Чтение 16–й страницы книги ~Убить фюрера~

— Это куда же?

— Ну, например, в Висбаден, — Вадим посмотрел на Каратаева, как бы ища поддержки. — Я сам там частенько бываю и очень рекомендую. Погреетесь в источниках, попьете воду. В конце концов, пообщаетесь с соотечественниками, ведь там собирается много русских. Может быть, даже познакомитесь с какой-нибудь одинокой дамой и заведете курортный роман.

Упоминание о соотечественниках и особенно о дамах Якову Борисовичу явно пришлось по душе. Выражение упрямого несогласия сползло с его морщинистого лица. Он даже заерзал на стуле.

— Вы добрый человек, Вадим Алексеевич. Конечно, отдохнуть мне не помешает…

— Ну и отлично! — хлопнул в ладоши Нижегородский, поднимаясь. — Завтра же и выезжаем. Я завезу вас в Висбаден, а сам поеду дальше на виноградники. В вашем распоряжении, о счастливчик, будет целый месяц. Тем временем я разберусь с делами в Эльзасе и Берлине, и ближе к декабрю мы снова вернемся к этому разговору и все решим.

Вадим вызвал Пауля и велел ему отправляться на вокзал за билетами.

— Полторы тысячи марок на месяц, думаю, вам хватит.

— А это не слишком? — воскликнул Каратаев, когда Копытько удалился. — Я о полутора тысячах. Обычный человек зарабатывает столько за полтора года.

— Не будь жмотом, Саввыч. За эти деньги целый месяц тебе никто не будет здесь мешать и ты наконец начнешь писать свою книгу. Ты не забыл о нашем плане? Бестселлер должен быть готов к будущей весне, так что давай пошевеливайся — война не за горами.

— Так вы принципиальный противник азартных игр? — спрашивал Нижегородский Якова Борисовича уже в поезде. — Жаль, я хотел дать вам выигрышный номер.

Копытько возлежал на мягком диване. Он блаженствовал. Еще неделю назад он был изгоем, и вот теперь его везут в мягком «пульмане» на какие-то там воды и источники. Ко всему прочему он откуда-то узнал, что в некоторых висбаденских термах мужчины и женщины ходят голышом. При упоминании же об игорных домах он сморщил лицо и выразил свое презрение игрокам всех мастей.

— Выигрышный номер, вы сказали? Это в рулетку, что ли? Откуда вы можете знать выигрышный номер?

— Из газеты. — Вадим извлек из кармана небольшой блокнот и вырвал из него листок. — Вот тут я все записал. Через четыре дня, двадцать шестого, в небольшом казино на привокзальной площади должен произойти один эпизод, который на следующий день будет описан в тамошней газете. Так вас это интересует?

Далее Нижегородский пересказал содержание газетной заметки о том, как один почтенный юнкер из Восточной Пруссии устроит в игровом зале скандал. Он потребует заменить крупье, которого обвинит в жульничестве. Крупье заменят, разгоряченный юнкер поставит все свои деньги на красный цвет, а выпадет черный. И не просто черный, а номер «17», о чем автор заметки не поленится сообщить.

— И что дальше? — заинтересовался Копытько.

— Дальше? Вам хочется знать, что было, то есть будет, дальше? — удивился Вадим. — А зачем? Главное во всей этой истории — информация о выигрышном номере и предшествующей его выпадению ситуации. А что будет дальше, я не помню. У вас есть возможность прийти и лично пронаблюдать за дальнейшими событиями, если интересно.

До Копытько наконец дошел смысл сказанного. Он взял из рук соотечественника бумажку и помахал ею в воздухе.

— Это уже не азартная игра, Вадим Алексеич, это точный расчет. И много у вас таких историй в активе?

— Нет, да и эта не дает стопроцентной гарантии.

— Как так?

— Очень просто: мы здесь уже почти два года, и каждая секунда нашего пребывания чревата нарушением исторической последовательности. Но, если описанный скандал все же состоится, есть резон поставить на «17» марок сто.

— Почему же только сто?

— Чтобы не спугнуть удачу.

Двадцать четвертого октября Нижегородский снова приехал в Эльзас. Здесь повсюду кипела работа, и слова оберуправляющего о том, что урожай тринадцатого года войдет в историю, похоже, имели под собой основание. Но в историю входили не только удачи виноделов.

