Чтение 17–й страницы книги ~Кольцо зла~

– Всех положили, вот тебе и сажень! Так и пролежали до самого утра один к одному.

– Иди ты!

– Вот тебе и иди…

– А я давно говорю, тати завелись на посаде, тати!

– А где напали-то?

– Да на пустыре, возле старой башни.

– И что – никто ничего?

– Да собаки лаяли…

Послушав еще немного, Раничев отошел в стону и, не оглядываясь, направился на постоялый двор.

– Ну как? – пряча в уголках глаз насмешку, по привычке поинтересовался Митрич. Иван лишь вздохнул, изображая печаль, и грустно развел руками.

– Садись, – старик кивком указал на стол. – Поснидаем. Акулина, тащи щей! Ярема где?

– Во хлеву, со скотиной.

Митрич удовлетворенно кивнул, кроме собственно постоялого двора, он, как и многие, еще держал двух коров с теленком, поросят и домашнюю пиццу, а по весне распахивали небольшой огородик, засевая его репой, огурцами, капустой и прочими овощами.

Похлебав пустых щей, Иван запил забористым квасом и, прихватив из-под лавки молоток и гвозди, вышел на улицу:

– Пойду, воротка излажу, а то что-то вроде как покосились.

– Давай, – залезая на полати вздремнуть, благостно кивнул Митрич.

Выйдя во двор, Раничев, щурясь о солнца, направился к воротам – не то, чтобы они требовали немедленного ремонта, так, кое-что подправить, а заодно обдумать услышенную на торгу новость.

Пару раз стукнув молотком по гвоздю, Иван присел на лежавшее у ворот бревно. Итак, вот он, новый дерзкий налет. Действительно, дерзкий – ограбленный Федька-то был непростым офеней, а контрагентом местных ювелиров. Доставлял им золото, серебришко, камешки – охрану имел соответственную, да и о том, чем занимается да когда и куда едет – не болтал почем зря, мужиком был хитрым, прижимистым. Значит, кто-то оказался более хитрым. Свои? Или пришельцы? Оглянувшись, Раничев вышел за ворота и поспешно направился к старой башне – не так и далеко было идти. Пройдя Кузнецкую слободу, он свернул в безымянный переулок – узкий и сильно пахнущий навозом – и, обойдя башню, выстроенную еще во времена Ярослава Мудрого, выбрался на пустырь. Огляделся – нет ли стражников или дьяков, такое убийство – это не хухры-мухры! Все должны зашевелиться, и дьяки, и воевода. Иван на миг пожалел, что не может просто зайти на воеводский двор и все узнать – Хвостин не исключал, что воевода связан с литовцами, и, вполне вероятно, так оно и было, вернее, могло быть.

Иван отыскал таки подсохшие бурые лужицы – ага, вон и кусты примяты, а вон и чья-то слетевшая с головы шапка. А гильз-то вокруг не видать! Раничев облазил все кусты, исцарапался, но так и не нашел ни одной гильзы. Интересно… Что же, выходит, пустышка? Или через Проньку – предусматривался и такой вариант – запросить Хвостина, чтобы срочно прислал кого-нибудь осмотреть трупы? Нет, вряд ли Хвостин успеет. Да и до связи еще три дня – Пронька придет в пятницу, будет дожидаться у торга. Нет, не успеть… Поискать еще? Иван опустился на колени, и вдруг услышал свист. Обернулся – свистел мальчишка лет десяти, мелкий, с грязной хитроватой рожицей, чем-то похожий на нахохлившегося воробья.

– Не свисти, пацан, денег не будет, – поднимаясь на ноги, усмехнулся Раничев.

Пацан нарочно свистнул, приложив к губам что-то блестящее, и, показав язык, сверкая пятками, помчался в кусты.

– Эй, парень! – вдруг осенило Ивана. – А ну постой!

Он нагнал пацаненка в три прыжка, схватил за шкрябень. Мальчонка заплакал:

– Пусти-и-и, дяденька!

Иван молча показал кулак, и пацан тут же притих.

