Чтение 12–й страницы книги ~Гибельный мир~

— В какие города?

— Прямо сейчас?

— Конечно. Я свяжусь с мастером сегодня же, и к вашему приезду все будет готово. Деньги будут переведены. Так кому куда?

Рейнджеры назвали города. Оказалось, что Гердер, как и Хельд, живет в Юбеле, Фроун — в столице, Ридо заказал перевести деньги в какой-то Ховостол, а Тагель — еще раз поделить, половину отправить в банк в Бесме, а другую — в южный городок, название которого состояло почти из одних гласных.

— С уведомлением, — предупредил он. — На имя Навы Абиры Гдева.

Маддис записал.

— Но деньги — это не все, что нам обещал твой учитель, — напомнил Хельд.

— Что еще?

— Лечение. Он не помнит?

— Наверняка помнит. Просто я не в курсе. Какого лечения?

Хельд объяснил. Маддис заинтересовался, достал какие-то камешки из пояса, разложил перед собой, сообщил, что учился лекарской магии и немедленно сцапал Ридо за руку. Вернее, попытался сцапать, поскольку Ридо непринужденно и молниеносно убрал ладонь со столешницы. Но когда ученик мага пояснил, что хотел посмотреть, не требуется ли немедленного вмешательства, рука вернулась на прежнее место.

Маддис положил свои пальцы на жилистую, потемневшую ладонь Ридо, прикрыл глаза. Один из камней полыхнул так, что Аир невольно отвернулась. Засияли и остальные, но не так пронзительно и даже приятно для глаза. Красиво.

— М-м… — протянул ученик Валена.

— Ну и что? — осведомился Хельд не без насмешки. — Возьметесь или предоставите учителю?

Маддис насмешку проигнорировал.

— Я бы взялся. Но нужно кое-какое оборудование, а оно в Беане, где вас прекрасно может вылечить и сам Рутао. Думаю, ему вы доверяете больше, верно?

Хельд пожал плечами.

— Так что вам всем лучше ехать в Беану как можно скорее. То, что с вами творится, — не опасно. Пока. Так что лучше всего заняться этим как можно быстрее.

— Говорите не опасно, — протянул Тагель, которого сильно донимали приступы беспамятства по вечерам. — А сами без специального оборудования не можете…

— Я могу снять проявления, — холодно ответил Маддис, сразу перестав улыбаться и превратившись во вполне серьезного, знающего себе цену зрелого чародея. — И, разумеется, кое-что сделаю сегодня же. Но вам нужна полная дезактивация, если вы понимаете, что я имею в виду.

— Понимаем, представьте себе, — ответил, помолчав, Хельд.

— Я не хотел вас обидеть. Но вы пропитались дурной, так называемой мертвой магией, и убрать ее всю я не могу вот так с ходу. Для этого и нужны те артефакты, о которых я говорил. Я могу вам помочь, чтоб временно, хотя бы по пути в Беану, вас не донимали ее проявления, но не более того. По прибытии в столицу господин Вален Рутао, разумеется, проведет все необходимые процедуры.

Хельд кивнул в знак согласия.

Аир наблюдала за процессом лечения, а вернее, снятия симптомов, как выразился Маддис, из любопытства, да еще потому, что ей хотелось понять, что же такое магия, и нельзя ли по внешним признакам, по цвету, интенсивности и виду определить, какое действие предпринято магом. Ученик Валена явно заметил ее пристальный интерес и даже, наверное, понял, в чем дело, но ничего не сказал.

Хельда и саму Аир Маддис посмотрел в последнюю очередь. Посмотрел и недоуменно нахмурился.

— Знаете, в вас обоих я не чувствую следов фона, как в ваших спутниках. Но в то же время не вижу и следов дезактивации. И такого впечатления, что фон на вас не воздействовал вообще, тоже нет. Как будто есть что-то, но непонятное, незнакомое мне и совершенно по визуальным признакам не опасное, — и посмотрел вопросительно.

