Чтение 25–й страницы книги ~Московский упырь~

– Э-э-э, – разочарованно протянул Галдяй. – Это еще куда-то переться…

Честно говоря, идти куда-то далеко ему совсем не хотелось – боялся опоздать к вечеру в приказ.

– Да не так и далеко, на Чертольской, в корчме одной…

– На Чертольской? – Тут подьячий задумался. Вроде ведь, и правда, не так и далеко выходило. Ну, не близко, конечно, но не так, чтоб уж очень далече. Тем более рыжий сказал, корчма там. Это хорошо, что корчма – девку-то гулящую не в сукинские же хоромы вести – это Галдяй только сейчас и сообразил. А губы уже сами собою спрашивали, хватит ли алтына.

– Двух – точно хватит, – Гришаня поспешно спрятал под ресницами слишком уж пристальный взгляд.

– Двух?

– Да не жадись, оно того стоит! Знаешь, какие на Чертольской девки красивые? Павы!

– Ин, ладно, – решился-таки подьячий. – Идем.

Дошли быстро, еще и солнышко на полдень не поднялося. Сокращая путь, шагали напрямик, через все Чертолье, пару раз Галдяй чуть было не свалился в лужу, да Бог – или черт? – упас. Правда, ступил все ж таки в собачье дерьмо. Остановился, сорвал лопух – сапог отчистить, позвал ушедшего вперед спутника:

– Долго еще?

– Ничо! – живо обернулся тот. – Эвон, видишь, заборы? Там.

Заборы Галдяй видел. Знатные были заборы, истинно московские, тянувшиеся сплошным неперелезаемым частоколом из толстых, остро заточенных на верхушках бревен.

– И как же мы там пройдем?

– Да пройдем… – беспечно отмахнулся рыжий. – Тут меж усадьбами проходец имеется.

Проход меж усадьбами действительно имелся, узкий такой, темный, – только был тщательно заколочен толстенными досками. Что, однако, ничуть не обескуражило провожатого. Нагнувшись, он без видимых усилий оторвал пару досочек снизу, отвел в сторону, так, что вполне можно было пролезть.

– А тропка-то нахоженная! – на ходу заметил подьячий.

Гришаня обернулся с усмешкой:

– А ты думал?! Я ж тебе говорил – пройдем.

Просочившись между заборами, они оказались на широкой улице, прямо напротив широко распахнутых ворот какой-то усадьбы, судя по множеству привязанных у коновязи возов – постоялого двора или корчмы.

– Жди здесь. – Поздоровавшись с пробегавшим мимо мужичком, Гришаня скрылся в корчемной избе, оставив подьячего скучать в обществе привязанных лошадей, лениво жующих сено. Скучал он, правда, недолго – рыжий выскочил назад быстро. Оглянулся и, подмигнув, протянул руку:

– Давай два алтына!

– Э-э, – прищурился Галдяй. – А вдруг обманешь?

Гришаня засмеялся:

– Да не обману, не боись. Чего мне обманывать-то? Ты ведь сюда еще много раз придешь.

– Коли понравится, чего ж не прийти? – согласился подьячий.

– А чего ж не понравиться-то? Конечно, понравится, – уверил рыжий. – Знаешь, тут какие девки? Ну, давай алтыны!

Немного покочевряжась – приятно было чувствовать себя вполне самостоятельным человеком, могущим щедро заплатить за любые удовольствия, – Галдяй со вздохом вытащил пару монет:

– На!

– Ну, вот, – попробовав монеты на зуб, удовлетворенно скривился Гришаня. – Стало быть, слушай. Пойдешь сейчас в корчму, скажешь – поклон, мол, дядьке Флегонтию – исразу по лестнице, наверх, в горницу. Там девчонка сидит, прядет, светленькая такая, в сарафане лазоревом. Вот она и есть. Смотри, не говори ни слова – гулящие то не любят, – сразу целуй в уста да сарафан рви.

– Так прямо и рвать?

– А как же, коли за все уплачено?