– Ну-ка, свистни еще, – попросил Раничев.

Мальчишка поднес к потрескавшимся от ветра губам зажатую в кулаке гильзу…

– Где взял?

– А вона нашел, за башней!

– Что, только одну? – Иван удивленно взглянул на парня.

– Не, дяденька, – засмеялся тот. – Тамоку много таких было… Ребята все разобрали – эки свистульки. Три таких завсегда на лошадиную бабку обменять можно!

– Да ладно врать-то!

– Христом Богом клянуся!

– Послушай-ка, – задумчиво протянул вдруг Иван. – Серебряху заработать хочешь?

– Ну? – шкет оживился.

– Загну! – Раничев щелкнул его по лбу. – Вот что, спроси у пацанов, кто, где, и когда отыскивал вот такие штучки, – он показал на гильзу.

– Всего-то? – улыбнулся мальчишка. – А ты не обманешь, дяденька?

– Не обману, не переживай, чадо! Вот тебе задаток, – Иван протянул пацаненку несколько мелких медных монет. – Завтра, сразу после вечерни, жду тебя у часовни Зосимы-старца.

Пацан не обманул, пришел. Вручив парню серебряную денгу, Раничев опасался теперь, как бы не забыть все сообщенные сведения, весьма неожиданные. Складывалось такое впечатление, что гильзы были разбросаны буквально по всему городу, от северных ворот до южных. Правда, не так их было и много… Да и гильзы-то – из под пистолетных патронов, вовсе не обязательно выстреливать такие из ППШ. Да ежели по таким приметам искать – к лету не сыщешь. Что же делать-то, однако? Что же делать?

А ведь они должны как-то получать информацию! Не святым же духом вызнали о Федьке? Значит, иногда они все же выбираются в город, возможно даже, из чистого любопытства, с кем-то встречаются, может быть, даже запросто ходят по улицам в свободное от грабежей время. Есть у них где-нибудь свой человечек? Очень даже возможно. А возможно и нет. Ведь сам-то он, Раничев, почерпнул все сведения об убитом Федьке и ювелирах, просто-напросто шатаясь по рынку. Почему бы и тем так не сделать?

Назавтра, обнаружив на торжище давешнего знакомого шкета – звали его Васькой, Иван незаметно позвал пацаненка. Встали у последних рядков, Васька глядел радостно, с надеждой на еще одну серебряху за пустяшную просьбу. И ведь не обманулся!

– Что значит «странные», дядечка? – задумчиво наморщив нос, переспросил он.

– Ну, такие, не похожие на всех.

– Немцы, что ли?

– Сам ты немец, говорю же – непохожие.

Раничев неожиданно рассмеялся, больно уж их разговор напоминал знаменитый диалог из фильма «Джентльмены удачи».

Даже Васька удивился:

– Чего лыбишься, дядя?

– В общем, так, – оглянувшись, Иван наклонился к мальчишке. – Сам или через дружков своих, но вызнай – мало ли, кто слова какие непонятные произносит или ведет себя не так, как все. Где угодно – на улице, на торжище, в корчмах… Заплачу щедро, понял?

– Да уж как не понять?! – пацан весело сверкнул глазенками. – И не жаль тебе серебрях, дядько Иван?

Иван улыбнулся:

– Для хорошего дела не жаль. Ну беги, чего встал?

– Завтра тут же встретимся?

– Ишь ты, быстрый зело. К завтрему вряд ли успеешь. Давай дня через три, на Параскеву Пятницу.

– На Параскеву? Договорились, дядько Иване!

– Не забудь только.

– Да уж не забуду – Параскевия Пятница – Христовым страстям причастница!

