Чтение 10–й страницы книги ~Изгнанники~

— Еще того хуже. Видно, придется обойтись без шпаги и, пожалуй, без ружья. Позвольте мне перевязать вам галстук, вот так. Ну, а теперь, если у вас есть намерение проскакать десять миль, то я к вашим услугам.

Надо сказать, что молодые люди, отправившиеся вместе верхом по узким и многолюдным улицам Парижа, представляли собою странный контраст. Де Катина, старше лет на пять, с тонкими и мелкими чертами лица, остро закрученными усами, небольшого роста, но стройный и изящный, в безупречном костюме, казался олицетворением нации, к которой принадлежал.

Его спутник, напротив, был высокого роста, мощного телосложения, он то и дело поворачивал свое смелое и в то же время задумчивое лицо, с живостью наблюдая окружавшую его странную и новую жизнь. Всем своим видом он, казалось, представлял собой тип той новой, нарождающейся нации, которая имела все задатки впоследствии стать более сильной из этих двух. Коротко остриженные соломенные волосы, голубые глаза и грузное тело указывали на то, что в жилах его текло больше отцовской крови, чем материнской. Даже темная одежда с поясом без шпаги, если и не ласкала глаз, то говорила о принадлежности ее владельца к той удивительной породе людей, упорнейшие битвы и блестящие победы которых подчиняли себе природу как на морях, так и на обширнейших пространствах суши.

— Что это за большое здание? — спросил он, когда всадники выехали на площадь.

— Это — Лувр, один из дворцов короля.

— И он там?

— Нет, король живет в Версале.

— Как? Подумать только, у одного человека два таких дома.

— Два? О, гораздо больше — и в Сен-Жермене, и Марли, и Фонтенебло, и Колоньи.

— Зачем же ему столько? Ведь человек может жить сразу только в одном доме.

— Да, но он зато может поехать в тот или другой, как ему вздумается.

— Это восхитительное здание. В Монреале я видел семинарию св. Сульпиция и считал, что красивее этого дома ничего и быть не может на свете. Но что тот в сравнении с этим!

— Как, вы бывали в Монреале? Значит, вы видели крепость?

— Да, и госпиталь, и ряд деревянных домов, и большую мельницу, окруженную стеной с востока. Но вы-то разве знаете Монреаль?

— Я служил в тамошнем полку; побывал и в Квебеке. Да, друг мой, и в Париже найдутся люди, которые жили в лесах. Даю вам слово, что почти полгода я носил мокасины, кожаную куртку и меховую шапку с орлиным пером и ничего не имею против надеть их снова.

Глаза Амоса Грина засветились восторгом, когда он узнал, как много общего между ним и его спутником. Он стал осыпать капитана вопросами, пока новые друзья не переехали наконец через реку и не достигли юго-западных ворот города. Вдоль рва и стены тянулись длинные ряды солдат, занятых ученьем.

— Кто эти люди? — спросил Грин, с любопытством смотря на них.

— Это солдаты короля.

— А зачем их так много? Разве ожидают неприятеля?

— Нет, мы со всеми в мире.

— В мире? Так к чему же они собраны?

— Чтобы быть готовыми к войне.

Молодой человек с изумлением покачал головой.

— Да ведь они могли бы приготовиться и дома. В нашей стране у каждого в углу, у камина, стоит наготове мушкет, мы не тратим бесполезно время в мирную пору.

— Наш король очень могуществен и имеет немало врагов.

— А кто же нажил их?

— Ну, разумеется, он же — монарх.

— Так не лучше ли вам было обойтись без него?

Гвардеец в отчаянии пожал плечами.

— Так мы с вами попадем в Бастилию или в Венсенскую тюрьму, — предостерег он. — Знайте, что король приобрел этих врагов, тщась о благополучии своего государства. Всего пять лет тому назад он подписал мир в Нимведене, по которому отнял шестнадцать крепостей у испанских Нидерландов. Потом он наложил руку на Страсбург и Люксембург и наказал генуэзцев, так что нашлось бы много охотников напасть на Францию, окажись она чуточку послабее.

— А почему он сделал все это?

— Из-за своего величия и ради славы Франции.

Чужестранец некоторое время обдумывал эти слова, пока путешественники ехали меж высоких, тонких тополей, бросавших тень на залитую солнцем дорогу.

— Жил некогда в Шенектеди один великий человек, — наконец проговорил он. — Люди там простые и доверчиво относятся друг к другу. Но после того, как между ними появился этот субъект, у них вдруг стали пропадать вещи: у одного — бобровая шкура, у другого — мешок жинсенга, у третьего — кожаный пояс. Наконец, у старого Пета Хендрикса исчез трехгодовалый бурый жеребец. Тогда начали повсюду разыскивать пропажу и нашли все в хлеву нового переселенца. Вот мы — я и еще несколько других — взяли да и повесили его на дереве, не раздумывая о том, что он человек великий.

Де Катина бросил на своего спутника гневный взгляд.

— Ваша притча не очень-то вежлива, мой друг! — проговорил он. — Если желаете мирно путешествовать со мной, то попридержите несколько ваш язык.

— Я не хотел оскорбить вас, — ответил американец, — может быть, я и ошибаюсь, но я говорю то, что мне кажется правильным, а это право свободного человека.

Лицо де Катина прояснилось при виде серьезного взгляда устремленных на него голубых глаз.

— Боже мой, — произнес он. — Во что превратился бы двор, если бы каждый говорил все, что он думает… Но господи помилуй, что такое случилось?

