Доставалов Александр

По ту сторону

МАЛЕНЬКОМУ БОГУ СОЛНЦА ПОСВЯЩАЕТСЯ

ГЛАВА 1

— Переворачивай! Давай, давай, двигай. Шевели эту падаль.

Четверо в черных комбинезонах разгружали машину. Тела людей, сваленные в кучу, бесцеремонно, подчеркнуто небрежно сбрасывались вниз. Более всего это походило на мясокомбинат — так работают с тушами мясного скота.

Тела были в основном молодых парней, в спортивной и полуспортивной одежде, но попадались и девушки. Этих брали иначе — так же грубо, но только под грудь. Так, чтобы, сбрасывая тело, ощупать. Когда-то это было, видимо, циничной шуткой, но давно превратилось в способ разгрузки.

— Этот скоро сдохнет. — Белобрысый, с тусклыми глазами грузчик вытер испачканную в крови руку о комбинезон. — Поменяй ему бирку.

Стоявший внизу амбал поменял номерки. Новый был ярко-желтого цвета. Затем он снял с тела часы и уложил их в картонную коробку.

Предпоследней сбрасывали полураздетую смуглую женщину. Зеленый халат с драконами почти не прикрывал тела. Бюстгальтера не было. Белобрысый осклабился и раскрыл на плечах халат. Провел рукой по груди, изучая. Кровь на его пальцах уже подсохла.

Перемигнувшись, ее отложили в сторону. В это время, застонав, зашевелился один из парней. Амбал подцепил его ногой, переворачивая. Белобрысый спрыгнул с машины вниз, присел на корточки, приподнял парню веко — мутная белизна закатившихся глаз и новое, почти судорожное движение.

— Стяни ему руки. Только не так, как в прошлый раз. Чтобы потом без ампутаций.

Амбал кивнул и вытащил из кармана белый капроновый шнур.

Серый потолок. Что-то тихо, очень тихо скребется. Шуршит. Руки как будто обрубили начисто — нет рук. Голова болит. Ох, как голова болит — глазами ворочать больно. Во рту спекшаяся погань. Что-то случилось. Это больница. Это больница, точно. У него амнезия. Провалы в памяти. Потому и голова болит. Хотя… Стоп. Руки-то связаны. Точно. Руки связаны за спиной. Господи, хоть бы не психушка. На смирительную рубашку не похоже. Та же куртка, что и в горах. Даже не переодели. Сорвался он, что ли? Чушь, сегоднявообще подъема не было. Не ходили сегодня в гору. Ночью снег пошел. Да и зачем руки связывать… Больно как, сволочь…

Женька с трудом перевернулся, встал на колени и начал осматриваться, разминая затекшие кисти рук. Перед глазами расплывались цветные пятна, к горлу Подкатила тошнота, он едва успел наклониться, как его дважды вырвало, вывернуло наизнанку. Стало чуть-чуть легче. Вот только ногу испачкал. Прислонившись к стене, помогая себе ногами и плечами, он отполз подальше, лег поудобнее и осмотрелся.

Господи, куда это он попал? В углу топчан, больше похожий на нары. Раковина и унитаз. Все чисто, если не считать блевотины на полу. Запах казенного помещения, какой-тодезинфекции. Окон нет. Металлическая дверь с глазком. Высокий серый потолок. Стены окрашены масляной краской. Тюрьма, что ли? Больше всего это походило на камеру. Вовсяком случае, по представлениям Женьки, камера в тюрьме должна быть примерно такой же.

Развязаться. Подобравшись вплотную к топчану, Женька зацепил за его угол веревку и дернулся, пытаясь ее ослабить. Затем еще раз и еще. Что-то вроде бы получалось; он почувствовал боль в кистях, там, где веревка надорвала кожу. Теперь надо восстановить кровообращение и попробовать дотянуться до узла. Женька как мог изогнул за спиной руки, но у него ничего не вышло.

Какое-то время он просто лежал отдыхая. Оставаться связанным очень не хотелось. Со всем остальным можно было разобраться позже.

