Чтение 6–й страницы книги ~Знамение пути~

Мои враг.

Тебя я знаю вдоль и поперёк.

Жесток

От прадедов завещанный закон.

Но он

С тобою навсегда нас вместе спряг,

Мой враг.

Тебя я знаю вдоль и поперёк.

Итог –

С такой враждой не надо и любви…

Живи

Сто лет. Удач тебе и благ,

Мой враг.

3. Мост через реку Край

Вот что получается, когда слишком долго живёшь под каменным кровом!..

Умом Волкодав понимал, что книжной странице полагалось быть желтовато-песочной – по свойству старой бумаги. Однако глаза упорно твердили иное. Траченный временем лист рисовался им муарово-серым, точно слой пепла из самой середины кострища, оттуда, где огонь бушевал злее всего. Он покосился на свечку, стоявшую на столе. Пламя было бесцветным. Этакий язычок холодного света, безо всякой голубизны у фитилька и тёплой каёмки ближе к вершине. Венн осторожно повёл головой – осторожно потому, что глаза ещё и перестали поспевать за движением, воспринимая то, что должны были увидеть, словно бы с некоторой задержкой. Резко повернуться значило заработать приступ отвратительной дурноты. Впрочем, он мог бы и не озираться. Весь остальной чертог храмовой библиотеки тоже напрочь утратил присущие ему краски. Исчезла подчёркнутая воском и умелой полировкой живая, глубокая, благородная краснота деревянных полок, покоивших несчётные фолианты. Лишились привычного облика корешки, украшенные то надписями, то многоцветным узором, а иные и позолотой. Всё сделалось серым, и лишь тонкие переливы на поверхности пепла позволяли узнавать мир и догадываться, каким он был прежде.

Волкодаву было уже знакомо это до крайности пакостное состояние, вызванное, насколько он мог понять, жизнью под неблагословенным каменным спудом. Оно накатывало безо всякого предупреждения, длилось несколько мгновений, а потом отпускало. Венн крепко зажмурился и сидел так некоторое время. Иногда это помогало.

Он даже прикрыл веки ладонью – и попытался как можно ярче вообразить себе привычную внутренность библиотеки. Благо проводил здесь немалую часть времени, свободного от занятий с учениками. Другие обитатели крепости, младшие жрецы и особенно стража, вначале посмеивались над ним. Он не удивлялся. Он знал свою наружность головореза с большой дороги, наёмника, странствующего искателя ратной поживы и приключений – в общем, человека, склонного мозолить пальцы рукоятью меча, а не листанием книжных страниц. Когда он впервые пришёл в библиотечный чертог, старенький хранитель уставился на него в немом ужасе. Ждал, видимо, что диковатый с виду пришелец начнёт украдкой сдирать с книжных обложек серебряные уголки.

“Взыскующему истины – укажи путь”, – напомнил старику Волкодав завещанное Близнецами.

Тот поджал губы:

“Мы здесь трактуем эти слова в том смысле, что не следует отказывать никому, возжелавшему принять нашу веру…”

“Да? – прищурился венн. – А вот Возлюбленный Ученик Сиридван, поясняя эти слова, некогда наставлял помогать советом и поступком всякому стремящемуся преуспеть в благом деле…”

С тех пор прошло три года. Подтрунивать над венном давно прекратили, ибо даже отчаянным зубоскалам со временем надоедают бесполезные насмешки. Хранитель же библиотеки по-прежнему встречал Волкодава как нежеланного гостя, хотя давно убедился, что “варвар” книг не портит и не крадёт. На первых порах венн никак не мог истолковать для себя поведение старика. Он вспоминал Эвриха, Тшторна, брата Никилу… весь его опыт свидетельствовал: люди, проводящие половину жизни за книгами, зачастую сами проникаются доброчестием древних учителей – и во всяких жизненных столкновениях оказываются мудрей, дружелюбней… а зачастую – и мужественней не обременённых учёностью. Не всегда, конечно. Но в большинстве. Почему же тин-виленский хранитель книг так себя вёл?.. Он ведь не только пыль с них сметал куриными перьями, связанными в маленький веничек. Он самым внимательным образом просматривал всё, что привозили нового!

Волкодав долго раздумывал над этой загадкой. Пока не вспомнил одного мастера боя на копьях, старинного знакомого госпожи Кан-Кендарат, которого они посетили во время совместного странствия.