Двадцать восьмого октября Вадим заехал по делам в расположенный в тридцати пяти километрах на северо-запад от Страсбура Цаберн. Уже под вечер он шел по центральной улице городка и вдруг понял, что что-то не так. В нескольких местах он увидал скопления людей, которые размахивали руками и что-то живо обсуждали. Вадим подошел к одной из групп и прислушался. Он скоро понял, что местные жители ругают пруссаков, немцев вообще и в особенности немецких солдат, которых они обзывали самыми обидными прозвищами.

— Простите, что случилось? — спросил он стоявшего в стороне пожилого человека, который, услышав вопрос, с явным недоверием посмотрел на Нижегородского. — Я чех, — поспешил заверить Вадим на намеренно корявом немецком. — Вацлав Пикарт. — Он дотронулся до козырька своей кепки. — Я тут проездом…

— Чех — это хорошо, — сразу подобрел горожанин. — А то от бошей совсем житья не стало, они считают нас людьми третьего сорта, а сами все как один бетшиссеры.[33]

В конце концов Вадим узнал, что в местном гарнизоне один из прусских офицеров назвал солдата из здешних «лягушатником», что делать в Эльзасе категорически запрещалось. Солдат пожаловался своим знакомым. Узнав о недовольстве туземцев, тот самый лейтенант — барон фон Форстнер — то ли спьяну, то ли от врожденного слабоумия заявил, что ежели что, он выведет свою роту на улицы и прикажет стрелять. А тут еще выяснилось, что этот самый лейтенант после крепких возлияний действительно имел обыкновение мочиться по ночам под себя. Узнав, что его обзывают бетшиссером, он совсем озверел. А поскольку последние сорок три года в Эльзасе была расквартирована шестая часть всей прусской армии, то не пристало немецкому солдату уступать здесь каким-то лягушатникам. В итоге к ночи весь город пришел в неповиновение, и власти не придумали ничего лучшего, как арестовать десять или пятнадцать наиболее крикливых цабернцев.

«А Савва ни о чем таком не говорил, — недоумевал Нижегородский. — Неужели этого нет в сценарии? Уж не от моего ли „Роршвира“ у лейтенанта случилось расстройство мочеиспускания? Бедняга впал в депрессию и разнервничался. Во дела!»

Через сутки Нижегородский был уже в Берлине. К этому времени все газеты рейха обсуждали «Цабернский инцидент». Полковник цабернского гарнизона, чтобы разрядить обстановку, подал в отставку, однако кайзер ее не принял, дав понять всем, что прусская армия есть личная армия императора и ни одна собака не смеет на нее тявкать. Канцлер Бетман-Гольвег сначала потребовал отставки полковника и чистки всего офицерского корпуса группы войск в Эльзасе, однако, получив высочайший отлуп, развернулся на 180 градусов и принял сторону монарха. Кончилось тем, что парламент вынес канцлеру вотум недоверия (который не мог иметь никакого практического значения) и на том все успокоилось. Нижегородский позвонил Каратаеву.

— Савва, ты в курсе последних событий?

— Ну.

— Я имею в виду эту бучу в Эльзасе.

— Я так и понял, и что?

— Как что? Ты хочешь сказать, что так и должно быть?

— Разумеется.

— Тогда какого лешего ты меня не предупредил? — возмутился Вадим. — То ты подмечаешь всякие мелочи, вроде очередного воспаления императорского уха, а тут чуть лине революция, да еще в зоне наших коммерческих интересов, а я узнаю о готовящемся вместе со всеми, как последний идиот!

— Я разве не говорил? Извини. Ты лучше скажи, зачем ты надоумил этого болвана Копытмана играть в рулетку? Ты знаешь, что он уже давным-давно в Мюнхене?

— Давным-давно? — удивился Нижегородский.

— Да. Этот дурак проиграл все деньги на третий же день, стащил у кого-то не то талер, не то гульден, был пойман с поличным и посажен в участок. Там он наплел, что является компаньоном знаменитого винодела Нижегородского (он так и сказал — Нижегородского!) и назвал наш адрес. Пришлось посылать в Висбаден Пауля и везти этого профессора сюда, пока он снова не влип в какую-нибудь историю. Теперь он целыми днями торчит здесь и обвиняет во всем тебя. Мне ничего не оставалось, как выделить ему кладовку и засадить за обработку биржевых ведомостей. Так что давай приезжай, а я уеду куда-нибудь подальше от всех вас. Теперь моя очередь.