В пятницу, четырнадцатого октября, в месяц грязник или позимник, как его еще называли на Руси, на Преподобную Параскеву, уже после вечерни Раничев получил требуемые сведения и, честно расплатившись с Васькой, побыстрее поспешил на постоялый двор – там он давно уже отгородил себе угол за печкой – небольшой столик да покрытая сварой собачьей шкурой лавка. Дождался, пока хозяин уснет – да и чего дожидаться-то было? – Митрич, едва пришел из церкви, так и завалился спать, не снимая сермяги. Умаялся, видать, дед, да еще и выпил. Иван зажег от печных углей вставленную в светец лучину, прислушался. За стеной, укладываясь, возились постояльцы, приехавшие в город к празднику – мастеровые-оброчники из близлежащих вотчин, крестьяне, привезшие на рынок нехитрую снедь, пара странствующих монахов. Слышно было, как один из странников – Иван запомнил уже его скрипучий, чуть надтреснутый голос, строго отчитывает Акулину:

– Ой понапрасну ты прясть вздумала, девка, ой понапрасну! Греха не боишься?

– Эт в чем же грех-то?

Раничев так и представил, как сейчас подбоченилась Акулина – девка вполне здоровенная, из тех, что коня на скаку остановит и в горящую избу войдет. Ой, монашек, монашек, по лезвию ходишь. Не дай Боже, осердится девица, так треснет – долго потом кувыркаться будешь! Как тот заезжий лошадник, что третьего дня охальничать вздумал. Сразу за ворота вылетел, паразит, да еще не сразу и встал – удар у Акулины сильный! Всем взяла девка – и сильна, и статна, и не зла, и прясть да стряпать умеет, только вот ума Бог не дал – хоть, может, то и к лучшему? Для такой жизни – стряпать да с печкой возиться – к чему большой ум-то? Раничев с Акулиной ладил, хоть и видел, как та, науськанная Митричем, старалась понравиться – то положит в миску кусок понаваристей, то невзначай прижмется. Добрая девка, хоть и не во вкусе Ивана – больно уж мощная, почти что без талии фигура, здоровенная грудь и круглое курносое, усыпанное многочисленными веснушками, лицо… впрочем, вполне милое. Воспитанная истинно в народном духе, Акулина, несмотря на то, что ей вот-вот должно было стукнуть семнадцать, истово блюла свою честь, чем очень гордилась, и Раничев не без основания полагал, что тот, кто порушит эту девичью честь, и будет первым (а может, и единственным) кандидатом в супруги.

– В чем грех-то, спрашивашь, дева? Сказано ведь, на Параскеву Пятницу прясть нельзя, только шить, а ты вон, окстись, с прялкой.

– Нешто прясть нельзя? Что-то не помню такого.

– Дура, так и не помнишь! Тьфу ты, прости, Господи.

– Чудной ты, монашек, – Акулина заливисто засмеялась, вообще девкой она была незлобивой.

– Ага, – зло заскрипел странник. – Ты посмейся еще, дщерь неразумная, посмейся. Да только помни – кто в пятницу много смеется, тот старости много плакать будет!

– Дожить еще надоть до старости-то, – вполне резонно отозвалась Акулина и смачно зевнула. – Пойду я. Поздно уже, спать пора.

Раничев уже давно разложил на столе заостренное гусиное перо, плошку с приготовленными из сажи чернилами и кусочек пергамента, аккуратно отчищенный острым скребком от всех прежних записей. Полученную от Васьки информацию требовалось поскорее осмыслить, и для наглядности Иван решил отобразить ее на пергаментном листке – так ему лучше думалось. Итак…

1. Крестящийся невпопад мужик в узких портках, с длинными, «словно у расстриги-попа», волосами.

2. Парень с широким лицом в плоской шапке и картинкой на запястье.

3. Девка со стеклами на глазах – в очках, мать ее!

4. Немец, в калите которого полно «шуршащих бумажек»

Больше пока никаких подозрительных лиц Васька не заметил, да и эти, похоже, не стоили заплаченных за них серебрях, хотя, конечно, очки и татуировка наводили на определенные мысли. Васька сказал, что и широколицего парня, и девку, и немца, и длинноволосого частенько видят на торжище.

– Не спишь, Иване?

Раничев едва успел сгрести со стола пергамент и быстро задул лучину.

– Кто здесь?

– То я, Акулина…

– А… Чего же не спишь?

– Да неохота.

– Как так – неохота?