“У этого человека, – сказала она, – ты сможешь многому научиться, малыш…”

И тот вправду оказался великим умельцем. Одним из немногих, к которым, по мнению Волкодава, слово “великий” можно было применить без натяжки. Молодого в ту пору венна он попросту колотил и валял. На каждом уроке он мог двадцать раз убить его, если бы захотел, – что, прямо скажем, для обычного бойца уже в те времена было непросто. Венн жадно впитывал новое знание, постигая науку превращать любое копьё и даже обычную палку в продолжение своих рук – чтобы в случае нужды самая простая метла становилась грозным оружием, чтобы безо всякого затруднения рубить и колоть лёгким метательным копьём-сулицей или, наоборот, без промаха метать тяжёлое копьё, предназначенное только для рукопашной… Позже эта наука здорово выручит его, когда он расстанется с Матерью Кендарат и отправится мстить за свой род, но тогда он, конечно, об этом не знал. Как-то они ужинали вместе с мастером у него дома, и разговор зашёл о любви.

“Женщины? Пустые сосуды, куда мы изливаемся, дабы продолжить себя, – вот как отозвался повелитель копий о Тех, что были для Волкодава святее святого. Присутствие госпожи ни в малейшей степени не смущало хозяина дома. – Самки и матери. Больше они ни на что не годны, да к тому же ещё и быстро стареют. Мужчине следует время от времени прогонять их, заменяя новыми, более молодыми…”

Выслушав такое, Волкодав про себя ощутил страшную горечь разочарования, но вслух, конечно, ничего не сказал, поскольку был гостем, вступившим под кров и отведавшим одного хлеба с хозяином. Однако на другой день они с Матерью Кендарат покинули дом мастера и отправились дальше, и во время первого же привала венн выплеснул на жрицу жгучее недоумение:

“Я думал, несравненным воином может стать только тот, чья правда духа столь же велика и чиста, как его боевые умения… А он? Воитель отменный, но притом сущий ублюдок… Почему так получается, госпожа?”

На что Кан-Кендарат, по обычаю своей веры отправившаяся странствовать только после того, как вырастила внуков, лукаво улыбнулась ученику:

“Я же говорила – ты многому научишься у этого человека, малыш…”

Минуло время, осталось в прошлом и обучение у Матери Кендарат, и её духовное водительство. Но получалось, что даже годы спустя Волкодав продолжал разгадывать когда-то преподанные ею загадки. В тот раз его отучили приписывать человеку благородство души на том основании, что его охотно слушается праведное оружие. Теперь вот удалось сообразить, что тысяча прочитанных книг сама по себе способна возвысить душу не более, чем тысяча отбитых ударов. “Спасибо, Мать Кендарат…”

И, если уж на то пошло, хранитель храмовой библиотеки очень напоминал венну другого Хранителя. Обитавшего – если только он был всё ещё жив – очень далеко от Тин-Вилены, на ином континенте. В Самоцветных горах. Он тоже был стариком и тоже распоряжался несметным богатством, не принадлежавшим ему. Сокровищницей, собранием величайших и лучших камней, добытых на руднике… Он знал камни, и камни знали его. Он без раздумий положил бы седую голову, защищая их от любого посягательства. Всесильные Хозяева приисков ни словом не противоречили ему, когда он располагал и устраивал вновь добытые самоцветы… но при всём том он оставался невольником, таким же ничтожным и бесправным рабом, как последний каторжник из забоя. Иной раз Волкодава крепко подмывало поведать книжному хранителю, какие воспоминания тот у него вызывал. Жизнь, однако, к тридцати годам в самом деле успела кое-чему научить его, и он помалкивал. Он, в конце концов, не о праведности хранителя радеть сюда приходил…

…Волкодав отнял руку от лица и решительно открыл глаза, хоть и предупреждало его дурное предчувствие: не будет нынче толку от всегдашнего средства. И точно. Книжная страница так и осталась пепельно-белёсой, а угловатые ряды аррантских букв, коим полагалось быть буро-лиловыми, как и прежде наполняла неестественная чернота. Волкодав поневоле пригляделся – уж не изменился ли заодно и смысл написанного? Нет. “Двенадцать рассуждений о пропастях и подземных потоках”, созданные каким-то Кимнотом, придворным звездочётом Управителя стольного Арра, оставались всё теми же… хотя, право, лучше было бы им оказаться написанными задом наперёд. Или вовсе куда-нибудь исчезнуть вместе с красками мира.

