Чтение 20–й страницы книги ~Господа офицеры~

— Слуша-ать!

Вышли вперед командиры, зачитали артикулы, которые еще царем Петром заведены были:

— "...Полки или роты, которые, с неприятелем в бой вступя, побегут, имеют в генеральном военном суде суждены быть. И если найдется, что командиры притчиною тому были, оным шпага от палача переломлена и оныя шельмованы, а потом повешены будут... А из рядовых по жеребью кажный десятый (или как по изобретению дела положено будет) повешен, а протчие шпицрутенами биты будут, и сверх того без знамен стоять имеют, пока они храбрыми своими делами паки заслужат".

— Ясно, молодцы?

Чего уж неясно, побегешь — хошь по своей воле, хошь без, — словят тебя, поставят во фрунт да, каждого десятого, пятого, а то, бывало, и третьего отсчитав, тут же, передстроем, под бой барабанный повесят, а прочих всех через шпицрутены прогонят, семь шкур с них спустив! А не бегай, умри где стоишь, как то уставом предписано, — токма так войну и можно выиграть!

— На плечо!

Вскинули ружья, пошли.

Впереди стена крепостная в полнеба, под стеной пальба! Турки палят! Туда им тепереча и идти, на подмогу своим. Солдаты шагают, все бледные, сосредоточенные — кто-то из них к вечеру жив будет?

— Не бойсь! — шепчет унтер, печатая шаг. — И хужей, чай, бывало-то!

Хоть бы бровь у унтера дрогнула али с шагу сбился, так нет же — все ему нипочем, идет на смерть, как на парад, и трубка в усищах!

Карлом унтера кличут. И фамилия у него чудная, на иноземный манер — Фирлефанц.

Грозит.

— Кто спужается да побегеть — того словлю да сам штыком проткну!

И ведь верно — проткнет!

— Подтяни-ись!...

Колотятся о землю сотни башмаков, пыль вздымая.

Идет, тянется полк, разворачиваясь в боевые порядки. Всяк на своем месте, под надзором своего командира.

Версту не дошли, как вдруг откуда-то турки — движется по полю, колышется головами человечья масса, прет наперерез. Единого человека не видать — одни только прямоугольники да квадраты, бьют барабаны, свистят свирели, на солнце, подобно искоркам, штыки да сабли взблескивают.

Турки все ближе, уж и лица можно различить. Идут толпой, строй сбивая. Теперь бы их и встретить огнем!

Забегали командиры.

— Мушкет к заряду готовь!

Стрелки разом вскинули фузеи, защелкали курками, ставя их на предохранительный взвод, так что вдоль строя шорох пошел.

— Полку открой!

Откинули правой рукой огниво вперед.

— Сыпь порох на полку!...

Вынули из роговой натруски, насыпали на полки порох.

— Закрой полку! Приклад на землю ставь!

Хлопнули приставленные к ногам приклады.

Все быстро, споро, как тыщекратно делали на плацу да на ученьях.

— Вынимай патрон!

Сунулись в суму, вынули бумажный патрон. Долго станешь патроны перебирать али, не дай бог, наземь уронишь — быть тебе битым шпицрутенами...

— Скуси патрон!

Зубами рванули угол патрона, да так, чтобы почувствовать вкус пороха.

— Клади в дуло!

Сыпанули порох, за ним толкнули пыж бумажный да пулю за ним.

— Вынимай шомпол! Набивай мушкет!

Одним — а так, чтоб боле, нельзя, — ударом вогнать пулю в казенник...

А турки уж совсем близко — глазищами сверкают, саблями машут, норовя в русские порядки врезаться!

— Подыми мушкет! Мушкет — перед себя!

Разом, будто еж, ощетинился строй ружьями.

— Взводи курки!

До щелчка потянули курки. Горохом затрещал строй.

— Прикладывайся!

Фузилеры прижали приклады к плечу, выискивая цель.

А цель — вот она, в сорока шагах. Счас налетит, сомнет, затопчет!

— Пали!

Ахнули фузеи — пропал, окутался строй белым дымом.

Первые ряды турок будто бы с размаху на стену налетели — пали навзничь отброшенные тяжелыми, в два пальца толщиной, пулями. На них идущие позади наскочили — смешались ряды. Но сквозь мертвецов, разбрасывая их и топча ногами, напирали задние ряды.

Уж теперь другого выстрела не сделать — не успеть!

В штыки надобно!

— Ну теперь держись, ребяты! — кричит, глазищами сверкает, усищами шевелит унтер Карл Фирлефанц.

Сам-то первым бежит, пример собой давая.

Налетел на него турок с саблей кривой, он того штыком в грудь кольнул, да так, что насквозь. А на него уж другой сбоку лезет — счас зарежет! Рванул Карл фузею из вражьей груди, саблю прикладом отбил да турка прикладом же в голову приложил так, что та надвое треснула!

