Чтение 14–й страницы книги ~Убить фюрера~

— А что? В ту пору, когда это произойдет, они будут тихими и скромными. Обыкновенная левая партия национал-реваншистского толка, набранная из простонародья. Их свастика вовсе не будет чем-то одиозным, а малочисленные отряды СС еще не сделаются карательным органом. Ты продолжишь устраивать парады (немцы обожают парады) и выступать с речами на съездах. Список всех речей фюрера у тебя имеется. Мы их только откорректируем, а скорее всего, напишем новые, постепенно отойдя от оголтелого антисемитизма. Став канцлером, ты, разумеется, не допустишь никаких «нюрнбергских законов», согласно которым евреям запретят даже держать канареек. Мы пошлем куда подальше Розенберга, Геббельса и всех прочих кликуш по списку. Что касается других партий, то их все же придется поприжать: необходимо завершить процессы брожения и стабилизировать умонастроения. Ведь общество, Каратаев, — это как вино, которое может быть и бурлящей брагой в котле, и выдержанным, разлитым по бутылкам рислингом. А потом, когда НСДАП останется единственной политической силой, мы торжественно распустим ее за ненадобностью и создадим первое в мире государство без королей и партий.Только территориальное представительство, несколько традиционных религиозных конфессий и кружки по интересам. Любая же внутриполитическая деятельность будет запрещена конституцией.

— Как по Марауну, что ли?

— По какому еще Марауну?

— Неважно. Так ты действительно решил вернуть сюда Гитлера?

— Ну да, да! Тысячу раз да!

Нижегородский был в восторге от своей идеи. К черту мышиную возню, вот то, что он искал!

— Проведем шикарный исторический эксперимент. Кстати, буквально на днях на гамбургском «Вулкане» достроили «Император». На сегодняшний день это самый большой трансатлантик в мире. Сто двадцать часов — и ты на Бродвее. А впрочем, почему бы нам не воспользоваться баронской яхтой? Его посудина по-прежнему в Гамбурге. Мы оплатимему не только фрахт по самому высшему разряду, но и сверх того. Заодно поддержим старика. Я договорюсь с Георгом, и ты подгонишь «Каринду» в Лондон или Ливерпуль к началу июля и заберешь меня оттуда. Я прозевал майские скачки в Нью-Маркете, июньские в Эпсоме, поэтому Сент-Леджер не пропущу ни за какие коврижки. Даже ради фюрера.

— А дела? Мы что, теперь забросим все дела на целый месяц?

Вадим удивленно посмотрел на компаньона: уж кто бы говорил о делах.

— Какие дела, Савва? Наши шахты стабильно работают, а трубы дымят. На заводах «Сименса» исправно наматывают проволоку на роторы суперсовременных электродвигателей, «АГФА» выпускает километры мелкозернистой кинопленки, а дефосфоризация эльзасской руды дает эшелоны прекрасных фосфатных удобрений. Все крутится и без нас. Вильгельм (если ты не забыл — это наш столичный поверенный и шеф моей брокерской конторы) заплесневел в Берлине от безделья. Нет, кое-что я, конечно, предусмотрел. Через несколько дней, как ты знаешь, забастовка в Чили. Она ненадолго собьет несколько процентов с медных акций, так что на двадцатое число я распорядился прикупить еще тысяч на сто. Большего делать не нужно, положись на меня.

Нижегородский нажал кнопку звонка, установленную по его распоряжению на боковой стенке камина. Когда появилась Нэлли, она была в строгом черном платье и белом накрахмаленном переднике. Только влажные волосы еще выдавали ее участие в недавней спасательной операции под градом молний и потоками воды. Вадим поднялся ей навстречу.

— Вот что, фройляйн Нэлли, не могли бы вы покормить нас сегодня чуточку пораньше? Эта гроза нагнала такой аппетит, что герр Август уже бросает нездоровые взгляды на толстяка Густава.

— У меня все готово, согласно утвержденному меню на эту неделю, господин Вацлав, — радостно ответила девушка.

— Прекрасно, но к утвержденному меню добавьте чего-нибудь мясного с чесноком и редькой, вчерашней жареной форели (у вас ведь еще осталась), пошлите Павла к фрау Блюхер за ее фирменным салатом и увенчайте все это какими-нибудь фруктами. И оливок, непременно оливок, фаршированных орешками. Попросите также Гебхарда принести из подвала пару бутылок ла гафельер и чего-нибудь попроще и покислее, вроде двухлетнего божоле. Это к мясу, — пояснил он Каратаеву.