Волкодав уже давно утратил склонность благоговеть перед книгой просто оттого, что это – книга и в ней целых двести страниц. Великий мастер боя способен, отставив копьё, оказаться полным ничтожеством и оскорбителем женщин, хранитель библиотеки – жмотом, перепутавшим сокровищницу мудрости с лавкой ростовщика… вот так и книгу, оказывается, может написать человек непорядочный или просто дурак. Волкодав долго шёл к осознанию этой истины, о которой когда-то его предупреждал ещё Эврих. И дело не в ошибках, способных закрасться порой даже в труд мудреца Зелхата Мельсинского, когда тот пишет об удалённом и неведомом племени веннов. Уже к середине самого первого “рассуждения” Волкодав мог бы поспорить на что угодно, что Кимнот сам никогда не лазал под землю, предпочитая пользоваться чужими, не очень-то проверенными россказнями. Зато преподносил он свои заблуждения с таким великолепным самодовольством, так прозрачно намекал своему неназванному, но явно облечённому властью покровителю на необходимость скорейшего наказания всех несогласных, что книгой хотелось запустить в ближайшую стену. За полной, увы, невозможностью проделать это с её создателем.

Однако книга как таковая не была ни в чём виновата, и Волкодав, хмурясь, просто переворачивал страницу за страницей. У него дома могли сурово выговорить впившейся под ноготь занозе, непослушной иголке или камню, из-за которого подвернули ногу на круче, – но никогда не попрекали немощью слабого или болезненного ребёнка. За что бранить детище, коему всё досталось от матери и отца?..

Мудрость родного племени Волкодава никогда прежде не подводила. Не подвела и теперь. Перевернув лист, он обнаружил начало новой главы и вдруг понял, что Хозяйка Судеб надумала за что-то его наградить. Быть может, за то, что в раздражении не захлопнул книгу посередине, решил всё-таки дочитать. “Рассуждение третье, – гласил заголовок (выделенный, должно быть, как и все прочие, красным), – разоблачающее низкий помысел Тиргея, сына дорожного мостника из предместья Арра”.

Вот тут Волкодав жадно придвинул к себе книгу, начисто позабыв и об исчезнувших цветах, и о напыщенной глупости Кимнота! Да плевать на него, на Кимнота этого! Тиргей!.. Друг мой, Серый Пёс, брат мой… Прошу тебя об одном: не пытайся защитить меня, когда надсмотрщики придут меня добивать… Молодой учёный, чья память, помимо бездонных познаний о скрытой жизни пещер, хранила едва ли не всю классическую поэзию Аррантиады… Этого – заменить! И руки надсмотрщика по имени Волк, равнодушно, по-деловому, без гнева и злобы переломавшего ему позвонки. Тиргей…

К Небесной Горе, брат мой, можно подниматься всю жизнь, обретая и обогащаясь. Так и с Истовиком-камнем: ты не повесишь его на цепочку и не вправишь в браслет. Ты просто будешь искать его, находя по пути гораздо больше, чем предполагал… Сквозь решётки правильных буквиц протягивал руку давно сгинувший друг, сумевший добраться к нему хотя бы так – посредством сочинений своего погубителя.

Ведь должен же был этот Кимнот, прежде чем начинать хаять Тиргея, воспроизвести на своих страницах хоть какие-то его умозаключения?.. А впрочем, как знать? Может, он не удосужился привести и двух слов учёного супротивника, которого надумал не просто победить в споре – вовсе со свету сжить?..

– Наставник, – почтительно окликнул Волкодава молодой голос, долетевший сквозь сумрак чертога.

Венн поднял голову и убедился, что ночное зрение, дар прародителя-Пса, его ещё не покинуло. На пороге библиотеки стоял Винойр.

Звать Наставника на урок считалось весьма почётной обязанностью. Волкодав разглядел улыбку Винойра. Похоже, сегодня никто не оспаривал у паренька эту честь. Сегодня Винойр будет творить кан-киро вместе с друзьями и учителем в самый последний раз. Назавтра он уезжает.

Волкодав молча закрыл книгу, потушил пальцами свечку и пошёл за учеником каменным коридором наружу.

Они уже ждали его, рассевшись во внутреннем дворике. Их было около двух десятков – совсем новые уноты и те, кто успел застать ещё госпожу Кен-дарат. Волкодав не делал между ними различий. “Если ты видел два урока, а твой друг – только один, у тебя уже есть что ему посоветовать…” – наставляли когда-то его самого. Он обвёл глазами ряд обращённых к нему молодых лиц, хорошо знакомых и ещё не успевших таковыми стать… и сразу отметил, что между ними не было Волка. Очень странно. До сих пор Волк не отлынивал от занятий, скорее наоборот: являлся даже жестоко простуженным, даже с только что вывихнутой, ещё не зажившей рукой. Что же с ним произошло на сей раз?.. Наверное, всё тот же Винойр, его побратим, мог бы ответить… Волкодав не стал спрашивать.