— Не робей!

Тут все смешалось, в кучу свалилось — никакого строя уж нет, где свои, где чужие — не разобрать, всяк дерется там, где стоит!

Вон офицера на пики подняли. Тот висит, из спины у него пики лезут, а он, хоть мертв уже почти, шпагой размахивает, норовит хоть одного турка зацепить.

А тут уж турков на штык сажают!

Крик, кровь, хрип!...

Солдатики, что первый раз в деле, — бледнее смерти — глазищами во все стороны зыркают, чего делать не поймут, их первых турки в капусту рубят.

— Чего ряззявился?! А ну, не зевай! — свирепо орет унтер Фирлефанц, тыча в морды кулаком. — Стоять не моги — прибьют!

Сам уж шпагой орудует — турка в горло тычет Тот, кровью обливаясь, ему под ноги падает, землю ногтями скребет!

Дзынк!... — сломалась шпага надвое.

Унтер фузею у мертвеца из рук рвет, да еле успевает. Три турка окружили его.

— Помоги, братцы! — орет Карл, прикладом отбиваясь.

Кто ближе был к нему, на выручку бросился. Да только и турков прибыло. Встали стенка на стенку — пошла резня. Кровь фонтанами брызжет, глаза заливает. Уж и фузеи потеряны, и сабли выбиты, катаются русские с турками по земле, друг дружку за глотку пальцами взяв. Хрипят, глаза выкатывают! Что под руку попадет, по лицам один другому бьют, да не шутейно, а так, что глаза вылетают!

И уж не до артикулов, не до уставных команд!

Ругань стоит!

— Ах ты, басурманин!... Ах ты!...

Тот, кто минуту назад жив был, — смертным хрипом хрипит, глаза закатывая. А по нему, по живому еще, другие топчутся! Такая — не на жизнь, а на смерть — свалка! Тут упасть не моги, хошь с ног тебя собьют, хошь ранен ты, а стой! Упадешь — затопчут!

— Ко мне!...

Ах ты, беда-то какая!

Командир полковой в кольце турков бьется. Лицо в крови, левая рука плетью висит, одной правой отмахивается! Были подле него офицеры, да все выбиты! Турки его на шпагу взять хотят да к себе в плен уволочь!

— А ну, ребяты, — не дадим командира в обиду! — кричит, видя такое дело, унтер Фирлефанц, хошь сам весь изранен. — Ко мне ходи!

Потянулись к нему солдаты, кто жив был. Встали плечо к плечу и айда турков рубить, к командиру прорубаясь!

Один упал саблей побитый, другой, а Карлу все нипочем — глазищи кровью налиты, лицо перекошено, весь кровью залит, а своей или нехристей — не понять, машет фузеей, что траву косой косит.

— Не посрами, братцы!

Всех за собой увлек.

Молодые солдаты, те, что пока живы остались, за Карлом бегут-поспешают — с ним-то им ничего не боязно!

Рванулись вперед грудью на штыки, смяли турков да по ним, по телам их, по головам, вперед побежали!

— Ур-ра!...

Уж командира отбили, да не остановились, дальше пошли!

Турки, напора не сдержав, попятились да, попятившись, повернулись, побежали, спины показав. В них-то, с ходу, догоняя, штыки да шпаги всаживали, никого не щадя.

Тут уж из других батальонов да полков, что с боков бились, к ним подоспели да разом вместе навалились!

— Ур-рра!

Проломили оборону, погнали турков по полю да с ходу в крепость ворвались!

А впереди всех Карл Фирлефанц — славный рубака. Генерала турецкого на шпагу взял да знамя хоть сам изранен да изрублен был так, что еле на ногах стоял!

Как бой затих да раненых с мертвыми собрали войско построили, дабы отличившихся наградить. И первым среди них унтер Карл Фирлефанц был, что командира своего спас, солдат в атаку увлек да генерала турецкого пленил.

За что ему пожаловано было новое звание, орден, чарка водки да сверх того перстень с руки генерала!

Но токма не ради них он воевал — ради России. Что хоть обошлась с ним хуже, чем мачеха, а все ж таки была Родиной его!

— Спасибо за службу, молодцы!

— Ура!...

Глава 38

Приехавший из деревни родственник был диковатым, нелюдимым, злобным и молчаливым, под стать самому Анисиму, — глядел исподлобья и от дядьки своего шагу не отходил.

— Чего в деревне-то? — спрашивали у него.

Он молчал, только глаза пялил.

— Голодно, поди, раз в Белокаменную подался?

— Ну...

— Чего ну-то? Тебя, дурака, спрашивают — в деревне как?

— Известно как — голодуха! — односложно отвечал он.

И от него отставали.

