Чтение 3–й страницы книги ~Мы из Конторы~

Вообще-то никаких особых тайн полковник не выдавал, так как все эти «секретные» сведения были опубликованы в иностранных журналах, посвященных анализу вооруженийиностранных армий. Но одно дело чужая, насквозь враждебная нам пропаганда, и совсем иное — прямая передача информации из уст в уста облеченного званиями и полномочиями должностного лица.

На следующий день падкие до сенсаций журналюки растиражировали ура-патриотическую речь полковника в СМИ, а один, некстати оказавшийся корреспондентом Си-эн-эн, привел ее в зарубежных источниках, которые были некстати процитированы на заседании Европарламента.

Отчего случился скандал.

И пьяная болтовня невоздержанного на язык полковника Городца была признана разглашением гостайны, и делу был дан ход. И хоть полковник, горячась и ругаясь, предъявлял в Военной прокуратуре чужие журналы и ссылки на сайты, где были опубликованы не только тактико-технические данные, но чертежи и фотографии ракет и карты с обозначением мест их дислокации, его никто уже не слушал.

Впрочем, может быть, полковник и впрямь сболтнул чего лишнего, о чем, по пьяному делу, уже не помнил?

Или военным прокурорам требовались жертвы политических репрессий, дабы доказать свою лояльность новому Хозяину, и упускать возможность отрапортовать об успехах в борьбе с перерожденчеством и инакомыслием в армейских рядах они не намеревались.

Полковника Городца было решено взять под стражу, но прежде конвоя к нему в гости заявился тот самый работающий на чужие голоса журналист.

И без обиняков сказал, что гнить теперь полковнику в заполярных лагерях до конца дней своих, рубя бескрайнюю сибирскую тайгу. И тут же, прежде чем его спустили с лестницы, представил своего приятеля. Который говорил по-русски с легким акцентом.

— Я-я… Так и есть — йес, — подтвердил тот, сообщив, что ему доподлинно известно не только о приказе о скором аресте полковника, но и о вынесенном ему будущим судомсуровом приговоре. И даже процитировал соответствующие статьи, ни по одной из которых по законам военного времени меньше расстрела не полагалось.

— Мы хорошо знаем вас и высоко ценим ваш боевой опыт, — доверительно сообщил он. — И потому посчитали своим долгом предупредить вас об опасности.

— Кто вы? — подозрительно спросил полковник.

— Журналисты, — с улыбкой ответил незнакомец.

Полковник хотел было схватиться за грудки и за табельный «Макаров», но вдруг понял, что влип по-крупному. Потому что от этого журналиста за версту несло иностранной разведкой.

— Ах ты! — с угрозой сказал полковник.

— Йес… Я… — согласно кивнул лжежурналист. — Я могу обещать вам политическое убежище в любой из избранных вами стран, интересную работу, достойные условия проживания и счастливую личную жизнь.

— Предателем меня хочешь сделать? — свирепея, спросил полковник.

— Но! — замотал головой журналист. — Найн! Не хочу. Не я хочу… Ваши друзья хотят. И верьте мне — сделают.

Своих «друзей» из Военной прокуратуры полковник знал. Как облупленных. Эти точно в лепешку разобьются, чтобы укатать его за Полярный круг к оленям.

— Прошу понять нас правильно, Мы не просим выдавать ваши секреты, мы лишь хотим использовать ваш богатый опыт в борьбе с мировым злом.

— Это с терроризмом, что ли?

— Йес… С терроризмом. В том числе чеченским. Надеюсь, борьба с чеченскими боевиками в Европе не станет противоречить вашим понятиям о вашей чести?

Тут было о чем подумать.

— Можно сделать один звонок? — попросил полковник Городец.

— Другу? — улыбнулся лжежурналист. Намекая на известную телепередачу. Там, у них, давно известную, потому что нами всего лишь слизанную.

— Ага, другу, — кивнул полковник.

По разговору с другом он понял многое — по тону, по односложным ответам, многозначительным паузам и желанию поскорей свернуть беседу. Из всего этого на первый взгляд совершенно невинного разговора все стало понятно — что карьера полковника закончена, что дни его сочтены, телефон находится на прослушке, а бывшие сослуживцы теперь дают против него признательные показания.

— Ну, что вам посоветовал ваш друг? — вновь участливо до приторности улыбнулся лжежурналист.

— Что надо, то и посоветовал! — грубо ответил полковник. — Тебя, сволочь, не спросили!..

