Чтение 16–й страницы книги ~Господа офицеры~

Перебежав двор, сунулись в руины, встали по стенам, стали ждать. Ждали недолго. Вдруг отворилась какая-то дверь, и снизу резануло светом. А вот и вход!

Кто-то невидимый, выбравшийся из подвала, отбежал в сторонку, где, присев, спустил штаны.

Тьфу-ты ну-ты!...

Когда человек встал и, ежась и заправляясь на ходу, побежал к двери, они тенями скользнули за ним.

Вновь, на малое мгновение, открылась дверь. Ни в жизнь, кабы своими глазами не видеть, не догадаться, что это вход в жилье, а не нора собачья.

— Это ты, что ли, Тереха? — недовольно крикнул кто-то снизу.

— А то кто ж! — ответил тот.

Мишель сделал два быстрых шага и, нависнув над несчастным Терехой, саданул его рукоятью нагана по темечку.

Тот охнул и осел.

— Эй, ты чего там? — крикнул голос. — Чай, спотыкнулся?

— Ну! — в тон оглушенному Терехе ответил Мишель, споро шагнув в подвал.

Увидел перед собой какого-то мужика, сунул ему в зубы револьвер.

— Тихо, дядя!

Тот с испугу присел, тараща глаза.

Мишель действовал в точности как на фронте, как в штыковой, как в германском окопе, где забывались все благоприобретенные условности и оставались одни только голые инстинкты, где нужно было бить и стрелять, ежели только заметишь направленное на тебя оружие.

Это ж надо, где пригодились полученные на передовой привычки, мимолетно подивился Мишель.

— Где все? — тихо спросил он, высверливая очухавшемуся мужичку зубы дулом револьвера.

— Тама! — кивнул тот.

— Много их?

— Ага!

— Пойдешь впереди! — приказал Мишель. И никаких там «милостивых государей» и «соблаговолите сопроводить меня» — все просто и ясно, как Отче наш! Как в бою!... — Ежели только пикнешь — прибью!

Мужик понятливо кивнул.

Сзади, в затылок Мишелю, наседая на него, напряженно дышали его хлопцы.

Лишь бы только они горячку не начали пороть!

Сердце колотилось бешеными толчками, все существо его обратилось в зрение и слух.

Медленно пошли по узкому, как окоп, коридорчику, одну за другой минуя какие-то наглухо запертые двери. Откуда-то спереди доносились неясные голоса, крики, звон посуды.

Значит, верно идут!

Справа из-за приоткрывшейся двери сунулась чья-то голова. Мишель, не глядя, более подчиняясь рефлексам, нежели разуму, ткнул в нее револьвером. Голова охнула, провалилась внутрь.

«А ну как раскричится?!» — мгновенно пугаясь, подумал он.

Но тут же почувствовал, как в комнату кто-то нырнул.

Молодцы хлопчики, не растерялись!

Но только, видать, не один он услышал шум борьбы.

— Эй, кто там?... Ты, что ли, Тереха? — крикнул кто-то в конце коридора.

Мишель быстро ткнул мужика дулом под ребра.

— Не-а, это я, Петруня! — прохрипел тот, все правильно поняв.

— А Тереха где?

— Так до ветру пошел.

— Ну тогда айда сюда!

«Да идем уже, идем!...»

В конце коридора была большая, полная народу комната, как успел мельком заметить Мишель из-за спины выступившего вперед Петруни. Посреди был стол, на столе початые бутылки с николаевской еще водкой, богатая закуска на разномастных тарелках, а то и просто расстеленных газетах. Сытно живут в хитрованских подвалах! Это в голодающей-то Москве!

Десять пар пьяных глаз обалдело уставились на Петруху и на маячившего у него за спиной Мишеля, из-за которого, как черти из табакерки, лезли еще какие-то головы.

— Тихо, господа разбойники! — как можно более спокойно сказал Мишель. — Не двигайтесь с места. Милиция!

Еще, наверное, с полминуты все стояли недвижимо, будто бы парализованные, не в силах оторвать взор от Мишеля, но потом кто-то отчаянно крикнул: «Тикай!...» — и все разом метнулись по сторонам, подобно брызгам. Громко звякнуло стекло разбитой керосиновой лампы, и враз стало темно.

— Стоять! — крикнул Мишель, паля из револьвера в потолок.

В свете выстрелов, как при вспышках молний, он видел, как мечутся, тыкаясь в стены, бандиты, как падают, опрокидывая друг друга.

— Стоять! — еще раз рявкнул Мишель.

Откуда-то сзади стал сочиться свет.

Это Валериан Христофорович, торопясь, нес по коридору добытую где-то лампу.

— Всем встать, руки вверх! — скомандовал Мишель.

И тут же в его сторону сыпанул веер огня, догоняя его, громом ухнул выстрел, и что-то, просвистев подле самой головы, тяжело ткнулось в притолоку, откуда посыпалась штукатурка.

«Стреляют!» — понял Мишель.

Но его уже оттолкнули в сторону, и кто-то, бесцеремонно топча ноги, полез мимо него в комнату.

