Чтение 25–й страницы книги ~Господа офицеры~

— Хочу тебя, матушка, о другой милости просить...

Нахмурилась Елизавета Петровна — и так уж немало пожаловала.

— Говори!

— Была у меня невеста, — сказал Карл. — Анастасья Лопухина, через которую был я шпицрутенами бит и в дальний гарнизон сослан. И как ссылали меня, была она на сносях, а разродилась али нет — того я не знаю. Коли родила, дозволь мне дитя свое сыскать да имя свое ему передать.

Молчит Елизавета Петровна.

Хлопотное это дело! Не могут дети незаконнорожденные фамилий отцовых да гербов наследовать — не по закону то! Ране был Карл простой солдат, а ныне дворянин! Ежели ему разрешить приблудное дитя усыновить — так и иные, от девок крепостных детей нагулявши, того же потребуют! Отчего кровь дворянская крестьянской размоется да через то оскудеет! А дворяне — они основа основ!

Лучше бы он жезл фельдмаршальский просил...

Глядит Карл на государыню — глаз не отрывает. Знает: о таком просит, о чем ненадобно!

Долго думала государыня...

— Ладно, — вздохнула, — ищи дитя свое! А как найдешь — зваться ему, коли он мужеского полу, на русский манер Фирлефанцевым, а ежели девица это — то Фирлефанцевой, и звание твое и герб пусть в наследство им следуют и потомкам их! И пусть они к делу твоему приучаются, дабы сокровища наши хранить и множить!

Хоть не как хотел, хоть с прибавкой русской, а получил Карл желанное!

— Благодарствуйте за милость вашу! — поклонился Карл Фирлефанц, да уж не унтер, а дворянин.

Поклонился еще раз — да вышел!

Чудеса!...

Был Карл Фирлефанц солдатом, азиатчину, турок да иных нехристей воевал, изранен весь, сто раз жизни через то чуть не лишился — а выслужил себе лишь орден да звание унтера. А как царицу с трона сковырнул да другую на ее место подсадил, сразу дворянином стал!

И всегда-то так на Руси было!...

И, верно, впредь до скончания веков будет!...

Глава 43

Вот и все. Можно подводить черту — жирную, которая — тире между двумя датами: рождения и смерти. Как на могильном камне, которых будет целых два — там, в Монако, в фамильном склепе фон Штольцев, где среди гранитных завитушек на щите герба, обвитого плющом, будет выбито вязью имя Мишеля Герхарда фон Штольца-младшего, и здесь, неподалеку, на Митинском кладбище, на доске из прессованной мраморной крошки, где будет написано: «Михаил Шутов»... И цифры...

Какие будут на памятниках цифры, он догадывался, так как помнил свой год рождения, а теперь знал, и какой будет год смерти. И день. И час. И даже мгновение. Потому что это будет следующее мгновение...

К Мишелю Герхарду фон Штольцу, нехорошо ухмыляясь, приближалась толпа дегенератов, которые теперь могли не стесняться, могли отвести душу. Дегенераты жаждали крови — его крови!

Самое обидное, что никакого сопротивления он оказать не мог — он был пришпилен к трубам, как жук булавкой к бумажке! Его будут бить, будут убивать, а он — болтаться, как боксерская груша?...

Ну уж нет — коли конец близок, коли терять ему нечего, он постарается продать свою жизнь подороже!

Дегенераты были уже рядом, кровожадно заглядывая ему в глаза и дыша ему в лицо вчерашним перегаром. Они встали подле него кружком, переглядываясь и нетерпеливо потирая кулаки.

Кто-то должен был начать первым, после чего на обреченную жертву, скалясь и топоча, бросятся все остальные. Таковы законы волчьей стаи.

Ну... и кто?

Первым, как ни странно, оказался Георгий Маркович, который совершенно не был похож на матерого волка, а скорее на овечку.

— А ну, пусти меня! — крикнул он.

Стая расступилась.

Георгий Маркович прошел вперед. В руках у него были плоскогубцы.

— Где колье? — спросил плюшевый завлаб.

— Насколько я помню, Ольга приказала, чтобы все случилось быстро, — напомнил Мишель Герхард фон Штольц, косясь на плоскогубцы.

— Можешь ей пожаловаться, — зловеще ответил завлаб. — После...

Стая заржала. Хотя, по идее, должна была завыть.

Георгий Маркович стоял, поигрывая плоскогубцами и поглядывая на пальцы пленника. Ему совершенно не хотелось никого пытать, но ему хотелось узнать, где находится колье. И приобретенная алчность в нем возобладала над природной трусостью.

— Ну ты что решил — сразу помереть или помучиться? — поинтересовался завлаб.

— Лучше бы, конечно, помучиться, — ответил Мишель Герхард фон Штольц известной цитатой, которая как нельзя лучше подходила к ситуации.

— Ну как знаешь, — вздохнул завлаб.