Он еще раз, более удачно, зацепил за угол веревку и, наконец, дотянулся большим пальцем до узла. Что-то там удалось подцепить. Еще раз…Еще… Растягивается. Еще немножко…

Слишком больно. Ладно. Времени у него, похоже, предостаточно. Соображалось медленно. В голове стоял мягкий, обволакивающий туман. Хотелось спать. Женька проделал несколько упражнений с дыханием. Несколько раз, рывками, встряхнулся — напряг и расслабил тело. Голова стала болеть сильнее, но сонливость исчезла. Узел никак не поддавался. А, черт, ноготь…

Куда же он попал? И как он сюда попал? Такое было один раз, на Памире, когда он с восьми метров шарахнулся об камень головой. Хорошо, что вскользь, и поднимались они в специальных касках, но очухался он тогда только в больнице. На больницу все это никак не похоже. И веревочка на руках… тугая… Еще ра-аз… Нет. Отдыхай пока. Женя. Отдыхай. На гору сегодня не ходили. Или вчера? Не важно. Снег шел, в такую погоду нельзя работать даже обычный склон. Из лагеря никто не выходил. Так. Спокойно. Сосредоточиться. На гору они не собирались. Действительно, не собирались. Последнее, что он помнил, это лагерь. Вечер. Палатка, свежая салфетка на столе, открытая банка сардин, вино, огурцы и сухой хлеб из поселка. Юлька с чайником. Марта в зеленом халате… Праздновали день рождения. Кто-то тогда вошел, свечи заморгали… Да, точно. Незнакомые ребята в кожаных куртках… Юлька еще сказала что-то смешное… Что-то про Терминатора… Теплее. А потом Юлька упала. Он кинулся ее подхватить, но не успел— все зашаталось, рука зацепилась за стол и… И все. Вот на этом все. Понятно. Терминаторы.

В углу, под потолком, какие-то приборы. Вентиляция? Не похоже. Во всяком случае, не только вентиляция. Черный стеклянный глазок. Еще что-то. Микрофон? Или видеокамера?Если это видеокамера, то здесь и в сортире в объектив попадешь. Прелестно. Жизнь под микроскопом. Очень интересные кадры могут получиться. Женька на толчке. А я им на пол навалю. Если это дурдом, то мне теперь все можно. Голова кружится. Во рту погань. Сейчас бы зубы почистить, да кофейку…

Узел, наконец, поддался. Ноготь, правда, раскровил. Еще разок… Отлично. Женька скинул осточертевшую веревку и начал разминать руки. Интересно. Очень интересно. Он пошарил в кармане куртки и вытянул таблетку американского аспирина. Разжевал. Вода текла плохо и была очень холодной. Зато без ржавчины. Он запил таблетку и кое-как умылся. Почистил джинсы. Надо бы постучать в дверь да все выяснить, но этого почему-то делать не хотелось. Успеется. Это еще успеется. Так, ножа в карманах нет. И часов нет. Странно. Хотя… Не более странно, чем связанные руки. Вообще ничего в карманах нет. Только несколько семечек и две монетки. Женька снова полез в потайной карман нарукаве куртки. Аспирин… Ключи от мотоцикла, ключи от квартиры и маленькая, плоская коробка спичек. Еще иголка за воротником. Все это барахло он спрятал за трубу подраковиной. Затем еще раз размял руки и, мягко ступая, подошел к двери.

Трубку снял совершенно седой офицер с помятым, но свежевыбритым лицом. Холеные пальцы играли авторучкой, из четырех экранов на пульте светились два, панель управления была аккуратно закрыта пластиковой крышкой.

— Слушаю.

— Товарищ полковник, это Мержев говорит. У нас ЧП. Бирка номер шесть-восемь очнулся.

— Что значит очнулся? Им еще полтора часа лежать.

— Нох меэр, бирка шесть-восемь поднялся, развязался и стучит в дверь.

— Что значит развязался? Варум материал вообще связан?

— Он еще в машине ворочался. И ему стянули сзади руки.

— Очень интересно. И как ты это объясняешь?

— Не могу знать. Здоровые все, скалолазы. Очухался раньше.

— Скалолазы… Препарат недоработан, а не скалолазы. Хреново смесь составляешь, лейтенант.

— Виноват. Я предупреждал насчет осадков, это Скворцова настояла. Когда мы их брали, снег пошел, а расчет вели на температуру плюс четыре— плюс пятнадцать. При замерзании смесь сильно ухудшается.