Жили они с дядькой на Хитровке, в какой-то конуре, среди таких же, как они, оборванцев, коим дела до них не было. Называлось их жилье нумера-с, хотя вместо пола была в нем голая, утрамбованная земля, а двери заменяла какая-то грязная рогожа. Днем они отсыпались: Митяй — вполглаза и вполуха, сжимая в руках гранату и вздрагивая и открывая глаза на каждый шорох. Ночами, как темнело, выбирались из своего убежища, отправляясь бродить по Хитровке, искать дружков-приятелей Анисима.

— Федька-то где? — спрашивал он, выцепив в очередной клоаке знакомца.

— А чего-сь надоть?

— Так дело у меня к нему.

Дружки подозрительно косились на родственника.

— Не боись, свой это! — нехотя отвечал Анисим, памятуя, что родственник грозился, ежели он хоть раз только невпопад пикнет, тут же взорвать его. И вращая глазищами, здоровущую бомбу показывал.

Анисим его боялся пуще черта, не забывая, как он его чуток не задушил, и веря, что тот верно рванет свою бомбищу, ни себя, ни его не пожалев.

— Ну так чего-сь — где Федька-то?

— Да был вроде. Панкрат Кривой сказывал, что намедни его видал.

— А Панкрат иде?

— Так туточки, рядом...

Но Панкрат, от всего открещиваясь, уверял, что, где теперь находится Федька, не знает и ведать не ведает, но грозился при случае передать тому, что его Анисим ищет.

Как известно, земля слухами полнится. А Хитровка — не земля, она поменьше будет...

Федор объявился через два дня. Но не сам. Прислал заместо себя какого-то бойкого, лет тринадцати пацаненка.

— Ты, что ль, Федьку-то ищешь? — спросил тот беспокойно зыркая по сторонам вострыми, как булавки, глазками.

— Ага, — кивнул Анисим. — А ты кто такой будешь-то?

— Не твоего ума дело! Говори, чего от Федьки надоть?

— Об том я токма Федьке скажу, а тебя я знать не знаю!

— Как хошь, а тока Федька все одно с тобой говорить не станет, — осклабился пацаненок.

— Чего ж так-то? — удивлялся Анисим, косясь на молчаливого, будто тот немой, родственника. — Чай, ране вместе были!

— Так, гутарят, будто ты чека продался! — ответил пацаненок, смачно сплюнув себе под ноги и лениво глядя на Анисима и его родственника.

— Хто гутарит? — не на шутку испугался Анисим.

— Ага, так я тебе прям и сказал! — ухмыльнулся Федькин посланец. — Ну говори, чего надоть, не то я счас пойду!

Шибко он хотел выглядеть старше, чем был.

Анисим растерянно взглянул на родственника.

Тот еле заметно кивнул.

— Дело у меня к нему. Купец у меня имеется.

— Чего за купец?

— Дюже богатый, — ответил Анисим заученной фразой, закатывая глаза. — Деньжищ у него видимо-невидимо.

— Ну а Федька-то тута при чем?

— При том, что он товар ишшет, который у Федьки имеется.

У пацаненка жадно заблестели глазки.

— Ну ладно, давай тогда евойный адрес! — сказал он, стараясь быть безразличным, пытаясь не выказать свой интерес.

— Не-а! — мотнул головой Анисим. — Тока Федьке одному скажу! Мне свово барыша терять неохота! Передай, что купец все, что у него есть, купит и хошь мильен заплатит.

— Ну уж! — усомнился пацаненок.

— А можа, цельных два! У него денег куры не клюют!

— Передашь?

— А чего не передать-то? Скажу, коли увижу.

— Где тебя искать, ежели чего?

— Так туточки я, у Емельяна в нумерах-с.

И шустрый пацаненок, вильнув бочком, скрылся.

Митяй дух перевел.

Теперь нужно было ждать. Сколько — кто знает?...

Два дня он теребил свою гранату, пугая Анисима, который мог запросто зарезать его во сне. А и зарезал бы, кабы не опасался, что его «родственник», помирая, выпустит из рук свою бомбу, которая разорвет их в клочки. А по-тихому убечь он не мог, потому как Митяй ложился поперек порога так, что никак его не переступить. Да и спал, чертяка, вполглаза, так что на любой шум вскидывался. До ветру и то вместе ходили да, стащив порты, бочком к бочку садились! Рази от такого сбечь?

Когда на третий день к ним в каморку сунулась голова, они так и спали — Анисим у стеночки на подстилке, а родственник прям на полу, подле порога, занавеску под себя подоткнув и руку в шаровары спротамши.

Первым проснулся родственник, когда только еще занавеска колыхнулась!

— Ей! — крикнула голова. — Слышь-ка, Анисим ты здесь аль нету?

— Здесь, — откликнулся Анисим, продирая глаза. — Кто это?

— От Федьки я.

Ага, значит, нашелся-таки!