Чтение 6–й страницы книги ~Убить фюрера~

Вернулся Бирквиг. Он положил на стол несколько книг и уселся рядом. Ван Кейсер взял самую большую книгу и раскрыл.

— Это самый полный каталог драгоценных камней. Их здесь несколько тысяч. Есть и необработанные еще алмазы, которые либо ждут своего часа, либо так и останутся украшенными арабской вязью — именами владевших ими султанов и падишахов. Есть и неумело отшлифованные камни, и великолепные бриллианты. И у каждого, заметьте, свой хозяин. Всем этим, — он положил ладонь на раскрытые страницы, — владеют короли, монастыри, музеи, ювелиры, светские дамы и, разумеется, такие фигуры, как Ротшильды или Морганы. Какими бы путями они не приобрели свои камни, они — официальные владельцы и могут делать с ними все, что захотят.

— Стало быть, дело за тем, чтобы попасть в этот гроссбух? — догадался Нижегородский.

— Совершенно верно.

— Так нет проблем! Записывайте.

Ван Кейсер оценил шутку. Он захлопнул книгу и попросил Бирквига распорядиться насчет чая.

— Что ж, тогда мы внесем данные о вашем алмазе в официальный Вестник Международного Союза ювелиров и в «Алмазный каталог». Если в течение трех месяцев никто не заявит своих прав и не вскроются обстоятельства криминального характера, вы станете полноправным членом Алмазного клуба. Такова процедура. Но хочу предупредить: вам не удастся избежать огласки.

— А без этого никак? — поморщился будущий член Алмазного клуба.

Ван Кейсер развел руками.

— Такой камень неминуемо вызовет сенсацию. Впрочем, вы можете сохранить относительное инкогнито, скрывшись за формулой вроде «германский подданный, пожелавший остаться неизвестным».

На том и порешили. Вадим понял, что алмаз необходимо, что называется, «отмыть». Ван Кейсер любезно пообещал взять все хлопоты на себя. Он посоветовал Нижегородскомуна это время поместить камень в одном из надежных банков в Амстердаме. Тот согласился. Осталось последнее — выбрать алмазу имя.

— Назовите «Английским призраком», — предложил Вадим, угощаясь чаем с малиновым вареньем. — Загадочно и со смыслом.

Вскоре он попрощался с ювелирами, собственноручно заперев алмаз в несгораемом сейфе ван Кейсера под его личное поручительство. Перекусив в крохотном ресторанчике на канале Сингелграхт, он послал телеграмму в Берлин, в которой сообщил, что все в полном порядке, что «булыжник за пазухой» и что через пару дней после оформления необходимых бумаг он выезжает в Берлин.

Десятого марта Нижегородский в последний раз бродил по улицам и мостам Амстердама, не переставая поражаться разнообразию каменных фасадов, вытянувшихся вдоль каналов. Он прошелся по набережной Золотой бухты, побывал на площади Дам, осмотрел королевский дворец, покормил зверюшек в зоопарке. Напоследок, сверив часы по курантам башни Монтелбансторен, он чуть было не опоздал на поезд, не зная, что стрелки «Глупого Якоба» еще никогда не показывали правильного времени.

— «Английский призрак», — хмыкнул Каратаев, читая заметку об алмазе в «Фоссише цайтунг». — Не мог уж привезти сюда.

— Там ему будет лучше, Саввушка, — убеждал товарища Нижегородский. — Да и нам спокойнее. Чует мое сердце: на этом камушке кровь не одного человека. Между прочим, ван Кейсер говорил, что из нашего Призрака можно сделать несколько крупных и штук сорок средних и мелких брюликов. В принципе, он берется за это и уже обдумывает схему раскроя и огранку будущих бриллиантов. Ты не станешь возражать, если я закажу себе из них один перстень и одну булавку для галстука?

— Только не из крупных.

— Почему?