Хотя как раз его, лжежурналиста, и надо было спрашивать, потому что он имел много друзей в Военной прокуратуре и знал куда больше полковника.

Размышлять долго не приходилось.

Полковник Городец подошел к окну и, раздвинув спичкой шторку, выглянул наружу, наметанным взглядом различив возле булочной лоточницу с булками, которые здесь сталбы продавать лишь полный дебил, и заметил не в меру беспокойного молодого человека с цветами напротив своего подъезда, который нетерпеливо смотрел не на часы, а на его окна.

Вот же падлы друзья-товарищи!..

— Через проходной двор, на соседней улице, меня ждет машина с дипломатическими номерами, — нашептывал журналист-искуситель. — Если вы теперь согласитесь пойти со мной, то меньше чем через день вы будете в безопасности в Брюсселе, а после где пожелаете, получив гражданство, политический иммунитет и подъемные суммы в евро или долларах.

Присутствовавший при беседе наш журналюка лишь вздыхал, закатывал глазки и сучил ножками от таких заявлений, готовый продать за четверть обещанного все известныеему тайны, вплоть до своих собственных и своей жены интимных секретов.

— Если вы будете продолжать медлить, то мышеловка захлопнется! — патетически произнес лжежурналист вычитанную в советском детективе фразу.

Она-то и решила исход дела.

— Черт с тобой — банкуй, рожа шпионская! — заявил полковник Городец, хватая свой «тревожный», с бритвой и чистым исподним, чемоданчик.

Операция враждебной нам иностранной разведки по вербовке ценного секретоносца прошла успешно. Для чего потребовалось лишь инициировать в Военной прокуратуре дело и поставить под окнами его квартиры продавщицу хлебобулочных изделий и молодого человека с цветами.

Там, в Брюсселе, полковник Городец получил все обещанное, рассказав все требуемое.

Не добровольно.

Под предлогом случайной простуды его закатали в военный госпиталь, где промыли мозги сывороткой правды, прокачали на полиграфе, подвергли гипнозу и устроили перекрестный допрос. Единственное, о чем полковник смог умолчать, это о том, что в бытность свою курсантом общевойскового военного училища он украл у своего сокурсника зубную пасту. Впрочем, об этом он как раз мог бы и рассказать…

Так полковник Городец стал предателем и врагом России пусть не под номером один, но три — точно!..

Глава 7

— Да вы что? Что вы такое городите? — не поверил главврач. — Да разве мыслимо такое?..

А случилось все так…

После отбоя и вечерней раздачи лекарств в палате номер семнадцать все уснули. И спали хоть не сладко, но крепко. Даже слишком, потому что, как потом выяснилось, вместо таблеток от колик и температуры больные случайно выпили снотворное.

Выпили и заснули.

Кроме одного, которому не давали покоя боли в сломанных руке и ноге и его дурной характер.

Он лежал тихо, сопя и похрапывая, но не спал.

Не спал час… Два… Три…

Полчетвертого он вздохнул, заворочался и негромко окликнул больных.

— Помогите, мне плохо!

Ему никто не ответил. Все спали беспробудным сном.

Тогда больной встал и, тихо ступая, поплелся к двери. Открыл ее, вышел в коридор и пошлепал по нему в сторону туалета. Его неблизкий, недоступный дизентерийным больным путь проходил мимо медсестринского поста. Где никого не было. Но это совершенно не значило, что ночная медсестра спала, потому что из близкой процедурной доносились сдавленные крики и стоны. Видно, медсестру кто-то давил.

И точно.

Когда не вовремя проснувшийся больной проходил мимо, стоны вдруг стихли и из-за двери высунулась голова медсестры. И голое плечо.

Медсестра испуганно огляделась по сторонам, грозно спросив:

— Больной… вы чего?!

— До ветру я. Живот болит! — пожаловался тот. — Мочи нет!

— У всех у вас болит! Нечего тут ходить! — справедливо возмутилась отвлеченная от процедур сестра. — Хождения после двадцати запрещены. Идите к себе и терпите до утра.

И, обернувшись, сказала в полураскрытую дверь:

— Такие капризные больные пошли… Все им неймется, все чего-то бродят, покуда в морг их не свезешь.

И то верно — лег в больницу — так лежи, чего ходить-то, тем более ночами?

Тут из-за двери высунулось еще одно плечо. Поболе первого. И высунулась всклокоченная голова. Мужская. Охранника.