– Да так…

Акулина уже втиснулась в пространство между стеной и печкой:

– Иване, давай вместе не спать.

– Нет уж, мне завтра с утра в гостевой печь перекладывать – дымит, – быстро соврал Иван.

– Дымит? Чтой-то не видала…

– Глядела плохо. Знаешь что, Акулина-девица?

– Что, Иване?

– Давай-ка на Дмитрия Солунского на дальний торг сходим.

– Это к немцам, что ль?

Раничев усмехнулся – «дальним» здесь называли «большой» рынок, располагавшийся у самой пристани, где частенько торговали иностранные купцы – «немцы».

– Ну да, туда. Там, знаешь, какие качели бывают? И пряники вкусные… Угощу тебя!

– Ой, славно, Иване! А Митрич отпустит?

– Куда он денется?

– А…

– А сейчас спать иди. Иди, иди, Акулина. Поздно уже.

– Ну… покойной ночи, Иване.

– Покойной ночи.

Раничев перевел дух – вот ведь, принесла нелегкая. Он растянулся на лавке. К завтрашнему дню нужно было выспаться, предстоял трудный день – проверка всех сообщенных Васькой сведений.

Которые, как и подозревал Иван, на поверку оказались никуда не годными. Тот, волосатый, что невпопад крестился, оказался поляком-католиком, приказчиком какого-то купчины из Трубчевска. Широколицый парень и в самом деле имел татуировку – зеленоватую русалку… наколотую в Ревельской корчме во время плавания с новгородцами. Девка – дочка боярина Николая Игнатьевича – точно носила очки, выписанные боярином из Генуи через сурожских купцов, ну а «шуршащие» бумажки в кошеле немца оказались обычными банковскими векселями.

Пролет! Пока все – впустую.

Раничев долго думал и решил немного подтолкнуть татей. Была на окраине города одна недавно выстроенная из сосновых бревен церквушка – святого Николая Угодника. Купец – ее покровитель – недавно умер, и церковь явно испытывала недостаток в средствах, хотя по городу ходили упорные слухи, что сын купца, давно подавшийся за счастьем в Москву, обещает исправить столь незавидное положение храма – починить крышу и даже обновить иконостас.

На следующий день Иван – как лично, так и через Ваську с орущей оравой дружков, на всех углах заговаривая с незнакомыми людьми – торговцами, плотниками, крестьянами, принялся распространять слухи о том, что в церковь Николая Угодника со дня на день должны привезти из самой Москвы икону греческого письма, Богородицу в золотом, усыпанном драгоценностями, окладе. Проньке во время условленной встречи было велено сообщить обо всем Хвостину, чтобы тот побыстрее прислал воев, и имитировал привоз иконы в храм. Сам же Иван пока присматривал за церквушкой и лично, и через Ваську с огольцами. И, как оказалось, не зря!

Был уже не то чтобы вечер, но уже и не день, так, что-то между – еще не темно, но и не так, чтобы светлым-светло, можно сказать – почти что смеркалось. Раничев как раз возвращался с кузницы, куда ходил за воротными петлями для хозяйского амбара, как на полпути к нему подбежал Васька:

– Шарится какой-то у церквы! Рожа – во!

Васька показал руками, какая была рожа – выходило, что целый арбуз:

– Подбородок бритый, усы тонкие, словно у ляха… Спрашивал у пономаря про икону. Мол, когда привезут? Пономарь сказал, что скоро.

Раничев усмехнулся: что сказал пономарь, он и так знал, не зря ведь загодя проинструктировал да сунул пару дирхемов. Клюнули! Клюнули! Значит, вскорости следует ждать нападения. Или – опять пустышку тянем?

– А куда этот усатый потом пошел? – поинтересовался Иван.

– Да никуда, – шкет шмыгнул носом. – Он сейчас там, у церквы, дьячка ждет зачем-то.

– Ну-ну… Ждет, говоришь?

Иван решительно повернулся и направился к церкви Николая Угодника. Вокруг было пусто – ни ребят, ни усатого.

– Ну? – Раничев с укоризной посмотрел на Ваську.