— Потому, что носить бриллианты весом в сто карат, если ты, конечно, не английская королева, форменное пижонство. Да и опасно для жизни. И вообще, господин Пикарт, мысделаем из этого алмаза нечто совершенно необыкновенное. Ты только не спорь и в точности выполняй все мои указания. Давай сразу договоримся, что Призрак — моя темаи на этот раз я тут главный.

— Нет вопросов, Викторыч, рули, — согласился Нижегородский.

Каратаев усадил Вадима на стул и поведал ему свой план.

— Если бы не мы с тобой, то, как ты знаешь, этот алмаз в 2021 году должны были поднять со дна морского несколько водолазов интернациональной любительской экспедиции, — начал Савва, — и он стал бы собственностью английского правительства. Кто-то в Палате общин выступит тогда с инициативой реализовать камень на аукционе Сотби, авырученные деньги пустить на благотворительные цели в странах Африки. Лорды и общественность поддержат предложение, и среди ювелиров будет объявлен конкурс на лучший проект по разделке камня на части и их огранке. Этим предполагалось увеличить его цену как минимум в три-пять раз. Так вот, я нашел тот самый проект, который был признан на конкурсе лучшим! Ты следишь за моим рассказом?

Нижегородский следил.

— Ты хочешь навязать ван Кейсеру чужой проект? — заметил он. — Это все равно что заставить талантливого художника рисовать картину под чью-то диктовку.

— Ничуть не бывало! — замахал руками Каратаев. — Твой ван Кейсер сразу поймет, что наш вариант идеален. Я больше чем уверен: ни ему, ни кому другому не под силу разработать ничего подобного. Эта схема была просчитана на компьютере одним французским гранильщиком в паре с одним русским программистом. Оба — талантища неимоверные! Они прогнали сотни вариантов и нашли самый экономичный, с потерей всего сорока процентов исходного материала. При этом, заметь, все камни получались симметричными, с огранкой самых последних моделей. — Каратаев полистал свой блокнот. — Вот, смотри сам: четыре огромных бриллианта весом в сто сорок, сто, семьдесят и пятьдесят каратов (я округляю), двенадцать средних, ну и… мелочь. Для средних огранка импариантная,[11]что увеличивает блеск на двадцать пять — тридцать процентов и устраняет нацвет. По числу фацетов — королевская[12]или величественная.[13]Никаких розочек и розеток. Всю мелочь граним «принцессой», на разработку которой во второй половине этого века уйдет аж тринадцать лет. — Каратаев легко сыпал терминами, о которых еще несколько дней назад не имел ни малейшего представления. — Что касается крупных, то каждый из них совершенно уникален. Самый большой бриллиант в виде солитера назовут «Память Лузитании». Он будет вставлен в тончайший золотой обруч на трех спицах и помещен на подставку. Второму — стокаратнику — придадут огранку «нейтронная звезда». Ориентация и размеры ее двухсот семнадцати граней, также рассчитанные на компьютере, будут каким-то образом точно взаимосвязаны с коэффициентом преломления данного алмаза. Это настоящее открытие будущего века, достойное Нобелевской премии. Ни один проникший в такой бриллиант фотон света не в состоянии пройти его насквозь и выйти с обратной стороны. Они все в результате внутреннего отражения вернутся назад и создадут уже не двойной, а тройной бриллиантовый огонь. Но главной особенностью «нейтронной звезды» будет мерцание ее самой большой передней грани — таблички. Она то гаснет, становясь почти черной, окруженная радужным боковым сиянием, то ослепительно вспыхивает…

Каратаев еще долго рассказывал о фацетах, табличках, колетах, рундистах и прочих тонкостях гранильного мастерства. Нижегородский скоро перестал воспринимать всю эту информацию, вынул из кармана пилку для ногтей и задумался о своем.

На следующий день они снова говорили об алмазе, и позже не раз возвращались к этой теме, но постепенно запал прогорел, компаньоны успокоились и занялись текущими делами. Что касается газет, то и там довольно скоро забыли о «Призраке». Эта тема муссировалась еще некоторое время только в нескольких специализированных изданиях. Широкая же пресса, лишенная скандала с дракой претендентов и последующим исчезновением камня, потеряла к нему всякий интерес.