— Ну ты чего — не понял? — свирепо спросил он. — Если доктор сказал в палату, значит, в палату! Приспичило ему! Иди давай, а не то ты у меня прямо здесь в штаны наложишь!

И высунулся по пояс.

Парень он был крепкий, весь в бицепсах, трицепсах и с квадратиками на животе, отчего был зазываем на посты медсестрами всех отделений.

Больной покорно кивнул и пошаркал обратно.

Он зашел в палату, но в койку не лег, встав подле двери.

Через полчаса он повторил попытку своего перехода в конец коридора. На этот раз он шел совершенно бесшумно, несмотря на то что прыгал на одной ноге. И прошел бы! Но, как назло, в момент, когда он пробирался мимо процедурной, откуда доносилось пыхтение и отчаянный перезвон пробирок, кто-то нажал кнопку вызова, и на посту запищал зуммер.

Вот ведь незадача! Как будто у ночных медсестер дел других нет, как к умирающим больным бегать!

Дверь распахнулась, и из нее выскочила медсестра.

В распахнутом халате на голое тело.

Что на голое — это понятно, неясно, почему в халате. Видно, и верно, в униформе, да больничной, да белой, есть что-то такое привлекательное.

Запахиваясь, медсестра воззрилась на больного, который перегородил ей дорогу.

— Ты чего опять тут? — грозно спросила она.

— В туалет я, — жалобно простонал больной.

Но провести медсестру было не так-то просто — знала она этих, с позволения сказать, пациентов.

— Гриш, — крикнула она, оборачиваясь назад. — Этот козел опять тут. Не иначе, подглядывает! Извращенец.

— Какой? — спросил из-за двери охранник, потому что всех на этом свете, кроме себя, считал козлами.

— Ну тот, что в первый раз был! — пояснила медсестра. — Видать, извращенец. Или хочет главврачу нас заложить.

Из-за двери выскочил крепкий хлопец, которому озимые поля плугом пахать вместо трактора, а не немощных больных охранять.

— Ах же ты, падла! — ласково сказал он. — Шпионить — да? А после доносы писать…

И дело было вовсе не в том, что его застукали на медсестре, а в другом. В том, что тот охранник был поставлен в эту больничку смотрящим, отчего оттуда периодически и бесследно стали пропадать наркосодержащие препараты, причем не без помощи влюбленных в ночного ухажера медсестер.

Так что не главврача боялся охранник.

— Чего у тебя — ножка сломана?.. — поинтересовался он, глядя на гипс. — Ну теперь еще и шея будет!

И вразвалочку подошел к больному.

— Я ничего, я случайно, я только в туалет, — испуганно залепетал тот, припадая спиной к стене.

Но его никто не слушал.

Охранник сграбастал его в охапку и потянул в конец коридора, как раз в туалет, но не для того, чтобы доставить ему облегчение, а чтобы потолковать по-свойски, отучив подглядывать, подслушивать и наушничать!

Он заволок его в туалет, прихлопнул за собой дверь и прижал больного к стене.

— Ну все, падла, счас я тебя буду по стене размазывать!

Быть размазанным по стене сортира было обидно. И негигиенично.

— Я ничего не видел, я случайно, я ничего не скажу! — забормотал больной.

— Конечно, не скажешь, — поддакнул ему охранник. — Потому что не сможешь!

И даванул так, что у его врага глаза на лоб выкатились. Как у вареного рака.

Ох и здоров же, черт! Точно, душу из тела на самые небеса выдавит!

Охранник повозил больного спиной по стене и, перебросив через себя, повалил на грязный пол, намереваясь насесть на него сверху.

Но не смог. Потому что оступился… Очень неловко.

Ну или не оступился, а просто как-то случайно упал. Башкой на кафель. А когда попытался встать, мыча, как обиженный бычок, снова как-то неудачно повернулся, налетев виском на коленку больного. Со всего маху! Да так неосторожно, что утратил сознание, рухнув в кабинку, лицом в унитаз. Отчего случился шум.

Тут уж следовало побыстрей сбегать.

Больной прикрыл дверь и припер ее под ручку случайной шваброй. После чего проскакал к окну, открыл раму и выглянул наружу.

Этаж был пятый. Внизу был асфальт.

Но сбоку по фасаду шла водосточная труба.

К сожалению, не близко…

В дверь застучала медсестра.

— Гриша, Гришенька, не убивай его, — кричала она. — У меня ничего с ним не было! Честное слово!

Но Гришенька ей не отвечал, рассматривая что-то в унитазе.