Через час компаньоны бренчали ножами и вилками в столовой, обмениваясь впечатлениями от шато ла гафельер — темно-красного вина разряда премьер гран крю из винограда, собранного на берегах французской Дордони в 1905 году.

— Как все вкусно, — не переставал повторять Нижегородский, когда из раздаточной комнаты с очередным блюдом появлялась Нэлли. — Кто же будет кормить нас в путешествии? — Он вдруг замер с набитым ртом и посмотрел на девушку. — Скажите, фройляйн, вы когда-нибудь плавали по морю? Нет?.. А хотите?

— Не знаю. А зачем?

Каратаев оторвался от своей тарелки, недоуменно посмотрел на сотрапезника, потом на экономку.

— Хотите прокатиться по океану на шикарной яхте? — продолжал Нижегородский. — Я вполне серьезно. Мы с Августом должны съездить в Новый Свет на пару недель. Так как? Что вам тут делать без нас? Нет, правда, Савва, — вопросительно посмотрел он уже на Каратаева.

Нелли уже привыкла к странным прозвищам, которые употребляли в отношении друг друга эти два человека. Порой они вообще переходили на какой-то незнакомый язык. Особенно когда начинали спорить или были чем-то очень возбуждены.

— И Пашу заберем, и этого мерзавца, — Вадим указал вилкой на вертящуюся возле стола абрикосовую собачонку. — Оставим здесь только Гебхарда. Он уже немолод, пусть приглядывает за домом. В полиции я договорюсь, чтобы приставили охрану. Помнится, один из здешних жандармов обязан мне жизнью. Жаль, что ему это неизвестно.

Каратаев пожал плечами и снова принялся за мясо.

— Ну и отлично. — Нижегородский вытер губы салфеткой и, обратившись к девушке, предложил ей присесть на свободный стул. — Надеюсь, мадам, вы не страдаете морской болезнью? Яхта все же не так велика, и ее иногда покачивает.

— Я… не знаю.

— А мы проверим!

Вадим пододвинул к ней один из лишних фужеров и до краев наполнил его густым, черно-бордовым вином.

— Но я столько не выпью!

— Вадим, перестань. Ничего ты этим не проверишь, — вступился за девушку Каратаев. — Если фройляйн Нэлли согласна поехать с нами, мы сядем с ней на «Каринду» в Гамбурге и через день-полтора, в случае чего, сможем высадить ее в Вильгельмсхафене или где-нибудь еще в западных портах. Она вернется домой поездом.

— Голова! — резюмировал сказанное Нижегородский и придвинул фужер с вином к себе.

…Ночью, лежа в постели, Каратаев вспоминал все сказанное Нижегородским в этот день. Какая наивность, усмехался он про себя, этот винодел думает, что если нам легко удались наши финансовые аферы, то и в политике все будет так же просто. Да он понятия не имеет, какая борьба развернется в Германии к середине двадцатых и как она будет накаляться по мере продвижения к тридцать третьему. Сама НСДАП в течение нескольких лет станет полем напряженного внутреннего противостояния. Левый, чуть ли не большевистский север будет яростно сопротивляться мюнхенскому югу. Отто Штрассер, его брат Грегор, Геббельс и верные им гауляйтеры севера восстанут против Гитлера. «НСДАП — прежде всего социалистическая партия. НСДАП — это рабочая партия. Она выступает за народное советское государство и готова к революционной обороне в союзе с СССР». Вот лозунги левых национал-социалистов того времени. А статьи колченогого Геббельса в двадцать пятом! Одни только названия: «Беседа с другом-коммунистом»! «Ни один царь не понял душу русского народа, как Ленин, — напишет он под этим заголовком. — Он пожертвовал Марксом, но зато дал России свободу». А на улицах в это время будут развеваться знамена «Бунд Оберланда», «Вервольфа», «Викинга», «Бунд Танненберга», «Союза Артаманов», «Стального шлема», «Младогерманского ордена» и множества других. Всех их, да еще большевиков, да еще социал-демократов и центристов нужно будет в свое время подавить, и сделать это сможет только Гитлер. А когда он это сделает, то сделать что-либо с ним самим будет уже очень сложно. Практически невозможно. Нижегородский же полагает, что, стоит ему поднять руку на очередном съезде или конференции, и зал смолкнет. Нетушки, Вадим Алексеич, не денежные мешки будут править здесь бал. Ни один миллионер, ни один аристократ не станут лидерами в этой борьбе. «Положить конец хищничеству матерых волков биржи» — вот к чему одновременно призовут и коммунисты, и нацисты. Деньги, это, конечно, хорошо, но не нужно преувеличивать их политическую силу. Иногда их чрезмерное количество служит раздражающим фактором. Не спасут они и десятки богатейших еврейских семей Германии. Принципыбудут выше денег, военные награды и ораторское мастерство — порой выше принципов. А стало быть, ваши радужные надежды, Вадим Алексеич, полнейшая утопия.

