Чтение 10–й страницы книги ~Время наступает~

«Моя дочь – блудница! – с ужасом вслушиваясь в эти слова, бормотал себе под нос Иезекия. – Доброму имени и высокому званию жены первейшего из эбореев она предпочла низкий жребий развратной блудодейки, продающей тело всякому, кто пожелает купить!» Эта мысль жгла его, точно укус скорпиона. Сотни, тысячи скорпионов.

Когда стемнело, он сказал, что идет посоветоваться к одному из родичей, и затаился близ дома, стараясь держать в поле зрения и вход в лавку, и каменную ограду сада, за которой впервые увидел совратителя его ненаглядной Сусанны.

Время тянулось, точно кто-то медленно и старательно вытягивал жилы из бедного Иезекии. Он устал прятаться, устал переминаться с ноги на ногу, вглядываясь в ночную темень. «А если так придется стоять всю ночь? – вдруг подумалось ему. – Что, если Сусанна догадалась?» Нет, с чего бы? Он был осторожен, ничем себя не выдал!

Холодно-бледный лик Сина кривой усмешкой висел над Вавилоном. «А может, даст Бог, она не пойдет», – в который раз подумалось Иезекии. Но тут вдали раздался тихий цокот ослиных копыт. Человек, ведущий в поводу ослика, привычно остановился у стены, там, где с нее свисали плети виноградной лозы, и, сложив руки у губ, закричал встревоженной ночной птицей. Спустя несколько ударов сердца Иезекия увидел тонкую изящную фигурку. Из-под накинутого плаща в лунном свете золотом блеснуло платье… «О горе мне, горе! – прошептал Иезекия, впиваясь ногтями в лицо. – Не я ли подарил тебе драгоценный этот наряд,мечтая, как предстанешь ты в нем пред Даниилом».

Между тем девушка ловко уселась на ослика, и провожатый, только и ждавший этого, повел животное в поводу прочь от ворот Иштар.

Выждав немного, Иезекия устремился за ними, прячась за выступами домов и деревьями. Он бежал вслед, стараясь не отставать.

«Сейчас, сейчас все раскроется», – тяжело дыша, твердил себе разъяренный отец. Неожиданно провожатый остановил ослика у какой-то стены. Иезекия замер в отдалении, переводя дух. Уже давно ему не приходилось ходить так быстро и так далеко. Он огляделся, утирая пот и стараясь понять, куда же привела его похоть падшей дочери. Да ведь это же дворец Первосвященника! Новое открытие ожгло его еще сильнее прежнего. Быть может, он и смог бы, смирив разбитое сердце, уняв слезы, понять и простить голос плоти. Но путаться с каким-то прислужником Мардука?! Ей, эборейке хорошего рода?!

Не ведая ничего о мыслях, терзавших душу Иезекии бен Эзры, девушка ловко спешилась, подошла к зарослям плюща, увивавшего стену, и скрылась за ними в одно мгновение.

«Так вот оно как!» Кровь прилила к голове взбешенного отца. Со всех ног он бросился к убежищу любовников, сжимая кулаки. Из-за густой листвы послышался томный вздох.Иезекия рывком отодвинул листву естественной занавеси. В зыбком свете масляной лампы виднелись сплетенные в жарком объятии тела. «Ага!» – грозно закричал он. В этот миг что-то тяжелое обрушилось ему на затылок. Колени бен Эзры подогнулись сами собой, и свет померк в очах.

ГЛАВА 16

Если ты взял оружие в руки – будь беспощаден к себе и терпим к врагам.Септимий Север

«…И приходили к нему люди, и просили: „Даниил, скажи нам о Боге“, – и говорил он о Боге».

Амердат с любовью взглянул на выведенную строку и начал старательно украшать рисунком начало повествования. Всю свою долгую жизнь Амердат записывал происходящееновомодными финикийскими буквицами, не слишком задумываясь над тем, кто и когда станет читать его труд. Господь наградил его невиданной мудростью и памятью, нимало не идущей на убыль с годами. Он помнил все, что видел, что слышал, что и кому говорил. Он помнил лица, жесты, даже кто и во что был одет годы и годы тому назад. Иногда ему казалось, что он помнит еще что-то. Амердат даже сам толком не мог сказать что. Это неуловимое видение будто стояло у него за плечом, неразличимое обычным глазом, так что порою и не понятно было, наяву это все происходило или пригрезилось.

Там, в непроглядном тумане, старец угадывал иной мир, в котором не было Вавилона, не было Валтасара, да и вообще никого из известных ему людей. Отгоняя наваждение, Амердат провел рукою по гладко вылощенному пергаменту. «Бог есть Творец! – выводил он запечатленные в памяти слова. – И все было в Боге, и ничего не есть вне Его». Картина перед глазами Амердата предстала вновь со всей возможной живостью, точно опять перенесся он в шатер царского советника.