По возвращении Нижегородский нашел Якова Борисовича сидящим на лавочке возле дома. День был не по-ноябрьски теплым. Рядом, в ворохе собранных Гебхардом опавших листьев, деловито копался Густав.

— Быстро же вы обернулись, — сказал Вадим неудачливому курортнику. — Вам не понравилось тамошнее общество? Я слыхал, что нынче в Висбадене была великая княгиня…

— К черту княгинь и к черту этот ваш Висбаден с его водами и рулетками! — обиженно заговорил Копытько. — Вы дали мне неверный номер, Нижегородский.

— Да ну! — Вадим отдал чемодан ожидавшему Гебхарду и присел рядом.

— Я вам говорю. Вместо семнадцати выпала пятерка. Красная пятерка. Тот тип выиграл, а я по вашей милости проиграл.

— А сколько вы поставили?

— Тысячу, конечно! Не десять же марок.

— Действительно, — согласился Нижегородский, — десять марок — это не по-нашему. А как вы сделали ставку?

— Обыкновенно.

— И все же? Опишите в деталях.

Копытько задумался.

— Ну… сначала я поинтересовался, могу ли поставить тысячу…

— У кого поинтересовались?

— У нового крупье, разумеется. Правда, Анна Григорьевна меня отговаривала… Чего вы смотрите? Я был не один. Когда я сказал, что сейчас этот тип учинит свару… ну… тот самый толстяк, о котором написано в заметке, мне, понятное дело, не поверили…

— Кто? Анна Григорьевна?

— И она, и ее племянник, как бишь там его звали?.. — Копытько наморщил и без того морщинистый лоб. — Ну, неважно…

— Так вы там еще и сеанс угадывания мыслей устроили?

— А что такого? Я же не сказал им всей правды…

Из дальнейшего разговора выяснилось, что, проиграв тысячу марок и придя через полчаса в себя, Яков Борисович вознамерился отыграться. У него еще оставалось марок четыреста. Их хватило часа на полтора, после чего противник азартных игр возненавидел их еще больше.

— Говорят, вы теперь при деле? — желая сменить грустную тему, спросил Вадим. — В чем состоит ваша задача?

Оказалось, что Савва поручил Копытько выписывать из определенного набора газет данные котировок акций около пятисот германских и иностранных компаний и фирм. Этаработа не требовала особого владения языком. Нужно было отыскивать в большой, разлинованной Паулем тетради строку с названием фирмы и вписывать в нужные клетки соответствующие этой фирме данные. Раз в неделю Каратаев заносил тысячи цифр из тетради в компьютер, и специальная статистическая программа осуществляла их обработку. Полученные результаты сравнивались с точно такими же, но рассчитанными по архивным (историческим) данным, на основании чего делались выводы о произошедших отклонениях. Все это, по утверждению Каратаева, позволяло отслеживать «перекосы», «сдвиги», «растяжки», «перетоки» и прочие деформации, которые, к великому сожалению компаньонов, неуклонно увеличивались.

Наступила зима. Каратаев действительно сдержал свое слово и уехал. Он решил провести недели три в Вене и забрал с собой Пауля.

В сочельник Савва возвратился без предварительного звонка или телеграммы. Он прошел в гостиную и, не снимая пальто, на воротнике которого капельками воды поблескивали растаявшие снежинки, с шумом плюхнулся на диван.

— Я вернулся!

Нижегородский сидел возле растопленного камина с ворохом бумаг. Он что-то помечал в них химическим карандашом и беззвучно шептал украшенными синим пятном губами.

— Я вернулся, ты слышишь?

— Да, да. И вижу тоже. — Вадим поднял с пола одну из газет и ткнул в нее пальцем. — Акции Сименса падают вторую неделю. Сильно падают. Американцы подняли пошлины на ввоз немецкой электротехники и химии. Социалисты мутят воду в Рейхстаге, а саарские углекопы опять грозят забастовкой. Ничего подобного в твоих выписках нет.

Каратаев, вздохнул, поднялся и вышел в холл. Вернувшись уже без пальто, он подошел к камину и протянул руки к огню.

— Начнется война, и все постепенно выправится.