Однажды от нечего делать Нижегородский взял в руки газету и прочел ошеломившую его новость. Через минуту он ворвался в комнату компаньона.

— Каратаев, ты знаешь, что из Лувра украли «Джоконду»?!

— Да, и что? — вяло отреагировал лежащий с книгой в руках Савва. — Еще прошлым летом, где-то в двадцатых числах августа. Об этом все знают, кроме тебя.

— Так давай поищем в твоем архиве…

— Что поищем? Она найдется в четырнадцатом году, можешь не переживать. Ее стащил один итальянец, работавший в Лувре стекольщиком. Я даже знаю, где она сейчас.

— Где?

— А тебе зачем? — насторожился Каратаев, откладывая книгу. — «Мона Лиза», Нижегородский, это тебе не бесхозный алмаз. И думать забудь.

— Да я не в том смысле. Что я, дурак? Просто интересно.

Савва несколько секунд размышлял, стоит ли рассказывать, потом зевнул и произнес:

— Сейчас она валяется среди старых башмаков и всякого хлама под кроватью на третьем этаже «Сите дю Герон». Это один из парижских доходных домов. В тех комнатах живут сезонные рабочие из Италии. За ее возвращение, правда, обещано сорок пять тысяч франков наличными, так что в принципе можно было бы немного подзаработать. Но мы жене станем дезавуировать себя из-за этих денег.

Каратаев посмотрел на компаньона и добавил:

— Ладно, признаюсь, я приберегал этот вариант на черный день. В нашем распоряжении еще полтора года. До ноября тринадцатого. Но не думаю, что нам стоит быть такими крохоборами. Пускай все идет своим чередом.

— Ты прав, — согласился Вадим.
* * *

Как-то, в самом начале апреля, Нижегородский пришел домой поздно вечером в сильном возбуждении. Он отказался от ужина и некоторое время ходил взад-вперед по гостиной. Густав бегал следом, виляя коротким хвостиком и слегка прихрапывая, что случалось с ним при быстром движении и повышенной температуре в помещении. Наконец Вадимостановился и постучался в дверь Каратаева.

— Что случилось? — спросил тот. — Снова профершпилился в казино?

— Да нет… впрочем, может быть… немного. Откровенно говоря, даже не подсчитывал. Слушай, — он вошел и плотно прикрыл за собой дверь, едва не прищемив своего криволапого любимца, — сегодня я заключил пари.

— Поспорил, что ли?

— Да, причем по-крупному.

— На что? — Савва просматривал какие-то выписки в своем блокноте, делая пометки карандашом. — Я имею в виду суть спора.

— На «Титаник».

— На какой титаник? — не сразу понял Каратаев, но уже в следующую секунду повернулся и изумленно посмотрел на Нижегородского. — На тот самый?

— Да. На тот самый. На котором ты недавно хотел спровадить меня в Америку.

— Который утонул? — Удивлению Саввы не было предела.

— Ну да, да, — Нижегородский сел на диван и ненадолго задумался. — Только это произойдет дней через десять.

— Ты что, дурак? — вскипел Каратаев. — Ты теперь решил разыгрывать из себя провидца? Мало тебе недавней газетной шумихи, в которой уже несколько раз мелькнула тень некоего господина Пикарта, сделавшего капитал не то на русских ярмарках, не то на военных поставках в Китае? Один щелкопер даже назвал тебя новым графом Калиостро!

— Да все случилось совершенно непреднамеренно, Викторыч, — стал оправдываться Нижегородский. — Ты выслушай сначала.

— Ну?