В тот день, когда переодетые и перекрашенные «катерщики» присоединились к войску, направлявшемуся в далекую Лидию, он рассудил, что все самое интересное и важное будет происходить именно там, а потому присоединился к царской свите в качестве официального историографа. Сделать это было несложно даже без помощи Кархана. Мало кто в Вавилоне не знал Амердата – мудрого, как сам Энки, и древнего, словно этот мир. Кархан лишь распорядился поселить старца в шатер к Даниилу, да и сам царский советник был рад собеседнику.

Амердат же с неподдельным интересом наблюдал за тем, кого все вокруг именовали Даниилом, и кто, покорствуя судьбе, принимал это имя.

Пророк, хотя сам Даниил не именовал себя пророком, выглядел опечаленным и встревоженным, точно бежал от кого-то, но этот кто-то всегда оказывался на шаг впереди него. Между тем стоило войску остановиться на постой, и вокруг шатра, где они ночевали, собиралась толпа желающих видеть Даниила воочию и услышать его слова о боге. Близость смерти всегда заставляла людей задуматься о том, что останется от человека, когда бренная плоть истлеет в земле или же насытит брюхо вечно ждущего добычи ухееля.

Даниил начинал говорить нехотя, словно каждое слово отзывалось в душе его болью. Но каждый раз речь его становилась все более горячей и яркой, и с каждым разом толпа вокруг шатра становилась все гуще и гуще.

«…Для чего Господь создал этот мир? И почему он таков, каков есть? – вопрошал он собравшихся и отвечал сам себе: – Ибо в творении – бытие Творца. В нем он пребывает,и только в нем воистину пребудет в могуществе своем. Творение его бессмертно, ибо бесконечно. Всякий день приходит новое и всякий день старое развеивается в прах. Творение неизменно и неизбывно, как небесный свет, как ветер, завывающий в ущельях, и причитание волн, вползающих на прибрежные камни. В творении своем человек уподоблен Богу. Возделывая сад, что говорим мы в сердце своем? Копаем ли землю и бросаем в нее семя? А быть может, растим плоды для утоления голода и жажды? И то и другое верно. Но я скажу в душе своей: я заедино с Творцом Предвечным своими руками сотворяю этот мир. Ибо жребий человека не что иное, как отражение Вышнего Жребия…» – так говорил он, – записал мудрый Амердат. – И воины, и их начальники, и погонщики верблюдов, и блудницы, следовавшие за войском, в молчании внимали ему, кивая головами».

Ветер, гулявший по вызолоченному залу храма Мардука, доносил до Гауматы отдаленные крики. Это городская стража на стенах докладывала о своем бодрствовании и пугала витающих близ Вавилона злобных духов ночи, пожирателей сна, породителей ночных кошмаров.

«Сейчас он должен быть уже в пути», – подумал Гаумата, с раздражением и почти брезгливостью вспоминая последнюю встречу с Нидинту-Белом. Он знал его с детства. Мать Гауматы была младшей сестрой матери Нидинту-Бела. С тех пор как Набонид стал царем, та заняла высокое положение при дворе. Ее сын, сам не сознавая того, был вознесеннад прочими мальчишками почти так же, как и Валтасар. Нидинту-Бел рос сильным и энергичным юношей, заводилой драк и шалостей. Однако же, как быстро догадался Гаумата – Мардук, даровавший брату железные мышцы, не был столь же щедр, отмеривая тому ум. Гаумата очень быстро научился подчинять отпрыска Набонида своей воле, да так, что тот порою и не осознавал этого. При всем том Нидинту-Бел стоял на ступеньке трона, готовый при случае захватить освободившееся место. Ему же, Гаумате, пришлось немало постараться, чтобы занять свой высокий пост. Тем более что отцом Гауматы был младший брат Навуходоносора, а Набонид с подозрением взирал на тех, в чьих жилах текла кровь халдейских царей.

Теперь, если все произойдет так, как должно, Нидинту-Бел действительно станет царем, но править все равно будет он, Гаумата, недосягаемый, могущественный, мудрый, точно сам Мардук. «Если только этот безумец, снедаемый похотью, – Гаумата поморщился, – не испортит все, променяв высокий жребий на вздорную эборейку, каких тысячи и тысячи тысяч. Мардук, хоть на краткий миг даруй ему разум!»

Он обернулся, бросая взгляд на золотое изваяние, красовавшееся на фоне звездного неба. Мардук стоял, облокотясь на секиру, и смотрел на Гаумату тяжелым пронзительным взглядом. Верховный жрец отпрянул от неожиданности. Он помнил свои ощущения, когда Мардук явился ему в грохоте и сиянии, но сейчас…

– Что смотришь? Узнал, надеюсь? – Гаумата кивнул, не в силах вымолвить ни единого слова. – Это хорошо. Я уж боялся, что не узнаешь! Значит, так ты выполняешь мою волю?

– Весь день… Весь город, – хрипло выдавил Первосвященник, в ужасе глядя, как верховный бог постукивает по золотому постаменту отточенной Сокрушительницей чудовищ.