Однако высказывать всё это вслух своему компаньону (а теперь даже соратнику) Каратаев не собирался. Пускай сначала поможет вернуть «нашего Альфи», а там посмотрим.В одном он прав: в Гитлере заложен чудовищный потенциал борьбы. Власть — смысл его жизни. И они с Нижегородским знают об этом за десять лет до того, как это начнут понимать остальные.

Но плыть в Америку им не пришлось. Через три дня Нижегородский сообщил вернувшемуся с прогулки Каратаеву новость:

— Фюрер в Германии, так что наш вояж отменяется. Я попросил барона проверить по своим каналам несколько крупных городов. Просто так, на удачу. И, представь себе, нашАльфи тут же нашелся в Берлине.

От неожиданности Савва сел.

— Давно он приехал?

— Почти полгода. Живет под своим именем. Таскается с пухлой папкой рисунков «Титаника» по редакциям журналов, но, видно, без особого успеха.

— Его нужно привезти сюда, — твердо заявил Каратаев.

— А если заупрямится?

— Делай что хочешь, Вадим, но это твоя задача. Ты обещал, да и опыт у тебя уже имеется.

Нижегородский почесал в затылке.

— Ладно. Изобразим на этот раз ценителей его творчества.

Через несколько дней в Берлине Нижегородский встретился с бароном и получил от него адрес «болтуна», как прозвал Гитлера привлеченный к его розыску один из агентов полиции.

— Чем вас заинтересовал этот господин? — спросил фон Летцендорф. — Мой человек «случайно» встретился с ним на улице, заговорил и в ответ выслушал целую лекцию. При этом он так и не смог толком объяснить, о чем была эта лекция.

Вадим рассмеялся.

— Тогда это точно он.

В тот же день Вадим подкараулил Гитлера возле его дома в Шарлоттенбурге. Тот снял небольшую квартиру на Лейбницштрассе, недалеко от театра Фридриха Шиллера. Не комнату, а целую квартиру, что свидетельствовало о наличии у фюрера свободных денег.

— Вы?!

— Я.

Они некоторое время молча смотрели друг на друга. «Не утонул», — думал Нижегородский, разглядывая нисколько не изменившегося Гитлера. Тот же клочок жестких усов, подпирающих широкий нос, те же слегка навыкате голубые глаза, блестящие так, словно в них только что закапали глицерин. Даже одежда почти не изменилась: черный смокинг, серые обвислые штаны, белая рубашка с высоченным воротом под подбородок и широким галстуком.

— Ваш «Титаник», господин адвокат, чуть не погубил меня, — первым нарушил молчание Гитлер. — Но я не в обиде на судьбу. Мои рисунки гибели еврейского парохода напечатали во многих журналах, а оригиналы вывесили в крупных учреждениях.

— А я вас разыскивал, Адольф, — соврал Вадим, жестом предлагая пройтись. — Зачем вы назвались другим именем?

— Я побоялся, что и второй пароход, тот, что нас подобрал, может утонуть. Если уж пошел ко дну один, то где гарантия, что так же не поступит и второй? Поэтому, когда нас опрашивали на борту «Карпатии», я решил обмануть судьбу, а позже взял часть отцовской фамилии в качестве псевдонима. Между прочим, никакого родственника в Америкеу меня не нашлось. Я несколько раз давал объявления в газету и даже обратился к услугам частного сыскного агентства…

— Дело прошлое, Адольф, — решил увернуться от скользкой темы Нижегородский. — Ваш дед умер в ту самую роковую ночь, даже не упомянув вас в завещании. Что ж, бывает и так, — Вадим сочувственно вздохнул. — Я же ищу вас потому, что ваши пронзительные зарисовки катастрофы произвели неизгладимое впечатление на одного человека. Онхочет познакомиться с автором и что-нибудь приобрести.