Рейнджер только плечами пожал в знак того, что не понимает тоже. Аир вообще никак не дала понять, что слышала. Она смотрела мимо Маддиса и почему-то вспоминала дворцовый сад, ручеек, столик, рассыпавшийся под ее руками, и разноцветье красок.

Ученик мага покачал головой.

— Думаю, вам надо будет показать это Валену. Может, он с чем-то подобным встречался, сможет сказать, что это.

— А это необходимо? — спросила Аир. — Мы оба с мужем здоровы, никаких проблем, как у остальных.

Маддис перевел на нее заинтересованный взгляд.

— Видите ли, — вежливо ответил он, — проявления могут появиться после. Думаю, вам этого не надо. А насколько все это безопасно, сможет судить только маг.

— Разумеется. — Хельд взял жену за локоть и потянул за собой. — Идем, Аир. Я снял нам комнату. Ты устала, я думаю.

— Хельд, а ты умеешь писать? — тихонько спросила она.

— Умею.

— Научи меня, а?

— Хорошо. Что, прямо сейчас?

— Ты устал?

— Нет. Ну… давай.

На следующий день все пятеро отправились в Беану. На деньги, отданные Хельду Маддисом, на ярмарке удалось купить трех прекрасных лошадей, так что передвигался отряд достаточно быстро. Они проезжали селения, где вовсю шла уборка урожая, где снимали пшеницу и уже начинали жать рожь, где женщины хлопотали по хозяйству, и даже детитрудились во всю силу, копали и таскали, потому что в деревне нет возможности благополучно, без нужды жить, если не трудишься летом. Да и в остальное время года тоже.Аир вертела головой, узнавая все признаки страды, а вечерами набирала в лесу грибов, если они останавливались не в трактире, а на обочине дороги. Впрочем, здесь былодовольно безопасно, особенно для пятерых крепких в драке мужчин, не везущих слишком много золота.

В пути, конечно, по вечерам, доев из котелка похлебку или кашу, что там было, Хельд начинал объяснять Аир принципы грамоты и чертил на кусочках бересты буквы того языка, который считался в Империи основным и был известен каждому. Это был родной язык отца Аир, так что она его прекрасно знала. Искусство грамоты к ее изумлению оказалось не таким уж сложным, и уже через пару недель она была способна читать многие слова, а большую часть остальных разбирать по буквам.

В день прибытия в Беану рейнджеры договорились, что лучше всего сходить к магу сразу, решить все вопросы, распланировать день, а потом можно гулять в свое удовольствие. Ридо и Фроун порешили от мага тут же отправиться по трактирам лакомиться пивом, Тагель высказался в пользу вина, и даже Гердер что-то пробурчал на тему достоинств и недостатков одних спиртных напитков перед другими. А Хельд, взяв в руку маленькую ладошку Аир, пообещал поводить ее по лавкам.

Дом у мага оказался внушительный, в престижной части города, окруженный небольшим садиком, двухэтажный, если не считать мансард под крышей, предназначенных скореевсего для слуг или подсобных помещений. Привратник, старик в строгом суконном одеянии, судя по всему раб, не стал томить их и тут же проводил внутрь, как только они назвали свои имена. Он был неразговорчив, жестом предложил следовать за собой, а когда привел в довольно большую, роскошную комнату, так же безмолвно велел ждать и ушел.

Вален появился почти сразу. Он отирал руки полотенцем, но на пальцах еще видны были пятна чернил, не смытые обычным мылом. Видимо, маг что-то писал или чертил. Он вежливо кивнул всем присутствующим и сел в оставшееся незанятым кресло.

— Рад видеть вас в добром здравии, — мягко сказал он. — Вижу, путешествие обошлось без потерь.

— Едва-едва, — ответил Хельд. Остальные рейнджеры молчали, привыкнув, что все дела с работодателями, как правило, ведет предводитель. У них не было оказии пожалетьоб этом.