Он кивнул чёрному мономатанцу Урсаги, и тот, живо подбежав, с поклоном остановился на удалении шага и вытянутой руки – это именовалось “расстоянием готовности духа”. Венн протянул ему обе руки, предлагая схватить, и Урсаги, мягко прыгнув вперёд, сейчас же точно клещами стиснул его запястья. Но пока длился прыжок, Волкодав столь же мягко прянул навстречу налетевшему мономатанцу и чуть мимо него, а руки тем временем расходились – одна вниз, другая наверх, – и остановить их движение было уже невозможно. Но сила разгона ещё не была исчерпана, чернокожий проскочил вперёд, окончательно утрачивая равновесие, и, когда Волкодав шагнул ему за спину и несильно толкнул в бок – только и успел, что разжать руки и резко бросить их под себя, разворачивая рёбрами ладоней, чтобы приняли тяжесть падающего тела, дали ему встретиться с землёй не плашмя, а плавно, начиная с лопаток.

– Ух ты, – послышался тихий вздох кого-то из новеньких. Наверное, парень считал, что уж ему-то такого никогда не постичь, и речь шла даже не о показанном Наставником приёме – об искусстве падения, которое явил сливово-чёрный Урсаги. Со всего маха на землю! Навзничь притом!.. Как же так – на спину, да чтобы не покалечиться?.. Ему-то всю жизнь внушали совершенно иное…

– “Вечно Небо и нерушима Земля”, – назвал Волкодав ухватку, только что сокрушившую нападение мономатанца. И кивнул унотам – пробуйте, мол.

– Я тебе доверяю…

– И я тебе доверяю… – вразнобой и негромко огласило двор ритуальное приветствие кан-киро.

Волкодав отошёл в сторону и опустился на кем-то заботливо расстеленный коврик. Ему показалось, будто серый цвет, в который с некоторых пор окрасился для него мир, начал утрачивать оттенки и переливы, всё более распадаясь на чёрный и белый.

Он не успел поразмыслить об этом. С той стороны, где поместились новые уноты, раздались резкие голоса. Потом вовсе крики. И почти сразу – резкие шлепки ударов.

– Так! – сказал Волкодав, поднимаясь на ноги. По этому слову те из учеников, кто ещё продолжал постигать тщету нападения на Небо и Землю, замерли на местах, а Наставник отправился туда, где честное обучение боевому искусству сменилось мордобоем, чуждым благодати и красоты. Подобное хотя и редко, но всё же иногда происходило на уроках, – конечно, не среди старших, а между новичками, ещё не усвоившими: кан-киро есть наука Любви. Что там у них на сей раз?.. Кто-то кого-то слишком жёстко отправил в объятия Земли и тот, обидевшись, накинулся в ответ с кулаками?..

Подойдя, он сразу понял, что всё было гораздо хуже. Причина ссоры крылась не в вывернутой руке и не в ушибленном локте. Старшие, оказавшиеся, к счастью, поблизости, уже растащили драчунов и крепко держали, пресекая неумелые попытки высвободиться. У одного из парней, темноволосого, желтокожего халисунца Бергая, вовсю растекалась из носу красная юшка. У другого, обветренного зеленоглазого Сурмала, родившегося на юге Саккарема, успело распухнуть ухо и уже заплывал, наливался цветом грозовой тучи полновесный синяк на скуле. Но боевой запал ещё не иссяк: задиры продолжали орать во всё горло, изобличая один другого сыном блудницы, порождением вшивого осла и даже выкидышем прокажённой. И, словно этих словесных чудес было ещё недостаточно, оба взаимно поносили народы, сумевшие породить столь мерзкие существа. Халисун объявлялся страной распутных женщин и трусливых мужчин: “Мы вас, степных шакалов, в старину били и всегда бить будем!” Халисунец огрызался, провозглашая Саккарем родиной болотных пиявок, у которых по жилам вместо крови течёт жидкое дерьмо: “Мы вас, жабье отродье, сапогами привыкли давить – и ещё подавим…”

Присутствие Наставника на них очень мало подействовало.

– Так, – повторил Волкодав. – Вы продолжайте, почтенные, я подожду.

Это вызвало смешки старших унотов, а участники перебранки замолкли, как по команде. Можно продолжать выкрикивать непримиримому недругу оскорбления, когда тебя крепко держат, пытаются зажать рот или больно тычут кулаком в рёбра. Но не тогда, когда над тобой начинают смеяться!

Халисунец и саккаремец, размышлял между тем Волкодав. Да, тут не за оторванную пуговицу биться пошли. Это вроде того, как если бы меня когда-то, мальчишкой, заставили вежливо и уважительно бороться с сегваном…

Вслух он сказал:

– Хорошо. Так чего же вы, мои почтенные, меж собою не поделили?