Гитлер, интерес к рисункам которого к тому времени почти совершенно пропал, оживился.

— Кто это?

— Один писатель из Мюнхена. Между прочим, хороший знакомый доктора фон Либенфельса, ценитель искусства, историк и расовед.

— А где он сейчас?

— У себя дома.

— Вы предлагаете мне ехать в Мюнхен?

— Но вы же сами, помнится, мечтали жить на Изаре. Это центр немецкого искусства, да и тамошний климат гораздо полезнее для ваших легких, нежели берлинский. Я сведу вас с интересными людьми. Хотите контрамарку на все оперы и концерты фестиваля в Байройте? Вы ведь любите Вагнера? Я познакомлю вас с его сыном. Кстати, в Мюнхене один мой знакомый портной как раз сдает комнату. В конце концов, если вы испытываете затруднение с деньгами, то я одолжу по старой памяти.

Через три дня Нижегородский посадил Гитлера на поезд, дав ему их мюнхенский адрес и ссудив небольшой суммой денег. Сам же уехал в Бремен, откуда отплыл в Англию.
* * *

Вернувшись на континент в середине августа, Вадим, не заезжая в Мюнхен, отправился в Кольмар. На эльзасских винодельнях фон Летцендорфа как раз заработали две только что привезенные разливочные машины. В новенькие бутылки необычной приплюснутой формы устремились первые сотни литров вина прошлогоднего урожая.

«Золото Рейна» и впрямь получилось насыщенного желтого цвета с легким охристым оттенком. Чуть желтоватое стекло и золоченый целлулоидный стаканчик на горлышке подчеркивали общий цветовой замысел. Большую часть белой лакированной этикетки занимало цветное фотографическое изображение грозди белого винограда, окруженное объемным золотым кольцом.

— Это кольцо нибелунгов, выкованное гномами для Альбериха, — пояснял позже Нижегородский Каратаеву. — Первые пятьдесят тысяч бутылок я привезу в Байройт на Вагнеровский фестиваль.

Его затея полностью себя оправдала. В течение трех недель фестиваля, когда в Фестшпильхаусе, единственном в мире театре одного композитора, сменяя друг друга шли оперы «Золотое кольцо», «Парсифаль», «Риенци» и другие произведения Рихарда Вагнера, во всех ресторанах и кафе Байройта, начиная с театрального буфета, шло нарасхват новое немецкое вино. Этому способствовали красочные рекламные листки, вывешенные в витринах, а также несколько устроенных Нижегородским презентаций с бесплатным дегустированием. Уже через неделю «Золото Рейна» стало изюминкой музыкального праздника. Слава о нем быстро распространилась за пределы Байройта и Баварии, а егодефицит только подогревал желание рестораторов сделать закупки. Добрая сотня сомелье[31]вереницей потянулась в Кольмар заключать контракты. Не осталась в стороне и пресса. Выход в свет нескольких особенно хвалебных статей, расписывающих достоинства нового белого вина, был загодя профинансирован Нижегородским. Даже в солидном медицинском журнале в эти дни появилась статья, утверждающая особую полезность белыхвин, после которых легче дышится, поскольку они стимулируют кислородный обмен легких.

Одновременно с этим на винный рынок Германии началась поставка полусладкого вермута «Роршвир». Та же гроздь желтовато-зеленых ягод на белой этикетке, но меньших размеров и без кольца указывала на его родство с эльзасским брэндом. Винтовая же пробка и дополнительная наклейка сзади, повествующая о многообразии тщательно подобранных компонентов и ароматов, привлекли к аперитиву не меньшее внимание. На винных ярмарках во Франкфурте-на-Майне, Вюрцбурге и Штутгарте он получил первые призы,быстро исчезнув со всех складов, оставаясь только в рекламных горках витрин.

Сотни бутылок, упакованных в нарядные картонные пеналы, были направлены ко всем четырем королевским дворам в качестве бесплатного презента. Нижегородский распорядился послать по ящику вина во все шестьдесят девять замков кайзера, включая новый, в эльзасском Урвилле. Все знали, что Вильгельм горой стоит за отечественный продукт, предпочитая сект, пиво и скат[32]шампанскому, бордо и преферансу. По три ящика «Рейнского золота» получили имперский канцлер и некоторые члены правительства, а также губернатор Эльзас-Лотарингииграф Ведель и военный губернатор Эльзаса генерал Деймлинг. Учитывая особую щепетильность барона фон Летцендорфа и в связи с его парламентской деятельностью, его имя при этом не упоминалось.