Аир же просто оглядывалась. Ей очень понравились деревянные панели и гобелены, закрывающие стены, понравилась изящная мебель и два напольных светильника, которые пока не были зажжены. Произвел на нее впечатление и книжный шкаф, на котором было расставлено около сотни томов разного размера. После библиотеки Белого Лотоса это число, конечно, не впечатляло, но если сравнивать с родной деревней Аир, где не было ни одной…

— Тем не менее. Маддис передал мне, что ваше путешествие завершилось благополучно.

Хельд молча кивнул головой. Еще раньше, заведя об этом разговор, он предупредил, чтобы его спутники даже случайно не обмолвились о том, что книги они взяли в сокровищнице. «Пусть думают, что в библиотеке, — сказал он. — А то сразу появится интерес — да как открыли, да как нашли, да что еще взяли, да не должны ли все найденное сдать в казну, вы же понимаете…»

— Вполне.

— Я могу взглянуть?

Рейнджеры переглянулись, Гердер поднял с пола сумку, раскрыл ее и выложил на стол четыре тома, завернутых в серебро.

Хельд заметил, как вздрогнули руки Валена, когда он развернул фольгу и увидел на переплете рельефную пирамидку. Длинные пальцы мага осторожно погладили оковку переплета одной книги, другой, потом он взял самую нижнюю и стал ее листать. Движения его были почти благоговейные. На самого же Хельда книга не произвела особого впечатления, хоть он сидел рядом и видел, что там внутри. Какие-то чертежи, четкая, хоть и явно рукописная вязь, и переписчик наверняка не профессионал, а так.

— Это они? — осведомился он у мага, устав ждать.

— А?

— Это то, что вы заказывали?

— Вне всяких сомнений. Да. Это они. — Вален поднял глаза. — Благодарю вас.

Он придвинул к себе шкатулку, принесенную слугой, незаметно появившимся в комнате и столь же незаметно исчезнувшим, и стал выкладывать на стол листки плотной бумаги, покрытые вязью скорописи. Отдельно стояли только цифры. Хельд потянулся к одному из них, прочел и отдал Ридо. Следующие три — Тагелю, на которые тот посмотрел с изумлением.

— Почему три? — спросил он.

— Этот — в южный городок, который ты назвал, этот — в Бесму, а это — документ, подтверждающий, что уведомление послано, и за него заплачено, — объяснил Тагелю Хельд, и Аир поняла, что южанин тоже не умеет читать.

— А-а…

— Все верно, — сказал Хельд то ли для товарищей, то ли для Валена.

Рутао улыбнулся и пожал плечами.

— Что ж, все честно, — еще раз подтвердил рейнджер. — Но остается еще одно…

— Да, разумеется. Я и невооруженным глазом вижу, что вам нужна помощь. Маддис, как я заметил, кое-что сделал для вас.

— Только для спокойного путешествия.

— Конечно, без специального оборудования он и не смог бы сделать больше. И я бы не смог. Надеюсь, вы имеете возможность задержаться в Беане.

— Насколько надолго?

— Вас, — Вален повел глазами, — пятеро. На шесть дней.

— Нас шестеро.

— Вы опытный рейнджер, разве вы не знаете, что хорошему реду никакая дезактивация не нужна? Он сам себе дезактиватор. Да и вам, кстати. — Вален прищурился, глядя на Хельда, словно смотрел на свет, протянул руку и провел ею вверх-вниз. Тускло полыхнул перстень у него на руке, полыхнул и заиграл разноцветными искрами. Впрочем, как всегда, видела это одна Аир. — Странно. Какое-то вмешательство магического плана. Естественно-магического. Никаких следов заклинания, но тем не менее… — Он перевел взгляд на Аир. — Это вы сделали?

Она покраснела.

— Я не знаю, о чем вы. Я ничего не делала.

— Не привораживали своего мужа? Уверены?

— Никогда! — с гневом возразила девушка. В крестьянской среде чары такого порядка, накладываемые на домашних, считались бесчестием и скверной. С домашними надлежало быть откровенным.