— А что рук вы до сих пор вязать не научились, здесь кто виноват? Тоже Скворцова? Или Галкина? Детский лепет, лейтенант. Черт! Очнулся, развязался. Хорошо, что не ушел.

— Виноват, товарищ полковник.

— Ох, Мержев… Взяли всех?

— Так точно, всех. Восемнадцать человек, строго по списку.

— Покойников, надеюсь, нет?

— Один в реанимации. Пытался топором махать, ну и… Помрет, наверно. А так все в лучшем виде. Тепленькие — и бычки, и телки.

— Ты с телками пока повремени, лейтенант. Ты уже один раз провел исследование.

— Так точно, повременю. С кого серию начнем?

— Все равно. Начни с того, что очнулся.

— Слушаюсь.

— Отставить. Он, видимо, из всех самый крепкий. Пустишь его на эксперименты бис. Начни с первой бирки.

Женька цокал о металлическую дверь пуговицей: костяшками пальцев по заклепкам много не настучишь. Продолжалось это недолго; шагов за дверью он не слышал. Она просто отворилась, и за ней появились два мордастых санитара. Почему-то сразу было ясно, что это санитары и что дружеская улыбка, которую старательно готовил Женька, здесь абсолютно не поможет. Голова одного из них была начисто выбрита.

— Ребята, что у вас тут за дела… — у самого лица Женьки мелькнула рука с баллончиком, он автоматически перехватил запястье и крутнул болевой. Дальше думать было некогда. Уклонившись от удара в подбородок, Женька провел короткий прямой в переносицу, пропустил косой в печень, но боли не почувствовал, не успел, левая его рука, всю жизнь бывшая сильнее правой, уже въехала второму в солнечное сплетение и дальше— сцепленными в замок руками по хребту… Ноги мордастого подкосились, и он грянулся оземь. Что-то выпало у него из носа и покатилось в угол.

Прямо на него по коридору бежали еще трое, а первый санитар уже начинал подниматься. Женька вытащил баллончик из его бессильной еще руки. Нервно-паралитический? Сука. Ладно, проверим. Он пшикнул в бритый загривок и быстро развернулся к набегающей тройке.

Газ не действовал. Санитары не отключались. Понадеявшись на баллончик, Женька пропустил два лишних удара и потерял нить боя. Он неплохо уклонялся, кого-то сшиб, провел подсечку, кому-то въехал за ухо, но всех уже не контролировал. Через несколько секунд его сбили с ног и, когда он попытался встать, прыснули газом в лицо.

Все исчезло.

ГЛАВА 2

Фред перевернул бумажный листок и воткнул его за обои, на прежнее место. Настоящий тайник — не заметишь, пока плечом не обопрешься. И вся эта дурацкая запись определенно сделана его рукой. Пузатенькие буквы аккуратно перетекали одна в другую. Вот только когда он эту чушь написал? Пьяный был, что ли?

Фред усмехнулся. Он втайне гордился своей усмешкой, иногда репетируя ее перед зеркалом. Это не то, что лягушачье кваканье Сэма — в усмешке Фреда сразу заметен интеллект. Он усмехнулся еще несколько раз и едва не сорвался на довольный гогот. Хватит.

По правилам внутреннего распорядка листок давно уже нужно отнести угловому. Все вопросы сота решаются через него. Но Фред не такой дурак, чтобы IH самому себе занижать пункты. Он вспомнил белое Л лицо Чарли, когда тестер на контроле показал ноль.

Эту задачку он будет решать сам.

Ему нравилось решать задачки. Он непрерывно решал их на работе и получал от этого такое удовольствие, что и в свободное время часто думал над какими-нибудь пустяками, стараясь догадаться что, почему и как. Так много думать, конечно, было ненормально. Скрывая эту свою слабость к развлечениям, для сота Фред оставался просто Шестым программистом.

Он несколько раз перечитал текст письма, стараясь вникнуть в него, как в головоломку. Не получилось. Некорректность условия раздражала его, и неясное чувство тревоги не давало выстроить всю цепочку. Данные, на которых основывалась эта задача, противоречили друг другу, исключая любое решение.

Если, конечно, не принимать всерьез этот бред с подписью: «Твой матричный. Третий оператор Фред».