– Это не моя забота, – жестко отчеканил золотой исполин, хмуря сияющее чело. – Если хочешь знать, они уже ускользнули у тебя из-под носа.

– Я повелел изловить их, где бы они ни оказались. Я сделал все, что в силах совершить человек. Скоро несчастные, посягнувшие на твое величие, будут приведены к тебе с повинной головой в путах и оковах!

– О чем твердишь ты, жрец? Какое дело мне до каких-то глупцов, дерзнувших усомниться в моей силе и величии? Разве могут они уязвить меня? Разве сила моя от того сталаменьше? – Мардук воздел руку в сторону Гауматы и чуть заметно пошевелил указательным пальцем.

Золоченый посох – знак высокого жреческого звания, в единый миг обернулся змеем, и тот, разинув ужасающую пасть, зашипел на хозяина. Конвульсивным движением руки Гаумата отбросил зубастого гада. Но змей и не думал униматься. Извиваясь и шипя, устремился он к ногам Верховного жреца, готовый сразить и пожрать недавнего господина. Мардук вновь сделал движение пальцем, и посох обрел прежний вид.

– Как ты отринул знак служения моего, так и тебе быть отринутым. Где тогда укроешься от гнева небесного? Чем утолишь пламень, изнутри сжигающий? Я милостив, и потому дарю тебе еще одну попытку. Но не выплесни неразумно чашу дней своих, ибо не наполнится она вновь.

– Да будет так, – прошептал Гаумата, в изнеможении опускаясь на пол.

Созерцая с высокого утеса военный лагерь, Кир мрачно поглаживал седеющую бороду. Военная удача, похоже, решила отвернуться от него. Как сообщали разведчики, войсколидийцев, укрепленное отрядами греческих, фракийских и фригийских наемников, оказалось едва ли не вдвое больше, чем предполагалось. К тому же почти у самых отроговСеверных гор к царю персов примчался гонец с вестью, что египетский фараон пошел войной на его землю. То ли подлые мятежники успели сговориться с ним, то ли уж боги и впрямь отвернулись от Кира, но иного выхода не было. К берегам далекого Нила примерно с третью войска отправился царевич Камбиз – его старший сын.

Правда, среди всех напастей было и радостное известие: вовремя разгадав хитрость лидийцев, устроивших засаду в одном из ущелий, он сделал крюк и, обойдя противника,вышел в тыл врага безо всяких потерь. Правда, теперь идти пришлось не по Царской дороге, а По овечьим тропам, но зато теперь внезапность была на его стороне. «Сейчас бы и атаковать, но армия изнурена долгим стремительным переходом. А потому придется дать ей хотя бы день отдыха, иначе перед лидийцами окажется не грозная рать, а вооруженная толпа, едва переставляющая ноги от усталости», – с досадой кусал губы царь персов.

Прекрасно осознавая истинное положение, Кир негодовал в душе и терзал седеющую бороду так, словно, выдернув из нее волосок, он, подобно джинну, мог сразу решить все проблемы. Но, увы, Кир был лишь государем и полководцем, а не джинном.

– О повелитель! – тихо произнес командир яблоконосцев, сопровождавших царя в его разъездах.

– Ну что еще? – выходя из задумчивости, отозвался Кир.

– Там всадники. – Военачальник указал рукой на каменное русло некогда протекавшей среди гор реки. – Это не наши!

Царь персов прищурил глаза, стараясь получше разглядеть наездников, мчавшихся во весь опор.

– Да, это не наши! Я знаю этот доспех и этого коня. Ахуромазда не оставил без помощи детей своих! Это вавилоняне!

Кир почти вбежал в шатер, где дожидался его приезжий. Запыленный доспех гостя и его усталый вид недвусмысленно говорили, что он проделал трудный путь верхом.

– Нидинту-Бел?! – Кир с радостью прижал к себе родственника жены. – Рад снова видеть тебя! Я полагаю, твой царь послал сюда немалое войско? – На губах Кира впервыеза последние дни играла улыбка надежды. – Признаться, я думал, он будет тянуть время и отсиживаться за своими стенами. Что же, это пойдет ему на пользу. Я не знаю жалости к врагу, но никогда не обманываю друзей.

Кир заметил, как после его слов дернулось лицо вавилонянина.

– Не тревожься, – успокоил он гостя. – То, что было, знаем лишь мы, никто другой. Валтасар отныне мне друг, но ты – родственник моей жены, а стало быть, и мой.

– Я бы не торопился, о великий государь, звать Валтасара другом.

– Разве он не послал своих воинов нам на подмогу? – насторожился Кир.

– Войско уже близко и ведет его сам Валтасар. Но он вовсе не спешит тебе на помощь. Он ждет, когда ты сцепишься с лидийцами, чтобы нанести удар в спину и отомстить запоражение своего отца. Армия Набонида не пришла. Скорее всего ее и вообще никогда не существовало. Это была лишь уловка, чтобы выиграть время. Вот тебе послание от Гауматы. Он написал здесь все подробно.

