Чтение 11–й страницы книги ~Изгнанники~

— Это госпожа де Монтеспан, самая гордая женщина во Франции, — шепнул де Катина. — Она желает говорить с нами. Повторяйте то же, что буду делать я.

Он пришпорил коня, подъехал к карете и, сняв шляпу, отвесил низкий поклон. Его спутник проделал то же самое, хотя довольно неловко.

— А, капитан! — сказала дама. Выражение лица ее было не особенно любезным. — Мы опять встретились с вами.

— Судьба благоприятствует мне, мадам.

— Только не сегодня утром.

— Совершенно верно. Мне пришлось выполнить крайне неприятную обязанность.

— И вы выполнили ее крайне оскорбительным образом.

— Но как же я мог поступить иначе, мадам?

Дама насмешливо улыбнулась, и выражение горечи мелькнуло на ее прекрасном лице.

— Вы подумали, что я не имею больше никакого значения для короля. Вы подумали, что мое время прошло. Разумеется, вы рассчитывали войти в милость новой, нанеся первым оскорбление старой.

— Но, мадам…

— Избавьте меня от возражений. Я сужу по поступкам, а не по словам. Вы что же думали, что мои чары исчезли, что красота моя поблекла?

— Нет, мадам, я был слеп, если бы мог подумать что-либо подобное.

— Слеп, как сова в полдень, — выразительно вставил Амос Грин.

Г-жа де Монтеспан, приподняв брови, взглянула на своего странного поклонника.

— Ваш друг, по крайней мере, говорит то, что действительно чувствует, — произнесла она. — Сегодня в четыре часа мы увидим, разделяют ли другие его мнение, и, если они разделяют, то горе тем, кто ошибся и принял мимолетную тень за темное облако.

Она наградила молодого гвардейца злым взглядом, и карета тронулась дальше.

— Едемте! — резко крикнул де Катина своему спутнику, который, разинув рот, смотрел вслед карете. — Вы что, никогда не видели женщины?

— Такой, как эта, никогда.

— Могу поклясться, что другой с таким злым языком действительно не встретить.

— И с таким красивым лицом. Впрочем, и на улице Св. Мартина есть прелестное личико.

— Однако, у вас недурной вкус. Хотя вы и выросли в лесах.

— Да. Но я так часто бывал лишен женского общества, что теперь, когда стою перед какой-нибудь женщиной, она мне кажется нежным, милым, святым существом.

— Ну, друг мой, при дворе вы можете найти и нежных, и милых, но святых вам долго придется искать. Например, эта женщина способна на все, лишь бы погубить меня, и только потому, что я честно исполнял свой долг. При дворе, как на быстрой реке, надо постоянно лавировать меж порогов, чтобы не разбиться о них. А порогами здесь являются женщины. Ну, вот теперь на сцену явилась другая, чтобы привлечь меня на свою сторону, и, пожалуй, здесь будет вернее.

Они проехали через дворцовые ворота, и перед ними открылась аллея, вся загроможденная экипажами и всадниками. По песчаным дорожкам разгуливала масса нарядных дам. Они расхаживали меж цветочных клумб или любовались фонтанами с высоко взлетающими вверх струями. Одна из дам, смотревшая все время в сторону ворот, быстро пошла навстречу де Катина. Это была м-ль Нанон, субретка г-жи де Ментенон.

— Как я рада видеть вас, капитан! — крикнула она. — Я так ждала вас. Мадам хотела бы вас повидать. Король придет к ней в три часа, и потому в нашем распоряжении лишь двадцать минут. Я слышала, что вы уехали в Париж, и решила поджидать вас здесь. Мадам хочет о чем-то спросить вас.

— Я сейчас приду. А, де Бриссак, вот удачная встреча!

Мимо проходил высокий, дородный офицер в такой же форме, какую носил де Катина. Он обернулся и, улыбаясь, подошел к товарищу.

— О, Амори, вы, должно быть, проделали немалый путь, судя по вашему запыленному мундиру.

— Мы только что из Парижа. Но меня зовут по срочному делу. Позвольте оставить на ваше попечение моего друга. Г-н Амос Грин. Он приехал из Америки и остановился у меня. Покажите ему, пожалуйста, все, что можете. И еще. Присмотрите за лошадью, де Бриссак. Отдайте ее конюху.

Де Катина бросил поводья товарищу, соскочил с лошади и, пожав руку Амосу Грину, поспешно последовал за молодой девушкой.