– Да здесь он был, ей-Богу! Может, в церкву зашел? Или во-он, в амбарец?

Из амбара, крепкого, каменного, что стоял невдалеке от церкви – в нем, как видно, хранились дрова – и впрямь доносились чьи-то громкие голоса. Иван подошел ближе, заглянул в распахнутую настежь дверь – в глубине амбара, сидя на дровах, о чем-то спорили двое – молодой парень и чрезвычайно худой мужчина, чем-то напоминавший того самого доминиканского монаха, с которым Раничев столкнулся во время плавания в Кафу. Судя по одежке – старые, подпоясанные пеньковыми веревками, рясы – и парень, и мужик были наняты церковным причтом для колки дров – топоры валялись тут же.

– Пономаря не видали? – торопливо спросил Раничев.

– Ой, дядечка! – за спиною заверещал вдруг Васька, но Иван даже не успел обернулся, как его грубым пинком втолкнули в амбар, прямо под ноги вскочивших мужиков, обутых в кирзовые сапоги.

– Вот тот шкет, Силыч, что за нами глазенками шарил, – сверкнув железной фиксой, усмехнулся молодой парень, обращаясь к кому-то, что смутно маячил в дверях. Иван все ж таки извернулся, ну как же, у входа стоял мужик с круглым лицом и тонкими усиками.

Худой пнул сапогом брошенного на пол Ваську и хмуро посмотрел на усатого:

– И что с ними делать?

– Да ничего, – усатый нехорошо ухмыльнулся и сунул руку за пазуху. – Заприте пока в амбаре.

– Ну хоть так, – расслабился Раничев. Из амбара не так то уж и трудно было выбраться, тем более мужики, уходя, оставили на полу топоры!

– Пока, ребята, не кашляйте! – выпустив своих, усатый прикрыл дверь и, выхватив из-за пазухи небольшой шарик, швырнул его в амбар, быстро укрывшись за каменною стеною.

Прямо перед собственным носом Иван с ужасом увидел гранату с выдернутою чекой!

– Ва мелиск ха ти джихари…

Раздался оглушительный взрыв, и ярко-оранжевой пламя вырвалось из…

Глава 12

Осень 1949 г. Угрюмов. Дом с мезонином

Увидеть реку, подойти к реке,

К воде спуститься, над водой нагнуться,

И зачерпнуть, и в город свой вернуться…Андрей Макаревич

…узких дверей амбара.

Иван пришел в себя минут через десять, а может, и поболе того, и первым делом внимательно осмотрелся. Он лежал на холодной, усыпанной хвоей, земле, посреди небольшого ельника, кругом было как-то мокро, склизко, противно, хотя ни дождя, ни снега не наблюдалось – небо над зелеными кронами елей было голубым, высоким и чистым. Совсем рядом, у большой коричневой лужи, радуясь осеннему солнышку, чирикали воробьи.

Раничев поднялся на ноги – местность явно не походила на амбар, да и церкви поблизости не было… А ведь, похоже, получилось! И вдруг сразу пронзила мысль – Васька! Он-то что, выходит, взорвался? Или тоже где-нибудь здесь, в ельнике? Лежит, бедняга, истекая кровью.

Иван тихо позвал:

– Васька! Эй, Васька, ты здесь?

Ответа не было, у лужи все так же чирикали воробьи, а откуда-то справа послышался шум мотора. Ну точно, получилось!

Раничев обшарил весь ельник и, не обнаружив мальчишку, вышел на лесную дорогу. По узкой глинистой колее, натужно рыча двигателем, медленно пробирался грузовик – «ЗИЛ» или, вернее – «ЗИС», с мордой, как и у поставляемого во время войны по ленд-лизу «Форда». А может, это и был «Форд», не суть – в кабине сидели двое, но кузов был пуст, и Иван, не подумав, вышел из-за деревьев и взмахнул рукой. Оба – водитель и сидящий рядом с ним узколицый мужичок в кепке – разом посмотрели на Раничева и как-то испуганно переглянулись. Двигатель заурчал еще громче, и грузовик, завывая, словно немецкий пикировщик, выбрался из лужи на бугор и, резко прибавив ходу, исчез за ельником, на прощание обдав Раничева угарным бензиновым чадом.