Нидинту-Бел выдернул из-под доспеха туго свернутый пергамент:

– Гаумата лично присутствовал на царском совете, когда обсуждался план.

Лицо персидского царя помрачнело, ему живо вспомнилась слышанная в детстве история о том, как в непроходимых джунглях реки Хинд охотники ловят смешных кривляк, похожих на поросших шерстью человечков. В выдолбленную тыкву, закрепленную на стволе дерева, они бросают вкусные ароматные плоды, до которых так охочи эти существа. Те же без страха суют лапу в узкое горлышко сосуда и хватают то, что нащупают. Вот только обратно кулак с зажатым плодом не вылезает никак. А бросить его мохнатому уродцу не позволяет жадность и вздорный нрав.

Взгляд царя скользил по ровным строчкам, подтверждавшим слова начальника городской стражи. И сам себе он сейчас напоминал это дикое и неразумное существо. Лидийцыбыли тем самым спелым плодом, за которым он полез… Но Кир не был потешным уродцем! Он был великим полководцем и полагал им остаться до конца своих дней.

– Как же тебе удалось вырваться сюда? – без тени прежнего радушия проговорил он.

– Валтасар остановил армию здесь неподалеку. Там ущелье. Мы обнаружили в нем лидийскую засаду.

– Да, я знаю, – перебил перс.

– Я вызвался разведать путь, по которому ты пошел. Валтасар ждет моего возвращения, чтобы атаковать.

– А если он не дождется тебя? – медленно проговаривая слова, отозвался Кир. – Тогда, выждав некоторое время, он пошлет новых лазутчиков.

– Да, это так, – кивнул Нидинту-Бел. – Но тебе следует помнить: Валтасара сопровождает этот гнусный эборей…

– Даниил, – тихо проговорил владыка персов. – Он весьма опасен, но мы будем начеку.

Большую часть своей жизни Кир провел в походах и сражениях. Не то чтобы он любил войну, отнюдь нет. Вид растерзанных тел, сожженных городов и вытоптанных посевов неизменно порождал в душе его печаль. Но за годы жизни своей он создал великую империю, над землями которой никогда не заходило солнце, и теперь вынужден был не покладая меча сохранять в ней единый порядок и единое правление. Ибо нет среди правителей никого, хуже мелких князьков, пришедших к власти на обломках великого царства. Онпонимал это, как никто другой, ибо сам был из таких. Некогда сместив с престола своего деда, Астиага, он наивно полагал, что сумеет распорядиться властью как нельзя лучше. Жизнь подтвердила его правоту. Но прежде она научила его опасаться друзей и почитать врагов. Научила не верить никому и подозревать всякого. Власть тяжелым бременем лежала у него на плечах, сгибая дотоле негнущуюся спину и давя гордое сердце. Но с годами приходил опыт. И теперь все чаще Киру удавалось победить врага не столько мечами и стрелами, сколько хитростью и зрелым расчетом.

В этот раз ему казалось, что он учел все. Но Ариман[27]спутал его планы и заволок в западню. Как бы не так! Он, Кир, не даст себя поймать! Лидийцы ожидали его в другом месте. Вот и прекрасно! Но теперь перед входом в ущелье стоит Валтасар. Судя по тому, что говорит Нидинту-Бел, этот выскочка вовсе не желает вступать в союз с мятежниками. Он просто ждет, когда персы измотают свои силы, чтобы, разбив изможденных боем победителей, воспользоваться плодами двух побед. Но ведь лидийцы об этом ничего не знают, а стало быть, когда Кир окажется у них в тылу, восставшие быстро сообразят, что оказались запертыми меж двух огней. А потому – вперед! Чтобы не дать мятежникам времени разобраться!

Кир усмехнулся. Ему вспомнилась битва с Крезом, правившим здесь всего несколько лет назад. Его богатство вошло в поговорку, и армия, которую он вел в бой, сияла золотом и драгоценными каменьями так, что у персов, дотоле не привыкших к роскоши, перехватывало дыхание. Крез полагал, что ему не составит труда разгромить воинственных голодранцев, однако не учел, с какой охотой эти самые голодранцы ринутся в бой, выбирая себе добычу побогаче. Интересно, как на этот раз «встретят» его лидийцы..

Персидская армия шла в глухом молчании. Трехчасовой отдых, полученный ею после тяжелого перехода по узким тропам, напоминающим след змеиного хвоста, лишь самую малость восстановил силы. Но Кир мудр, и он ведает, что следует им делать, а потому шагала, закинув щиты за спину, пехота, неспешной рысью двигались всадники, стучали железными ободьями по камням переносимые на руках по скальным теснинам боевые колесницы, кружилась от усталости голова…

Но Кир велик! И путь, который необремененный поклажей странник обычно преодолевает за полдня, войско должно пройти гораздо быстрее.