Фред вышел в коридор, достал пачку и ловко выщелкнул из нее сигарету. Раскосые глаза Сэма пристально смотрели на него сквозь зеркальные блики бронированного стекла. Фред равнодушно отвернулся. Щелкнул запонкой. Прикатился робот-служка; Фред приложил к счетчику свой браслет и вынул из тележки холодный бренди. Опрокинул стопку, глубоко затянулся и вернулся в комнату, плотно затворив дверь.

Он не стал больше пить: не хотел туманить голову, хотя обычно выпивал еще две или три стопки. Надо было что-то решать, и решать до прихода Хью. Говорить с ним о письме не стоило. Что-то во всем этом было неприятное. Как будто из гладкой, красивой стены— из самой ее середины— вдруг вылез большой червяк.

Пластик жесткий, он не гниет и гнить не должен. Червяк питается мякотью и гнилью. Живет в яблоке или других плодах. Червяк в пластике не живет и вылезти из него не может. Странная, ненормальная ассоциация.

Что-то тут было неправильно.

Фред уже умащивался перед экраном, когда дверь его комнаты отворилась и на пороге возник Хью. Темные от масла руки слегка дрожали. Как обычно, Фред протянул ему открытую утром пачку, и Хью, как обычно, кивнул, опуская ее в нагрудный карман. Ему вечно не хватало сигарет, а у Фреда, наоборот, каждый день оставалось несколько штук.

Хью плюхнулся в кресло и выложил ноги на полированный столик с черно-белыми клеточками. Ни один из них уже не помнил, что он предназначен для игры в шахматы.

— Мэй сегодня совсем плохая.

У Фреда окончательно испортилось настроение. Что за день, одно к одному, невозможно нормально отдохнуть.

— Что значит совсем?

— Протянет два-три дня, не больше. А скорее всего, уже завтра. Или через день.

«Ладно, завтра я еще успею», — подумал Фред и немного успокоился. Дальше чем на два дня он свою жизнь обычно не планировал. Не имело смысла. Если что-то в ней и менялось, то менялось как-то само собой, независимо от его расчетов.

Он хмыкнул что-то нейтральное и снова задумался о письме. Корявый палец Хью с обломанным ногтем вдавил в панель кнопку вентилятора, и под потолком еле слышно загудело. Табачный дым рассеялся, потянуло свежестью и запахом мокрых цветов. Фред знал, что это ландыши, поскольку сам программировал кассету. Хотя сам он, конечно, никаких цветов не видел. Никогда.

— Мне она нравилась намного больше, чем остальные. — Хью устало закрыл глаза. — Может, попробовать ее научить?

— Да ты что? — Фред даже привстал от возмущения. — Хочешь в первый сот, на сортировку биомассы?

— Нет, конечно… Что-то я, действительно…

— Это же психология, это стиль! Мозг! Этому нельзя быстро научиться. Она себя и нас погубит.

— Себя-то она уже не погубит. Ей теперь все равно. — Хью переложил ноги поудобнее и почесался. — А впрочем, ты прав. Ты всегда почему-то прав.

— Вот и ладно.

Долгожданный щелчок в углу комнаты оборвал их разговор. Экран под потолком осветился. Сиреневые блики мягких, вкрадчивых цветных полос поползли на стену, закачались на матовых плафонах, зеленые стрелы невыразимой сладости пронизали мозг. Все стало неважным и расплывчатым, одновременно обретая ясные, четкие и понятные, кристальной чистоты формы. Жизнь обрела цель и смысл, постепенно исчезая в небытии… Сегодня это были черепахи. Вспыхнула и завертелась, раскручиваясь все быстрее, огненная спираль, калейдоскопом пожирая мысли. Танк, черепаха, панцирь, скорлупа. Как это было прекрасно! Это объясняло и оправдывало все. Наслаждение и мягкий, расслабляющий вакуум полностью растворили в себе плоть. Всякое движение сделалось невозможным; чистое, вторичное небытие, что составляло программную суть биоров, не могло даже колыхаться.

Несколько раз вздрогнув от рефлекторного расслабления мышц, тела их сделались неподвижными. Фред и Хью замерли, как набитые ватой куклы, остекленевшие зрачки уставились на экран.

Теплым, вкрадчивым воском застыло время.