ГЛАВА VIII. ВОСХОДЯЩАЯ ЗВЕЗДА

Комнаты, где жила женщина, занявшая столь важное положение при французском дворе, были столь же скромны, как и ее судьба в тот момент, когда она впервые вошла сюда. С редким тактом и сдержанностью, составлявшими выдающиеся черты ее замечательного характера, она не изменила своего образа жизни, несмотря на все возраставшее благосостояние, избегая вызывать зависть или ревность какими бы то ни было проявлениями великолепия или власти. В боковом флигеле дворца, далеко от центральных зал, куда надо было проходить длинными коридорами и лестницами, находились те две или три комнатки, на которые были устремлены взоры сначала двора, потом Франции и, наконец, всего света. Именно там поселилась небогатая вдова поэта Скаррона, когда г-жа де Монтеспан пригласила ее в качестве гувернантки королевских детей, здесь же продолжала жить и теперь, когда по королевской милости к ее девичьему имени д'Обиньи, вместе с пенсией и имением прибавился титул маркизы де Ментенон. Тут король проводил ежедневно по нескольку часов, находя в разговоре с умной и добродетельной женщиной такое очарование и удовольствие, каких никогда не могли доставить ему самые блестящие умники его двора. Более пронырливые из придворных уже стали подмечать, что сюда перенесен центр, находившийся ранее в великолепных салонах де Монтеспан, и что отсюда идут веяния, ревностно подхватываемые желавшими сохранить за собой расположение короля. Делалось это при дворе довольно просто. Как только король бывал благочестив, все бросались к молитвенникам и четкам. Когда он предавался легкомысленным развлечениям, кто мог сравняться с беспечностью его ретивых последователей? Но горе тем, кто бывал легкомыслен в дни молитв, или ходил с вытянутым лицом, когда король изволил смеяться. А потому испытующие взгляды приближенных были вечно устремлены на него и на каждого, имевшего на короля влияние. Опытный придворный, при первом намеке на возможность перемен, мог сразу изменить свое поведение так, что казалось, будто именно он идет впереди, а не плетется в хвосте других.

Молодому гвардейскому офицеру до сих пор почти не приходилось разговаривать с госпожой де Ментенон, ввиду ее уединенного образа жизни и открытого присутствия только во время церковных служб. Поэтому он был настроен сейчас нервно и в то же время испытывал любопытство, идя вслед за молодой девушкой по пышным коридорам, убранным со всею роскошью, на которую способны искусство и богатство. М-ль Нанон остановилась перед одной из дверей и обернулась к своему спутнику.

— Мадам желает побеседовать с вами о том, что произошло сегодня утром, — произнесла она. — Советую вам ни слова не говорить ей о вашем вероисповедании — это единственная тема, способная ожесточить ее сердце. — Она приподняла палец в знак предостережения, постучалась в дверь и открыла ее. — Я привела капитана де Катина, мадам, — промолвила она.

— Пусть войдет.

Голос был тверд, но нежен и музыкален.

Де Катина, повинуясь приказанию, вошел в небольшие по размеру комнаты, убранные немногим лучше той, что полагалась ему. Но, несмотря на простоту, все здесь отличалось безукоризненной чистотой, обнаруживая изысканный вкус обитавшей в них женщины. Мебель, обтянутая тисненой кожей, ковер, картины на сюжеты из Священного писания, замечательно художественно исполненные, простые, но изящные занавеси — все это производило впечатление какой-то церковности, полуженственности, в общем, чего-то мистически-умиротворяющего. Мягкий свет, высокая белая статуя пресвятой девы в нише под балдахином, с горящей перед ней и распространяющей благовоние красноватой лампадой, деревянный аналойчик и с золотым обрезом молитвенник придавали комнате скорее вид молельни, чем будуара очаровательной женщины.

По обеим сторонам камина стояло по небольшому креслу, обтянутому зеленой материей, одно для мадам, другое — для короля. На маленьком треногом стуле между креслами помещалась рабочая корзина с вышиванием по канве. Когда молодой офицер вошел в комнату, хозяйка сидела в кресле, подальше от двери, спиной к свету. Она любила сидеть так, хотя немногие из женщин ее возраста способны были не испугаться лучей солнца; но де Ментенон, благодаря здоровой и деятельной жизни, сохранила и чистоту кожи и нежность лица, которым могла бы позавидовать любая юная придворная красавица. Она обладала грациозной царственной фигурой; жесты и позы мадам были полны природного достоинства, а голос, как уже заметил де Катина ранее, звучал удивительно нежно и мелодично. Ее лицо было скорее красиво, чем привлекательно, напоминая лик статуи, широким белым лбом, твердым, изящно очерченным ртом и большими, ясными серыми глазами, обычно серьезными и спокойными, но способными отражать малейшее движение души, от веселого блеска насмешки до вспышки гнева. Но возвышенное настроение было преобладающим выражением на этом лице, благодаря чему де Ментенон являлась полным контрастом своей сопернице, на прекрасном челе которой отражалась всякая мимолетная чувственность. Правда, остроумием и колкостью языка де Монтеспан превосходила ее, но здравый смысл и более глубокая натура последней должны были одержать в конце концов верх. Де Катина не имел времени замечать все подробности. Он только ощущал присутствие очень красивой женщины, ее большие задумчивые глаза, устремленные на него, словно читали его мысли.