Его спутник вдруг спрыгнул с лошади и, наклонясь над землей, стал пристально разглядывать дорожную пыль. Потом быстрыми неслышными шагами 0н зигзагами прошел по дороге, перебежал заросшую травой насыпь и остановился у отверстия в изгороди. Ноздри у него раздувались, глаза горели, лицо пылало от волнения.

— Парень сошел с ума, — пробормотал де Катина, подхватывая поводья брошенной лошади. — Вид Парижа подействовал на его умственные способности. Что с вами, черт возьми, на что вы так таращите глаза?

— Тут прошел олень, — прошептал Грин, указывая на траву. — Его след идет отсюда в лес. Это, должно быть, случилось недавно, следы ясные, очевидно, он шел не торопясь. Будь с нами ружье, мы могли бы проследить оленя и привезти старику хорошей дичи.

— Ради бога, садитесь на лошадь! — в отчаянии крикнул де Катина. — Боюсь, не миновать нам беды, прежде чем я привезу вас обратно на улицу Св. Мартина.

— Чем же я опять провинился? — спросил Амос Грин.

— Как же, ведь это заповедные королевские леса, а вы так хладнокровно собираетесь убивать оленей его величества, как будто находитесь на берегах Мичигана.

— Заповедные леса! Так эти олени ручные.

Выражение отвращения появилось на лице американца и, пришпорив лошадь, он помчался так быстро, что де Катина после бесполезных попыток догнать его крикнул, наконец, чтобы тот остановился.

— У нас не в обычае такая бешеная езда, — задыхаясь проговорил он.

— Странная ваша страна, — в недоумении ответил чужестранец. — Может быть, мне будет легче запомнить, что позволено. Сегодня утром я взял ружье, чтобы выстрелить в пролетавшего над крышами голубя, а старый Пьер схватил меня за руку с таким лицом, словно я целился в священника, Старику же, например, не позволяют даже читать молитв.

Де Катина расхохотался.

— Вы скоро ознакомитесь с нашими обычаями, — сказал он. — Здесь страна населенная, и если бы всякий стал скакать и стрелять, как ему вздумается, то много натворил бы бед. Но поговорим лучше о вашей земле. Вы рассказывали, что подолгу жили в лесах.

— Да, мне исполнилось только десять лет, когда я впервые отправился с дядей в Со-ла-Мари, где сливаются три больших озера. Мы торговали там с западными племенами.

— Не знаю, что сказали бы на это Лассаль и де Фронтенак. Ведь право торговли в этих местах принадлежит Франции.

— Нас забрали в плен, и вот тогда мне пришлось повидать Монреаль, а потом Квебек. В конце концов, нас отослали назад, так как не знали, что с нами делать.

— Право, отличная поездка для начала.

— И с тех пор я все время вел торговлю — сперва у Кеннебека с абенаками, потом в больших Мэнских лесах, и с микмаками-рыбоедами за Пенобекотоли. Позже с ирокезами и до страны сенеков на Западе. В Альбани и Шенектэди у нас были склады мехов, партии которых отец отправлял из Нью-Йорка.

— Однако трудно ему будет без вас!

— Очень. Но так как он богат, то и надумал, что мне пора подучиться тому, чего не узнаешь в лесах. И вот он послал меня на «Золотом Жезле» под присмотром Эфраима Савэджа.

— Он также из Нью-Йорка?

— Нет, он первый человек, родившийся в Бостоне.

— Я никак не могу запомнить названий всех этих деревень.

— Может быть, скоро придет время, когда их имена будут известны не менее Парижа, — задумчиво произнес Амос Грин.

Де Катина расхохотался от всего сердца.

— Леса наделили вас многим, но только не даром пророчества, мой друг! — сказал он. — Хотя мое сердце, как и ваше, часто стремится за океан и я ничего не желал бы более, как снова увидеть палисады Пуан-Леви, даже если за ними свирепствовали бы целых пять индейских племен. А теперь всмотритесь-ка между деревьями — видите новый дворец короля?

Молодые люди сдержали лошадей и взглянули на громадное, ослепительной белизны здание, на красивые сады с фонтанами и статуями, изгородями и дорожками. Де Катина было забавно наблюдать, как удивление и восторг попеременно сменялись на лице его спутника.

— Ну что вы скажете? — наконец спросил он.

— Я думаю, что лучшее творение бога — в Америке, а человека — в Европе.

— Да, во всей Европе нет второго подобного дворца, как нет также и такого короля, как тот, что живет в нем.

— Как вы думаете, могу я повидать его?

— Кого, короля? Нет, нет; боюсь, что вы не годитесь для двора.

— Почему? Я оказал бы королю всяческий почет.

— Например? Ну как бы вы с ним поздоровались?

— Я почтительно пожал бы ему руку и осведомился бы о здоровье его самого и его семьи.

— Допускаю, что такое приветствие понравилось бы ему более всяких коленопреклонений и церемонных поклонов, но в то же время полагаю, мой милый сын лесов, что лучше вас не заводить по таким тропинкам, где вы могли бы заблудиться так же, как заблудились бы здешние придворные, если бы их завели в ущелье Сэгвэней. Но что это такое? Как будто придворная карета.

Сквозь белое облако пыли, несшейся по дороге, можно было разглядеть золоченую карету и красный кафтан кучера. Всадники свернули в сторону, и экипаж, запряженный серыми в яблоках лошадьми, прогромыхал мимо. Молодые люди мельком увидали прекрасное, но гордое лицо женщины, однако через мгновение раздался громкий окрик, кучер остановил лошадей, и из окна мелькнула белая ручка.