ГЛАВА 3

Язык распух и почти не ворочался. С трудом повернув голову, Женька сплюнул на пол осколок зуба. Суки. Он перевернулся на живот и попытался встать. Не получилось. Руки и ноги были как ватные. Не болели, но и не слушались. Вообще не слушались. Ему удалось только скрючить пальцы. Черт. Парализовало его, что ли? Или это газ еще действует…

Он попытался опять перевернуться на спину, но и это движение перестало получаться. Побили его крепко, но, похоже, дело было в другом. Он испытывал какое-то совершенно новое, жуткое ощущение. Он чувствовал, как тело, которое он пытается расшевелить, которому по всем законам положено хоть как-то приходить в норму, все его тело постепенно немеет. Вместо мышц шевелилась и подрагивала дряблая вата, но даже ее становилось все меньше. В ногах уже и ваты не было. Их как будто не было совсем.

Женька испугался. Он еще никогда не чувствовал себя так скверно. Тело отказывалось служить, лицо распухло и болело, и с каждой секундой ему становилось хуже. Очень странный паралич. Больше всего это состояние походило на ночной кошмар. Очень захотелось проснуться.

Проснуться не получилось.

Почти рефлекторно он перешел на короткое дыхание и попытался расслабиться. Вата. Нечего было расслаблять. Спокойно. У тебя же в метро получалось, за несколько секунд, в любой давке, в толпе… Спокойно. Еще раз. Сосредоточиться и не спешить. Сначала правая рука, мизинец… Где у нас мизинец? Вот он… Есть… Еще раз, черт… Ускользает.Не впадай в панику. Представь, что ты на тренировке. Короткое дыхание. Продолжаем релаксацию. Глаза закрыть, зеленый свет… Не получается. Все зелено, но пятнами. Спокойно, получится. Вот мизинец. Есть. Отлично. Отлично. Только мизинец. Больше нет ничего. Подчиняется. Расслабляем… Теплота. Мизинец заливает —теплота. Полный контроль, расслабление и теплота. Все внимание на мизинец. Максимальная концентрация. Очень хорошо. Теплый. По-настоящему теплый, получилось. Отлично. Теперь ищем безымянный палец. Он рядышком, безымянный палец. Не спеши. Только не спеши и не сбивайся… Вот он. Первая фаланга. Ноготь. Теплота. Ноготь. Пульс. Еще раз. Безымянный палец правой руки… Первая фаланга… Ноготь… Еще раз. Мизинец горячий, безымянный палец наливается теплотой, свет перед глазами зеленый.

Медленно, очень медленно, но дело пошло. Минут через сорок Женька почувствовал, что правая рука ему полностью послушна, и сосредоточился на левой.

Через два часа, весь в поту, пошатываясь, он встал на ноги.

— Ты посмотри, этот клоун на ноги встал.

— Который из них?

— Тот же самый. Что нос тебе разбил.

— Так я сейчас его уроню.

— Спокойно, ефрейтор. Не нервничай. Сейчас его трехлетний пацан уронит. Ты лучше данные в протокол занеси. И подумай, варум он вообще смог подняться.

— Отъел морду на сникерсах, дерьмократ. И потому что газ. Вот если бы укольчик…

— Какой укольчик?

— Да тот же самый. Я ведь предлагал. Или связать, или уколоть.

— Ничего не надо. Он на серию бис готовится. Протоколируй.

— Все в норме. Практически ничего особенного, отклонения в пределах допуска. Лосяра. Кстати, смотри, он сейчас датчики снимет. Падла, его надо связать и уложить. Аккуратно, чтобы не дергался.

— Он тебе хрящ-то не повредил? Ай-я-яй… Какой шлаг, какой у нас будет красивый глазик…

— Убери руки.

— Смирно.

— Да ну…

— Сми-и-рно! Вот так. Дай-ка мне твой носик…

— Серега, прекрати. Ну чего ты…

— О-отставить. Что-то хочешь сказать?

— Хочу.

— Что?

— Дай, я ему врежу.

— Не понял.

— Ну, руки чешутся.

— Опять не понял.

— Товарищ старший сержант, разрешите обратиться.

— Обращайтесь.

— Разрешите применить обычные меры воздействия к объекту бирка желтый шесть-восемь и сделать ему укол.

— Вот теперь понял. Запрещаю. Условия всех экспериментов бис не предусматривают контакта с объектом.