— Мне кажется, я уже видала вас, сударь.

— Да, мадам, я имел счастье раза два сопровождать вас, хотя и не удостоился чести разговаривать с вами.

— Я веду столь тихую и уединенную жизнь, что, по-видимому, мне неизвестны многие из лучших и достойнейших людей двора. Проклятием такого рода обстановки является то, что все дурное резко бросается в глаза и невозможно не обратить на него внимания, в то время как все хорошее и доброе прячется благодаря присущей им скромности так, что иногда перестаешь даже верить в их существование. Вы военный?

— Да, мадам. Я служил в Нидерландах, на Рейне и в Канаде.

— В Канаде? Что может быть лучше для женщины, как состоять членом чудесного братства, основанного в Монреале св. Марией Причастницей и праведной Жанной ле Бер. Еще на днях мне рассказывал о них отец Годе. Как радостно принадлежать к корпорации и от святого дела обращения язычников переходить к еще более драгоценной обязанности ухаживать за больными воинами господа, пострадавшими в битве с сатаной.

Де Катина хорошо была известна ужасная жизнь этих сестер, с угрозой постоянной нищеты, голода и скальпирования, а потому было странно слышать, что дама, у ног которой лежали все блага мира, с завистью говорит об их участи.

— Они очень хорошие женщины, — коротко проговорил он, вспоминая предупреждения м-ль Нанон и боясь затронуть опасную тему разговора.

— Без сомнения, вам посчастливилось видеть и блаженного епископа Лаваля?

— Да, мадам.

— Надеюсь, что сульпицианцы не уступают иезуитам?

— Я слышал, что иезуиты сильнее в Квебеке, а те в Монреале.

— А кто ваш духовник, сударь?

Де Катина почувствовал, что наступила тяжелая минута.

— У меня его нет, мадам.

— Ах, я знаю, что часто обходятся без постоянного духовника, а между тем я лично не знаю, как бы я шла по моему трудному пути без моего вожака. Но у кого же вы исповедуетесь?

— Ни у кого. Я принадлежу к реформатской церкви, мадам.

Де Ментенон сделала жест ужаса, и внезапно жесткое выражение появилось в ее глазах и около рта.

— Как, даже при дворе и вблизи самого короля! — вскрикнула она.

Де Катина был довольно-таки равнодушен ко всему, что касалось религии, и придерживался своего вероисповедания скорее по семейным традициям, чем из убеждения, но самолюбие его было оскорблено тем, что на него смотрели так, словно он признался в чем-то отвратительном и нечистом.

— Мадам, — сурово проговорил он, — как вам известно, люди, исповедовавшие мою веру, не только окружали французский трон, но даже сидели на нем.

— Бог в своей премудрости допустил это, и кому же лучше знать это, как не мне, дедушка которой, Теодор д'Обинье, так много способствовал возложению короны на главу великого Генриха. Но глаза Генриха открылись раньше конца его жизни, и я молю — о молю от всего сердца, — чтобы открылись и ваши!

Она встала и, бросившись на колени перед аналоем, несколько минут простояла так, закрыв лицо руками. Объект ее молитвы между тем в смущении стоял посреди комнаты, не зная, за что считать подобного рода внимание: за оскорбление или за милость. Стук в дверь возвратил хозяйку к действительности, в комнату вошла преданная ей субретка.

— Король будет здесь через пять минут, мадам, — проговорила она.

— Очень хорошо. Станьте за дверью и сообщите мне, когда он будет подходить. Вы передали сегодня утром королю мою записку, месье? — спросила она после того, как они снова остались наедине.

— Да, мадам.

— И как я слышала, г-жа де Монтеспан не была допущена на grand lever?

— Да, мадам.

— Но она поджидала короля в коридоре?

— Да, мадам.

— И вырвала у него обещание повидаться с ней сегодня?

— Да, мадам.

— Мне бы не хотелось, чтобы вы сказали мне то, что может показаться вам нарушением долга. Но я борюсь против страшного врага и из-за большой ставки. Вы понимаете меня?

Де Катина поклонился.

— Так что же я хочу сказать?

— Я думаю, что вы желаете указать, что боретесь за королевскую милость с вышеупомянутой дамой.

— Беру небо в свидетели, я не думаю о себе лично. Я борюсь с дьяволом за душу короля.