Чтение 28–й страницы книги ~Московский упырь~

Овдеев цинично кивнул:

– Щенок вполне мог занять то место, на которое нацелился я.

– Поэтому вы убили еще и сына боярина Ивана Крымчатого, племянника воеводы Федора Хвалынца, Ртищева, наконец!

– Ртищев был обречен, – хмуро согласился Ошкуй. – И не только тем, что занимал мое место. Он, сволочь, слишком много узнал. Даже напросился ко мне в гости – сидел вот в этом самом кресле… болтал, так, ни о чем… Но я догадался, почувствовал – подозревает!

– И слуга Телеша Сучков подсыпал ему яд, – продолжил Иван.

Овдеев ухмыльнулся:

– Догадливый. Телеша, видишь ли, содомит. Я то узнал, присматриваясь к Ртищеву… на том и сыграл. А он, дурачок Телеша, захотел много денег… дурачок…

– Как же ему их не захотеть? Убить трех человек, устроить пожар, – на одно лампадное масло, небось, ушла немалая сумма. Заработал парень, что и сказать. А вы, значит, не захотели платить? Ай-ай-ай…

– А вот тут ты не прав, друг мой! – неожиданно расхохотался Ошкуй. – Телешу убил не я, а ты и твои люди. Вы ведь его отыскали? И что я должен был делать? Телеша – опасный свидетель. Честно говоря, не ожидал, что Галдяй Сукин вообще до него доберется. Не ожидал!

– Нехорошо недооценивать людей.

– Как и переоценивать.

– Да уж, – согласно кивнул Иван. – Ефим Куракин – он тоже вам мешал?

– Да! Мог занять место… Потомок знатного рода.

– И князь Михаил Скопин-Шуйский? Вы ведь даже меня нацеливали на него! А потом он вдруг неожиданно стал мечником – и надобность в его убийстве отпала. Теперь он вамне мешает… Постойте-ка! – Юноша закусил губу. – Это что же, значит…

– Вот именно! – глухо расхохотался Овдеев. – Совсем скоро я получу думный чин! Не от этого царя, так от следующего…

– Что?!

– И стану во главе всего Земского двора, а это власть, почет, сила! И заметь – всего я добился сам. Сам! Я ведь из худородных, как, впрочем, и ты… Отец мой, обедневший дворянин, запродал меня в холопы… О! Как надо мной издевались! Били каждый день, однажды чуть было не сожгли… впрочем, не буду рассказывать.

Глаза Овдеева вдруг засверкали, голос зазвучал громко и страстно, чувствовалось, что ему давно уже хотелось выговориться, быть может, даже подсознательно оправдать себя. Наверное, эти слова он не один раз уже мысленно повторял сам себе, и вот сейчас явно был рад неожиданно представившейся возможности… на что и рассчитывал Иван.

– Я был умен с детства, – хищно раздувая ноздри, продолжал Овдеев. – Быть может, будь я глуп, меня бы не задевало ни чванство, ни грубость, ни непроходимая тупость сильных мира сего. Сам посуди, я достиг известных чинов благодаря лишь собственному уму, силе, способностям, добирался к власти трудно и долго, да что там говорить – положив на это целую жизнь! А какой-то глупый недоросль получает все на блюдечке! Просто так! Потому что он – из знатного и древнего рода. Может быть – тупого, злобного, выродившегося, но древнего. Все должности заполонили эти тупые ублюдки! Справедливо? Нет. И я решил… в детстве еще решил: если представится случай, восстановить попранную справедливость. Не только для себя восстановить, но и для таких, как ты, Иван, для таких, как люди из твоего «отряда». Жаль, что ты слишком поздно это понял. Амы ведь могли быть вместе!

– Как с Ондрюшкой Хватом? – скривил губы Иван.

Овдеев кивнул:

– А, ты и это знаешь.

– Догадаться несложно. В приказе явно был соглядатай, – слишком уж многое утекало. Оставалось лишь вычислить – кто.

– Умен, умен, – покачал головой Ошкуй. – Честно говоря, жаль, что ты не со мной. Жаль. И даже сейчас ничего не просишь.

– Ты все равно не поверишь… – Иван отбросил в сторону холодную вежливость.

– Верно. По сути, ты уже мертвец. Хочешь еще что-то спросить?

– Не спросить, – Иван улыбнулся. – Сказать.

