Чтение 11–й страницы книги ~Ладожский ярл~

Проехав мимо ворот, они спустились к реке, к пристаням. Густой туман скрывал корабли торговцев, киевлян, ромеев и норманнов, слышалась лишь перекличка сторожи, да за кустами потрескивал костерок.

Подъехав ближе, Хельги остановил коня и задумался, глядя на огонь. Келагаст, дальние погосты, Ладога… Какие-то темные силы коварно подводили людей к мысли о необходимости смены князя, действуя не в лоб — исподтишка, хитро. Начали с дальних погостов, хотя могли бы и с города. Осторожничали, видно, чувствовали, что в Альдегьюборге их гораздо легче выловить, не то что в дальних лесах. То-то уж поди сыщи! А как накалится обстановка в лесах, как только туда будут брошены силы — дружина и знающие люди, — тогда можно будет нанести удар здесь.

— Думаю, ближе к осени следует ожидать нападения на купцов, — словно прочел мысли ярла Ирландец. Хельги — даже не Хельги, а его второе «Я» — удивлялся, откуда в этом человеке, бывшем друиде, столько здорового цинизма, пренебрежения условностями, недоверия к богам… а может, даже и неверия? Эти качества делали Ирландца непохожим на всех остальных, приближая его к Хельги. Восприятие мира было у обоих одинаковым. Ирландец, как и Хельги, был насмешлив и недоверчив, и в каждой пакости видел не волю богов, а явные человеческие усилия. Единственно, в кого он верил, был черный друид. Но и его Конхобар давно перестал считать непобедимым демоном. Мало ли друидов было в Ирландии? Ушел страх, ушел, может быть, благодаря общению с ярлом, ставку на которого Ирландец сделал еще в Мерсии, и даже раньше. И пока не разочаровался. Плюс ко всему — не ржавел без дела его недюжинный ум. Хотя, конечно, бывали моменты…

Конхобар закашлялся.

— Рюрик вчера прислал боярина. — Хельги спешился, подойдя к воде, умылся.

— Хаснульфа? — Ирландец встал рядом, правда, в воду не лез — холодно.

— Его.

— Не мог кого поумнее выбрать.

— А зачем? — Ярл обернулся. — Для исполнения такого приказа вовсе не нужно быть умным. Достаточно настойчивости и упрямства.

— Что же такого попросил Рюрик?

— А ты не догадался?

Конхобар потрепал по гриве коня — спокойного, добродушного каурку, вовсе не похожего на тех злых жеребцов, что так любили молодые воины, да хоть тот же Снорри.

— Рюрик требует людей? — погладив коня, вскинул глаза Ирландец.

— Именно. Большую часть дружины. И в такое время, когда… ну, ты сам знаешь.

— Отдашь?

— Придется, — Хельги вздохнул, потом взглянул хитровато: — Ну, конечно, не большую часть, но…

— Понятно, — хмыкнул Ирландец. — Приличия соблюсти надо.

— Дружины не жаль. Рюрик ждет и хорошего хевдинга.

— Снорри?

— Угадал. Кого ж еще-то? Жаль его отпускать — верен и честен.

— Отчего ж жаль? Пусть будет свой человек при Рюрике. Думаю, плохого в этом ничего нет.

Хельги усмехнулся:

— Свой человек? Ты что, не знаешь Снорри? Он слишком честен для любого тайного дела.

— Зато он предан тебе. С твоего позволения, я научу Снорри, что делать… без ущерба для чести. Я думаю, тебе и самому хотелось бы переговорить с ним… но ты же все-такикнязь, тебе не подобает. Пусть лучше советы исходят от меня. Именно советы… Твои же слова Снорри воспримет как приказ. Выполнит, но может обидеться.