— Ну… В общем, сижу я нынче в «Галионе», играю в карты в одной презентабельной компании. Отдельный кабинет, круглый стол, нас семеро. Игра идет ни шатко ни валко, хотя публика состоятельная: английский банкир; французский винодел; какой-то рыжий швед — крупный книгоиздатель и чуть ли не родственник ихнего короля; трое немцев, один из которых отставной генерал барон фон Летцендорф; ну и твой покорный слуга. Банкир, виноторговец и наш барон в основном травят баланду на трех языках сразу, однако по-крупному не ставят. Тут хоть тресни, Савва, а только когда карты в руках держат для вида, игры не будет. И вот, кто-то из них сказал, что скоро едет в Америку. Кажется, француз собрался везти туда свои бочки. Англичанин возьми да и заведи разговор о «Титанике». Скоро, мол, отправляется в Штаты в свой первый рейс их новый пароходи наверняка сразу возьмет «Голубую ленту». Клянусь, Савва, я долго молчал. А он все не унимался, все расхваливал пароход, а когда начал петь про его уникальные переборки да про то, какой он, благодаря им, непотопляемый, я не выдержал. Взял, да и ляпнул: переборки эти ваши яйца выеденного не стоят, раз не доведены до какой-то там палубы. Ну, ты в курсе, о чем я. Погоди, схожу за куревом.

— Так вот, — продолжал он, вернувшись с сигарой во рту и мопсом на руках. — Англичанин полез в бутылку: «Свои слова надо аргументировать, молодой человек, а не бросать их безответственно, как скинутую карту. Пароходы „Уайт стар лайн“ — это престиж королевства, и всякий там чех, в стране которого нет даже приличного озера, уж не говоря об океане, должен сидеть и помалкивать в тряпочку, когда солидные люди говорят в его присутствии о кораблях». Как ты думаешь, мог я такое стерпеть?

— И что ты им дальше наплел?

— Сказал, что готов аргументировать свои слова. Тут встрял барон: это каким же образом? Деньгами, говорю. Ставлю на то, что в первом же рейсе всем станет ясно: хваленые переборки «Титаника» — фикция. «И сколько вы ставите?» — спрашивает банкир с ухмылочкой. Сто тысяч, отвечаю. Ну сам посуди, Саввыч, должен был я сбить с них спесь!

— Скажи, Нижегородский, — Каратаев протянул компаньону пепельницу, — какими суммами ты оперировал еще четыре месяца назад? Откуда такие замашки — чуть что, швыряться сотнями тысяч марок?

Нижегородский смутился, потупился и виновато посмотрел на Каратаева.

— Сто тысяч фунтов, Савва.

— Что?!

— Я же спорил с британцем. Вот и предложил со своей стороны сто тысяч английских фунтов стерлингов…

— Это же больше двух миллионов марок!

— Два миллиона сорок тысяч. Я сверился с курсом.

— Но у нас на счету чуть больше трех. На двоих!

— Я рассчитываю на твое участие…

Каратаев вскочил и выбежал в гостиную.

— Нет, ты меня в гроб вгонишь своими сюрпризами! — забегал он, размахивая руками. — Ты представляешь, какой шум поднимется? Одно дело десять раз угадать на ипподроме… Да газетчики тебя просто живьем съедят, когда все выплывет наружу! Сто тысяч фунтов! Уму непостижимо! Завелись деньги у идиота!

— Успокойся, большого шума не будет. Дослушай до конца.
* * *

— Я так понимаю, вы предлагаете пари? — спросил фон Летцендорф. — И ставите сто тысяч английских фунтов? Но на что конкретно?

— На катастрофу, которая разрешит наш спор о переборках, — стараясь быть спокойным, ответил Нижегородский.

— А еще конкретнее?

— Можно и еще конкретнее, — Вадим обвел взглядом всех присутствующих. — Я ставлю на то, что пароход утонет в первом же рейсе.

Повисла пауза. Об игре позабыли, француз даже положил на стол свои карты картинками вверх. Рот одного немца открылся, а на другого напал нервический кашель.

— Это, конечно же, шутка, господин Пикарт, — махнул рукой банкир. — Вы, верно, просто выпили лишнего.

— Как хотите, — Вадим снова углубился в изучение своих карт. — Только не говорите потом, что я не предлагал вам на деле доказать мою готовность ответить за свои слова.