– Этот последователь бесплодной Богини… – немедленно начал уроженец халисунских равнин. В ответ тотчас раздался рык непокорённого Сурмала:

– Сам ты почитатель Небес, с которых давно сбежала, устыдившись, Луна!

Волкодав поинтересовался:

– Мне, может, уйти, а завтра вернуться? Когда вы оба иссякнете?

Ученики опять стали смеяться, а Волкодав краем глаза выделил среди них Хономера. Жрец пристально следил за происходившим и, похоже, готов был с удовольствием высказать своё мнение. Но молчал. Когда-то, ещё при госпоже Кендарат, он время от времени позволял себе на уроках пояснять речи Наставницы, преломляя её слова и превращая их едва ли не в проповеди, славящие его веру. Мать Кендарат не противилась: ей было всё равно. Волкодав же немедленно заявил Избранному Ученику: “У меня дома говорят так – на чужое мольбище со своими Богами не лезь!” Что означало: здесь, на площадке, постигается путь благородного кан-киро. А истины Близнецов можешь сколько угодно провозглашать в другом месте, у тебя для этого храм есть. Хономер попытался перечить… Исход той стычки до сих пор вызывал у него покаянную улыбку, ибо учат Старший и Младший: сделав ошибку, не изводи себя упрёками, но осознай своё заблуждение – и тем стань сильнее.

А ещё – и это показалось Волкодаву даже более важным – он наконец-то заметил возле входа во двор своего лучшего ученика, опоздавшего к началу урока. Вид у Волка был такой, как если бы он бежал всю дорогу от города до крепости. Волкодаву неоткуда было знать, что этой ночью молодой венн так и уснул на сухой и тёплой земле возле клети, рядом с опрокинутой чашей. И спал до того крепко и сладко, что поутру никому не захотелось прерывать его сон. Ни Мулинге, ни её почтенному батюшке, ни даже псам.

Входить во двор, где. уже совершался урок, можно было только с дозволения Наставника. Волкодав поймал устремлённый на него взгляд соплеменника – и кивнул. Волк ответил ему поклоном… вроде бы обычным поклоном, но вся осанка и повадка движений у него сегодня была до такой степени иная, чем даже вчера, что, не видя лица, было бы простительно обознаться. Тут определённо следовало поразмыслить и разобраться… потом.

– Если бы меня не держали, – шмыгая расквашенным носом, пробормотал халисунец Бергай, – этот сгнивший сарсановый лист уже подавился бы непристойностями, сказанными о моей стране и о Небесах, Которым у нас поклоняются…

Волкодав повернулся к саккаремцу.

– Я полагаю, – сказал он, – у тебя дело стало тоже только за тем, что тебя держат?

Сурмал молча оскалил зубы, глядя мимо Наставника. Это был взгляд охотника, бросившего к тетиве смоченную ядом стрелу.

– Значит, если бы вас не держали… – снова повторил Волкодав. Кивнул и продолжал: – Вы оба забыли одну простую вещь. Удержать можно только того, кто на самом деле не свободен. Ну-ка, идите, оба сюда…

По его жесту старшие ученики выпустили забияк, и они подошли, раздражённо потирая намятые чужими пальцами плечи и исподлобья косясь один на другого. Волкодав протянул им обе руки:

– Держите. Так, будто взяли меня в плен и хотите поставить перед своим полководцем… Ну?

Служили или нет Бергай с Сурмалом каким-либо полководцам – так и осталось делом тёмным, ибо здесь, в крепости, каждый рассказывал о себе сам и только то, что хотел, – но вот воров, пойманных в огороде, и тому и другому точно приходилось вязать. Они живо схватили Наставника за руки и ссутулились у него за спиной, оказавшись таким образом носом к носу. Это им, понятно, не нравилось, но не рядом же с Наставником отношения выяснять!

– Держите? – усмехаясь углом рта, спросил Волкодав.

– Да! – долетели сзади два голоса. – Держим!