— Делай, как сказал, — кивнул Хельги и неожиданно улыбнулся. Хорошо иметь рядом с собой человека, которому можно безбоязненно поручить любое, даже самое деликатное, дело. Таков был и Найден — Но все ж таки еще слишком молод… слишком велик был у него пиетет перед родом, перед людьми, слишком уж оглядывался он на мнение окружающих, не отделяя своего «я» от «мы» ладожской общины. Но ясно уже было, что из Найдена выйдет толк… Кто еще? Никифор? Да, Никифор, несомненно, умен и начитан, сведущ в науках, особенно в богословии. И — Хельги давно это заметил — всегда добивается своего. Жаль, что при этом он слишком тяжел на подъем. Предпочитает уединение и древние ромейские книги. Кажется, и не надо больше ему ничего… Кстати, на днях он отправляется в дальние леса, хочет основать монастырь — нашел уже и охотников, правда, мало.Монастырь… Хорошая идея! Никифору нужен уединенный скит, а ему, Хельги, укрепленный пункт, острог в дальней лесной стороне. Надо будет дать Никифору людей…

С шипением выкатилась на песчаный берег волна, оставляя белую пену. Качнулся стоявший рядом насад, кто-то буркнул спросонья…

Хельги взобрался в седло:

— Я иногда вспоминаю Дирмунда.

Конхобар вздрогнул и непонимающе взглянул на ярла — с чего бы это тот помянул друида?

— И ты знаешь, у него ведь была неплохая задумка — подбирать верных людей с самого детства, воспитывать их, обучать… Жаль, у нас ничего подобного нет. Может, попробовать?

Ирландец покачал головой:

— С верными людьми не проблема, ярл. Дело в другом… Нам нужны люди не только верные, но и способные… как бы это лучше сказать? Способные иногда нарушить весь уклад жизни, отрешиться от рода, общины, даже от чести — ради тайного дела. Вот в Кенугарде был такой парень, Ярил Зевота… Помнишь?

Хельги кивнул:

— Еще бы. Этот твой парень едва не угробил нас при первом знакомстве.

— Зато потом хорошо помог. Из него бы, пожалуй, вышел толк… Ну, что уж об этом — где Альдегьюборг, а где Кенугард?

Дальше ехали молча. Главное было сказано. Миновав ворота, прибавили ходу — нужно было еще успеть собрать дружину для Рюрика.

Потянувшись, Ярил выбрался из шалаша. Попрыгал, помахал руками, разгоняя сон, увидел двух всадников, скачущих к воротам. Кажется, изумрудно-зеленый плащ одного из них он уже где-то видел. Впрочем, мало ли зеленых плащей? Разложив костер, Ярил разбудил артельщиков — молодых, безусых еще, парней — к приходу старосты следовало быть готовыми к работе. Бутурля Окунь зря не платил. Вот уже и показалась за деревьями его высокая худая фигура.

— Что, спите? — присаживаясь к костру, недовольно пробурчал староста. — С утра три варяжских кнорра на погрузку и, может, четыре насада. Если Велимир-гость не решит сэкономить.

— Он может, — наматывая онучи, отозвался Ярил.- Заставит своих таскать, гребцов у него хватает. Не то — варяги…

— Да уж, с варягами проще, — согласно кивнул Бутурля. — Ну, однако, пошли.

Ярил улыбнулся. Работа ему нравилась. Тяжело, да зато весело — и с корабельщиками языком потреплешь, и со своими. Да и с напарником повезло — хороший, работящий парень, тоже любитель поговорить, как и сам Ярил. Что-то его не видать, спит, что ли? Нет, выполз.

— Что зенки трешь, Овчаре? — поддел нового друга Ярил. — Аль с девой какой всю-то ноченьку миловался?

— Ага, — засмеялся Овчар — русый добродушный парень со шрамом на шее. — С боярышней одной тешился, ух, и сладки ж уста! Только Михря все мешал, ворочался, завидки брали, видно!

— Да ну тебя, — покраснев, отмахнулся Михря, совсем еще юный отрок, темненький, кареглазый.

— Ты б его разбудил лучше, — засмеялся Ярил. — Все веселее.

Артельщики грохнули смехом, и даже Бутурля Окунь не сдержал улыбки, хотя и старался блюсти строгость — все-таки староста.