— Ты думаешь?

— Мировая война мобилизует не только армии, но и общества, и их экономики. Она заставит всех подчиняться своим объективным законам. Это как шторм, который быстро восстанавливает дисциплину в разболтанной команде. Наш Вилли издаст несколько драконовских законов против стачек и партий, а взлет национального патриотизма ему поможет. Когда же американцы станут нашими открытыми противниками, все их пошлины потеряют всякий смысл.

Рождество они встретили вместе, а Новый год порознь. Нижегородский уехал в Берлин — предстояло внести существенные коррективы в распределение их акционерного капитала. Копытько выпросил денег и зачем-то укатил в Прагу. Каратаев остался в Мюнхене. Когда 31 декабря их настенные часы пробили полночь, он выключил свет и долго стоял один возле запотевшего окна гостиной. Его лицо освещали отсветы фейерверка: шумная толпа загулявших студентов катилась вдоль улицы, запуская ракеты.

…Как всегда, первые два месяца нового года «кайзеррайзе»[34]проводил в Берлине. Январь начинался с награждений и раздачи титулов и званий. Самые заслуженные получали орден Черного Орла и княжеские титулы, многие другие становились графами, баронами или просто дворянами. Каратаев сверял длинные списки новых вельмож из «Имперского вестника» со своими данными.

— Ты и это контролируешь? — удивлялся такому тщанию вернувшийся Нижегородский.

— Я контролирую Вильгельма, его поступки, слова и мысли, — объяснял Савва. — Он — самая важная для нас лошадка на данном этапе.

— А потом?

— Потом посмотрим.

Двадцать седьмого января Нижегородский настоял на том, чтобы они с компаньоном и всей нацией дружно отметили пятидесятипятилетие императора, а когда вслед за этим начались берлинские «зимние балы», он сумел раздобыть приглашение на один из них и снова уехал в столицу.

— Нет, не то, — делился он впечатлениями, вернувшись через четыре дня. — Скука. Кто-то верно сказал, что между Берлином и Парижем разница как между пивом и шампанским. Если бы не карты, вечер был бы испорчен окончательно. Между прочим, Савва Августович, вы совершенно напрасно игнорируете клубы. Там можно встретиться и запростопознакомиться со многими интересными личностями. Не далее как позавчера я играл за одним столиком с Германом Полем. Вот борец за чистоту крови! Как! Ты тоже знаешь Германа Поля? Теоретически?.. Да, в миру он канцлер Палаты мер и весов Магдебурга, а в своей основной, тайной деятельности — канцлер «Германенордена», мастер магдебургской ложи Вотана, сопредседатель чего-то там еще… Что?.. Как я это узнал?.. От Юлиуса Рутингера, главы нюрнбергского отделения «Рейхсхаммербунда». Он жаловался мне,что из двадцати трех членов его группы (тоже очень тайной) только десять человек регулярно ходят на собрания, а при расчетном годовом доходе их организации в девяносто четыре марки и шестьдесят четыре пфеннига в кассе только пять марок пятьдесят восемь пфеннигов.

Прошел месяц.

Наступивший март ошеломил компаньонов известием: их алмаз, их детище, в которое они вложили столько надежд и фантазии, грозят у них отнять. Первым зловещую новость разглядел Каратаев. Он наткнулся на нее в «Пти паризьен», где было опубликовано высказывание упивающегося славой прозорливого ученого Тэдди Дэвиса. Приехав с большой порцией египетских древностей в Париж, американец заявил, что алмаз «Английский призрак», о котором все как-то подзабыли, есть не что иное, как знаменитый Феруамон. Этим камнем действительно владели когда-то жрецы бога Амона, а потом он был похищен из гробницы одного из них и незаконно вывезен из Египта. Дэвис утверждал, что упоминания о таинственном камне встречались лингвистам-египтологам и раньше, просто на них не обратили внимания. Он потребовал возвращения алмаза или того, что от него осталось, в Каир. «Феруамона постигла судьба большинства мумий, которые были варварски растоптаны расхитителями гробниц. Нынешний владелец камня не зря скрывает свое имя. Он хочет раздробить исторический алмаз, чтобы поскорее и подороже продать его по частям», — так завершал свое выступление бывший юрист.

— Вот тебе раз! — присвистнул Нижегородский. — Не ровен час, они и впрямь отсудят у нас камушек.