— Ну, в виде исключения. Я ему только нос разобью.

— Запрещаю категорически. Делаем так: сейчас ты его отключишь сигма-волной. Пусть снова ляжет, но сам. Затем поставь ему новые датчики на липучке так, чтобы не смог удалить. И для страховки обычный болевой шок. Как только дотянется.

Мягкий, невесомый, пульсирующий «шарик» появился в Женысиных ладонях. Ощущение теплоты, чувство собственного биополя. Он умел это делать, и у него получилось. Слава богу, получилось даже сейчас. Его тело постепенно приходило в норму, он это чувствовал. Пот холодной росой копился над бровями. Две черные пластины, содранные с висков, валялись на полу.

Женька чувствовал себя подопытной крысой. Либо он действительно спятил, либо все это слишком сложно, чтобы понять, вот так сразу понять, что происходит. Сумасшедшим он себя не чувствовал. Интересно, чувствуют ли сумасшедшие, что они сумасшедшие? Что-то им читали по этому поводу. Есть какие-то сложные фобии. Слушать надо на уроках. И на лекции чаще ходить. Господи, почему и зачем он здесь? Где все ребята? Где Юлька, где Максим? Что за организация захватила их группу? Военные? ФСБ? ЦРУ? Чеченская мафия? Или это колумбийские торговцы наркотиками? Но кто бы это ни был, выступать в роли подопытного зверька Женька не собирается. Судя по деликатности обращения, его вот-вот препарируют. Даже кормить не собираются.

Он подошел к раковине и плеснул в лицо водой, стараясь корпусом загораживать от камеры левую рукой. Его «клад» лежал на своем месте. А вот в карманах уже ничего нет. Там оставались семечки и две монетки.

Ничего.

Они здесь, наверное, очень любят семечки.

Мягким движением среднего и указательного пальцев Женька извлек две таблетки аспирина, не потревожив остальных вещей. Снова склонился над раковиной и кинул таблетки в рот. Разжевал.

Неплохо. Будем считать это обедом и лекарством одновременно. Хитрый пленник тайно для своих тюремщиков слопал две таблетки аспирина. Отлично. Это спутает им все карты. Это наши заявка на победу. Господи, что же делать… Ведь войдут сейчас, скрутят и прирежут, натурально прирежут на столе. Или укол, или еще что-нибудь… Начнут почки изучать…

В голове немного прояснилось, захотелось есть. Он глотнул еще воды и закашлялся, вода попала не в то горло. Надо пить с ладошки. Надо отсюда удрать. Надо выяснить, что это за люди. Драться он пока не может. Да это и безнадежно. Они без оружия заходят, пистолета тут не захватить. Да и что бы он делал с пистолетом? Тут хоть весь пистолетами обвешайся… Хотя… Разве баллончик… Но газ на санитаров не подействовал. А на него подействовал. Почему? Непонятно. Если б только это было непонятно…

Женька шел вдоль стены своей камеры, перебирая по ней руками, имитируя слабость, а заодно прощупывая стены своей темницы, надеясь обнаружить… что? Что обнаружить? Подземный ход, заложенный картонками? Вентиляцию шириной в полметра? Да им плевать, как ты держишься на ногах, ты на этих ногах последние пятнадцать минут своей жизни ходишь, и заначка твоя дурацкая за трубой никому не нужна и тебе уже не понадобится. Лучше спроси, на каких условиях они тебя накормят и оставят тебе жизнь. На какихусловиях? На условиях добровольного показа своей печени. Кролик попытался договориться о сотрудничестве, но его не поняли. Из него сделали шапку. И жаркое. С картошечкой. Неплохо бы сейчас. Кстати, ругались эти ребята по-русски, так что это не колумбийцы. Отлично, колумбийцы отпали. Ситуация стремительно проясняется. Почему отпали? Может, они русские колумбийцы. Стоп. Что это за дрянь возле стены? Не нагибаться. Мимо, идем дальше, идем и ощупываем стены. Продолжаем ощупывать стены.

Женька почувствовал, как у него забилось сердце. Эта хреновина вылетела из носа санитара. Спокойно. Хитрый узник нашел соплю тюремщика. Женька оступился и упал, ненароком навалившись на белый шарик так, что тот исчез между пальцами. Разглядывать сейчас не будем. Что-то вроде пенопласта, только мягче. Ох, да оно живое!