— Да чушь собачья! Вы же не ненормальный, — снова влез барон. — А ну как мы сейчас примем вызов? Вы понимаете, что окажетесь в неприятном положении?

— Господа, — повысив тон до трагически-торжественного, произнес Нижегородский, — либо вы принимаете участие в пари, либо мы прекращаем этот разговор. В последнем случае мистер Холлоу, — он посмотрел на англичанина, — признает, что был не прав относительно переборок.

— Вот еще! — возмутился банкир. — Ничуть не бывало. Я отвечаю десять к одному и ставлю против ваших ста тысяч один миллион!

Нервический кашель усилился. Француз хотел что-то сказать, но окончательно позабыл немецкий язык. Только швед сидел невозмутимо, поглядывая то на одного, то на другого. Возможно, до него еще не дошло, о каких деньгах идет речь.

— Насколько я понял, остальные тоже могут присоединиться? — спросил барон.

— Сколько угодно, — как можно более дружелюбно подтвердил возмутитель спокойствия. — Потом разделите свой выигрыш пропорционально риску каждого. Но у меня два условия.

— Ну коне-е-ечно, я так и ду-у-умал, — с изрядной долей сарказма протянул англичанин, коверкая слова. — Сейчас мы узнаем о таких условиях, которые сведут на нет все ваше первоначальное заявление.

— Отнюдь. — Нижегородский сложил свои карты и швырнул их на середину стола. — Первое: мы приглашаем нотариуса прямо сюда, составляем текст условия пари и выписываем долговые обязательства на предъявителя. Второе: условие пари и сам его факт остаются между нами. Присутствующие здесь семь человек и привлеченный к этому делу нотариус пообещают хранить тайну до окончательного разрешения спора и всех выплат по распискам. А еще лучше — не распространяться об этом никогда.

— Что ж, — подвел итог барон после некоторой паузы, — вполне разумно. Я тоже, пожалуй, поставлю пятьсот тысяч английских фунтов. Уж извините, господин Холлоу, случай редкий, грех не воспользоваться.

— Не хочу показаться нетактичным, господа, — заметил Вадим, — смею только напомнить, что речь у нас идет не о падении Луны на Землю, а всего лишь об отправке на дноанглийского парохода. А такое, увы, случается. Поэтому прошу отнестись к своим ставкам взвешенно, дабы в дальнейшем не возникло трудностей с выплатой. Лично у меня на днях сорвалась сделка по закупке русского дальневосточного меха, и я располагаю заявленной мною суммой наличными.

Француз, который постепенно вспомнил немецкий словарный минимум, а также швед, понявший наконец, что речь шла не о кронах или марках, а об английских фунтах, в каждом из которых двенадцать шиллингов или двести сорок пенсов (эквивалентных более чем семи граммам чистого золота), решили поставить по пятьдесят тысяч. Таким образом они без всякого риска рассчитывали получить по три тысячи сто двадцать пять фунтов стерлингов. Двое других немцев выразили желание оставаться сторонними наблюдателями и, если потребуется, подписаться под текстом пари в качестве свидетелей.

Барон на правах старшего вызвал звонком официанта и велел ему пригласить главного администратора.

— Слушаю вас, господа, — появился в дверях смотритель зала.

— Господин Вайстхор, — обратился барон к вошедшему и протянул листок бумаги. — У нас к вам огромная просьба: пошлите кого-нибудь из персонала по этому адресу. Этотут недалеко, нотариальная контора Бергмана. Пускай попросит от моего имени срочно приехать сюда опытного нотариуса, лучше самого Иосифа Бергмана. Разумеется, с гербовой бумагой и всем необходимым. Расходы на такси отнесите на мой счет.