– Ну… – У Галдяя аж глаза загорелись, до того захотелось сорвать сарафан с гулящей девчонки. Так прям и представил! Входит… нет, вбегает, кричит: «На колени, дщерьбеспутная!» – а потом сразу – долой сарафан, рубаху… А дальше уж захватывало дух – раньше-то у Галдяя никогда девки не было, эта, стало быть, первая.

– Она хоть ничего, красивая?

– Глаз не оторвешь! Ну, удачи! Потом во двор выйдешь, на следующий раз столкуемся.

Эта последняя фраза несколько успокоила Галдяя: раз Гришаня договаривается с ним на следующий раз, значит, не такой уж он и пройдоха, несмотря на то, что рыжий, да к тому же – косой.

– Давай, давай, не трусь! – похлопав подьячего по плечу, Гришаня ловко закинул монеты за щеку.

Ухмыльнувшись, Галдяй с видом бывалого человека вошел в постоялую избу. Тут же громко, как научил Гришаня, поздоровался:

– Поклон дядьке Флегонтию.

Никто и ухом не повел: хлебавшие из общей миски какое-то варево угрюмые мужики, как хлебали, так и хлебали, а шустрый корчемный служка деловито протирал стол. Тоже не обернулся. Да не больно-то и надо. Несколько обидевшись на этакое невнимание, подьячий поискал глазами лестницу, нашел, поднялся… Пока все шло так, как и говорил рыжий. Ага, вот и горница. Зажмурив глаза, Галдяй толкнул дверь… И, подняв веки, застыл: на лавке у самого окна сидела красивая голубоглазая девка с толстой золотистой косою, одетая в лазоревый сарафан поверх вышитой белой рубахи, и, что-то вполголоса напевая, сучила пряжу.

Вот она, светленькая! Гулящая девка. Ага, вот посмотрела с улыбкою. Зовет!

– М-мых!

Застонав, подьячий скинул кафтан, тигром бросился к лавке и, запрокинув девчонку, принялся целовать в уста, одновременно раздирая руками рубаху. Душа Галдяя пела! Ну, вот оно, вот оно… вот сейчас… Впервые!

Бац!

Девчонка вдруг вывернулась, ударила его ладонями по ушам и дико заверещала:

– Тятенька! Маменька! Братцы! Помогите, в своем дому чести лишают! Ах ты коркодил вислоухий! – Девица ухватила прялку да со всего размаху треснула ею по башке незадачливого насильника.

– Ай! – обиженно закричал тот. – Ты чего дерешься-то, тля? Иль двух алтын мало?

– Ах, тля?! – Девчонка с неожиданной силой оттолкнула от себя подьячего и угрожающе замахнулась прялкой.

Быстро сообразив, что здесь ему, похоже, ничего не светит, Галдяй проворно ретировался, выскочив в сени – богатые, двухэтажные, с большим открытым окном… куда, сломя голову и бросился подьячий, услыхав шаги быстро поднимающихся по лестнице людей.

– Маменька! Тятенька! Братцы! – продолжала вопить девчонка, будто это ей, а не Галдяю перепало по башке прялкой. – На помощь! На помощь! Чести лишают!

– Да где насильник-то, доча?

– Эвон, верно в окошко выпрыгнул!

– Ничо! Посейчас догоним. Ужо покажем собаке!

Удачно упав в навозную кучу – хотя бы мягко, – Галдяй испуганно оглянулся на крики. Вид разъяренных краснорожих мужиков, потрясающих батожьем, придал ему новое ускорение, в результате которого подьячий в ужасе бросился бежать, не разбирая дороги. Этот вот ужас, совершенно первобытный и дикий, его, по большому счету, и спас. Грязный, с выпученными от страха глазами и вздыбленной шевелюрой, Галдяй, сам не сознавая того, напугал даже здоровенного цепного пса, бросившегося ему навстречу из будки… но, увидев этакое мчащееся чудо, живо поджавшего хвост.