Женька еле удержался, чтобы не швырнуть белую дрянь на пол. На ощупь это больше всего походило на небольшую гусеницу, даже ножки как будто шевелились. Нет, это от прикосновения. Нервишки сдавать стали, скоро вообще чокнешься. Это просто такой материал. Что-то очень странное. Попить водички и за трубу. Разберемся потом, когда перестанет жужжать камера под потолком. Если, конечно, ему оставят время разобраться.

Так, теперь продолжим обход. Продолжаем ощупывать стены. Здесь должен быть подземный ход. Эпохи Саманидов. Неплохо бы. Ладно. Они взяли всю группу. Это наверняка. Они как-то очень легко нас взяли. Легче, чем курей на птицефабрике. Восемнадцать человек, скалолазы. Здоровые ребята. Стоп, а почему ты так уверен, что взяли всех? Откудатебе это известно? А ведь уверен. Да, уверен. Что-то помнится. Что-то неясное, на уровне подсознания. Ну-ка, ну-ка… Вспоминай, Женька. Вспоминай. Ветер. Точно. — Шершавая стена под ладонью обернулась деревянным бортом. — Ветер и тряска. Есть. Машина, кузов грузовика. И тела вповалку. И холодно. Тяжелое беспамятство, забытье. Сон, от которого не просыпаются. Долгий сон, долгая дорога. На левом боку. Он все время лежал на левом боку. Точно. Хотя можно проверить. Женька задрал рубаху.

Весь левый бок оказался ободран и в синяках.

Значит, это было. Их куда-то везли. Везли вповалку, как туши скота. Всех.

Женька уселся на топчан и задумался. Собственно, больше и делать было нечего. Кран над металлической раковиной что-то доверительно проурчал.

Теперь их будут искать. Или не будут? Поселок далеко, несколько дней пути от лагеря. На связь мы должны выйти через четыре дня. Или через пять? Один хоен. Сразу никто не встревожится. И не сразу никто не встревожится. Вообще, надо полагать, очень долго никто не встревожится. Спасатели в лагере будут не раньше чем через месяц. Судя по всему, спасателей здесь не очень-то боятся. Да и вообще, кого им бояться? Они спасателей похватают так же, как и нас. Хотя нет. Все еще проще. Никто ничего не найдет.

«Трагедия на Алтае», «Террористы или несчастный случай?», «Снежный человек или маньяк убийца?», «Чиновники от спорта допустили беду». Вот такие эпитафии, Женька, тымог бы о себе прочитать. Но вряд ли удастся. Эти «медработники» как-то очень уверены в себе. Восемнадцать человек. Неужели никто не спасся? И на гору, как раз, даже на гору не пошли. Снег. Все были в лагере. Бред какой-то. Откуда взялись эти люди? И эта тюрьма, эта камера? Коридоры, санитары, видеоглазки, грузовик… Это же целая организация. Их все равно найдут, рано или поздно. Рано или… М-да…

Женька сидел скрестив ноги, когда неожиданно почувствовал сильнейшее депрессивное воздействие на мозг. Он достаточно долго занимался у-шу и психологией, чтобы понять — у него не просто портится настроение. Его как будто накрыла с головой душная волна. Захотелось лечь и не шевелиться. Ничто в мире больше не имело значения. Лечь, не шевелиться и закрыть глаза.

Он не имел никакого плана и не успел поставить психо-блок, депрессия обрушилась слишком быстро. Какая-то часть сознания продолжала вяло сопротивляться, и тело, повинуясь странным двойным приказам, задергалось, как дергается марионетка в плохом театре. Он понимал, что ему нужно делать, и делал, но медленно и с надрывом. Так, через силу, выполняются физические упражнения при высокой температуре. Иногда на глаза накатывала какая-то странная рябь.

Полное подчинение. Апатия. Транс. Паралич воли. Никогда. Лучше сдохнуть. Ничего у них не получится, к Женька боролся с невидимым противником внутри самого себя, и самое сложное было не прекращать эту борьбу. Очень трудно сопротивляться, когда ничто не имеет значения. Нет азарта, нет страха, нет долга. Есть бледные, ничего не значащие слова, выгоревшая тоска и пепел. Но есть еще зеленые сполохи и теплота. Мягкая теплота.