— Да черта лысого! — возмущался Каратаев. — Где это видано, чтобы на основе литературного произведения делать такие безапелляционные выводы? Еще каких-то лингвистов приплел. И это в благодарность за все, что мы сделали! Ведь если бы не мы, Вадим, этому Дэвису не видать Тутанхамона, как своих ушей!

Через несколько дней пришла другая новость: к требованию о возвращении алмаза Египту присоединился британский генеральный консул Китченер. Разумеется, его тут жеподдержали хедив Абас I Хилми, Каирский музей, Департамент древностей и какая-то там общественность. А когда за возврат Феруамона выступил и ряд египетских политических партий, таких как Хизб аль-Ватан и Хизб аль-Умма,[35]компаньоны и вовсе приуныли.

— Теперь точно отнимут, — кисло подытожил Нижегородский. — Еще и в кутузку закатают. Пропиарили, называется. Предупреждал я тебя, Савва, не перегни палку.

— Никто тебя никуда не закатает, — хорохорился Каратаев. — Руки коротки! В конце концов, мы имеем право на компенсацию.

Вадим усмехнулся и покачал головой.

— Как же, держи карман! Вообрази: они узнали, что камнем владеют Пикарт и Флейтер, причем Флейтер — это тот самый A.F., написавший правду о Феруамоне, а негодяй Пикартпри всем при этом заказывает распилить камень. Как это будет выглядеть по-твоему? Нам еще пришьют надругательство над святыней. А как к этому отнесутся патриоты Камиля или Сеида?..[36]То-то же!

— И все же я никак не могу понять, зачем ему все это понадобилось? — вечером за уставленным пивными кружками столом в «Бюргербройкеллере» делился с соотечественником своими соображениями Каратаев. — Чего вдруг Дэвис прицепился к «Призраку»? Ведь именно с его подачи началась вся это заваруха. Он американец, а американцы — люди практичные и, по большому счету, ничего просто так не делают. Может, он хочет прослыть поборником сохранения народного достояния? Мечтает быть погребенным в саду Египетского музея в гранитном саркофаге рядом с Мариэттом? И чтобы рядом с памятником французу поставили памятник и ему? — Каратаев покачал головой. — Не думаю…нет, не думаю… Здесь что-то другое.

— Брось, Савва, давай выпьем, — предложил Нижегородский.

— А может, таким образом он намеревается продлить концессию на раскопки и еще лет десять оставаться единоличным арендатором царских погостов? — продолжал размышлять Каратаев. — После Тутанхамона у многих чешутся руки и все хотят участвовать в этой могильной лихорадке. В Египте, наверное, уже не протолкнуться от нахлынувших гробокопателей.

Он замолчал и задумался. Неожиданно лицо его преобразилось от мелькнувшей догадки. Савва пристально посмотрел на Нижегородского и громко хватил по столу ладонью.

— Есть! Я все думаю, что мне не дает покоя? А оно вот, оказывается, что! Ты читал официальный список предметов из гробницы Тути? Тот, что был опубликован Комитетом?.. Нет? А я читал! Там все подробно описано. Более трех тысяч наименований. На упаковку и консервацию всего этого помощникам Картера потребовалось бы десять лет, но американец не таков. Он все делает быстро. Так вот, в самом саркофаге из желтого кварцита должно было быть обнаружено три вставленных друг в друга гроба. Два деревянных сзолотой обивкой, а последний, — внутренний — из чистого золота. В нем лежала мумия, лицо которой закрывала золотая маска. Ты, может быть, помнишь, — я даже упомянулее в своей новелле. Так вот, мистер Пикарт, в списке Департамента древностей этой маски не значится!

— Ты не ошибся?

— Я, конечно же, перечитаю все еще раз, но и так знаю: ее там нет. Золотой гробик для внутренностей — уменьшенная копия большого золотого гроба — есть, кинжал с клинком из метеоритного железа — тоже есть, золотой воротник и еще кое-какая мелочь — есть. Все есть, а маски нет!

— То есть ты хочешь сказать, что Дэвис…

— Вот именно!

— Но зачем?