Неподалеку от Царской дороги, проходившей сквозь перекрытое лидийцами ущелье, передовой отряд персидской конницы наткнулся на завесу фригийских всадников. Это было неприятным сюрпризом для Кира. Он надеялся, что мятежники, увлеченные наступательным порывом, не станут заботиться о прикрытии тыла. Его надежде не суждено былосбыться. Метнув в персов два-три дротика, фригийцы поворотили коней и бросились в стремительное бегство.

Будь на месте Кира иной полководец, он бы, вероятно, велел преследовать улепетывающего врага. Однако Кир знал, что успех этого маневра в любом случае ничтожен, а вотесли на равнине, куда мчались фригийцы, всадников будет ждать плотная фаланга тяжелой пехоты, то здесь его коннице и настанет конец. А потому, велев кавалерии разведать и занять подступы к ущелью, Кир скомандовал пехоте перестраиваться для боя. Эффект внезапности был утерян. Но оставалась уверенность в победе. Царь персов знал, что победит, и ему нужна была эта победа, чтобы унять терзавшую его боль позорного замирения с Вавилоном.

Кир чувствовал, как ноют все его раны, полученные за долгие годы походов и сражений. Предательская мысль пыталась вползти в его душу, подобно ночной тени, меняющей привычный облик людей и предметов: «А что, если мятежники окажутся сильнее?» Помощи ждать неоткуда и пощады тоже. Его войско утомлено. Лидийцы же не менее двух суток отдыхают, ожидая появления его армии.

Он ехал мимо ощетинившегося копьями строя. Округлые щиты, плетенные из ивового прута, отблескивали начищенными железными пластинами, ловя косые лучи клонящегося к закату солнца. «Скоро все решится! – думал Кир. – Очень скоро!»

Лидийцы появились через три четверти часа. Однако этого времени Киру было вполне достаточно, чтобы расставить свое войско. Посреди широкой равнины, лишь у горизонта охваченной скалистыми отрогами гор, взору атакующих предстали три плотных квадрата, прикрытые высокими плоскими щитами, как заборами. Точно дикобраз, каждый из этих квадратов топорщился рядами острых копий, неподвижно ожидая удара противника.

Быть может, кого-то вид сомкнутого строя персидских отрядов и поверг бы в смятение, но только не лидийцев. Воинственные от природы, они долго ждали случая поквитаться с захватчиками за позор недавнего разгрома и ограбления их некогда богатой страны. Потрясая оружием, огромной толпой они бежали на персов, мечтая напоить кровью врагов землю Лидии. Впереди мятежников мчались боевые колесницы с лучниками и метателями дротиков. Персы стояли, не трогаясь с места, точно все их войско было погружено в дрему. Лидийцы уже предчувствовали победу над замершим, словно в ужасе, врагом. И оттого горланили все громче. Но вот, заглушая вопли, взвыли медные трубы посреди застывшего в ожидании персидского войска, и вмиг изготовленная к бою пехота начала движение. Лидийцы бы не удивились, если бы вражеский строй шаг за шагом начал движение вперед; обрадовались бы, когда б устрашенные их яростным напором персы начали отступление. Но ни того, ни другого не произошло.

Словно танцуя, персидская армия начала смещаться, разворачивая боевой порядок вправо. Едва ли какая-нибудь другая армия от берега Закатного моря до Хинда смогла бы повторить этот маневр, но персидские воины начинали обучаться боевым премудростям с пяти лет. Лишь в двадцать четыре они становились истинными мужчинами, то есть полноценными, зрелыми воинами. Следующие же двадцать пять лет каждого из них были посвящены войне со всеми ее радостями и невзгодами.

Сейчас они шагали, как единый слитный механизм, смещаясь сами и заставляя вслед им поворачивать вражескую пехоту и колесницы. Сами того не замечая, точно завороженные, лидийцы сбивались с темпа, врезались друг в друга, мешая соседу бежать, тем самым напрочь теряя слитность удара и яростный напор атаки. Но вот мчавшиеся впереди пеших воинов колесницы наконец достигли линии персидских щитов, и… Дальнейшее повергло нападавших в смятение. В эти минуты, когда б задние не напирали на передних, возможно, атака попросту захлебнулась бы, едва начавшись. Передняя шеренга персов рухнула на землю, держа перед собой щиты, вторая присела; третья так и осталась стоять, едва наклонившись и образуя ровный уклон из трех сложенных черепицей плоских щитов. Некоторые колесничие успели натянуть поводья, желая остановить коней, и тут же были расстреляны персидскими лучниками, на выбор пускавшими стрелы в близкую мишень. Но большая часть боевых повозок косо въезжала на импровизированную аппарель и, перевернувшись, обрушивалась наземь.

Видя крушение лучшей части своего войска, лидийская пехота попробовала было вклиниться в проходы между квадратами. Но стоило ей проделать этот маневр, как тут же персидский строй начал смыкаться, стремясь раздавить противника, точно зерно меж жерновов.