Постепенно, очень медленно тренировка, горячие ладони и зеленый свет победили. Он сконцентрировался на блоке и подавил волну депрессии, очищая мозг. И тут же, повинуясь какому-то наитию, Женька лег на пол, сознательно имитируя все движения, которые нашептывала ему душная волна.

ГЛАВА 4

Возвращаться в реальность из цветного омута всегда тяжело, и у всех это бывает по-разному. В этот раз первым в себя пришел Хью. Он изогнулся так, что в плечах у него захрустело, стряхнул с рукава табачные крошки и то ли вздрогнул, то ли встряхнулся всем телом. Затем молча вышел в коридор. Фред остался лежать на кушетке, запрокинув голову и медленно ворочая белками глаз. Он всегда очень долго отходил от цветных картинок.

Наконец, с трудом поднявшись, чувствуя у висков свинцовую тяжесть, он плеснул в лицо водой и вставил стакан в питьевую нишу. Пить. Свежий, холодный оранжад, еле слышно шипя пузырьками газа, вылился положенной утренней порцией. Почти до краев. Ароматная влага ласково обожгла горло. Замечательно. Затем Фред перевернул стакан, аккуратно стряхнул желтые капли на пол и плотно прижал стакан к стене. Резкий удар ладонью по донышку — и стакан «хлопнул». Фред довольно загоготал. Он сам когда-то придумал это развлечение и теперь хлопал каждый попадавшийся ему стакан. Спохватившись, он оборвал гогот и усмехнулся. Полюбовался отражением в зеркале, помассировал морщины вокруг глаз и снова усмехнулся глядя на себя в профиль. Выглядел он как-то помято. Почти как стакан. Он выбросил округлый комок картона в мусоропровод. Пора идти. А не то Мэй окажется занята.

Выходной. Это почти так же хорошо, как понедельник.

Фред вышел в коридор и мигнул Сэму. Тот сонно, но внимательно проводил его взглядом сквозь бронированное стекло. Программист спокойно прошел тестер на контроле и повернул. Винтовая лестница привела его наверх, в комнаты женщин. Здешний угловой — его имени Фред не знал— кивнул, когда карточка пропуска легла в гнездо. Фред игриво помахал ему рукой и прошел через вертушку.

Он первый. Так бывало почти всегда. Остальным безразлично, какая женщина кому достанется. Все равно на всех всегда хватает. Им лучше поспать. Недоумки. С утоленным чувством собственного превосходства, чего просто не умели понять другие, Фред прошелся вдоль всего женского этажа. Длинный ряд дверей, и он мог выбирать любую. Он знал, что выберет Мэй, он почти всегда выбирал Мэй, но это не имело значения. Он мог выбирать, а у следующего выбор будет меньше. А потом еще меньше.

Фред усмехнулся. Следующий не скоро сюда войдет. Следующий пока что дрыхнет. Он прошелся по —коридору еще несколько раз, подумал. Затем сладко, истово потянулся и распахнул знакомую дверь.

Мэй закалывала волосы.

Она улыбнулась, и с упругой груди соскользнула простыня, открывая безупречное, молодое тело. Она улыбнулась, и улыбка эта предназначалась не просто мужчине, а именно ему, Фреду. Ему это очень нравилось. Это было изысканно. Он аккуратно прикрыл двери, сдвигая замок в положение «занято», и зашел.

Ее длинные, нежные пальцы сразу начали расстегивать куртку у него на груди. Легкие касания, легкие движения, сладкая маета прикосновений. Фред потянулся к ней, чтобы ответить, по-доброму к ней прикоснуться, обнять, но вдруг привычный разбег ее рук изменился, стал каким-то иным и странным, затем ласки прекратились вовсе. Больше того, Мэй слегка оттолкнула Фреда и отвернулась к стене. У нее задергалась щека. Пальцы, выдернув из пачки сигарету, слепо шарили по столу в поисках зажигалки. Фред, чувствуя себя до крайности глупо, поднес к ее губам язычок огня.

Мэй закурила.

Взгляд ее стал напряженным и злым, руки дрожали. Она редко смотрела на Фреда, больше в угол или на серый экран. И все время ежилась, натягивая на себя простыню.

Хью был абсолютно прав.