— Я не хотел вас обидеть. Впрочем… — Он помолчал. — Да, конечно, не приворот. Только показалось. Интересно. Вы позволите мне изучить это? — спросил Рутао Хельда.

— Ни в коем случае, — решительно ответил тот.

— Это может быть опасно.

— Так снимите.

— Я не могу снять, не зная, что это.

— Ну, хорошо, — сдался рейнджер. — Но никаких экспериментов.

— Конечно. — Вален улыбнулся. — На это у меня, к сожалению, нет времени. Иначе, думаю, я смог бы вас уговорить.

— Сомневаюсь.

— Не будем ссориться, — примирительно проговорил он. — Я и не думал причинять вам вред. Что ж, — он оглядел рейнджеров и показал на Гердера, — начнем, пожалуй, с вас. У вас, кажется, поражение наиболее глубокое.

Гердер ничего не ответил.

— Я жду вас завтра с утра. Вы, Хельд, тоже приходите, — добавил Вален, встал и, раскланявшись с гостями, ушел.

В дверях дома мага Аир мимолетно прижалась к мужу, и он с удивлением ощутил, что в нем вспыхивает ласковая и мечтательная страсть к этому гибкому, стройному телу и его обладательнице — то, чего с ним прежде не было.

— Как только маг закончит все лечить, мы поедем домой, да?

— Конечно, — он приобнял ее за плечи, — поедем домой.

А в своем кабинете, бережно разложив тома на столе, Вален несколько минут разглядывал их, наслаждаясь мыслью, что теперь они ему доступны, затем резковатым жестом придвинул к себе маленькую шкатулку, стоящую на краю стола, и достал оттуда бабочку, выполненную из золотой проволоки. В украшение были вставлены три небольших рубина редкого, багряно-бурого сорта, они искрились полированными гранями и иногда вспыхивали затаенным внутренним огнем. Он какое-то время смотрел на нее, потом слегка улыбнулся одними губами и подбросил ее в воздух.

Пока еще никто, кроме него, не знал и не мог знать, что императору осталось жить всего ничего. Ну, может быть, до этой ночи. Или до следующей…

Глава 10

Солнце палило песок, и залившая его кровь начинала парить. Гордон, стоявший, опустив меч, посмотрел на поверженного им, уже переставшего двигаться противника, медленно поднял голову и обвел взглядом трибуны. Зрители бесновались. Трибуны, опоясывающие арену, всегда казались воину чем-то единым и живым, вроде зверя, свернувшегося кольцом и содрогающегося от ярости и сладострастного возбуждения. Гордон привык видеть их так, вернее, не видеть, не воспринимать бьющуюся в экстазе толпу, не обращать внимания на ее крики, пока не будет одержана победа и не затихнет в поверженном теле последнее биение жизни. До того момента следовало не отрывать взгляда от противника и быть готовым в любой момент противопоставить чужому желанию жить всю свою силу и опыт. И только после того, как он убеждался, что душа покинула лежащее перед ним тело, поднимал глаза.

Он был гладиатором со стажем, уже пять лет развлекал толпу боями, несколько раз бывал смертельно ранен, но всегда выкарабкивался. Причем очень быстро. В тех городах, где выступал, он быстро становился любимцем публики, поскольку умел сражаться красиво, уверенно и зрелищно. Но его отношение к толпе-зверю бывало разным в зависимости от состояния и настроения. Иногда его тешили приветственные крики и восхищение, бурное выражение чувств, которое он созерцал, наполняло его силой, и в последующие вечера он с особенным пылом любил рабынь, которых приводили к нему по приказу хозяина, или знатных женщин, заплативших за ночь с ним большие деньги.