Вихрем проскочив мимо пса, несостоявшийся насильник с ходу заскочил на собачью будку и, подпрыгнув, дотянулся до частокола. А вот перевалиться через него сил уже не хватило – завис.

– Ату его, ату! – кричали выбежавшие на задний двор родственники девки – сигать из сенного окна в навозную кучу никто из них не захотел. Но вот прибегли, потрясая палками. – Куси его, куси!

Почувствовав поддержку, псинище осмелел и, зарычав, бросился на бездвижно висящую жертву, ухватив за самый зад.

– Ай-ай-ай! – заверещал Галдяй и, оставив в собачьих зубах изрядный клок штанов и мяса, живо перевалил через забор и дал деру.

Он бежал, не чуя под собой ног, а сердце стучало, и в висках билась кровь, словно подгоняя – быстрее, быстрее! Позади слышался топот и крики. Хорошо – не рядом еще, далече.

Не оглядываясь, Галдяй свернул в какую-то подворотню, слава богу, не заколоченную и оттого превращенную в выгребную яму. Не обращая внимания на мерзкий запах, бросился брюхом вниз, в лопухи, прополз, выбрался к черторыйским оврагам и, добежав до ручья, затаился в колючих кустах. А за ним, между прочим, давно никто не гнался.

– Вот курва рыжая! – Галдяй выругался и тут же застонал – покусанная задница сильно ныла, прям огнем горела, словно подьячего только что поджаривали в аду на сковородке.

Не увидев преследователей, искатель продажной любви несколько воспрянул духом, отчего зад заболел еще сильнее. Конечно, нужно было поскорей убираться отсюда, только вот куда? Домой – подозрительно рано, да и видок тот еще… Лучше в приказ, с приказными-то во время задания еще и не то бывает! Этим и отбрехаться – ходил, мол, на Покровскую, вот и… Да, но в таком виде по Москве не пойдешь! В рваных штанах, без кафтана. Да и запах… Галдяй поморщился и, оглянувшись, посмотрел на норовистый ручей Черторый. Хорошо бы вымыться!

Забредя подальше в кусты, подьячий разделся и, отыскав мель, уселся задницей в холодную воду.

Господи! Хорошо-то как! Славно.

И тут вдруг послышались голоса. Галдяя словно ветром унесло в кусты – пусть колючки, зато укромно. Голоса приближались – тоненькие, звонкие, – и вот уже на берегу ручья показались двое мальчишек. Те самые, белоголовые, погорельцы… Ах, ну да, они же говорили, что пока живут на постоялом дворе у… У Флегонтия! Господи… Их еще тут не хватало.

– Смотри-ка, Кольша, кажись, кто-то в кустах прячется! – вдруг посмотрев на тот самый куст, за которым скрывался подьячий, заявил младший парнишка.

– Может, сходить, парней покричать?

– Да, Михря, – согласно кивнул старшенький. – Так и сделаем. Только вначале глянем – вдруг там никого нет?

– Ага, глянем, – опасливо протянул младший. – А вдруг там Телеша? Нет, сперва позовем кого-нибудь.

Перспектива встретиться еще с кем-нибудь, естественно, мало обрадовала Галдяя, как не обрадовала бы в его положении и любого. А потому, быстро взвесив все «за» и «против», он решительно поднялся из кустов, растянув губы в самой широченной улыбке:

– Здорово, парни! Помните меня? Я вас на Покровской о пожаре расспрашивал.

– А, – узнав, улыбнулся младшенький, Михря. – У тебя еще тогда лошадь сперли. Нашел лошадь-то?

– Нет.

– А тут ты что делаешь? – поинтересовался старший.

Галдяй усмехнулся:

– Купаюсь, не видите, что ли? С утра самого и не вылезаю – хорошая тут водичка, прохладная – благодать!

Оба паренька с сомнением покосились на загаженные отбросами берега ручья, напоминавшие нечто среднее между просто помойкой и выгребной ямой.

– Видел, тут рыжий один пробегал, – поспешно добавил Галдяй. – Взъерошенный. И ведь так быстро бежал, тать, словно бы кто за ним гнался!