– Вот козлы! – сплюнул Иван и тут же подумал, что и сам на месте водителя вряд ли бы подобрал по пути подозрительного бродягу. Да-да, бродягу – именно так и выглядел Раничев: длинные нечесаные волосы с застрявшими в них еловыми иголками, растрепанная борода, подпоясанный веревкой зипун из рваной сермяги, на ногах – лапти. Да-а… артист погорелого театра. Ничего не скажешь, хорош бы он был, объявившись в таком виде в людных местах. Да еще и без документов – загребли бы сразу. Одно успокаивало – грузовик-то был явно из послевоенного времени, что, впрочем, можно было бы очень даже просто узнать и поточнее – купив в городском киоске любую газету. Купив… Попробуй-ка, попади теперь в город, вернее – попробуй не попадись! Раничев вовсе не планировал столь поспешно выпасть из начала пятнадцатого века, а потому с собою ничего не прихватил – даже денег, найденных в карманах убитого Викентия. Да, именно так его завали. Кроме денег, там еще была серебряная печатка грубой работы и фотография какой-то молодой женщины с надписью – «Другу Викентию от Нади» и датой – 15.05.49. Значит, пятнадцатого мая… А сейчас, должно быть, середина октября. Викентий был убит летом, значит, с тех пор о нем ни слуху, ни духу. Так-так… А что если… Нет, вряд ли получится – где ее найдешь, эту Надю? Она вполне может оказаться приезжей. И все же… И все же стоит попробовать – пожалуй, это пока единственная возможность. Хотя, конечно, в крайнем случае можно отыскать прежних знакомых, знакомых, так сказать, по прошлому появлению – Тихона Иваныча, председателя колхоза имени четырнадцатого партсъезда, товарища Артемьева – начальника пионерского лагеря и профсоюзного лидера лесохимического завода, да мало ли… Но это, конечно, в самом крайнем случае. И вообще следовало быть предельно осторожным, не нарваться бы на следователя или милицию – ведь те на полном серьезе считали Раничева причастным к ограблению исторического музея! Как давно это было… Иван усмехнулся – ну да, давно, как же! Это для него три года прошло, а здесь – всего-то месяца три. Да, надо осторожничать – но и в лесу сидеть нечего, нужно выходить на бандитов. Вот и попробовать через эту Надю, Бог даст – повезет. Где же располагалось фотоателье? Где-то на Курдюмова – впрочем, отыскать не проблема, не так уж и велик город. Главное – раздобыть одежду, деньги, пристанище на первое время. А где это все раздобудешь-то? Не кистенем же махать в конце-то концов? Да и нет его, кистеня, один нож только.

Иван посмотрел в быстро темнеющее небо с первыми проблесками звезд. Где-то далеко в лесу завыли волки – их только и не хватало для полного счастья. Раничев передернул плечами и решительно зашагал по грязной колее в ту сторону, куда только что уехал грузовик. Минут через двадцать быстрой ходьбы ельник закончился, потянулись березки, а где-то впереди отразились в реке желтые огни города. Иван немного постоял, выбрался на шоссе и, выдохнув, направился к мосту, словно заяц, прячась в кустах при первом же свете фар. Машин, правда, попалось не очень-то много – пара грузовиков, пустой трофейный автобус да «эмка» какого-то средней руки начальника. Все машины ехали в город, лишь одна полуторка с кучей мусора, надсадно ревя, завернула в лес. Мусор… Раничев проводил машину задумчивым взглядом. А там, в лесу, рядом наверняка свалка. Свалка… Свалка! Эврика!