Происходящее на поле боя наблюдали два полководца: молодой царевич Арнахс, племянник Креза, и великий Кир, насмешливо взирающий, как под железным натиском его военного гения, точно лужица воды под лучами палящего солнца, исчезает армия мятежников. Кир выжидал, он еще не видел на поле боя фригийских и фракийских всадников, возможно, лучших наездников земли по ту сторону моря, не видел ровного строя тяжелой эллинской пехоты, о которой ему доносили соглядатаи, а стало быть, сражение еще не было выиграно окончательно.

«Возможно, эллинских гоплитов[28]лидийцы оставили удерживать Царскую дорогу, – размышлял царь персов. – Они известны своей непревзойденной стойкостью и надежно преградят Валтасару путь». При мысли, что царь Вавилона, сам того не желая, выполняет союзнический долг, перс невольно улыбнулся: «Но кавалерия? Неужто лидиец не понимает, как ему использовать всадников?!»

Арнахс понимал. С болью в сердце следил он, как гибнет его армия, а вместе с ней и мечта о былом величии страны. Он был молод, но, как и положено высокородному потомку воинственных предков, с детства обучался военному делу и отлично знал, что, брось он сейчас в бой последний имевшийся у него козырь, схватка будет проиграна окончательно. Всадники попросту не смогут приблизиться к персидскому строю и сложат свои головы впустую под стрелами и копьями врага. Но шанс переломить обстановку и вырвать у врага победу все еще был. Посланный принцем разъезд фригийской конницы сообщил, что сам царь персов, его кавалерия и обоз стоят чуть в отдалении от места боя, не ввязываясь в драку. Что ж, схватка меч в меч решит все. По широкой дуге в обход боя Арнахс повел кавалерию туда, где стоял Кир.

Над мчащимися во весь опор фракийскими всадниками Кир рассмотрел какие-то длинные, плещущие по ветру полотнища. «Вот и всадники», – удовлетворенно подумал царь, переводя взгляд на свою гвардию: шестьсот тяжеловооруженных катафрактариев, полторы тысячи всадников с метательным и боевым копьем и еще три тысячи конных лучников.

Врагов было куда больше, но в каждом, кто стоял за его спиной, царь был уверен как в себе. Фригийско-фракийская кавалерия приближалась, и теперь Кир мог разглядеть их во всех деталях. То, что издали он принял за длинные лоскутья, на самом деле были изготовленные из кожи и тряпок линдвормы! Закрепленные на древках, они надувались ветром и жутко завывали, точно живые. Каких-нибудь дикарей такое зрелище могло перепугать до смерти, но только не его воинов!

И все же… Не его воинов, но их коней! Перепуганные утробным воем и грозным видом приближающихся чудовищ, кони захрапели и начали биться, стремясь подальше умчатьсяот неведомых страшных тварей. «Но ведь фригийские и фракийские лошади их не боятся, – досадливо оглядывая потерявший равнение строй, подумал Кир и тут же ответил сам себе: – Потому что привыкли, потому что видят их едва ли не каждый день. – Вой „линдвормов“ становился все сильнее. – А что, если…»

– Выводите ослов и верблюдов! – заорал Кир. – Эй, пошевеливайтесь! Быстрее, быстрее! Хлещите их, что есть силы! Пусть эти несчастные орут, точно с них живьем снимают шкуру.

То, что произошло в следующие минуты, вряд ли могло найти отражение в трудах какого-нибудь солидного теоретика военного искусства. Но расчет царя персов был верен. Кони противника действительно были приучены к виду и вою «линдвормов», но они никогда в жизни не видели ослов и бактрианов и уж подавно не слышали их душераздираюших воплей. Строй дрогнул и смешался. Ошалевшие от необычного вида и звуков благородные животные готовы были идти на копья и стрелы, но терпеть такое измывательство было выше их сил. Они вставали на дыбы, сбрасывая всадников, разворачивались на полном ходу, брыкались, кусались…

– А теперь вперед! – Кир принял из рук слуги украшенный золотым орлом щит и вытащил меч из ножен. – Победа наша!

Кавалерия персов с победным криком ударила на врага, довершая разгром. Катафрактарии, построившись в два ряда, железной стеной выдавливали всадников противника с поля боя. Конные копейщики, выйдя из-за их спин, развернулись в крылья, охватывая фланги врага. Они гнали обезумевших фракийцев и фригийцев прямо на лидийскую пехоту, и конные лучники персов, точно рой ос, кружа вокруг противника, не давали тому увернуться от столкновения.

К наступлению темноты все было кончено. Груды трофеев громоздились прямо среди поля. Тела лидийцев поленьями бросались в погребальные костры погибших воинов Кира. Раненые, как могли, врачевали свои раны, а немногочисленные пленные стенали, проклиная ожидающую их рабскую участь.

– Вы нашли Арнахса? – вопрошал Кир, утирая пот со лба.

– Да, мой государь. Он мертв.

– Жаль, – покачал головой царь. – Он был хорошим воином. Чересчур горячим, но храбрым. Разложите для него погребальный костер и похороните, как знатного перса. Что с эллинами?