– Рыжий?! – переглянувшись, хором переспросили отроки. – И куда побежал?

– Эвон, – подьячий кивнул в противоположную от ручья сторону. – К Остоженке, видно, побег. Аж пятки сверкали!

– Ничо! Сейчас наши его быстро словят! – звонко заверил Михря. – К Остоженке, говоришь?

– К ней!

– Словят…

Поблагодарив за сведения, ребятишки ушли, и Галдяй облегченно перекрестился, но, как выяснилось, рано – к ручью вдруг вернулся Михря.

– Слышь, паря. Ты ведь с Земского двора, да?

– Да, – осторожно кивнул подьячий. – А откуда ты знаешь?

– А кому еще надо про пожар-то выспрашивать? – вполне резонно переспросил отрок. – Приказным с двора Земского, знамо дело. Так ты вот что… – Он вдруг огляделся. – Братец, Кольша, надо мной смеется… А я ведь вчера у постоялого двора Телешу Сучкова видел! Ну, того, что в хоромах сгорел.

– Господи! – Галдяй перекрестился. – Что же он, воскрес, что ли?

– Да, похоже, что и вообще не умирал. Меня увидел, позвал… Приходи, дескать, завтра – сиречь уже сегодня – к старым избам… Ну, где развалины. Денег обещал дать.

– Это за что это – денег?

– Да так, – Михря отмахнулся, не став развивать тему. – Короче, звал. Но я не пойду нипочем, ну его к ляду, верно?

Не дожидаясь ответа, отрок побежал догонять брата.

Телешу взяли спокойно. Там же, где и говорил со слов парнишки Галдяй – в старых полуразрушенных избах, в коих не так давно Иван с Митькой и Прохором преследовали ошкуя, выручая попавшего в беду Архипку – братца Василискиной подружки Филофейки, купецкой дочки. Просто окружили избы с десятком приставов и подьячих да запалили факелы. А Иван, подойдя поближе к одной из изб, негромко посоветовал:

– Выходи, Телеша. Нечто и впрямь в огне сгореть хочешь?

Немного подождал и сказал уже громко:

– Поджигай избы, парни!

Тут-то Телеша и выпрыгнул. Узнав Ивана с Митькой, осклабился, вытянул руки:

– Ну что ж, сегодня ваша взяла – ведите.

С утра Галдяй Сукин ходил по приказу гоголем! Нигде, правда, не присаживался, а ведь звали. Отнекивался: не хочу, мол, сидеть, некогда, делов много. Все знали: главный герой сегодня – Галдяй, опытнейшего убивца вычислил! Словил, правда, не сам – но уж ловить татя – дело нехитрое, главное – отыскать, вычислить.

Вернувшийся из своего поместья Овдеев милостиво похлопал подьячего по плечу и улыбнулся:

– Не ожидал! Право, не ожидал. Молодец! Обязательно доложу обо всем государю.

Галдяй аж расплылся – не знал, как благодарить и судьбу, и щедрое на подарки начальство. Денег получил два рубля – лично Овдеев пожаловал, еще и от государя сколько-нибудь перепадет – не жизнь, сказка! За такое и укушенного зада не жаль.

Овдеев же вызвал к себе Ивана:

– Ну, друже, направляю Галдяя Сукина в твой отрядец. Хватит ему у Ондрюшки штаны протирать. Сам видишь – умен подьячий весьма и к делу прилежен.

Иван аж поперхнулся и не знал, смеяться от такого подарка аль плакать.

А утром в темнице повесился Телеша Сучков. Онучи на нитки растянул и повесился – долго ли. Овдеев приказал наказать всех сторожей да катов, ну и расследование провести, которое как раз и поручил новой восходящей звезде – Галдяю. Расследование ничего не дало. Впрочем, Овдеев не расстроился и никого не ругал: у него уже не о приказных делах, о другом голова болела – государь жаловал ему боярство и отправлял с посольством в Краков к королю Жигимонту. Важное, ответственное и почетное дело. По случаю отъезда не скрывающий радости Овдеев устроил в Земском дворе прощальную трапезную для всех приказных, начиная с дьяков. Впрочем, Галдяя тоже позвали, а как же!