— Как зачем? — изумился вопросу Каратаев. — Любой археолог мечтает завладеть хоть чем-то из найденного им. Даже у будущего лорда Карнарвона, того самого, кого вместе с Картером мы лишили Тути, так вот, даже у Карнарвона лет через пятьдесят после его смерти обнаружат в имении краденые вещицы из Египта. А представь себя на местеДэвиса: десять лет копать ущелье, угрохать кучу денег и сил и ничего при этом не взять? Правда, он, кажется, единственный из археологов, кто при заключении контракта с Департаментом древностей полностью отказался от своего процента. Но, увидев маску, он просто не устоял перед соблазном, и я его по-человечески понимаю. Ему наплевать на золото, которое в ней содержится, и на миллионы, которые она стоит. Он не устоял не перед золотом и деньгами, а перед страстью обладания шедевром, прекрасно понимая, что обрекает себя на любование им в полном одиночестве, скрываясь даже от родных. И все же я его понимаю. Может, ты помнишь — эта маска была на обложках всех школьных учебников по Древней истории. Она должна была стать самым прославленным экспонатом Каирского музея, хотя и намного легче золотого гроба Тути. Вряд ли в музеях мира, Вадим, найдется что-либо более ценное.

— Мда-а-а, — мечтательно произнес Нижегородский, брякая кружкой об стол. — Но как ему это удалось?

— А как Шлиман нашел свои кубки и вазы? — воскликнул возбужденный Каратаев. — Почуяв, что его рабочие на что-то наткнулись, он вдруг вспомнил, что у него сегодня день рождения, и по этому случаю отпустил всех домой. Потом вместе с женой — достаточно хрупкой женщиной — они вдвоем в течение долгих часов, да еще ночью, перетаскивали золото и серебро в свой дом. Восемь тысяч предметов! Но, в отличие от Дэвиса, он преследовал противоположную цель — не утаить, а создать. Некоторые считают, что многое они с женой попросту скупили в тех краях за предшествующие годы и тайно свезли на место раскопок, чтобы, выдав за сокровища легендарного Приама, продать потом подороже. Что до Дэвиса, то он запросто мог в самый ответственный момент, например при вскрытии золотого гроба, остановить работу, скажем, до утра. Ночью ему, как самому главному в Царской долине, не составляло труда пройти мимо охраны и спуститься в гробницу одному.

— А где он сейчас?

— Все еще в Париже. Лично следит за монтажом новых стендов в Египетских залах Лувра. Сдается мне, что он из кожи вон лезет, чтобы заработать непререкаемый авторитет хранителя. Такого не остановят на таможне и не попросят открыть чемодан. Как же! Сам сэр Теодор Дэвис — совесть научного мира!

Сразу же по возвращении домой Каратаев кинулся рыться в газетах. В «Вестнике Французской академии наук» он нашел тот самый список. Золотой маски в нем не оказалось. Не было упоминания о ней и в «Нью-Йорк таймс», где тоже приводилась подробная опись содержимого саркофага. Более того, там же некий специалист по Египту, комментируя опись, объяснял отсутствие погребальной маски спешкой, якобы имевшей место при захоронении Тутанхамона. Ведь факт, что мумию запихали в гроб, явно изготовленный для другой персоны. При этом что-то там не вошло и пришлось подпиливать прямо на месте. Так что нет ничего странного, что на изготовление маски просто-напросто не хватило времени. По другой версии этого же умника, маска в последний момент могла быть изъята родственниками в память об убиенном во цвете лет юноше. Вместо нее на забинтованное лицо мумии положили венок из васильков.

Каратаев ликовал.

— Он у нас в руках! Вадим, ты давно не был во Франции?

Воскресенье, шестнадцатое марта, Париж, Лувр, корпус Сюлли. Спрятавшись за высокой колонной из красновато-коричневого гранита, Нижегородский наблюдал за энергичными действиями Тэдди Дэвиса.

Это был очень полный человек невысокого роста, с круглой головой, обритой временем почти наголо. В светлых, чрезвычайно широких и коротких штанишках, гачи которых застегивались на пуговку чуть ниже колен, в таком же просторном пиджаке и белой манишке с черной бабочкой, он походил на комичного экскурсионного распорядителя илимузейного гида, но никак не на знаменитого исследователя знойных ущелий Эль-Амарны. Наблюдая, как распаковывают статую Анубиса, Дэвис бегал вокруг, стуча каблуками своих рыжих башмаков по полированным плитам гранитного пола и со знанием дела руководил каждой операцией. Его ярко-красные чулки на коротких бульдожьих ножках мелькали то здесь, то там, то исчезали вовсе. Он приседал, наклонялся, вставал на цыпочки, иногда с кем-нибудь или с чем-нибудь сталкивался и, в зависимости от того, что это было, либо сам отскакивал в сторону, словно мячик, либо отскакивали от него. Бывало, что Дэвис внезапно пропадал, и Нижегородский, слыша его резкий голос, не мог понять, откуда он доносится. Потом он выныривал из-за какого-нибудь ящика или портьеры, снова оказываясь в центре событий.