— Да я будил, — отозвался Овчар, нагнав остальных. — Поглажу боярышню, потом обернуся, верно, Михря?

— Да ты не боярышню, ты, верно, Михрю гладил?

— Михря, не ночуй больше с ним в одном шалаше, ночуй лучше с Ноздряем.

— Да Ноздряй ему не нравится.

— Ну вас всех к лешему!

Обиженный Михря убежал далеко вперед. Впрочем, вот уже и пришли — выплыла из утреннего тумана темная кормовая надстройка кнорра.

— Ух, и кораблина же! — восхищенно молвил Ноздряй, здоровенный детина с пудовыми кулаками и детским простоватым лицом. — Нешто такой по дальним морям плавает?

— Не, Ноздряй, по озерам токмо.

Давно проснувшийся варяжский купец Ульф дожидался грузчиков на серых мостках причала.

— Сначала бочонки, потом кожи, — распорядился он. — Смотрите не перепутайте.

— Не перепутают, парни ушлые, — заверил староста. — А ну, начинай, робяты! В третьем амбаре кожи-то?

— В нем. Показать?

— Знаем. Варяга Торольва Ногаты амбар.

Таская на пару с Овчаром тяжелые кожи, Ярил с удивлением оглядывал кнорр. Видал, конечно, и раньше морские суда, те же ромейские скафы, но этот корабль казался совсем другим. Крутые, чуть заваленные внутрь борта, высокие, украшенные щитами, надстройки на носу и корме, мачта — почти до неба, дощатая палуба с широким провалом трюма. Туда и спускались по сходням. Велик кораблище, много чего влезет!

— А коров, если загнать — целое стадо влезет! — продолжал восхищаться Ноздряй. — Как и не потонет-то?

— Ну, если тебя посадить — наверняка утонет, — хлопнул парня по плечу проходивший мимо Ярил. — Так что ты смотри, ходи осторожно.

Подойдя к амбару вместе с Овчаром, он нагнулся, подхватил на плечо бочонок с медом и вдруг застыл. На старой березе, что росла за амбаром, была обломана ветка, вчера еще целая. Знак! Тот, бровастый, не обманул. Значит, вечером представится возможность заработать. Повеселев, Ярил обернулся к напарнику:

— Эй, Овчаре, а не сходить ли вечерком в корчму, бражки выпить?

Овчар улыбнулся:

— Это смотря в какую.

— Ермила Кобылы, — пожал плечами Зевота. Овчар изменился в лице.

— Нет, Яриле, — опустив на траву бочонок, тихо сказал он. — Не ходок я больше к Кобыле, не ходок. — Овчар погладил на шее шрам. — Чуть живота не лишили в драке…

— Бывает, — сочувственно кивнул Ярил. Что ж, придется идти одному. — А где хоть корчма-то?