Крепкие парни действительно держали его. С толком, со знанием дела. Однако, когда Волкодав начал движение, оно оказалось для них совсем неожиданным. Как говорила госпожа Кендарат: “Бывает, трудно приблизить к ножу ножны, пристёгнутые на поясе. Но ведь можно поступить и наоборот…” Вот и венн, до времени не пытаясь высвободить руки, начал разворачивать бёдра. А когда тело заняло выгодное положение – его правая рука, на которой всей тяжестью повис саккаремец, пошла… именно туда, куда Сурмал изо всех сил увлекал её: вниз. Ойкнув, парень невольно сунулся следом, попытался сдержать движение, уже поняв, что попался… всё тщетно! С другой стороны сдавленно зарычал Бергай: с ним – разве только на пару мгновений позже – происходило всё то же самое. Ещё миг, и оба взвились на цыпочки, из последних сил пытаясь удержать неудержимое… Волкодав сделал примерно то, что днём раньше, избавляясь от Ригномеровых слуг, совершил Волк, – но сделал не по-боевому, как его ученик, а плавно и медленно – для невежд. Он мог бы шагнуть легонько вперёд и отправить обоих кувырком через весь двор, но превращать падение в спасительный кувырок они ещё не умели и могли здорово расшибиться, поэтому он не стал их бросать – просто стряхнул с себя, словно прицепившиеся репьи, и они повалились в пыль, невольно хватаясь один за другого. Когда-нибудь – много позже – они поймут, как пощадил их Наставник. Поймут и оценят. Но пока им было до этого весьма далеко, и, соприкоснувшись с жёсткой землёй, они первым долгом отодвинулись друг от дружки, а потом собрались вскочить.

Однако в это время Наставник сделал к ним шаг, и таков был этот короткий шаг, что обоих внятно предостерегло животное чутьё: замри! – и, может быть, уцелеешь.

И халисунец с саккаремцем замерли, сидя в постепенно оседающей пыли, почти касаясь локтями.

– Вот так-то оно лучше, – негромко сказал им Волкодав. И добавил: – Можете, оказывается, сообща дело делать… Держали-то ведь неплохо.

Бергай и Сурмал с прежней ненавистью покосились один на другого. Вокруг них постепенно рассаживались другие ученики. Все понимали, что Наставник не продолжит прерванного урока, пока не вразумит драчунов.

Волкодав же продолжал:

– Я не буду спрашивать, из-за чего вы сцепились. Когда саккаремский дурак встречает халисунского дурака, повода для драки редко приходится долго ждать.

Они было вскинулись. Каждый считал недоумком никак не себя, а только своего супротивника. Наставник заметил это и опять повернулся к ним, и почему-то желание шевелиться разом пропало. А Волкодав неожиданно ткнул пальцем в Бергая:

– Ты. Ты живёшь здесь уже месяц. Ты знаешь, где находится храмовая библиотека? Ты в ней бывал?

Халисунец озадаченно помотал головой. Однако отвечать таким образом, когда с тобой разговаривают облечённые властью, отнюдь не считается вежливым, и он поспешно пробормотал:

– Нет, Наставник. Не ведаю и не бывал… да зачем бы мне?

Волкодав оставил его слова без ответа. Вытянутый палец указал на саккаремца.

– А ты?

Сурмал ответил не без некоторой дерзости:

– Я пришёл сюда учиться непобедимым приёмам, а не за книжками шаровары просиживать.

Волкодав прищурился:

– Сам-то умеешь читать?

На сей раз в голосе Сурмала прозвучал почти вызов:

– Чего ради тратить время на бесполезное? Я воин, а не жрец и не торговец.

– Значит, не умеешь, – кивнул венн. – Довольно стыдно для сына великой страны, к тому же готового отстаивать свою родину даже от глупого слова, брошенного не подумавши…

На самом деле неграмотных было пруд пруди даже среди аррантов, которых все признавали учёнейшим в мире народом, вот только говорить об этом сейчас определённо не стоило.

– Мою родину, – сказал саккаремец, – великой сделали полководцы, разгромившие халисунских захватчиков! А вовсе не какие-то там переписчики книг!

Бергай при этих словах дёрнулся, свирепо оскаливая зубы. Однако в бой не полез и даже кричать остерёгся – да и правильно сделал.

– Твою страну, – сказал Сурмалу Наставник, – освободили от ига пять столетий назад…

– Мы помним! – ощетинился саккаремец.

– Народ, – ответил Волкодав словами аррантского мудреца, которые в своё время возмутили его самого, но позже, поразмыслив, он про себя признал их правильными, – связно помнит последние век-полтора, а дальше начинается безликое “давным-давно”, о котором что ни соври – всё окажется к месту. И не спорь со мной, это действительно так. Подумай хорошенько, и сам убедишься. Слыхал я песни ваших певцов: поверить им, так шад Даманхур правил чуть ли не прежде Великой Ночи… Ну и многое знали бы о халисунском нашествии люди вроде тебя, если бы тогда же не нашлись составители книг, рассказавшие о сражениях и полководцах? А потом не пришли за ними другие, кто эти книги сберегал и тщательно переписывал?.. И ещё третьи – кто до сих пор их читает и людям рассказывает? Скажи-ка мне, много ли сохранилось памяти о ком-нибудь, кто не упомянут в трудах летописцев?