«Как же тебя поймать», — прикидывал Вадим, не спуская глаз с толстяка. Наконец, улучив момент, он выскочил из своего укрытия и бросился на перехват:

— Мистер Дэвис!

— Что такое? Вы кто? Сопроводитель груза? А кто тогда?.. Что-что?.. Какой сотрудник? Как вы тут оказались? Зал закрыт на реконструкцию… Эй вы там, поаккуратней! — закричал он рабочим. — Это все же Анубис, а не баран какой-нибудь… Так я вас слушаю. Вы кто? Сопроводитель? А кто? Сотрудник чего?

— Я работник Берлинского Египетского музея, — в третий раз как можно почтительнее повторил Нижегородский, доставая из папки и всовывая в руки американца какую-то бумажку.

— Что это?

— Это список вещей из саркофага.

Дэвис покрутил бумажку, несколько раз перевернув ее вверх тормашками.

— Ни черта я не вижу без очков! В чем, собственно, дело?

— Видите ли, мистер Дэвис, на мой взгляд, в списке не хватает, по крайней мере, одного предмета.

— Какого предмета? Я тут при чем? Там еще ведутся работы: консервация, реставрация…

— Не хватает маски, мистер Дэвис. — Вадим хоть и с большим акцентом, но уже значительно лучше изъяснялся по-английски. — Маски Тутанхамона, которая закрывала лицо мумии.

— Какой маски? Что вы морочите мне голову? Никакой маски не было. Внимательно читайте отчеты.

В зал стали вносить новые ящики, и толстяк побежал в ту сторону.

— Ну как же не было? — плаксиво запричитал Нижегородский, устремляясь следом. — Как же не было, мистер Дэвис, когда вот в этом списке она есть.

На ходу он снова раскрыл свою папку и извлек из нее еще один листок.

— Вот, смотрите сами: золотая маска со змеей и грифом, инкрустирована лазуритом, сердоликом, полевым шпатом, кварцем, смальтой и обсидианом. Примерно девять килограммов сто пятьдесят граммов золота в двадцать четыре карата… — перечислял он на бегу.

Американец словно налетел на невидимую стену.

— Что-что-что?!

Он выхватил из рук Нижегородского листок и, отдалив его от себя в вытянутой руке, стал рассматривать.

— Вот здесь, за номером восемнадцатым, — почтительно показал пальцем Вадим.

Если первый список представлял собой страницу из «Британского исторического вестника», то второй он распечатал с компьютера. Это была виртуальная «Таймс», датированная февралем 1923 года.

— Ничего не понимаю, какая маска, какой сердолик со змеей? — пробормотал археолог. — Нет же никакой маски.

Он явно был растерян. Нижегородский с удовлетворением наблюдал, как Дэвис, вытащив из кармана платок, одной рукой вытирает внезапно появившуюся испарину на складчатой шее, продолжая держать в другой копию не существовавшего списка.

К этому моменту Анубис, вырезанный из куска черного дерева, был окончательно распечатан и освобожден от упаковочной пакли и стружек. Он походил на шакала, лежащегона богато орнаментированном ларце, был инкрустирован серебром, золотом, алебастром и обсидианом. Дэвиса окликнули.

— Вам некогда, — понимающе произнес Нижегородский, забирая список, — давайте встретимся позже. Скажем, через два часа у статуи Ники Самофракийской. Знаете, где это? Только обязательно приходите, иначе мне придется обратиться к представителю Департамента египетских древностей.

— Не нужно никуда обращаться, — американец схватил Вадима за рукав и потащил вдоль анфилады залов. — Где эта ваша статуя? Хотя что я говорю, на кой черт она нам сдалась. Пойдемте вон туда.

Они нашли совершенно тихое место возле мраморной лестницы и остановились.