Борич Огнищанин хмурил брови. Со вчерашнего вечера что-то было ему не по себе. Почему только? Неясно. Какие-то смутные ощущения нахлынули вдруг на него, словно сделал он что-то не так, совершил какую-то глупую ошибку, из тех, что потом могут аукнуться сторицей. Да ведь вроде и не делал ничего такого, вроде все как всегда. Ну, целый день провел, подсчитывая фураж да корм для части дружины, что вскоре должна была отправиться к Рюрику, на Городище у Нова-города. Все в точности рассчитал, даже перестраховался, кабы чего не вышло. Пересчитал по-ромейски, для пеших воинов — мало ли что река, так ведь там и пороги, и обходы-обносы, и прочее. Средняя походная скорость тяжелой пехоты — чуть больше десяти ромейских миль в день, если больше — тогда считалось, «как птицы летели», значит, от Ладоги до городища понадобится: муки — столько-то бочонков, вяленого мяса да рыбы в мешках, к этому добавить корм для лошадей, да не забыть еще списать на потери — мало ли, протекут насады — в общем, голова кругом… Когда же он и появился-то, мелкий мозглявый мужик, чернявый, с головой словно бубен? На двор княжий заглянул… Или нет, Борич у себя во дворе считал. Покойно так, хорошо… Надоест — можно девку кнутом постегать слегка. Да, дома он и был. Девка щи варила, а он на скамейке во дворе сидел, считал… Чернявый через плетень заглянул… Нет, сам он, Борич Огнищанин, на улицу выглянул — шум там какой-то сладился, будто били кого аль скандалили, вот и не выдержал, выглянул любопытства ради. И что увидел?А ничего интересного, обычную драку — валялись в пыли какие-то парни, мутузили друга дружку да за волосы таскали. А потом как-то чернявый рядком оказался. Спросил чего-то, слово за слово — разговорились, вечерком решили в корчме встретиться. У Ермила Кобылы. И что ж тут такого странного? Наоборот, хорошо даже. Чего ж плохого в том, чтобы с новым знакомцем пива выпить? Борич напряг мозги… А плохо то, что, кажется, он этого чернявого еще раньше в Киеве видел! Или у ромеев. Ну, точно ведь, видал где-то. И чернявый, выходит, его видал, да что-то не признался. Может, в корчме разговорится? Да и вообще — а ну, как показалось? И не видал никогда Борич этого мужика, просто тот на кого-то смахивает. Так что же тогда на душе неспокойно? А наверное, из-за корчмы! Ну да, из-за нее. У Ермила Кобылы заведенье особое, туда одному идти — себе дороже. Вон не так давно парня какого-то порезали в драке, кажись, до смерти. Может, не ходить туда? Да нет, надо бы. Чувствуется, необычный человек чернявый, такой и пригодиться может, а чем — никогда уж не угадаешь заранее. Надо, надо пойти. Только не одному, жаль вот, слуг нет, одна девка, а ее ж не возьмешь с собою. Найдена-тиуна позвать? Нет, больно уж умен тот да ухватист. Мало ли, о чем разговор зайти может? Эх, нет верной челяди — вот незадача… Борич вздохнул и тут же закашлялся. Постой-ка! А тотпарень, что помог ему со мздою у пристани? Кажется, он явно не прочь заработать. Взять его? А почему бы и нет? Пусть явится отдельно, вроде как бы и незнакомы, а ежели что, можно за него и вступиться. А пожалуй, так и следует сделать. Знак-то, ветку на березине, за амбаром сломанную, не забыл, поди, парень? Как хоть его зовут-то? Не вспомнить… Ну, да леший с ним, лишь бы пришел. Там ведь, в корчме, с ним и встретиться договорились. Специально зазывать не надо. Ишь… Борич усмехнулся. Эвон как вышло-то — парню ушлому заранее у Ермила встречу назначил, ничего не боясь, хотя и тогда знал — опасно вечерами в корчме. Опасно, да зато неприметно — народищу набивается — сонмища, вот и выбирай, что тут лучше. Впрочем, чего уж и выбирать-то? Звать, звать парня надо. Самолично оседлав каурого — не доверял девке, — Борич Огнищанин поехал к пристани, мимо кузницы Лося, мимо избы Вячки-весянина, мимо высоких, рубленных в «обло» хором Торольва Ногаты. Около усадьбы стекольных дел мастера Твердислава свернул к воротам, по левую руку засветился недавно построенной стеною Детинец, из ворот выехал отряд гридей, помчался куда-то по княжьим делам, сияя кольчугами и разноцветьем плащей. Ржали злые воинские жеребцы, поджарые да рысистые, разбрызгивали копытами лужи. Впереди скакал варяг Снорри — ближний княжеский воевода, совсем еще молодой парень, а вот поди ж ты — в важных начальниках ходит. Соскочив с каурого, Огнищанин низко поклонился. Снорри приметил его, кивнул — узнал, мол, — и понесся себе дальше с самым довольным видом. Набежавшая синяя тучка закрыла солнце. Капнуло.