— Гриша-а!..

Теперь она поднимет своими воплями на ноги все отделение!

И точно, там, за дверью, пока еще глухо, застучали чьи-то шаги.

Все, теперь выход заперт любопытствующими больными. Скоро очнется охранник и бросится в драку… Или призовет на помощь своих приятелей… Или того хуже — милицию…

Ах как нехорошо…

Надо бы торопиться, пока дверь заперта…

Больной вновь проковылял по туалету, вернувшись назад, к примостившемуся на унитазе охраннику. Одним мощным рывком, обрывая петли, выдернул у него из наспех надетых штанов незастегнутый ремень.

Добрый ремень, кожаный… И пряжка литая…

Хорошо, что кожаный и что пряжка литая…

Вскарабкавшись на подоконник, больной из семнадцатой палаты высунулся в окно, вытянул руку и бросил вперед ремень, пытаясь зацепиться пряжкой за выступающую в сторону скобу водосточной трубы. С третьей попытки ему это удалось.

Он дернул ремень раз, другой, третий…

Потянул его на себя что было сил, упираясь в раму…

Пряжка держала.

Теперь все зависело от того, выдержит ли она и скоба нагрузку.

— Гриша, почему ты молчишь, ты убил его? — дурным голосом вопила медсестра, колотясь в дверь, которая вот-вот должна была рухнуть под ее могучим напором.

Больной еще раз выглянул в окно.

Высоковато… Но иного выхода нет.

Единственный выход своими пышными формами перегородила ночная медсестра и прибежавшие ей на помощь больные.

С богом!..

Больной сел на самый край отлива и, перехлестнув через ладонь ремень и вытянув его во всю длину, плавно соскользнул вниз!..

В пятиэтажную, заканчивающуюся асфальтом пропасть!..

Если бы он прыгнул, пряжка точно не выдержала бы мощного, семидесятикилограммового рывка. Но дело в том, что он знал, как нужно прыгать…

Подобно гигантскому маятнику тело качнулось вниз и вбок. Ремень натянулся подобно тетиве лука, пряжка деформировалась и… лопнула. Потому что рассчитана была удерживать штаны на поясе человека, но никак не человека на высоте пятого этажа!

Но в тот момент, когда она лопнула, беглец уже ударился о жесть водосточной трубы, обхватив ее руками. Двумя. В том числе пальцами сломанной руки. Отчего тихо взвыл!

Он схватился за жесть и замер, боясь пошевелиться!

Но он был слишком тяжел для рассчитанной на дожди трубы, и старая, подржавевшая жесть, деформируясь и сминаясь, стала выгибаться, скрежеща в сочленениях. Если бы он держался за нее до конца, то постепенно, вместе с ней удаляясь от стены, так бы держась за нее и рухнул вниз, лишившись опоры. Что обычно и происходит, когда люди пытаются использовать в качестве лестницы водосточные трубы, до самого конца не находя в себе сил отпустить единственную удерживающую их от падения опору.

Но он не стал держаться за ломающееся железо, он ослабил хватку и скользнул по жести вниз, ослабив тем нагрузку на тонкий металл.

Он проскочил вниз, до следующего крюка, за который ухватился здоровой рукой, приостанавливая падение.

Он удержался, раздирая пальцы о неровный металл!

Но крюк был старый и был вбит неглубоко, потому что жестянщики не предполагали, что, кроме дождевой воды, водосток должен выдерживать вес снующих по ним туда-сюда больных.

Крюк согнулся и, медленно изгибаясь, полез из стены.

Он лез, все более выгибаясь и убыстряя свое движение. И человеку не оставалось ничего другого, как отпустить его раньше, чем он окончательно выскочит из кирпича.

Он разжал пальцы и словно по направляющей заскользил по трубе вниз!

До следующего крюка.

Следующий крюк был прочнее и выдержал нагрузку!

Держась за него, беглец смог осмотреться и различить следующий нижерасположенный крюк, к которому приехал уже без всякого риска.

Через несколько секунд беглец был на земле.

Над ним на стене болталась изогнутая, лопнувшая в одном месте, вырванная из кирпича водосточная труба.

Беглец пошарил рукой по земле, нащупал камень и очень сильно и точно бросил его в светящийся на единственном столбе фонарь. И ведь попал. С первого раза!

Лампочка лопнула, и стала темно.

Сверкая во тьме белыми бинтами, больной поскакал прочь. На одной здоровой ноге.

Куда?