— Откуда у вас сведения о маске? Кто вам рассказал? Дауд? Мудир? — зашептал Дэвис. — Не верьте им. Это проходимцы, каких свет не видывал. Они работают осведомителями в Департаменте древностей и постоянно всех шантажируют. Неужели вы думаете, что я или мои люди способны утаить что-то из найденного? Я вложил в раскопки столько личных средств и столько сил, что вполне мог бы рассчитывать на компенсацию. Но я отказался! Надо же, они даже выдумали описание мифической маски! Золото, сердолик! Послушайте, как вас… Краузе?.. Не поддавайтесь на провокацию. Я выхлопочу для вашего музея Аменхотепа I или Тутмеса II. А хотите мумию богоборца Эхнатона?.. Ту, что я нашел несколько лет назад там же, неподалеку? Самая скандальная фигура Древнего Египта! Мы организуем экспозицию…

— Простите, мистер Дэвис, но ваш Эхнатон — фуфло, — не удержался Нижегородский. — Тот, кого вы объявили Эхнатоном, умер в возрасте двадцати пяти лет, а значит, быть им не мог.

Если бы у мистера Дэвиса были брови, они от удивления уползли бы на лоб и далее на макушку до самого затылка, так его поразило прозвучавшее высказывание. И от кого он это слышит! От какой-то берлинской музейной крысы, понятия не имеющей, что такое сутками не вылезать из подземелий, спать в обнимку с мумиями, месяцами не выпускатьиз рук кирку и лопату. От возмущения глаза археолога широко раскрылись, а испарина выступила даже на щеках.

— Как это! Да что вы такое говорите?! Мой Эхнатон признан всеми учеными. Нет, вы только послушайте его! — Дэвис обернулся в поисках свидетелей кощунственного высказывания, но рядом находилась лишь безмолвная статуя, да и та без головы. — Вы посмотрите на него! Мелет что в голову взбредет! То маску какую-то выдумывает, то Эхнатон ему не Эхнатон! Что вы там, у себя в Берлине, вообще можете понимать? Думаете, стащили несколько скульптур, так теперь имеете право порочить всех подряд? Я десять зим не вылезаю из пустыни, а вы? Кто вы вообще такой, черт бы вас побрал?! — все более повышая тон, переходил на крик Теодор Дэвис.

Нижегородский сунул свою папку под мышку, вынул из кармана большой золотой портсигар, извлек из него длиннющую папиросину, щелкнул крышкой и в раздумье постучал о нее мундштуком. Затем он смачно дунул в мундштук, сунул его в рот, сминая зубами и пальцами и, щелкнув зажигалкой, так же задумчиво закурил.

— Все у вас? — спросил он, выпустив первое кольцо дыма, которое медленно поплыло над мраморными ступенями, помнившими еще шаги Людовиков и Наполеонов. — Я вам больше скажу: ваш Эхнатон не только не царских кровей, он даже не египтянин. Лет через сто, когда научатся делать генетические анализы, это станет ясно как дважды два.

От почтительного музейного клерка не осталось и следа. Зажав в углу рта папиросу и прищурив от дыма левый глаз, Вадим достал из кармана визитку и что-то написал на ее обратной стороне карандашом.

— Вот мои адрес и телефон, мистер Дэвис, я остановился в гостинице «Маринэ» на углу Рю де Риволи и Святого Флорентина. Это в двух шагах отсюда, сразу за Тюильри. Жду вас сутки, после чего, извините, вынужден буду предать факт пропажи маски огласке.

Вручив ошарашенному американцу карточку, Нижегородский стал не спеша спускаться по лестнице. Что-то задержало его, и он обернулся.

— А что касается Эхнатона, мистер Дэвис, то будьте философом. В 1890 году лондонский Британский музей купил статую царицы Тетишери. Так я вам скажу по секрету, что это самая настоящая подделка, умело поданный кусок раскрашенного известняка. Их развели ловкачи, промышляющие «стариной». Правда, по этому поводу английским музейщикам еще лет семьдесят предстоит пребывать в счастливом неведении. Так что не расстраивайтесь, Лувр тоже долго будет гордиться десятками, если не сотнями великих подделок. Он еще потратит миллионы на их приобретение. Вы же с Эхнатоном просто ошиблись. Всего наилучшего.