Бывало, что чужое восхищение оставляло его равнодушным, и тогда, после представления, он просто напивался, чтоб стереть из памяти события дня. А бывало, что беснующееся от восторга чудовище его раздражало, особенно часто это случалось тогда, когда он бывал ранен. Тогда дурнота и тошнота подкатывали к голове, темнело в глазах, и,если бы не слабость, сковывавшая тело усталостью, Гордон однажды не выдержал бы и бросился на зрителей, на этих кровожадных и трусливых тварей, обожающих смотреть на смерть, но боящихся взять в руки оружие.

На этот раз состояние его было необычно, он устал, как земледелец устает после работы, равнодушно, с желанием добраться до постели, с мечтой об интересной книге, ждущей его у кровати, о холодном кувшине пива, о закуске… Обо всем очень земном и успокаивающем. И даже женщины не хотелось, разве чтоб полежала рядом и погрела постель.Хотелось покоя.

Прежде, скажи ему кто, что он станет мейвинским гладиатором и вполне подчинится воле купившего его хозяина арены, он убил бы сказавшего, если б тому не было значимых препятствий. И в самом начале он пытался бунтовать. Но хозяин попался умный, не стал применять обычные средства вразумления вроде плетей, голода или жажды, просто приказал запереть и кормить, как на убой — сытно, с мясом. И когда Гордон в своей камере был уже готов на стены лезть от тоски, предложил ему полюбовную сделку. И тот признался самому себе, что лучше так, чем маяться взаперти, от безделья сходить с ума. Он всегда был деятельным человеком. Так что лучше было подчиниться.

А потом втянулся как-то. Его обихаживали особо, не смешивая с общей массой, и еще таким способом примирили со сложившимся положением. Особенно это привилось тогда, когда, выжив после десятого боя, он перешел из статуса новичка в разряд опытного. Удовольствием для Гордона стали тренировки — и простые, и усложненные, вроде фехтования на бревне над лужей грязи (грязь на тренировках заменяла огонь, который разжигали под бревном на представлениях). Он с азартом занимался борьбой, фехтованием и даже стрельбой из лука — все лучше, чем киснуть от безделья. Кормили его не так, как остальных рабов — хозяин и по манере держаться, и по фехтовальной технике понял, что имеет дело с представителем знати, не обязательно мейвиллской, но тем не менее. Привычка повелевать чувствуется. А поскольку только добрая воля этого раба приносила хозяину прибыль — бог их знает, этих дворян, сочтет для себя унизительным и откажется выступать, что с ним тогда сделаешь, — владелец цирка в первый же год решил с Гордоном не ссориться. Да и так ли это дорого — хорошая еда, приличная обстановка, женщина раз в три дня, вежливое обращение? Гордон быстро стал популярен и приносил хозяину денег во сто крат больше, чем тот на него тратил.

Да и выгодней теперь было владельцу, чтоб этот раб выживал в боях. И Гордон знал, что пока он нравится публике, его смерть маловероятна. Это его забавляло, но не обескураживало превращением из смертной драки в балаган, потому что ни один гладиатор не даст запросто убить себя только из опасения вызвать недовольство хозяина. Никто не станет ему поддаваться, что очевидно. Но и слишком сильных против него не выпускали, разве что на главных годовых праздниках, а только таких, с кем у Гордона был реальный шанс справиться. Хозяину очень нравилось, как его раб сражался на арене — вроде и всерьез, но так изящно, так изысканно… Гордон управлялся с мечом так, как его учили, а юношу предназначали не для серьезных боев, а для поединков, дуэлей, да чтоб отбиться от шпаны, обязательно при этом произведя впечатление на дам. Впрочем, знать редко ездила без охраны. Конечно, Гордону случалось в юности шляться по кабакам и драться там с кем попало — только этот навык спас его в первый год на арене, пока он не научился. А потом все пошло само.