Борич поплотнее закутался в плащ — старый, тонкошерстный, — давно бы пора и новый плащ справить, да нет, не время — зачем излишнее внимание привлекать? Люди злы, завистливы к чужому успеху — а успех у Огнищанина на новом поприще немалый. Ум — он везде ум. Вот и продукты с фуражом для отправляемой к Рюрику дружины кто б, кроме него, рассчитал? Снорри, что ли? Ну, тому только мечом махать. Сам князь мог бы, конечно, — умен изрядно. Да и странный узколицый боярин, что ходит в зеленом плаще, — Ирландец. Вот уж, змей! Побаивался его Борич, и не напрасно. Не раз и не два ловил на себе брошенные искоса взгляды. В такие минуты работал, как никогда, ревностно, так, чтобне к чему было придраться. Тем не менее чувствовал — не доверяет ему Ирландец, следит. Попытался было Огнищанин выспросить про Ирландца у Найдена — да узнал лишь то, что и без того все знали. Приехал узколицый вместе с Хельги-князем, сам не варяг, из иных заморских земель, оттуда же, кажется, смуглый монах Никифор, что часто захаживал к князю. Земляки, видать. Однако отношения меж Никифором и Ирландцем не очень, прямо сказать — холодны, Борич такие нюансы хорошо научился улавливать еще во время службы у мерянского князя Миронега.

Погруженный в мысли, Огнищанин и не заметил, как подъехал к амбарам. Вот и береза. Борич огляделся — дождь припустил с новой силой, — подъехал поближе, не слезая с коня протянул руку… Надломленная ветка повисла безжизненно. Еще раз оглянувшись, Огнищанин обтер руки и поскакал обратно в город.

Вечером, сменив плащ и натянув на самые глаза круглую, отороченную беличьим мехом шапку, Борич вновь взнуздал каурого. Оглянулся в воротах, погрозил кулаком девке — ужо покажу тебе, подлая! — и,ежась от дождя, неспешно потрусил в корчму Ермила Кобылы.

Девчонка глядела на него со страхом, но, едва хозяин уехал, страх в ее темно-серых глазах сменился ненавистью. Малена — так на самом деле звали девушку, нареченную Огнищанином Естифеей, — уселась под навес у корыта. Взяв в руку широкую заостренную тычку, принялась сечь крошево из старых капустных листьев и молодой жгучей крапивы — свиньям на корм. Дождь все поливал с самого утра, текли по двору коричневые ручьи, и Охряй — кудлатый огромный пес — укрылся в будке. Высовывался иногда виновато, поскуливал да поглядывал на Малену — не забудет ли накормить?

— Не забуду, не забуду, Охряйко, — улыбнулась та, насыпая в деревянную миску вчерашнюю кашу. Поднесла к будке, поставила. — На, Охряюшко, кушай. Уж не взыщи, что мясцанету.