– Вас с собой не возьму, – отозвав в сторонку Ивана с Митрием, улыбнулся начальник. – И здесь делов хватит. Так что не обессудьте.

Парни не обиделись – не очень-то и хотелось им ехать в Польшу. Этакая поездочка вполне могла и на год затянуться, случаи бывали, а у Ивана, между прочим, в сентябре месяце свадьба!

Свадьба!

Глава 15

Свадьба

Из семейных торжеств наибольшим богатством народного творчества отличалась свадьба.М. М. Громыко. Мир русской деревниОсень 1605 г. Москва

После отъезда Овдеева с посольством, вновь заменивший его Ондрюшка Хват, к тому времени получивший чин стряпчего, бросил «отряд тайных дел» на мелкие разбои. Собственно, это не явилось лично Ондрюшкиной инициативой – подобное с месяц назад приказал Овдеев и приказа своего не отменял. Что ж – разбои так разбои, в конце концов, посетители кабаков – тоже люди, и не дело, чтоб их били по головам кистенем. Первоначальный сбор сведений парни, подумав, поручили своему младшему сотруднику – подьячему Галдяю Сукину, который вот-вот должен был явиться с отчетом, да все почему-то никак не являлся, а времени между тем было часов шесть после полудня. Скоро и сумерки.

И, самое главное, парни вовсе не собирались забывать ошкуя, пожар, смерть Ртищева и еще многих и многих людей. Где-то по московским улицам ходил зверь в человеческомоблике, и обезопасить от него горожан было, пожалуй, не менее важно, чем разбираться с мелкими лиходеями. Кто-то хитрый, хитрейший, обстоятельно рвал время от времени появляющиеся ниточки, оборвав жизни Гермогена Ртищева и его слуги. Иван не без оснований считал причастным к пожару и гибели Гермогена Телешу Сучкова, который, увы, покончил жизнь самоубийством. И покончил – ни с того, ни с сего. Мог бы, в конце концов, если уж так хотел, расстаться с жизнью и раньше, благо была возможность подставиться под шальную пулю. Однако ведь Телеша не подставился, сдался, причем довольно легко, словно бы на что-то надеялся… Или – на кого-то… И этот кто-то вместо помощи неожиданно оказал ему противоположную услугу.

– Да брось ты мудрствовать, – потянувшись, заметил Прохор. – Заела парня совесть, вот и сотворил над собой такое, – бывали и не такие случаи.

– Бывали, – Иван согласно кивнул. – Только мне что-то не верится.

– И мне не верится, – поддакнул из своего угла Митрий. – Больно уж весел был этот Телеша Сучков, когда мы его брали. Надеялся, что выручат? А вышло – наоборот. Кстати, на синяки на его запястьях внимание обратили? Словно бы держал парня кто-то.

Прохор усмехнулся:

– Его ж связанным вели, вспомни! Вот веревки-то и натерли запястья.

– И все же – ну не верю я в это самоубийство, хоть режь меня на куски! – махнув рукой, громко заявил Митрий.

– Ну, ну, – предостерег парня Иван. – Вот только орать здесь не надо. Я тоже не верю – и что? Это все лишь догадки, а – как говорил незабвенный Андрей Петрович Ртищев – где доказательства? А нету!

– Так надо искать! – снова взвился Митька.

– Вот, – Иван улыбнулся. – Вот именно что надо. Так что ты, Митя, и поищи… Я слишком на виду, Проша – прямолинеен, еще кого прибьет… А ты вот, самый из нас неприметный… Проверь-ка еще раз приставов с катами, из тех, что тогда в карауле стояли.

– Так ведь была же уже проверка! – хохотнул Прохор. – И наказали тогда, помнится, всех.