А толпа вокруг продолжала шуметь, выражая свое одобрение, в котором гладиатор совершенно не нуждался, и Гордон вяло подумал, не заставили бы его еще раз биться, раз у народа такой ажиотаж. Так уже бывало. Он не боялся смерти, мысль, что он может погибнуть, его никогда не посещала иначе, чем в тишине своей кельи, когда нет ничего более важного и хочется подумать. Но в те минуты смерть была далека, не ближе, чем за стеной, а потому не беспокоила. Даже представителю знати, живущему раза в три дольше, чем простые смертные, нельзя было до конца отрешиться от сознания конечности своего существования. Но, как и простые смертные, долгоживущий об этом не задумывался, пока холод смерти не начинал ощущаться затылком, вот он, здесь. Только коснувшемуся смерти человеку страшно, иначе разве можно было бы жить?

А зрители все не отпускали Гордона, и, вопреки желанию прислушавшись к выкрикам, он вдруг с изумлением понял, что они кричат:

— Свободу ему! Свободу!

Воин не верил, что хозяин решится на убытки, чтоб удовлетворить желания толпы, но что-то кольнуло ему сердце, заставило прижмуриться, чтоб справиться с резью в глазах. Он, казалось, уже вполне смирился со своей жизнью, с тем, что, родившийся наследником графа, с неизбежностью рано или поздно умрет рабом. Первые два года рабства, еще не гладиатором, он бунтовал, бежал несколько раз, и ничем — ни наказаниями, ни заключением, ни угрозами — не могли с ним справиться. Но это прекрасно сделало чувство безнадежности. В самом деле, что тут можно сделать? Что можно изменить?

Но что-то странное происходило. Толпа все скандировала, и из-за колонн, ведущих к лестнице наверх (проход на время поединка закрыли решеткой, как всегда, но теперь спешно отперли), появился хозяин Гордона, подошел к нему через пол-арены, вынул ключ из пояса и снял с раба ошейник. Красивым жестом поднял его над головой и отбросил на песок. Трибуны, хоть и до того не молчавшие, взорвались приветственными криками.

Ошеломленный, Гордон коснулся горла, а бывший его владелец, сохраняя на лице равнодушно-радушное выражение — по привычке, должно быть, поскольку публика его лица видеть не могла, — буркнул:

— Счастлив твой Бог, гладиатор. Что, нет смысла предлагать тебе остаться у меня?

— Никакого.

— Ну-ну. Впрочем, если понадобится работа, ты всегда знаешь, где ее найдешь, — и пошел прочь с арены.

Тот, кто стоял рядом с хозяином арены, а до того шел по правую руку от него, но на кого Гордон сперва не обратил внимания, остался и обратился к нему на уже почти забытом им языке его родины — на общеимперском языке.

— Приветствую вас, граф.

Гордон смотрел на него долго, все так же поглаживая шею, избавившуюся от ошейника, пытался вспомнить, но не мог.

— Какой уж там граф, — проворчал он наконец.

Незнакомец с вежливой улыбкой на губах слегка поклонился.

— Мне кажется, титула вас никто не лишал, ваша светлость… Думаю, нам стоит удалиться, как вы думаете?

Гордон обвел взглядом трибуны и досадливо поморщился.

— Да, пожалуй.

— Вам нужно забрать какие-либо вещи? Одежду, ценности?

— Книги.

— Я прикажу своему слуге позаботиться об этом. Идемте, думаю, вам необходимо перекусить.

— Отдохнуть.

— Ну разумеется, граф.

Уходя с арены, Гордон постарался не обернуться. Теперь, когда в его руках была свобода (может, и сомнительная, недаром же этот тип торчит рядом и никуда не отходит), стало противно до тошноты, что он, потомок знатного рода и в родстве со всеми тремя династиями Империи, мог запросто подохнуть на арене под вопли толпы. В небольшой каморке у двери Гордон переоделся, и впервые за несколько лет ему при этом помогал слуга. Переоделся во что-то свое, из того, что надевал в город, когда выпускали, и откуда взялись здесь эти вещи, лежавшие в его сундуке, не стал спрашивать. Еще одна особенность жизни раба та, что ничего в его жизни не может быть в достаточной степени ограждено от возможного любопытства хозяина. Никто не может помешать хозяину рыться в вещах раба, если такая блажь вдруг придет ему в голову.