— Короче говоря, Савва, пока мы составляли текст пари, прибыл сам еврей Бергман, к услугам которого здесь прибегают многие богачи, когда требуется особая надежность и конфиденциальность. Не моргнув глазом он переписал наш договор в пяти экземплярах, завизировал и раздал всем непосредственным участникам. В свою очередь, мы выписали простые векселя на предъявителя с оплатой в течение месяца со дня выставления и сдали ему. Векселя и копию секретного договора нотариус в сопровождении двухполицейских (их вызвал барон) увез к себе, пообещав запереть в сейф. Когда станет ясно, что, покинув Европу, «Титаник» пришел в Нью-Йорк или куда-нибудь еще, или не придет уже никуда, нотариус собирает всех нас и выдает на руки выигравшей стороне все векселя. Свои собственные победитель уничтожает, а векселя оппонентов волен выставить к оплате в любой момент. И еще: в любом случае, что бы ни произошло, двадцатого апреля мы все должны быть в Берлине. Теперь все.

Нижегородский вздохнул и откинулся на спинку дивана.

— А теперь посуди сам, мог ли я отказаться от такого случая? Вспомни, как мы готовились к операции с акциями «Дойчер штерн», сколько перенервничали из-за двух с небольшим миллионов. А тут полтора миллиона с мелочью, но не марок, Савва, а фунтов! Это в двадцать раз больше! Деньги сами лезут в руки. Причем лезут нагло. Если ты от них откажешься, тебя же еще и оскорбят. Думаешь, мне не обидно было за Чехию, когда этот банкир попрекал нас отсутствием крупных водоемов? — Нижегородский поднял мопса и уперся носом в его черную сморщенную мордочку. — Ну что мы, в конце концов, виноваты, что нам не досталось даже кусочка моря?

Через час, сделав выписки из базы данных очешника, Каратаев появился в гостиной со своим блокнотом.

— Мда-а-а, — протянул он. — С одной стороны, конечно… но с другой… Уж больно страшные цифры получаются. Ведь они должны заплатить тридцать два миллиона и почти семьсот тысяч марок, если мы выиграем.

— А что, есть вероятность проигрыша? — вяло спросил Нижегородский. Он стоял у окна и смотрел в темноту ночи. — Когда он окончательно скроется под водой?

— Кто? — не понял Каратаев. — «Титаник»? В два двадцать утра пятнадцатого апреля. Это будет понедельник. Осталось десять дней и несколько часов.

— Сколько народу погибнет?

— Полторы тысячи. Точнее, тысяча пятьсот три человека.

— А ты говоришь — тридцать миллионов! Вот страшная цифра, Каратаев. — Вадим повернулся к нему. — Мы сделали ставку на смерть людей. Тех, кто сейчас строит планы в связи с весной, предстоящей поездкой, новой жизнью…

— Но-но. Только не надо самокопаний, Нижегородский. За язык тебя там никто не тянул. Да и весь этот спор ничего не меняет: что так, что эдак, а уготованное судьбой должно свершиться.

— Но мы могли бы…

— И думать забудь! — чуть не закричал Каратаев. — Не корчи из себя альтруиста, не вмешивайся в естественный ход событий! Мир от этого не станет лучше. В конце концов, не лишай ты этот мир такой… красивой катастрофы. Да-да, именно красивой! Камерон (помнишь его знаменитый фильм?) назвал историю «Титаника» великим романом, написанным самой жизнью. Цепь трагических случайностей связала в нем человеческую глупость и самоуверенность с человеческими же благородством и подвигом. Тысячи книг, исследований, кинофильмов, компьютерных игр. Все это что, псу под хвост?..

— Каратаев, ты о чем?

— О том самом. Я бросил все и остался здесь не для того, чтобы заделаться тут спасателем и все запутать. Я, черт возьми, хочу быть уверенным в том, что завтрашний день будет таким, каким должен быть. И если завтра суждено погибнуть тысяче человек, то так тому и быть. А если суждено начаться войне, пусть начинается. Я во всем этом невиноват. В отличие от других я только знаю, что все это должно произойти, если, конечно, со своими сантиментами не вмешается некий Нижегородский.