Сурмал не сумел тотчас придумать достойный ответ и вынужден был промолчать. А Волкодав повернулся к Бергаю:

– Теперь ты. Умеешь читать?

– Умею, Наставник, – как бы даже смущённо ответил халисунец. “О-о-о!” – насмешливо-восторженно послышалось с той стороны, где расселись прочие уноты, и Бергай, потупившись, пояснил: – В стражниках служил, порезали малость… С приятелем вместе отлёживались. Он и научил, пока делать нечего было. Сказал, вдруг пригодится…

– Так, – в третий раз сказал Волкодав, и оба провинившихся невольно подобрались, понимая, что не вполне понятный разговор о книгах и грамоте закончен и сейчас им будет определено наказание. А Наставник продолжал: – Благородное кан-киро не может быть вручено бессмысленным олухам, ведущим себя точно дети, поссорившиеся из-за кучки песка. Поэтому вы сейчас покинете этот двор. А если захотите вернуться, то сперва сделаете вот что. – Он смотрел сверху вниз на двоих учеников, застывших в напряжённом ожидании приговора, и ему было их жаль. Когда-то он и сам был точно таким же. Только злобную нелюбовь к враждебному племени жизнь из него выкорчёвывала иначе, куда более жестоко… Да и наказание, которое он намеревался им положить, кому другому показалось бы не карой, а скорее наградой. – Храмовую библиотеку, – сказал он, – как-нибудь разыщете сами. И если сумеете убедить хранителя, что не от дела лытаете, а дело пытаете, он покажет вам одну книгу… Её написал учёный из твоего Саккарема, Сурмал. Его называют Зелхатом… Раньше ещё величали Зелхатом Мельсинским, потому что он трудился при дворе шада. Он написал много книг. Та, которая вам нужна, называется “Созерцание истории Саккаремской державы, равно как и сопредельных народов, великих и малых”. Вы её прочитаете…

– Книгу какого-то саккаремца! – почти простонал Бергай, уже сообразивший, что разбирать написанное, и притом на чужом языке, в основном придётся ему. – Наставник, да этот хранитель меня сразу убьёт, и правильно сделает, потому что я первую же страницу ну как есть заблюю! Что я, халисунец, смогу там найти, кроме охаивания?

– А вот что, – сказал венн.

Пересохшие русла засыпал песок.

Опалённые травы утратили сок.

Слышишь, брат, как они на ветру шелестят?

Слышишь, брат, как от голода плачет дитя?

В родниках вместо влаги – колючая пыль.

Где плескались озёра – полынь да ковыль.

Наливается кровью на небе Луна.

На лугах ни цветка, а ведь это весна!

Доживёт ли до осени маленький сын?..

Брат мой! Или мы не из породы мужчин?

Или наши мечи разучились рубить?

Или кони внезапно утратили прыть?

Или, может, во сне примерещились мне

Хлебородные земли на той стороне?..

– Это же из нашей песни, – отчего-то сдавленным голосом пробормотал халисунец. – Её поют у нас на пирах, когда наступает пора вспомнить былую славу и подвиги. Это “Песнь о походе за Реку”…

– Вот видишь, – сказал Волкодав. – Не удивлюсь, если ты даже найдёшь у Зелхата одну-две строки из неё, которых никогда раньше не слышал. Думай сам, стоит ли ради этого месяц сидеть в библиотечном чертоге… А известно тебе, что именно за эту книгу учёного отправили в ссылку? Недоброжелатели, склонившие к себе ухо шада Менучера, вменили в вину Зелхату, что он впервые не пожелал выставлять твоих предков жестокими и жадными дикарями, как принято было раньше. Он предпочёл рассказать о народе, чьи земли поразила столь жестокая засуха, что племена вынуждены были стронуться с места, тесня более благополучных соседей…

При этих словах Бергай даже приосанился. Услышать о себе со слов наследного недруга нечто лестное или, по крайней мере правдивое, – дорогого стоит!.. Волкодав не стал сверх меры подогревать его гордость.