И подошел ближе.

Чего и добивался Мишель Герхард фон Штольц.

Когда Георгий Маркович приблизился к нему вплотную и стал неумело прилаживаться плоскогубцами к мизинцу, он мигнул ему и прошептал:

— Тебе — скажу. Иди ближе.

Прошептал нарочно громко, чтобы остальные тоже услышали и придвинулись.

Они услышали и придвинулись, налезая друг на друга и топча друг другу ноги, лишь бы не упустить волшебные, ценой в несколько сот тысяч долларов слова.

Ну еще, еще поближе!...

Бандиты выстраивались в ряды, как кегли на полосе кегельбана. А глупый завлаб — тот вообще подошел вплотную, встав против Мишеля.

— Ну? — с надеждой спросил он.

Георгий Маркович был ниже растянутого в рост Мишеля, и тот, делая вид, что хочет наклониться к нему, что было сил ударил его лбом в лицо. Сверху вниз!

Завлаб охнул и стал оседать.

Но упасть ему Мишель не дал — он резво подпрыгнул на месте, подтянулся на руках, поднял, придал к животу колени, собирая себя, подобно боевой пружине, и, разжав ноги, толкнул их вперед, пихнув завлаба подошвами ботинок в грудь.

Георгий Маркович полетел назад, словно выпущенное из пушки ядро, с ходу врубившись в боевые порядки противника, разбрасывая их во все стороны, как те самые кегли. Выскочившие из его рук плоскогубцы удачно угодили кому-то в лоб.

В рядах врага образовалась широкая просека.

Со всех сторон доносились стоны, крики и проклятия.

Это был отличный удар — жаль, последний в жизни Мишеля Герхарда фон Штольца.

Вот теперь они с ним разберутся, как приказала Ольга, — быстро и милосердно. Но не потому, что так хотела она, а потому, что так пожелал Мишель!

— Ну все, козел!...

Бандиты вскочили на ноги и, потирая ушибленные места, пошли на него гурьбой, мешая друг другу и толкаясь. У того, что шел впереди, в руках был обрезок ржавой трубы.

Вот и все, подумал Мишель Герхард фон Штольц.

Обидно, что он примет смерть не от шпаги, проткнувшей насквозь его сердце, не от пули, выпущенной из дуэльного пистолета, а от куска старой водопроводной трубы, которой его тюкнут по темечку.

Конечно, можно было попытаться увернуться...

Но уворачиваться он не станет! Не для того он их дразнил.

Ну давайте же, давайте!...

Мишель Герхард фон Штольц уверенно смотрел на своих врагов — в его взгляде не было страха, его губы скривила презрительная усмешка.

Он не боялся смерти. Он торопил ее!

Лучше труба, чем плоскогубцы...

Злодеи даже слегка растерялись, ожидая какого-нибудь подлого подвоха. Подпирая друг друга, они подошли вплотную и в нерешительности замерли.

Мишель Герхард фон Штольц переиграл самого себя!...

И испугался.

Теперь, чего доброго, они передумают его убивать сразу!...

— Ну что же вы, джентльмены? — насмешливо спросил он. — Или вы боитесь?

Пленник был один, безоружен, прикован к трубам, но все равно внушал опасения.

Это была победа Мишеля Герхарда фон Штольца.

Ставшая его поражением...

Доигрался!...

Позади бандитов, стеная и охая, встал завлаб и начал шарить по земле, разыскивая плоскогубцы.

— Погодите, не убивайте его! — сипел он.

Как ни прискорбно, но следует признать, что Мишель Герхард фон Штольц оторвался от своих корней, от простого народа, утратив с ним общий язык. Слава богу, не оторвался обитавший в его шкуре Мишка Шутов!

Который спас ситуацию...

— Эй вы, ублюдки, — крикнул он. — Мразь вы поганая... Фраера драные!... Петухи щипаные!... Ах вы!...

И добавил кое-что еще...

И еще...

И сверх того...

И еще обидней!...

И напряжение сразу же спало.

Ну так бы сразу и сказал!...

Осерчавшие дегенераты сделали последний шаг.

Металлическая труба взлетела куда-то вверх и обрушилась на непутевую голову Мишеля Герхарда фон Штольца.

Все!

Боль...

Темнота...

Конец...

Глава 44

Вот тебе и раз!...

Кабинет точно был, да только в кабинете-то никого и не было. Вовсе!

Купчик остановился в нерешительности.

Половой, проскользнув мимо него, забежал вперед, быстро сдвинул в сторону стол, отбросил половик и, поддев, потянул вверх большой квадратный люк, за которым смутно просматривалась лестница.

— Сюда пожалте, ваше вашество!... — показал он.

Такого поворота Валериан Христофорович не ожидал. И никто не ожидал!

«Купчик» беспокойно оглянулся назад. Что, к счастью, вполне совпадало с разыгрываемой им ролью.