— Лежать, контра, прибью!!

«Куда он... дурак... под пули!...» — мгновенно подумал Мишель.

И верно, вновь громыхнул, осыпая всех искрами, близкий выстрел. И сразу же в ответ звучно рявкнул маузер, так что уши заложило.

И все затихло.

— Вы целы? — испуганно окликнул кто-то его.

— Это ты, что ли, Шмаков?

— Я — Лексей, — ответил тот.

Мишель мотнул головой. Вроде цел...

— Куда ты полез-то? — возмутился Мишель.

— Так ведь они ж вас прибить могли!

А ведь и могли! И верно прибили бы, кабы он не оттолкнул его в сторону, подставясь под пулю!... Выходит, он жизнью Шмакову обязан...

Мишель встал.

На полу копошились, расползаясь, бандиты, испуганно, снизу вверх, глядя на огромную, в собольей шубе, с огромадным маузером в руке фигуру Валериана Христофоровича, который совершенно перекрыл собою дверной проем. Прошмыгнуть мимо него не было никакой возможности!

Мишель быстро оглядел присутствующих, выискивая среди них того, кто пырнул на Сухаревке ножом Сашка. Но Федьки среди них не было!

И Валериан Христофорович тоже покачал головой.

Нету!...

— Федька где? — громко спросил Мишель.

Сзади протискивался в дверь какой-то юркий, похожий обликом на татарина, человек.

— Ай-яй, зачем так... зачем потолок стрелять, посуда стрелять, мебель портить? Уважаемый гость пришел — постучи, откроем, за стол пригласим, — сокрушался он, болезненно морщась и прижимая к груди руки.

Судя по всему, это был тот самый содержатель нумеров — Юсуп.

— Федька где? — теперь уже его спросил Мишель.

— Какой такой Федька? — округлил глаза татарин. — Юсуфа знаю, Махмуда тоже знаю, Абдурах-мана, никакой-такой Федька не знаю. Зачем спрашиваешь? О Махмудке спроси, я скажу. Махмудка нужен?

— Ты нам зубы не заговаривай! — угрожающе крикнул из-за плеча Мишеля кто-то из хлопцев. — Счас тебя выведем да к стенке поставим — враз все вспомнишь!

— Зачем так говоришь, зачем пугаешь? Я татарина добрая, худого никому не делал! — заныл, заскулил Юсупка.

Откуда-то сверху глухо хлопнул выстрел. За ним еще несколько.

Ах ты, черт!...

Мишель, развернувшись, бросился по коридору наверх, с ходу вышибая дверь. В лицо ударило морозом. И почти сразу же навстречу ему из темноты кто-то кинулся, чуть не сшибив с ног.

— Он прям как из-под земли! — возбужденно кричал Митяй, размахивая маузером. — Ей-богу, гляжу — лезет! Я — палить, а он все одно лезет! Босиком весь!... А потом нырк — и нету!... Догнать бы его надоть! Куды ж он босиком-то!...

Как же — догнать...

— Жди здесь! — приказал раздосадованный Мишель. — Ежели кто еще побежит — не упусти смотри!

Повернувшись, нырнул обратно в подземелье.

Гости в комнате уже оправились от первого испуга и теперь стояли, косясь на недопитые стаканы. Дамы, кокетливо поглядывая на молоденьких милиционеров, поправляли вырезы на груди, вываливая на всеобщее обозрение полные белые груди. Страшно никому не было, все были слишком пьяны, чтобы бояться.

— Любаня кто? — спросил Мишель.

— Ну я, — игриво ответила одна из дам, строя ему пьяные глазки.

Из-за нее, отодвинув ее в сторону, вылез Шмаков.

— Тута дыра какая-то, — сказал он. — Сундуком придвинута была.

Из дыры тянуло холодом... Все ясно — ход, как у степных сусликов. Через него-то Федька и утек, когда стрельба пошла. А вылез уже там, на улице.

А теперь он уже далече.

Мишель подошел к Любане, сдернул с ее груди брошь. Спросил:

— Это откуда у тебя?

— Подарок! — играя бровками, ответила Любаня.

— Федька, что ли, подарил?

— А хошь бы и он, тебе что с того?...

Мишель, склонившись, глянул на брошь. Рядом, тычась в него головой, примащивался Валериан Христофорович.

— Свет дайте!

Поднесли лампу.

Брошь была золотая, с большим, чистой воды бриллиантом посередке.

— Хорош камень-то! — выдохнул Валериан Христофорович. И, оборачиваясь к Любане, весело спросил: — Ты хоть знаешь, дурочка, сколько эта брошка стоит?

— А я ее не покупала! — дернула плечиком Федькина маруха. — Давай вертай брошку-то — не тобой, чай, дарена!

— "Вертай"!... — передразнил ее Валериан Христофорович. — Эту брошь, может, сама царица носила!

— А мы что, хуже царицки, что ли?! — гордо подбоченясь, сказала Любаня. — Подумаешь, цаца какая! Теперича царей нету — теперь все равные!

— Может, тебе Федька еще что-нибудь дарил? — спросил Мишель.