Незнакомец оглядел Гордона с одобрением, забрал из рук слуги плащ — темно-синий, расшитый по краю серебряной ниткой — и сам набросил на плечи бывшего невольника и гладиатора.

— Идемте.

Щурясь, Гордон вышел за ворота цирка. Впервые днем, а не вечером, как их обычно выпускали — погулять по кабакам, пошляться по улочкам, полюбезничать с гулящими девицами.

— Куда мы идем? — спросил он спутника.

— В «Ибискуру». Вы слышали об этом заведении?

Гордон поморщился.

— Оно чересчур дорого для моего кошелька.

Незнакомец сочувственно покивал, и Гордон почему-то на мгновение почувствовал к нему неприязнь. Впрочем, это ощущение быстро испарилось. Зато осталось напряжение.

— Понимаю. Но не теперь. Думаю, вам там понравится.

— Между прочим, вы все еще не представились, — угрюмо напомнил бывший гладиатор.

— Да? Простите. Меня зовут Оубер Вирелл Товель.

— Младший сын старого Оубера?

— Старший внук, — улыбнулся Товель, и напряжение Гордона сразу куда-то пропало. — Сын Трогнана.

— Да, помню вашего батюшку. Мы с ним как-то дрались на дуэли… из-за вашей матушки, насколько я понимаю.

— Да. Вы все так же злитесь на моего отца за то, что она стала его женой, а не вашей?

Гордон поморщился.

— Нисколько. Говоря откровенно, ваша благородная матушка поступила правильно, поскольку я вряд ли женился бы на ней. Да и сам бы мог помнить, что женщинами скорее управляет сочувствие, чем восхищение. Но я рад, что у нее все в порядке.

— Не совсем. — Оубер смотрел вперед, так что его собеседнику был виден только непроницаемый профиль. — Матушка овдовела год назад.

— Мне очень жаль.

— Не стоит. Отец отошел легко. Был серьезно ранен на дуэли. Он знал, что дуэль рано или поздно станет причиной его смерти. Собственно, я тоже в этом не сомневался.

Оба рассмеялись вполне искренне. Гордон еще раз оглядел своего спутника с ног до головы.

— Вы не носите родовых цветов, — заметил он. — Значит ли это, что Мейвилл находится в состоянии войны с Империей?

— Нет. Просто я уже много лет, как считаю себя не столько наследником барона Товель, сколько братом Ордена Лунного Потока. Я был рукоположен в священнослужители шесть лет назад.

— Вот как? — Гордон с интересом посмотрел на молодого священника. — А как же с наследованием баронства? Разве законы Храма за семь лет так кардинально изменились, и священник может носить титул и владеть поместьями?

— Ни в коем случае. Но наследовать деду сможет и мой брат. На крайний случай у меня их трое.

Гордон вежливо улыбнулся.

Они добрались до «Ибискуры», устроились в кабинете, отделенном от общей залы плетенной из тростника перегородочкой и поставленными рядом растениями в кадках, и скоро бывший гладиатор, уже давно привыкший к самой простой пище, получил возможность воздать должное искусству местного повара. Адепт священнического Ордена, видимо, совершенно не стесненный в средствах, заказал самые изысканные яства. Пиво и вино, принесенные на стол расторопной служанкой, оказались великолепными, закуска — сочной и нежной на вкус, а когда дело дошло до супа, пряного по мейвиллским традициям, но и густого, к тому же сдобренного изрядным куском телятины, Гордон едва не проглотил ложку. Другое дело, что в присутствии Товеля он живо вспомнил, что сам принадлежит к древнему и знатному роду, и постарался есть так, как диктуют приличия.

— Скажите, Оубер, — проговорил он, когда суп в миске закончился, — что могло убедить моего хозяина отпустить меня на свободу? Была какая-то особая причина?