— Не извольте беспокоиться. Вас ждут-с. Федька ждет!

Ну и что теперь делать?... Возвращаться? Или идти?

— Вы тока чего не подумайте, он туточки, рядом... — успокоил половой.

Ну разве что «туточки»...

Купчик вздохнул и, пыхтя и отдуваясь, стал спускаться в лаз, обдирая шубу о близкие края.

Спустились на несколько ступенек, прошли по узкому, освещенному свечой коридорчику, с дальнего конца которого доносился какой-то неясный шум.

— Здеся он...

Половой остановился, толкнул какую-то дверь, и на него и на купчика обрушился гул голосов.

Здесь-то и был другой, настоящий, зал, где гуляла хитровская публика.

Половой пошел вперед, крутясь между столами. Купчик за ним.

Зал был большой, ничуть не меньше, чем тот, что наверху. Под черным, закопченным потолком качались тусклые керосиновые лампы, на столах горели, оплавляясь воском, свечи. Как отворилась дверь, пламя на свечах дрогнуло, затрепетало от потянувшего сквозняка, дверь захлопнулась — пламя выправилось, ровно потянулось вверх.

На вошедших никто не обратил никакого внимания — все были заняты собой. Кто ел, кто пил, кто спал, уронив голову на руки, кто-то играл на интерес, иные ссорились, кулаками, а то и кастетами выясняя отношения. Меж столиков сновали половые, разнося заказы.

Гул стоял такой, что отдельных слов не разобрать и даже граммофона, который на прилавке стоял, развернутый огромным медным раструбом в зал, не слыхать.

— Эй, человек! — орал кто-нибудь во всю глотку. — Давай тащи сюда еще водки!

— Сию минуту!...

Там, наверху, был мороз, голод, разруха — была революция. А здесь ничего не изменилось, все было ровно так, как прежде. Здесь гуляла хитровская голытьба, пропивая сворованный или вытащенный из кармана зарезанного прохожего кошелек. За день спускали все, что имели, чтобы следующей ночью вновь выйти на промысел.

— За мной пожалте...

Федька сидел в отдельном кабинете. В уголке на табуретке примостился тот самый, что ранее крутился в зале наверху, пацаненок.

Федька оценивающе глянул на дородного купца.

— Принесли-с деньги-то?

— Ты сперва товар покажь! — вальяжно ответил купец. — Может, у тебя и нет ничего.

Федька хмыкнул, полез в карман, вытянул целую пригоршню украшений... Снова залез и снова вынул, швырнув на стол бриллиантовые кольца и броши.

Гора бриллиантов и рубинов немыслимой цены горкой валялась на грязном, засаленном столе, среди каких-то вчерашних объедков.

— А это видал? — с вызовом спросил Федька. — Деньги иде?

Купчик, не отрываясь, смотрел на лежащие пред ним сокровища, которые триста лет русским царям принадлежали, а теперь какому-то Федьке.

— Ну ты чего?... Деньги-то выкладай!

— Деньги у меня не здесь, — сказал, сглотнув ком, купчик.

Федька испытующе глянул на него.

— Что я, дурак, с собой такие тыщи таскать? Айда наверх, там у меня экипаж, там и рассчитаемся.

Федька секунду подумал.

Потом, повернувшись, моргнул пацаненку, что в углу на табуретке прохлаждался. Тот, поняв, опрометью бросился вон.

— А вот мы ужо поглядим, чего у тебя за экипаж, — сказал Федька.

Купца в пот бросило. Верно, из-за духоты.

Минут через десять вернулся запыхавшийся пацаненок.

— Ну? — взглянул на него Федька.

— Не-а. Нету там никакого экипажа, — развел руками пацаненок. — Я кругом все обежал...

Федька нехорошо осклабился.

— А мы счас сами проверим, есть у него при себе деньги али нету!...

Положение было самое отчаянное!... В самый раз бежать, драться или в обморок бухаться. Ну хоть что-то делать!

Валериан Христофорович избрал не лучший выход.

Он вдруг вскочил на ноги, опрокинув при этом стул, выпрямился во весь свой под притолоку рост и что было мочи рявкнул:

— Сидеть, господа налетчики!... Полиция!... Более сам напугавшись, чем желая кого-либо напугать.

Федька было в ужасе дернулся, метнулся глазами к выходу — видно, ожидал, что сей минут сюда ворвутся жандармы в синих мундирах и станут крутить ему руки.

Но никто не врывался.

Повисла зловещая пауза.

Крикнуть-то Валериан Христофорович крикнул, а что делать дальше — решительно не знал.

— Вы, милостивый государь, арестованы! — еще раз объявил он.

И опять никто не ворвался!...

Федька хищно оскалился, быстро сунул в карман руку и вытянул оттуда узкий, вроде того, каким Сашка зарезал, ножик...

...Ай-ай, что же делать-то?...

Делать было нечего — только разве ждать.