— Начало положено, — потирал руки Нижегородский. — Самое главное, Саввушка, что вино действительно получилось неплохим.

— Ты лучше признайся честно, Нижегородский, сколько мы потеряли на этой эпопее? — попытался охладить излишнюю радость компаньона Каратаев.

— Брось, Савва, я не подсчитывал, — соврал Вадим. — Уже в следующем году, я тебя уверяю, мы добьемся правительственной субсидии и экспортных льгот. Вот тогда и задавай свои каверзные вопросы.

Однажды, незадолго до сбора нового урожая, приехал Конрад. Как всегда, он привез несколько бутылок «Золота Рейна» из новых партий.

— Это, герр оберуправляющий, с южного склона того косогора, где лютеранская церковь, — пояснял винодел в столовой за завтраком, — а это семнадцатый участок, тот, что ближе к реке.

Нижегородский налил в бокал вино и сделал глоток. Конрад продолжал что-то говорить, но неожиданно Вадим жестом руки заставил его замолчать. Он снова сделал глоток и поморщился. Потом попросил открыть другую бутылку и наполнил другой бокал. Пробуя поочередно то из одной рюмки, то из другой, он становился все озабоченнее.

— Откуда эта бутылка?

Испуганный Конрад посмотрел в свои записи и пролепетал:

— Это под Совиллером, тридцать второй участок, возле старой башни.

— Что ты мне рассказываешь? — голос оберуправляющего заставил Каратаева замереть с вилкой в руке. — Ты вообще-то дегустируешь каждый розлив? Это вино из новой бочки, попробуй сам.

Побледневший австриец отхлебнул из бокала и побледнел еще больше. Вино было явно перенасыщено танином, став недопустимо терпким. Такое могло произойти от соприкосновения со свежим дубом. Повышенная «нервозная» кислотность также, пусть и косвенно, свидетельствовала, что вино оставили на выдержку и, скорее всего, залили в новые бочки. А потом произошла какая-то путаница.

— Ну что, убедился? А теперь говори честно: его уже отправили?

— Не знаю.

— Так узнавай! — заорал Нижегородский. — Звони в Кольмар и останавливай всю отгрузку. Звони железнодорожникам, пусть все вагоны с нашими бутылками загоняют в тупики!

Вскоре выяснилось, что десять бочек с вином под пятилетнюю выдержку из-за нехватки места в одном из хранилищ перевезли в другое. Там их спутали с будущим «премьером», неверно промаркировали и через несколько месяцев разлили по бутылкам на четыре года раньше срока. Конрад с Нижегородским в эти дни как раз находились в Байройте.

— Но как они могли не заметить, что бочки новые? — негодовал Вадим. — Где ты набрал таких идиотов? Кто бригадир? Выгнать к чертовой матери! А тебе первое и последнее предупреждение. Твое счастье, что вино еще не отправили: конкуренты сожрали бы нас без соли и перца под дружный хохот газетчиков. Возвращайся в Кольмар. Все бутылки распечатать, слить обратно и через месяц провести дополнительное осветление. Эту работу не оплачивать, а за испорченные пробки я вычту из твоей зарплаты.

— Не хотел бы я быть твоим подчиненным, Нижегородский, — сказал Каратаев за ужином.

— Ты лучше расскажи, как тут наш Альфи? — спросил Вадим.

По возвращении он увидел на стене их гостиной несколько рисунков тонущего «Титаника». Они были заключены в белые паспарту, защищены стеклом и обрамлены деревянными рамками из тонкого черного багета.

— Между прочим, — сказал Каратаев, когда компаньоны перешли в гостиную и Нижегородский принялся раскуривать сигару, — Адольф весьма вежливый молодой человек. Мы проговорили больше часа, и исключительно о живописи и музыке. Потом я передал ему твою контрамарку и хотел купить у него эти три рисунка, но он подарил их мне, отказавшись от денег.

— Ну еще бы! — хмыкнул Вадим. — Моя контрамарка с лихвой окупит весь его альбом.

— А ты не встречал его на фестивале? — спросил Савва.