— Может, и дарил — не твоя забота! — ответила языкастая Любаня. — Кабы я тебя пригрела, можа, и ты мне чего подарил.

— Вот бесстыжая! — досадливо сплюнул кто-то из хлопцев.

— А чего — я баба сладкая! Хошь попробовать? Тебе задарма дам!...

Мишель почувствовал, что краснеет.

— Чего вы ее слушаете-то? Вы в сундуке у ней пошарьте! — сказал кто-то из гостей. — Там у ней золото-то.

— А вам завидно, да? — зло сверкнув глазищами, крикнула Любаня. — Вам стекляшки дарят, а мне, может, настоящие брильянты!...

В сундучке точно оказались другие драгоценности — золотое кольцо и сережки.

— Тоже Федькин подарок? — поинтересовался Мишель.

— А можа, и не его! — с вызовом ответила Любаня. — Меня многие любят! Уж так любят!... Ничего-то для меня не жалеют! Что колечко — жизнь за меня покласть готовы! А уж я-то им за это!...

— Ты это брось свою агитацию здесь разводить! — вдруг оборвал ее Шмаков. — Мы вот тебя нынче заберем да вместе с буржуями недобитыми на перевоспитку кинем — снегна улицах чистить да мертвецов из сугробов ковырять! Тогда враз поумнеешь!

— А с чего это меня к буржуям? — возмутилась Любаня, видно, мня себя чистопородной пролетаркой.

— А с того, что ты есть самый что ни на есть вредоносный элемент, который советской власти поперек стоит, что рыбья кость в горле. Через тебя, может, Федька тот и другие тоже душегубами-то стали! И ежели тебя не перевоспитать, то надо бы по совести прямо теперь же шлепнуть, чтобы от тебя дале зараза не пошла!

— А чего меня-то! — испуганно взвизгнула Любаня. — Я Федьку-то не неволила, сам он. С него и спрос!...

— Значит, — Федькины это сережки с колечком? — быстро спросил Мишель.

— Ага, его!

— И, поди, еще есть?

— Как не быть — имеются. Он намедни хвастал, что у него такого добра скока хочешь, и брошку мне показывал!

— А откуда они — не сказал?

— Не-а. Трепал, будто бы царские цацки это. И вы вон тоже говорите...

Царские?...

По всему выходит, что так оно и есть, что — царские!

Вот только где их Федька добыл?... Где?!

Эх, знать-то бы!...

Глава 30

Найти их было попросту невозможно, но тем не менее их нашли — две одинокие семечки на поле подсолнечника среди подсолнечных полей!... Вот и верь после этого в семечки, песчинки, иголки в стоге сена и прочую подобную лабуду!...

...Вагон качало и несло сквозь толщу земли. Отраженное от бетонных стен раскатистое эхо вместе с теплым ветром врывалось в раскрытые окна, шевеля волосы на шевелюрах безразличных ко всему пассажиров, которые мотались в такт конвульсивным дерганьям поезда, невидящими глазами уставясь в темные окна, где отражались их силуэты. В этих вагонах они проводили почти четверть своей жизни, вырабатывая равный шахтерскому подземный стаж.

Поезд начал торможение, и все, дружно столкнувшись плечами, качнулись вперед, разом кивнув головами, как сто китайских болванчиков.

А когда вагоны замерли, откинулись назад...

Двери разошлись, вытолкнув деформированную и перекрученную, как песочные часы, толпу пассажиров. В вагон почти никто не зашел, так как это была радиальная ветка и был вечер.

— Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Измайловский парк», — объявил жестяной женский голос.

Двери, шипя, закрылись.

И тут же другой женский голос — дежурно жалобный — объявил:

— Граждане пассажиры, мы беженцы из Чурайпе, нас на вокзале восемнадцать семей, помогите, люди добрые, кто чем может, доехать до дома...

«Вот, — подумал Мишель Герхард фон Штольц, — судьба... Такие же, как я, горемыки без крова и угла... В человечьем обличье кустики перекати-поля, которые мотают по свету злые ветры...»

И потянулся за мелочью.

— Ты что! — толкнула его локтем в бок Ольга. — Они год уже до своей станции доехать не могут!

Оказывается, эти «перекати-поле» давно пустили корни. В Метрополитене имени Ленина...

С толпой пассажиров они вытекли из-под земли на поверхность. Где с ходу напоролись на чей-то хищный взгляд.

Мишель Герхард фон Штольц был мало похож на местную, уныло разбредающуюся по многоэтажкам публику. По всем приметам он был чужак!

— Предъявите ваши документы! — шустро подскочив, козырнул сержант.

Мишель Герхард фон Штольц предъявил свой паспорт.

У сержанта глаза полезли под фуражку.

Всякое он видел, но такого — нет!

— Чего это? — поразился он, вертя в руках книжечку с вензелями.

— Это есть мой паспорт, — старательно ломая язык, ответил Мишель Герхард фон Штольц. — Я есть подданный княжества Монако!

— Чего? — не понял сержант, думая, что это, наверное, где-то в Киргизии.