— Стало быть, с моральной точки зрения у тебя все тип-топ?

— Именно.

— А не кажется тебе, Савва, что, наживаясь на обмане людей, мы должны хоть чем-то платить им взамен?

— Только не предотвращать катастрофы! — окончательно раскипятился Каратаев. — Если я буду знать, что в доме напротив завтра в пожаре погибнет ребенок, я, конечно, попытаюсь предупредить несчастье, но не более. Хотя и спасение ребенка может привести к непредсказуемым последствиям. А что, если из того, кому было начертано умереть в младенчестве, вырастет второй Гитлер? И потом, о каком обмане ты говоришь? Мы посвященные. Мы, если хочешь, медиумы, умеющие заглядывать в будущее. Нам даны преимущества по праву рождения, и лично я желаю ими пользоваться. Это льгота, Вадим. При чем же здесь обман?

— Жулики мы, — буркнул Нижегородский и снова отвернулся к окну.

Каратаев от возмущения с полминуты молчал.

— Ах, вот даже как? Это от кого же я слышу такое? Уж не ты ли, появившись здесь, первым поставил все на широкую ногу? Ну хорошо, как ты думаешь спасать этот треклятый «Титаник»? Позвонишь в пароходную компанию?

Нижегородский молчал.

— Отвечай, Нижегородский! Я задал тебе вопрос, — взвился Савва. — Вообрази, что перед тобой не я, а управляющий «Уайт стар лайн». Что ты скажешь? Замените капитана?Направьте пароход южнее? Наплюйте на престиж и конкуренцию и шкандыбайте малым ходом на восьми узлах?

— Я мог бы купить билет в первый класс, встретиться с капитаном и… — Вадим замялся.

— И что?

Нижегородский повернулся и с жаром заговорил:

— Если рассказать ему все, назвать имена, факты из его собственной биографии, характеристики «Титаника» (а у тебя в очешнике наверняка есть планы палуб и много чего еще), напомнить ему, что переборки недостаточно высоки, описать, в конце концов, в красках и подробностях, как все может произойти, он наверняка отреагирует. Пускай не поверит. Пускай всю оставшуюся жизнь считает меня сумасшедшим, но он не останется совершенно равнодушным. Достаточно лишнего градуса в повороте руля или сброса скорости на одну десятую узла, и встреча с айсбергом не состоится. В конце концов, зная точное время столкновения, я могу сам за минуту до этого подать сигнал тревоги, и удар будет другим, не смертельным. Что, не так?

Наступила долгая пауза. Каратаев ушел в столовую. Звякнуло горлышко бутылки.

Он вернулся с двумя бокалами и протянул один Нижегородскому.

— Выпей. Нам обоим надо успокоиться и собраться с мыслями. Выпей, Вадим, и пойми наконец, что мне не жалко этих денег. А что до людей… Вот скажи: живя еще там, четыре месяца назад, ты много думал о жертвах «Титаника»? А ведь через два с половиной года начнется мировая война. Ты и ее собираешься отменить? За четыре года и три месяца,по самым скромным подсчетам, погибнет десять миллионов человек. Это почти по шесть с половиной тысяч в день! Четыре с лишним «Титаника» ежедневно на протяжении тысяча пятисот пятидесяти дней! И еще. Не будь этой катастрофы, Вадим, были бы другие, может быть, еще более страшные. Она дала урок всем. Всему человечеству. Я скажу даже более: этот случай принес людям скорее пользу, нежели зло. Да, да. Не мотай головой. Самый совершенный корабль утонул в первом же рейсе! Такое невозможно представить. Какая оплеуха от природы! Сколько капитанов помнили об этом потом десятки лет и впредь не допустили подобного. Я уж не говорю о конструкторах и владельцах пароходных компаний.

Четвертого числа за обедом Нижегородский задал Каратаеву вопрос:

— Из какого порта «Титаник» отправится в океан?