Едва дождавшись, когда полуторка – уже с опустевшим кузовом – чихая двигателем проедет назад, Иван быстро пошел к лесу и почти сразу же наткнулся на городскую свалку. Оглянулся и, не ощущая никакой брезгливости, принялся быстро рыться в отбросах. Обнаружил какое-то тряпье, старый продавленный диван, сгреб все это в кучу, накрыв сверху несколькими листами картона и обломками ящиков, после чего забрался в импровизированную нору и с удовольствием вытянул ноги. Было довольно прохладно – но ничего, терпеть можно, вот еще бы перекусить кое-чем – и совсем бы здорово. Раничев вздохнул, хорошо понимая, что никакой перекус ему пока не светит, и постарался поскорее заснуть. Пару раз его будил лай бродячих собак, но, похоже, псы были сыты, так как к убежищу Ивана не подходили, а лишь опасливо тявкали.

Раничев проснулся утром, едва посветлело – на удивление бодрый и выспавшийся. Наскоро разомнувшись, он поднял валявшуюся на земле палку и принялся шарить по свалке, старательно откладывая в сторону те вещи, которые, по его мнению, вполне могли пригодиться. Старая велюровая шляпа, кашне, пальто с прожженным воротником, несколько вполне крепких ботинок – можно было подыскать пару. Больше, правда, ничего не попалось, кроме совсем уж рваных диагоналевых брюк да пиджака с продранными локтями. Пиджак Раничев, подумав, взял, а вот брюки – порты – решил пока оставить свои. Померив, отыскал-таки и обувь – правда, от разных пар, но ничего, сойдет за не имением лучшего.

Найденные вещи Иван не одел сразу, а отойдя в лес, развесил на ветках проветриться – слишком уж специфически они пахли. Дождя, похоже, не ожидалось, над дальним лесом вставало желтое солнце. Дул бодренький ветерок, срывая с деревьев последние листья, слева, от города, тянулся густой черно-зеленый дым лесохимического завода. Раничев еще немного порылся на свалке, отыскав ржавый железный прут, во-видимому, когда-то являвшийся частью какой-нибудь ограды. Прут этот мог очень даже пригодиться взадуманном Иваном деле, для осуществления которого требовались еще темнота, некоторая дерзость ну и немного везения.

А что, если попробовать вернуться, экипироваться как следует? Иван потрогал висящие на гайтане перстни. Покачал головой… Нет… Еще не факт, что можно будет быстро выйти на след бандитов – они наверняка теперь затаились. Да и покойный ад-Рушдия предупреждал, что два перстня – ничто, нужен третий. Третий! Вот его-то и надо искать, раз уж он, Иван, уже здесь!

Раничев все-таки произнес заклинание – так, на всякий случай, попробовать… Не сработало. Ну значит, так тому и быть.

Побродив по ближайшему лесу, Иван наткнулся на небольшое болотце, полное клюквы, и с удовольствием поел кислых, сводящих скулы, ягод. Хоть что-то. Потом Раничев немного полежал в своем убежище, даже вздремнул, а затем, как стемнело, одел пальто и шляпу и, насвистывая что-то бодрое, быстро пошел в город. Теперь он уже не чурался проезжавших мимо машин – длинные волосы были не очень-то видны из-под шляпы и поднятого воротника пальто, лишь, услыхав треск мотоцикла, все-таки нырнул в кусты – на мотоцикле вполне мог передвигаться какой-нибудь участковый и проверить у подозрительного лица документы. Но Бог миловал, пронесло.

Иван добрался до города безо всяких приключений, где была нужная улица – примерно помнил, а потому шагал уверенно, ничего ни у кого не спрашивая, лишь старался держаться плохо освещенных улиц. Ага, вот, кажется, здесь! Ну да – в точку. Качающийся на ветру фонарь выхватывал из темноты часть двухэтажного кирпичного дома, покрытого светло-бежевой штукатуркой – небольшое крыльцо, дверь, закрытую железным засовом, и темно-синюю вывеску:Угрюмовский райпотребсоюзФотоателье № 3Часы работы – с 10.00 до 19.00Обед с 13.15. до 13.45Выходной день – воскресенье

Рядом, в витринах из толстого бэмского стекла виднелись многочисленные фотографии и выцветший на солнце плакат «Граждане, подписывайтесь на облигации госзайма!».