– Ну, говори, говори…

Пленник прищурил глаза и заговорил негромко, чуть слышно, постепенно повышая голос:

– Ты говорил о местничестве. Все правильно говорил, хорошо… Конечно, несправедливо, чтобы какой-то дундук занимал важную должность лишь по праву рождения. Это вызывает недовольство и зависть. Да-да, именно зависть. И не простую, а смешанную с той дикой злобой, что всегда ходит рука об руку с завистью. Это как раз твой случай, Овдеев! Ты ведь не просто убивал людей – ты делал это жестоко, наслаждаясь страданиями! Вскрывал грудные клетки, вырывал внутренности, срезал жир. И чем дальше, тем больше тебе это нравилось. Да и приятно было, и совесть оставалась спокойной, – всегда хорошо чувствовать себя защитником справедливости. Только нельзя защищать справедливость кровью, смертью и людской болью! Зачем ты их мучил, Овдеев?

– Хотел вызвать ужас… И вызвал! – Ошкуй гулко захохотал, показав желтые, похожие на медвежьи клыки, зубы.

– К тому же – колдуньи и ворожеи неплохо платят за людской жир и внутренности, – негромко заметил Иван. – Постепенно ты привык убивать, Овдеев! Тебе стали доставлять наслаждение чужие муки – вот почему ты убил и утопил в ручье несчастных детей – Антипа и Кольку, вот почему хотел расправиться с Архипкой, вот почему…

– Они меня видели! – визгливо перебил Овдеев. – Могли узнать!

– Ловко ты нас провел тогда с выстрелом, помнишь? Ловко… А сын купца Евстигнеева? Он-то тебе чем помешал? Просто, как Архипка, попался на глаза в нужных условиях? И ты не смог устоять… да и хотел ли?

– Заткнись! – подскочив, Ошкуй закатил пленнику звонкую оплеуху.

Иван дернулся, сплевывая на пол кровь.

– Ишь, разговорился, – с ненавистью бросил Овдеев. – Ты знаешь, что будешь умирать долго?

Пленник молчал.

– И не только ты, но и твоя супруга… Мой человек давно затаился в амбаре на твоей усадьбе.

– Ондрюшка Хват? – Иван усмехнулся.

Ошкуй кивнул:

– Он. Впрочем, тебе от этого знания никакой пользы… Сейчас я займусь тобой… сейчас, сейчас…

– Может, покажешь напоследок маску? – вскинул глаза юноша. – Ну, ту самую, медвежью. Любопытно было бы посмотреть. Кстати, откуда она у тебя?

– От дядюшки-помора… х-ха… Покойника. Согласись, совсем иное дело, когда вместо обычного убийцы жертва в свой последний момент видит перед глазами страшного зубастого оборотня – ошкуя! – Овдеев гулко захохотал, и в его смехе слышался смертный приговор Ивану. – Хочешь посмотреть маску? А не слишком ли ты любопытен? Впрочем, что ж – изволь…

Отвязав от пояса ключ, Овдеев подошел к стоявшему у стены большому, обитому железными полосками сундуку, запертому затейливым замком. Оглянувшись, подмигнул жертве и, со смехом открыв замок, откинул крышку…

И в испуге отпрянул! Прямо на него ринулся из сундука огромный оборотень – ошкуй.

Оп! Оборотень всего лишь раз махнул рукой – и Овдеев, получив хороший удар в скулу, впечатался в стену и медленно съехал на пол.

– Э, – заерзал Иван. – Ты его там не того, Проша?

– Не! – Прохор снял тщательно выделанную из медвежьей головы шапку и наклонился к Овдееву. – Обычный удар. Сейчас очухается.

Ошкуй пришел в себя гораздо быстрее, нежели планировали приятели. Пока Прохор развязывал Ивана, Овдеев поднял голову и криком позвал приставов.

Два выстрела грохнули разом, один за другим… Прохор сжал кулаки – и Ошкуй дернулся в сторону, к печке.

Скрипнула дверь, и на пороге показался Митрий с парой дымящихся пистолетов в обеих руках.

– В сенях дожидались, с пищалями, – усмехнувшись, пояснил юноша. – Хорошо, свечки жгли – не промазал.

– Да уж, вижу, что…

В этот момент Овдеев вдруг прыгнул к окну и, выбив всем телом свинцовую раму, выпрыгнул из горницы прочь…

– За ним! – бросаясь следом, громко закричал Митька. – Уйдет ведь… Уйдет…

За окном грянул вдруг взрыв огромной силы, такой, что Митьку отбросило от окна, а дом затрясся, словно вот-вот развалится. Впрочем, толстые бревна выдержали взрывную волну, пусть и со скрипом, а вот во дворе, похоже, разверзся ад – с такой силою рвалось к небу злое желто-красное пламя.