— Ровно через пять дней, в полдень, он выйдет из английского Саутгемптона, — обстоятельно отвечал Савва, ковыряя вилкой котлету. — В девять вечера заберет пассажиров во французском Шербуре, а на следующий день, в два часа пополудни с последними желающими и почтой отчалит из ирландского Квинстауна. С этого момента его судьба будет окончательно вверена океану. Кстати, ты знаешь, во сколько обошлась постройка этого лайнера англичанам? В один миллион пятьсот сорок тысяч фунтов. Наши оппоненты поставили на карту почти столько же! Нет, Вадим, я все больше убеждаюсь, что они не смогут расплатиться.

— Поеду в Висбаден, — сказал Нижегородский вечером. — Попью тамошнюю минералку и погреюсь в ваннах. Когда начнется вся эта газетная свистопляска, мне лучше тут не светиться. Если будут звонить, скажешь: отправился закупать русскую мануфактуру или что-нибудь еще.

— А как же Густав?

— Оставляю на вас с фрау Парсеваль. Инструктаж по кормлению я еще проведу утром. Следите за температурой в помещениях. В случае чего звоните в клуб мопсолюбов господину Пферцу.

— Не забывай, что двадцатого ты должен быть здесь.

Утром следующего дня Вадим вызвал такси и уехал.
* * *

Первые тревожные сообщения о «Титанике» появились уже пятнадцатого. Европейская пресса вынуждена была довольствоваться информацией из американских газет, передаваемой по трансатлантическому кабелю из Нью-Йорка.

«„Титаник“ столкнулся с айсбергом и просит о помощи!»; «Суда спешат на выручку „Титанику“»; «Все пассажиры спасены»; «„Титаник“ буксируется в Галифакс» — запестрели немецкие газеты путаными американскими заголовками. И только «Нью-Йорк таймс» выстрелила в мир жестокой правдой: «„Титаник“ тонет. Женщины эвакуируются в шлюпках». И вечером того же дня: «„Титаник“ утонул».

Это было как удар цунами. Но за первой волной последовал откат: мол, ничего еще не ясно, пассажиры спасены все до одного, такой пароход просто не может утонуть.

Биржа отреагировала моментально. Перестраховочные премии на груз «Титаника», поднявшиеся было до шестидесяти процентов, снова упали до двадцати пяти. Курс акций радиокомпании «Маркони» взлетел в четыре с половиной раза. Ценные бумаги синдиката, в состав которого входила «Уайт стар лайн», сначала резко ослабли, затем вернули себе прежнее достоинство. Но все это ненадолго. Точку поставило официальное сообщение линии «Белая звезда»: в два часа двадцать минут пятнадцатого апреля сего года пароход «Титаник» затонул в районе 41 градуса 46 минут северной широты и 50 градусов 14 минут западной долготы. Имеются многочисленные жертвы. Между королями и президентами начался обмен соболезнованиями. Со словами сочувствия к ним присоединился и германский кайзер, которого весть о гибели парохода застала на греческом острове Корфу. Он тут же распорядился отослать телеграммы британскому королю, правительству и компании «Уайт стар лайн», после чего бегал по своей вилле «Ахиллейон» и бросался на всех, включая прислугу, со словами: «Страшная весть, жуткая катастрофа, я просто не в себе! Представляете, „Титаник“ потонул!»
* * *

Двадцатого апреля Вадим вернулся в Берлин. Выглядел он так, будто приехал не с курорта, а с проигранной войны, где получил хорошую взбучку.

— Ты там не переусердствовал с рислингом и сексом? — спросил его Каратаев. — Как развлекся? Где теплее вода: в бассейнах Опельбад или в Аукаммтале? Между прочим, вследующем году в Висбадене открываются знаменитые Термы Кайзера Фридриха. Надо будет обязательно съездить. Как продвигается строительство?

— Тебя беспокоит, успеют ли они к сроку, Савва? Не знаю, я не интересовался.

— Ну а игра? То, что ты продулся, я вижу. Можешь также не прятать правую руку, на которой нет твоего траурного перстня. Я спрашиваю: как вообще?