Вадим покачал головой:

— К счастью, нет. Я не большой любитель немецкой героической классики. Все эти гномы, русалки и валькирии мне как-то неинтересны. Вот «Руслана и Людмилу» Глинки я послушал бы с удовольствием. Это наше.

— Так съезди в Россию, пока еще не поздно.

— Боюсь.

— Чего? — удивился Каратаев.

— Боюсь, что не смогу вернуться, — вздохнул Нижегородский. — Засосет и останусь. А что потом? Куда податься, когда начнется вся эта свистопляска? К Деникину? К Врангелю? А потом? «Корабль „Император“ застыл как стрела…» Нет, кабы не знать наперед, что будет, было бы проще. Наши знания там, Савва, только раздавят нас неотвратимой безысходностью. Я не раз уже думал об этом.

— Ладно, Вадим, расскажи лучше о Байройте, — решил отойти от грустной темы Каратаев. — Неужели ни с кем не познакомился, например, в театральной ложе?

— Я же говорю, что из трех или четырех моих посещений Фестшпильхауса я ни разу не досидел и до середины, и только один раз по уважительной причине. Да! — вспомнил что-то Нижегородский. — Я же тебе не рассказывал. Этой самой уважительной причиной стала зубная боль. Расшаталась старая пломба на зубе мудрости, ну и пришлось идти искать дантиста. Нашел одного старичка, эдакого доктора Айболита, сажусь в кресло и прошу вырвать остатки моей мудрости к чертовой матери. Ты не был здесь еще у стоматолога?.. Нет?.. Значит, тебе еще предстоит встреча с современной бормашиной. Я как на нее поглядел, так сразу и решил: только ампутация. — Рассказывая, Вадим дразнил обутой в домашнюю тапку ногой рычащего Густава. — Так вот, прошу вырвать зуб, после чего открываю пошире рот и зажмуриваюсь. Айболит начинает обследовать содержимое моей ротовой полости, постукивать там по тому, что еще осталось… Ах ты, мерзавец, уже кусаться научился?

Густав вцепился зубами в носок тапки и рвал его из стороны в сторону.

— Ну? — спросил Каратаев. — Дальше-то что?

— А дальше, — Нижегородский отпихнул мопса, пригрозив пальцем, — дальше я долго врал старичку про свою пломбу и, главное, про два верхних резца. — Он приподнял пальцем верхнюю губу и прошепелявил: — Вот про эти вот.

— Ну?

— Вот тебе и ну. Родные-то я потерял в Приполярном Урале, когда оступился и под тяжестью рюкзака шмякнулся мордой об скалу. Видишь, даже шрам на губе остался. А эти мне сделали из какой-то керамики в районной поликлинике в Новосибе. Здешний Айболит, понятное дело, такого еще не видел и принялся рассматривать диковинку. Хорошо еще, что в нашем институте сотрудникам запрещалось украшать рты драгоценными каменьями. Пришлось врать, что я вставлял зубы в Штатах. Там, мол, давно практикуют новые технологии протезирования. «Ага, — говорю, — на Пятьдесят шестой улице рядом с аптекой, что на углу с Пятой авеню. Рекомендую обязательно съездить для обмена опытом». — Нижегородский подобрал с пола присмиревшего мопса и откинулся с ним на спинку кресла. — Вот так, Саввушка, и не хочешь, а проколешься.

А через несколько дней газеты запестрели сообщениями об обнаружении в Египте первого неразграбленного захоронения фараона. Имя Тутанхамона, известное дотоле лишь специалистам, было теперь у всех на слуху. В иллюстрированных журналах появились цветные фотографии и рисунки с изображением находок, а также портреты радостных виновников этого события. Теодор Дэвис, еще недавно заявлявший, что Долина Царей исчерпана, в пространных интервью корреспондентам популярных изданий теперь убедительно доказывал, что последнее, что он искал в Царском ущелье, — это именно Тутанхамон. Он, оказывается, был совершенно убежден, что последний фараон Восемнадцатойдинастии находится где-то здесь, и заражал своей верой остальных соратников. О некоем туристе, показавшем нужное место, разумеется, не было никаких упоминаний.

