Черт бы тебя побрал…

– Эй, есть здесь кто-нибудь? – громко позвал юноша.

Никто не отзывался. Сквозь провалившуюся крышу были видны первые звезды. Осторожно осмотрев горницу, Иван вышел во двор и, обследовав амбар, выбрался прочь, направляясь к следующей избе, вернее, к ее скелету, черневшему обожженными балками саженях в пяти левее…

На всякий случай покричал:

– Прохор, как там у тебя?

– Ничего, – тут же отозвался Прохор.

Ого! Да он совсем рядом, оказывается.

– Там все прогнило уже, – выйдя из-за ограды, пояснил молотобоец. – Не зайдешь – крыша обвалится.

– Ну, ясно, – Иван повернулся, махнул рукой и хотел было еще что-то добавить, но не успел – кто-то громко закричал на пустыре, ближе к реке.

Парни переглянулись:

– Митька?

И со всех ног бросились к пустоши. Метнулись под ноги репейники, колючие кусты, ямы. Обиженно залаяв, бросились прочь растревоженные бродячие псы. Пахнуло какой-то затхлостью, тленом и еще чем-то мерзостным, не поймешь даже сразу – чем.

– Сюда! – выскочив из кустов, замахал рукой Митька. – Скорее!

Парни подбежали к приятелю в един миг:

– Ну?

– Он здесь, Архипка-то… Похоже, дышит…

Отрок лежал на спине, раскинув в стороны руки. Кафтан его был расстегнут, рубаха разорвана на груди – однако кожа чистая, белая, без всяких порезов и крови.

– Видать, не успел… спугнули… – пояснив, Митька нагнулся к мальчику и, потрогав пульс, легонько побил по щекам.

– А? Что? – Отрок испуганно распахнул глаза. – Кто здесь?