– Как ты и предполагал, мой государь, – докладывал командир яблоконосцев, – они стоят в теснине между гор, не давая Валтасару прийти тебе на помощь.

Эти слова были произнесены с недоброй усмешкой старого вояки.

– Что ж, вавилонянин славно мне помог. Пошли гонца к эллинам, – обратился он к собеседнику, – пусть скажет им, что выбора у них нет. Лидийцы уничтожены, а самим им не выстоять. Однако я, почитая их храбрость, готов принять их в свое войско или же, если пожелают, дать беспрепятственный проход домой.

– Может быть, все-таки лучше уничтожить? – несмело предположил командир царской гвардии. – Эллины опасны. Они умеют драться, как дикие звери, и стоять до конца, подобно скалам.

– Я знаю, – отрезал Кир. – Знаю это лучше всякого из вас. Пусть гонец передаст, что времени для раздумий я им даю, – Кир задумался, – до рассвета. Армии нужен отдых. А там посмотрим.

ГЛАВА 17

Эмблемы правосудия – меч, создавший право, и весы, отмеряющие, сколько оно стоит.Юстиниан

Камни под ладонями Иезекии на ощупь были влажными и чуть липкими.

«Возможно, это моя кровь», – безучастно подумал он и пришел в себя. Вокруг было тихо, настолько тихо, что, казалось, будто шум раскалывающейся от боли головы куда сильнее, чем все прочие доносившиеся до его ушей звуки. Впрочем, – хозяин лавки прислушался, – никаких звуков вовсе и не доносилось. Он попытался восстановить в памяти события прошлой ночи. Картинки минувшего пронеслись в его мозгу безумным хороводом, не желая соблюдать ни малейшего порядка. Иезекия попробовал подняться, но тщетно. Спина его уперлась во что-то твердое. Попробовал развести руками – тот же результат. По обе стороны от него были стены. «Неужели меня похоронили? – мелькнула вголове ужасающая мысль. – Но ведь я еще жив! Жив!»

Несчастный попробовал сменить позу, на этот раз успех сопутствовал ему, и он смог перевернуться лицом вверх, но лишь для того, чтобы увидеть у самого носа решетку маленького окошка, прочно вмурованную в каменную плиту.

– Эй! – несмело позвал он. Голос прозвучал, как скрип колодезного ворота, но показался ему необычайно громким и гулким. Боль в голове была настолько сильна, что делала нечувствительной боль и ломоту во всем теле. – Есть кто-нибудь живой?

Над головой послышались неспешные тяжелые шаги, и вскоре по ту сторону склепа возникло хмурое бородатое лицо.

– Ты желаешь говорить?

– Да, – прохрипел торговец.

– Я передам Верховному жрецу.

Шаги удалились. Иезекия вновь погрузился в тишину, тягучую и душную, как ветер из пустыни, несущий мельчайшие частицы раскаленного песка, превращающего синеву небесного купола в грязно-серую крышу шатра. Он лежал в тесной каменной щели, цепенея от сырости и ожидая, когда же хоть что-нибудь изменится. Но ничего не менялось. Иезекия буквально ощущал, как с ударами сердца и толчками крови в висках исчезают в бездне затхлого безвременья проходящие минуты. Он звал стражника еще раз, потом еще. Тот больше не появлялся. Иезекия чувствовал, как надежда на спасение покидает его, уступая место отчаянию и безмерному ужасу.

«За что? – колотилось в голове менялы. – Что я такого сделал? Кому не угодил?»

Словно из тумана в мозгу Иезекии всплыли слова безучастного стража: «Я передам Верховному жрецу». Ну конечно! Вчера ночью он был возле дворца Верховного жреца! А может, не вчера? Он поймал себя на мысли, что время утратило для него осязаемость. Неведомо, день сейчас или ночь; сколько часов минуло с того момента, как он утратил сознание. Иезекии показалось, что он начинает сходить с ума от ужаса и одиночества.

«Господь – моя защита, – шептал эборей, силясь отогнать мрачное предчувствие. – Неужели же все это из-за Сусанны? За что ты покарал меня, боже милосердный?»

Он вновь потерял сознание и очнулся от того, что неведомые люди поливали его холодной, отдающей тиной, речной водой. Решетки перед лицом больше не было. Вокруг стояла непроглядная темень. Чьи-то сильные руки подхватили его легко, словно тряпичную куклу, и в равнодушном молчании поволокли прочь от могилы для живых мертвецов. Иезекия не сопротивлялся, лишь усердно переставлял ноги, радуясь возможности дышать полной грудью. Хотя всякое движение отдавалось болью, все же он вновь чувствовал себя человеком.

Наконец стражники пинком втолкнули его в какую-то комнату и, с силой надавив на плечи, поставили на колени. В комнате ярко горели факелы. Она была полна людей в богатых одеждах с жезлами, чаще всего в высоких жреческих шапках. Иезекия в первые мгновения не мог привыкнуть к свету, но едва глаза его смогли ясно различать лица присутствующих, он с безысходной тоской осознал, что единственное, что он может ждать от этого собрания, – смертного приговора.