– Бежим! – подхватив Митьку, парни бросились прочь из избы. И вовремя – огонь уже перекинулся на крышу.

На дворе усадьбы огромным костром пылали развалившиеся постройки, перевернутые взрывом сани, солома…

– Осмелюсь доложить, – выскочил неизвестно откуда чумазый и улыбающийся Галдяй. – Ваш приказ выполнен – сигнал людям князя Михайлы подан!

– Сигнал? – схватившись за голову, Иван застонал, не зная, плакать или смеяться.

– Ну да, сигнал, – заулыбался подьячий. – Как и наказано было – сразу после выстрелов поджечь пороховое зелье. Я и поджег.

– Ну, молодец, – нервно хохотнул Иван. – Тебе сколько зелья приказано было в заряд заложить? Фунт?

– Не-а. – Галдяй тряхнул головой. – Не фунт, а пуд! Ну, разве ж с фунта хороший взрыв выйдет?!

– Так ты что ж, Галдяй, – затрясся от смеха Прохор, – пуд зелья в сигнальный заряд заложил?

– Не, не пуд. Для верности – полтора шарахнул. Уж точно услышат…

– Да уж. – Митрий оглянулся на пылающую усадьбу. – Услышат. Смотри, как бы не оглохли!

Галдяй опасливо отстранился от пламени и прислушался:

– Ну вот! Я же говорил, услышат! Эвон, копыта по насту стучат – едут.

И в самом деле, на улице слышался стук копыт и крики. Миг – и во двор усадьбы ворвались всадники – рейтары во главе с князем Михайлой Скопиным-Шуйским. На молодом князе была меховая шапка и епанча из красной блестящей ткани, а рядом с ним, верхом на белом коне гарцевал сам государь Дмитрий Иванович.

– А, опять вы, – ухмыльнулся он, увидев Ивана с приятелями. – Может, объясните мне, что тут вообще происходит?

– Ошкуя ловим, великий государь, – поклонившись, доложил Иван и кивнул на лежавшее в снегу тело. – Вот он!

– Овдеев?! – подойдя ближе, ахнул царь. – И что, имеются доказательства?

– Самые серьезнейшие, государь.

– Представите завтра, – коротко приказал царь и вдруг, хитро посмотрев на Ивана, молвил, уже заворачивая лошадь к воротам: – Кажется, я кому-то обещал боярство?

Дмитрий и свита уехали, парни вместе с князем Михайлой тоже отправились к себе на Большую Ордынку, а на дворе горящей усадьбы, как всегда, осталась лишь пожарная четь Никифора Онисимова. Осталась и, оттащив в сторону труп Ошкуя, занялась привычным делом.

На усадьбе ребят встретил молодой кулачник Анемподист с друзьями.

– Ну что? – въезжая в ворота, взглянул на них Прохор.

– С первого удара! – Анемподист радостно подул на кулак. – Там, в амбаре, до сих пор и валяется…

– Жив хоть?

– Да жив… Эвон, волокут парни…

Парни волокли под мышки обмякшего стряпчего Ондрюшку Хвата.

– Ну, вот и славно, – вбегая по лестнице на крыльцо, улыбнулся Иван. – Теперь бы еще Василиска…

И едва не столкнулся в дверях с Оленой.

– Ну что? Вылечила?

– А и не надо супружницу твою лечить, – улыбнулась вдруг ворожея. – И голова кружится, и есть не хочется, и тошнит, и все тело ломит… С женщинами такое бывает.

– Что-что?

– Да ничего. Ребеночек у вас скоро будет, вот что!

Иван как стоял, так и сел прямо на ступеньку лестницы. Услыхав новость, во дворе радостно завопили Прохор и Митрий. Захлопотали, прося гостей в дом, слуги, и Иван, наконец поднявшись, вбежал в покои жены, обнял…

Василиска счастливо вздохнула.

А где-то далеко, на Чертольской, никому не нужный, валялся в снегу остывший труп Овдеева-Ошкуя, «борца» за справедливость и гнусного упыря. И никому не было до него никакого дела, никто не ходил рядом, не показывал пальцем, не кричал, в страхе пряча глаза, – вот он!

И слава Богу!