Еще через неделю корреспондент «Пари-матч» задал американцу вопрос: не читал ли мистер Дэвис один очень интересный рассказ, опубликованный там-то и там-то? «Читал, — был ответ, — но уже после обнаружения склепа». А как мистер Дэвис может объяснить такую прозорливость автора, за несколько месяцев до «открытия века» предсказавшего точное место захоронения? «Да очень просто: автор, вероятно, хорошо осведомлен о проводившихся в Царском ущелье раскопках и просто-напросто указал тот район некрополя, где еще никто не пробовал копать. Указал, разумеется, наугад и, кстати говоря, далеко не так точно, как вы думаете». Хорошо, не успокаивался дотошный репортер, а как тогда объяснить, что он угадал и кое-что из содержимого погребального склепа и, самое главное, откуда он знал, что могильник не тронут? «А вы найдите того, кто это написал, и задайте все свои вопросы ему, — совершенно невозмутимо отвечал Дэвис. — Одни пишут, другие же ищут и находят!»

Начало было положено. Как и предполагал Каратаев, журналисты с радостью ухватились за эту тему. Очень скоро история с рассказом муссировалась во всех крупных газетах и журналах. Автора просили откликнуться, рассказать о себе и открыть наконец источник своих знаний. Поскольку этого не произошло, многие газеты и журналы, посчитав, что авторское право не может принадлежать невидимке, перепечатали «Проклятие долины». Появился рассказ и в виде отдельной книжки с иллюстрациями. Лондонская «Таймс» выразила протест, к которому присоединился и «Прусский путешественник». Возник скандал. Первоиздатели доказывали, что в отсутствие A.F. только они имеют права на его труд и даже обязаны блюсти его законные интересы. Кто-то пустил слух, что A.F. в далеком путешествии, потому и не отвечает, а один газетчик прямо заявил, что видел, как еще в прошлом году этот самый A.F. отправлялся с Лионского вокзала в тибетскую экспедицию.

И все же главная загадка так и оставалась неразгаданной: откуда, кто бы он ни был, мог знать о гробнице и ее содержимом? Словно осенние листья, на головы читателей сыпались версии одна сенсационнее другой: «Гробницу вскрывали год назад и потом снова запечатали!»; «Экспедиция Дэвиса нашла Тутанхамона уже давно и скрывала этот факт от общественности! С какой целью?»; «Сотрудники Каирского музея и Департамента древностей в сговоре с археологами!»; «Адам Травиранус вовсе не литературный персонаж, он жив, хотя и продал много лет назад свою душу дьяволу». И, наконец: «Алмаз Феруамон никакая не выдумка — это не что иное, как „Английский призрак“, и находится он сейчас в Амстердаме».

Теодору Дэвису ничего не оставалось, как выступить с большой статьей, в которой он «пришел к убеждению», что автор сенсационного рассказа действительно что-то прочел на каких-то табличках, которые и сейчас, несмотря на все старания властей, продаются на базарах Каира, Александрии, Иерусалима и даже на черном рынке Парижа. Кто только не побывал в эль-Амарне и в Царском ущелье за последние сто лет. Тысячи глиняных табличек были найдены там местными жителями и проданы падким до таких вещей иностранцам. Вполне возможно, что ритуал погребения Тутанхамона был описан кем-то из жрецов и хранился в одном из храмов. Спустя тысячелетия это описание оказалось, к примеру, на Каирском рынке Хан эль-Халили и было куплено там знающим в этом толк европейцем. Во всяком случае, все должно иметь свое объяснение. В заключение Дэвис вполне допустил, что описанный в рассказе алмаз Феруамон мог существовать в действительности.

Каратаев с нескрываемым удовольствием следил за всей этой шумихой.

— Наконец-то добрались и до алмаза, — потирал он руки, после прочтения очередной газеты. — По количеству истраченной бумаги эта история уже переплюнула «Титаник». И что особенно радует, Нижегородский: как я и предполагал, все это никак не сказывается на политической ситуации.

Прошло какое-то время, и газеты запестрели другими материалами. Новостей хватало, они скоро вытеснили с первых полос споры о Тутанхамоне и тайнах его гробницы. Тем временем одни специалисты продолжали работы в усыпальнице, другие — в Париже — готовились к распеленанию мумии, в Каирском музее сооружали стенды для новых экспонатов, а Управление по делам Египетских древностей — институт, основы которого заложил еще генерал Бонапарт, — решало щекотливые вопросы о распределении части найденных сокровищ по музеям мира.

Однажды, когда Каратаев уже готовился ко сну, в его комнату постучали. Это был Нижегородский. В руке он держал скомканную газету и молчал.

— Ну? — спросил Каратаев. — Что такое?