– Все – это никто, Проша! – откинувшись спиною к стене, негромко заметил Иван и, повернувшись к Митрию, добавил: – Ты, Митя, их расспроси осторожненько… что да как… Их ведь кто опрашивал-то?

Митрий хохотнул:

– Так самый средь нас знаменитый – Галдяй. Кстати, что-то его долго нет. Не приключилось ли что, а? Может, съездим, посмотрим?

Иван посмотрел в окно на быстро синеющее небо. Встал, вышел из-за стола, махнув рукой друзьям:

– А пожалуй, съездим. Запамятовал, он в какой кабак-то пошел?

– На Остоженку – там больше всего и лиходейничают.

– Оно понятно – Чертолье рядом, в случае чего есть где укрыться… Ну, – Иван надел шапку. – Едем!

– Пистоли прихватим, Иване? – вдруг озаботился Митрий.

Иван и Прохор переглянулись и вдруг, не сговариваясь, захохотали, причем довольно громко.

– Это с каких пор ты пистоль с собой стал брать, Митя? – отсмеявшись, участливо поинтересовался Прохор. – С тех пор как с князем Михайлой Скопиным-Шуйским стрельбой по мишеням балуешься?

Митька отмахнулся:

– Ладно вам издеваться-то. Ну, стреляем иногда на пари с князем, и что? Он у меня, между прочим, третьего дня такую знатную книжицу выиграл… Пришлось отдать. Ничего, даст Бог, отыграю.

– Ну, смотри-смотри, стрелок… Ха!

– Смейтесь, смейтесь…

Выйдя из приказной избы, парни отвязали коней и на рысях поскакали к Остоженке. На вечерних улицах, особенно здесь, в центре города, было довольно людно, так что пришлось придержать лошадей, а кое-где и вообще спешится, пропуская толпу артельщиков – плотников, каменщиков, штукатуров, с веселыми песнями возвращавшихся после трудового дня. Наконец, толпа схлынула, и снова стало можно проехать, – выехав за стены Белого города, поскакали быстрей, стараясь успеть в кабак до наступления темноты.

– Эвон, «Иван Елкин», – Митрий махнул на прибитые над неприметной избенкой еловые ветки – знак «царева» кабака.

Чтобы не привлекать излишнего внимания «питухов», спешились не у самого кабака, а чуть дальше.

– Оставайся здесь, – на правах начальника приказал Иван Митьке. – Стереги коней да посматривай…

– Вот так всегда, – подчиняясь, вздохнул парень. – А я-то пистоль с собой прихватил.

Иван усмехнулся:

– В кабаке-то от Прошкиных кулаков куда больше пользы, чем от любого пистоля!

– Да уж, – протягивая Митьке поводья, польщенно согласился Прохор.

Оставив под надежным присмотром тыл, парни перекрестились и зашагали в призывно открытую дверь питейного заведения.Ой ты гой еси,Православный царь!

Ударила по ушам лихая кабацкая песня. Жарко пахнуло чесноком, человеческим потом, ну и, конечно, переваром – самодельной водкой, коей целовальники, нарушая всяческие законы и постановления, охотно торговали по вечерам, ничуть не боясь царевых людишек.

Небольшое кабацкое помещение тускло освещалось тремя безбожно чадящими светильниками, длинный – и единственный – стол был уставлен чарками, кружками и деревянными кадками с капустой и огурцами. Кадок было мало, – не есть сюда приходили – пить. Народу – дюжины полторы, кто-то уже упился и теперь задавал храпака под столом, уютно подложив под голову свернутый в трубку кафтан, кто-то положил прямо на стол забубенную голову и спал так, а большинство находилось еще в той замечательной стадии где-то между легким подпитием и полным перепоем, что так мила сердцу любого русского человека. Когда чувствуешь себя безмерно счастливым, хочется всех любить, а случайные собутыльники-питухи кажутся в высшей степени высоконравственными и милейшими людьми. Чтоб они сняли с какого-нибудь вконец упившегося пропойцы кафтан? Дачто вы… ну, если только пропить… если уж совсем денег не будет, уж тогда, ладно, можно…