– Зелхат, – сказал он, – пишет также о том, что тогдашние шулхады ваших племён, как, впрочем, многие жившие и до них, и позже, совершили великую ошибку. Вкусив первые победы, вожди стали всё более уповать на могущество своих мечей. Задумав что-либо получить, они уже не хотели договариваться, выменивать и уступать, предпочитая брать силой. Так умножилась несправедливость, и через двести лет это привело Великий Халисун к крушению и упадку…

Бергай отвёл глаза и угрюмо сжал губы. Волкодав знал, о чём он думал. О том, что два века Великого Халисуна были поистине золотым временем, порой изобилия и безопасности, когда к могучей державе не смел подступиться ни один враг. О том, как ликовала земля, возделанная местными пахарями под защитой непобедимых конников с запада. О том, какие смышлёные и красивые дети рождались у шулхадов и воинов от саккаремских наложниц… И когда оседлые землепашцы подняли неожиданное восстание и в битве всё у той же пограничной реки с бешеной яростью напали на тех, кого по справедливости должны были бы благодарить, – это следовало уподобить губительной снежной буре во время весеннего цветения…

Так по крайней мере гласили сказания, которые Бергай слышал с младенчества. И вот теперь ему пытались внушить, будто великих шулхадов прошлого погубило вовсе не предательство саккаремцев, а собственная неправда. И кто же внушал? Наставник, которому за недолгое время учения он привык доверять, которого почитал человеком справедливым и мудрым! Как с подобным смириться?

Однако складка, залёгшая между бровями Бергая, свидетельствовала не столько о гневе, сколько о напряжённой задумчивости. Волкодав, только что обзывавший Бергая дураком, отлично знал, что на самом деле это было далеко не так; впрочем, с непроходимым глупцом он не стал бы и возиться. А значит, оставалась надежда, что молодой халисунец переживёт обидные, пришедшиеся по больному слова, не разобидевшись насмерть, а потом чего доброго даже спросит себя, не было ли в них какого здравого зёрнышка. Поразмыслит далее – и, глядишь, в самом деле разыщет библиотечный чертог и замучит скупердяя-хранителя, требуя книгу Зелхата…

– Да чтобы я руки замарал о книгу изменника! – возмутился между тем Сурмал. – Если, как ты говоришь, прежний шад загнал его в ссылку, то, надеюсь, достаточно далеко! Жалко, конями не велел разорвать! Я ведь тоже через это дело принуждён был из дому убраться! Через халисунцев, то бишь! Пятьсот лет назад мой предок погиб у Реки, когда было сброшено иго и мы выпроваживали завоевателей! В моём роду этим гордились! А тут, вишь, я приезжаю в Мельсину и перво-наперво встречаю молодого вельможу, он болтает с приятелем и вовсю кичится, что, значит, сам он из себя весь красивый и имя у него выговорить-то приятно, а всё оттого, что его семья – от халисунского семени, с тех ещё пор, и что вообще “мы”, значит халисунцы, всему научили “их”, сиречь здешнее неблагодарное быдло, и… Ну, тут я вежливо так подхожу – да рожу-то ему на сторону и сворачиваю…

Как многие жители Саккарема, Сурмал обладал способностью говорить невероятно быстро – попробуй вставить словечко. Волкодав и не пытался. Когда-то здесь же, в храмовой библиотеке, ему попалась книга некоего сочинителя. Она привлекла его внимание тем, что посвящена была не самым знаменитым сражениям Последней войны, происходившим на равнинах Нарлака и в Нардарских горах, а, наоборот, довольно мало прославленному походу Гурцатова войска в земли вельхов и веннов. Одна беда – человек, написавший книгу, был духовным братом звездослова Кимнота. Он определённо не видел живьём ни единого венна. И на реке Светынь не бывал. А посему тамошняя война представлялась ему точно такой, как на саккаремской границе, где, наверное, вшивая сотня мергейтов вправду могла угнать в полон целое селение численностью в полтысячи душ. Волкодаву тоже тогда захотелось поймать горе-сочинителя и своротить ему на сторону рожу. А потом поправить обратно. Так что Сурмала он вполне понимал. Но говорить ему об этом не собирался.

– Я когда-то добывал самоцветные камни, – сказал он саккаремцу. – Ты знаешь, под землёй они совсем не таковы, как впоследствии, на лотке огранившего их ювелира… Это излечивает от склонности верить первому впечатлению. В забое ты видишь просто ком грязи, к которому и прикасаться-то неохота. Но вот ты берёшь его в руки, оббиваешь с него корки, отмываешь водой…

Да узнают враги у слияния вод:

Не встаёт на колени свободный народ!

За спиною у нас – только солнце во мгле.

Наши прадеды пали на этой земле.

Двести лет мы платили позорную дань.

Двести лет ожидали призыва: “Восстань!”

Двести лет, стиснув зубы, терпели бичи.

Двести лет потихоньку ковали мечи.

И рассвет наступил, разгорелась заря!

Если кровь, то сполна! Если смерть, то не зря!

Выше голову, брат! Видишь тени в пыли?