Лавка у ворот Иштар была очень бойким местом, и всех, ныне пришедших бросить камень в несчастного Иезекию бен Эзру, прежде он не раз и не два видел проезжающими мимосвоего дома.

– Как тебя звать? – громогласно произнес статный бородач с золотым жезлом в руках.

«Верховный жрец Мардука», – глядя на него, догадался эборей.

– Иезекия, высокий господин, – почтительно выдохнул он.

– Знаешь ли ты, в чем тебя обвиняют?

– Ума не приложу. Я – честный торговец. Никогда никого не обокрал, не подсунул фальшивого обола.[29]

– Ты лжец! – отрезал вопрошавший. – Но не похож на глупца. Неужто ты полагаешь, что все мы собрались здесь, дабы узнать, какие делишки обтяпываешь ты в своей лавке?

– Как же я могу знать…

– Ты убийца, Иезекия! И ты убил не просто человека из мести или же не поделив с ним барыш. Ты убил жреца!

– В своей жизни, высокий господин, я даже курице не мог свернуть шею, – вздохнул Иезекия, – не то что навредить человеку. Да и к чему мне, почтенному торговцу, убивать жреца?

– Это я хочу знать, презренный душегуб! За что ты, человек, известный среди эбореев, убил жреца Мардука?!

– Нет на мне его крови, – упрямо склонив голову, промолвил Иезекия, пробуя развести руками.

Он никогда не был воином и с малолетства усвоил правило: везде, где только можно, соглашаться с собеседником, особенно если тот намерен что-то купить. Он никогда не держал в руках оружия, да и попади оно к нему, вряд ли Иезекия смог бы защитить им свое доброе имя. Но было в нем то, что не имело прямого и точного перевода на язык его дальних сородичей вавилонян и кратко именовалось эбореями «хуцпа» – своего рода особая смелость, стремление бороться с непредсказуемой судьбой. Ни страх поражения, ни ужас близкой гибели не страшили его в эти минуты.

– Я не ведаю, о чем ты говоришь, жрец.

Гаумата, а вопрошавшим был именно он, стукнул посохом об пол, дверь отворилась, и в наполненную вавилонской знатью судебную залу ввалилась пара дюжих молодчиков весьма устрашающего вида. После обычного вопроса об именах пришедших, Верховный жрец приказал громилам:

– Честно, пред лицом Мардука, рассказывайте, что знаете об этом деле.

– Я и мой друг Сур были слугами у жреца Магата, состоявшего при сокровищнице храма Мардука, – начал один из мордоворотов.

– Чем вы занимались?

– Охраняли нашего господина.

– Видимо, плохо охраняли, раз нынче он мертв, – нахмурился Гаумата.

– Мы не виновны, о зримый отблеск сияния мудрейшего из богов.

– Все дело в том, – перебил второй, по имени Сур, – что наш господин имел любовницу. Когда он встречался с нею, он велел нам держаться поодаль от его пристанища, Дабы мы не видели лица девушки.

– И вы его не видели?

– Не видели, – выпалил первый.

– Я видел, но лишь мельком, – отозвался второй. – В тот миг, когда этот кровожадный убийца ворвался в укромное гнездышко Магата, она выскользнула оттуда.

– Но ты бы смог ее опознать?

– Возможно, – неуверенно произнес телохранитель, – наверное, да.

– Хорошо, – кивнул Гаумата. – Итак, продолжайте рассказывать, что произошло той ночью.

– Мы отошли на условленное число шагов и притаились неподалеку, ожидая, когда хозяин даст нам сигнал приблизиться. Но тут на улице показался этот человек. Вид его был безумен. Он бросился к тайному месту встреч так, будто отлично знал о нем. Мы помчались со всех ног, подозревая худшее. Но, увы, опоздали! Не успели всего лишь на миг! В груди Магата уже торчал кинжал, воткнутый по самую рукоять.

– Да, да, – подтвердил первый охранник. – Я сбил убийцу с ног, оглушив дубинкой, но было уже поздно.

– Ты по-прежнему станешь утверждать, что не убивал жреца? – насмешливо глядя на Иезекию, поинтересовался Гаумата.

– Пальцем его не трогал, – заявил хозяин лавки у ворот Иштар. – Быть может, эти двое сами и прикончили его, а теперь желают свалить вину на меня.

– Понятно. – Верховный жрец кивнул, едва сдерживая ухмылку. – А что ты делал в столь поздний час у моего дворца?

– Шел мимо.

– Угу, – уже не скрываясь, усмехнулся Гаумата, и снова стукнул посохом об пол.

– Я погонщик мулов, – заявил очередной свидетель. – Еще у меня имеются ослы, вот на той неделе у перса еще и верблюда купил…

– К делу! – прервал его Верховный жрец. – Что делал ты в ту ночь, когда был убит Магат, служитель храма Мардука?