— Сядь, — Вадим указал на стул. — Сейчас ты очумеешь.

— Ну? — Савва сел. — Опять не совпала котировка акций? Я тебя предупреждал…

— Да погоди ты со своей котировкой. Вот слушай, что я только что прочитал в разделе объявлений: «Разыскивается человек, потерявший в Праге возле церкви Святого Николая наручные часы „Кайзер“ на семнадцати камнях. Время обнаружения 10 декабря 1911 года».

Нижегородский протянул газету компаньону.

— Вот, прочти сам. «Саксишер беобахтер» за вчерашнее число.

— Ничего не понимаю, — прочитав несколько обведенных строк, пробормотал Каратаев. — При чем тут какие-то часы?

— А указанное место и, главное, дата тебя не удивляют?

— А часы?

— Вот заладил! — поразился Нижегородский тугодумию соотечественника. — Ты со своими отклонениями, акциями и процентами скоро свихнешься. До тебя что, не доходит? Это же наше время и наше место! Святой Николай в ста метрах от твоего «окна», а «Кайзер» — это мои часы с пеленгатором. Они лежат сейчас в сейфе. Ну что, всосал наконец?

На следующий день утром Нижегородский поджидал секретаря в его рабочей комнате, доверху заваленной немецкой периодикой.

— Посмотри, как освободишься, в разделах объявлений что-нибудь о пропаже часов, — велел он Паулю, когда тот явился с новой порцией газет. — Вот, наподобие этого.

Он положил на стол «Саксонский обозреватель», ткнул в отмеченное место пальцем, после чего сам взял кипу первых попавшихся газет, уселся тут же на свободный стул и продолжил поиски.

— Точно такое же объявление я уже где-то видел, — задумчиво произнес секретарь. — И не один раз.

— И там речь тоже шла о Праге, «Кайзере» и декабре?

— Вроде да, герр Вацлав.

— Вспомни где. Или нет, бросай все и найди. Лучше если сразу в нескольких разных газетах.

Через два часа компаньоны, запершись в кабинете Каратаева, держали совет.

— Мы нашли еще пять таких же объявлений в трех различных изданиях, — говорил Нижегородский. — Самое старое опубликовано три месяца назад, но это не факт. Просто более ранних газет у нас не осталось.

— Ты думаешь, что…

— Я думаю, что нас или, по крайней мере, меня кто-то разыскивает. Возможно, с того самого дня. Помнишь, как я искал тебя?

— Этого не может быть, — убежденно и уже не в первый раз запротестовал Савва.

— Слушай, Каратаев, не бубни без конца одно и то же. Не заставляй меня доказывать очевидное, пусть и невероятное: это уже есть! Давай лучше рассуждать. Я принимаю только конструктивные предложения. — Нижегородский мерил шагами небольшую комнату. — Лично у меня в голове единственное объяснение: следом за мной в «окно» пролез еще кто-то.

— Не может… То есть я хочу сказать, что… других объяснений тоже не вижу.

— Ладно, — Вадим решительно направился к двери, — попробую связаться с редакцией «Саксишер беобахтер» по телефону. Их объявление самое свежее. Та-а-ак, какой там номер…

— А может, плюнуть на все это? — засеменил следом Каратаев. — Вдруг это какая-то ловушка?

— А если нашему современнику и, заметь, соотечественнику нужна помощь? — Нижегородский прижал к уху слуховой рожок и стал набирать номер. — Ты не был в моей шкуре, Савва, когда я целую неделю жил, словно подзаборная собака, разыскивая тебя. Это может быть сигналом бедствия, SOS. Неважно, что прошло больше полутора лет… Алло! Междугородний коммутатор, пожалуйста!
* * *

Человек, дававший объявления, жил в Праге. Если догадка Нижегородского о третьем была верна, то складывалось впечатление, что этот третий так и не уезжал оттуда с самого первого дня.

— Я еду в Эльзас, — говорил Нижегородский, собирая чемоданы. — Вернусь и отправлюсь в Прагу разбираться с тем типом.

Вадим знал заранее, что урожай этого года будет отменным. Будучи уверенным в погоде, он решил выждать несколько дней и объявил дату сбора: двадцать третье сентября.

— Пускай сморщатся и немного подсохнут, — говорил он папаше Латуру. — Чем слаще, тем лучше. Большую часть пустим на премьер. В бочки на выдержку зальем процентов двадцать.