Сама снова убралась под навес, взяла ненавистную тычку… Эх, кабы ей вместо крошева этой бы тычкой да по хозяйской шее! Усмехнувшись своим мыслям, Малена задумалась, механически нанося частые удары. Ну почему другим так везет? Все у них есть — и крепкий род, и богатство, и красота. Вон видела вчера через ограду молодку — шла, улыбаясь, в рубахе узорчатой, на шее — монисто блескучее, коса толщиной в руку. Лицо белое, щеки румянцем горят, увидела за оградой Малену — одарила улыбкой, словно кость бросила — на, мол, тебе, замухрышка… Улыбку ту и посейчас вспоминала девчонка, не замечая, как пополам с дождем стекают по щекам слезы. Не сложилась жизнь, не вышла, да и не было в ней ничего — ни милости богов, ни крепкого рода, ни счастья. Какое уж тут счастье, когда, сколько себя помнила, жила Малена безродною приживалкой в доме артельщика Всеслава Сушины, дальнего своего родича. Сам-то Всеслав неплохо к ней относился, а вот супружница его да сыновья так и норовили обидеть. А кто заступится, коль нет близкого родича? Плохо человеку одному — ни уважения, ни заступы. Одно слово — изгой. Ну, мужик еще как-то сможет пробиться — в дружину молодшую аль в артель какую наняться, а вот дева… Лучше б и не родиться. Шпыняли сироту Малену в доме Всеслава, а когда хозяин занедужил — совсем невмоготу стало. Тычки, шлепки, подзатыльники, сыновья-то Сушины, охальники, до девок жадноваты были. Как вошла в сок Малена — затащили в овин, как раз перед просушкой колосьев. Там же на снопах и снасильничали по очереди. Кажинный день, сказали, так теперь будет, а расскажешь кому — убьем. Да и кто тебе, безродине изгойной, поверит? Не выдержала Малена, в ту же ночь и сбежала, хоть и страшно было. Хотела в леса — да побоялась — чудища там всякие бродят, леший, русалки, уж лучше тут, в Ладоге, к кому в дом прислужницей напроситься. Знала девчонка — можно в богатую усадьбу продаться, в слуги, только вот как это сделать — не представляла. Долго бродила по улицам, почитай три дня, ночевала в кустах дана пристани, шарахаясь от каждого шороха, особливо пугалась дружинников-гридей — знала, в любой момент на правеж ее могут свести, беглянку, да кнутом до смерти, предупреждали о том Сушинины — ты, мол, нам не ровня, челядинка гнусная, черная девка. Ежели сбежишь, засекут, да так, что выть будешь! Вот и боялась Малена. Есть хотелось страшно, попрошайничать стеснялась, да, опять же, гриди повсюду. Увидала как-то рядом с забором курицу, оглянулась — вроде никого нет — кинулась рысью… Тут ее и поймали. Хорошо, новый хозяин Борич выручил, за что, конечно, и благодарна Малена, только… Только уж и сам Борич таким гадом оказался, гаже нету! Приставал по-всякому, какому только сраму не научил — а Малене куда деваться? Снова на улицу — под кнуты? Хотя кнутов она и тут испытала в достатке. Бил, колотил Борич ее часто… правда, не в полную силу, так, чуть-чуть, для острастки. В полную силу бить опасался — жалел собственное имущество. Малена усмехнулась — а ведь никаких прав на нее Борич не имел! Сушина и его родичи — да, другое дело. А Борич, выходит, чужое приветил! Головник, тать… Молотил дождь по крытой дранкою крыше, пузырились коричневые лужи, грязные, как и все, что происходило с Маленой. А может, забраться на высокую кручу — и вниз головой в Волхов?

В заведении Ермила Кобылы к вечеру собралось порядочное число народу. Вернувшиеся с торга купцы-гости сидели за отдельным столом, деловитые, важные, не чета прочим— мелким торгашам-квасникам, странникам да артельному люду, шумно обсуждавшему последние новости — предстоящий уход из города части дружины. Бились об заклад, азартно кидая на пол шапки, спорили: насовсем уйдут гриди или же к осени возвернутся?

— Ну да, возвернутся, как же! — размахивая кружкой, орал здоровенный чернобородый детина с кулаками размером с голову. — Чего им тут делать-то? У Рюрика-князя служить, чай, и выгодней, и почету больше.

— Не, Ратля, не прав ты. У них, поди ж, у всех тут родичи, семьи.

— Это у гридей-то семьи? — Детина глухо захохотал. — Раков в Волхове не смеши, Твердисаве! Вот, скажи лучше, ты, как мастер знатный, к Олегу-князю вхож, всякий знает…

Стекольный мастер Твердислав приосанился, горделиво подкрутив пышные усы — уж, конечно, вхож, правда, не столько к князю, сколько к супружнице его, Сельме, та частенько браслеты да кувшинцы витые заказывает. Твердислав в Ладоге — один такой мастер, ну, почти один.

— Так вот и узнал бы кое-что, — хитро подмигнув окружающим, продолжал Рятля. — Окромя гридей, не сбирают ли к Рюрику охочих людей?

Твердислав помотал головой:

— Нет, не сбирают. Да и гридей-то не всех берут, так, часть.

Проходивший мимо с кружками хозяин корчмы навострил уши. Уход всей дружины лишил бы его изрядной части доходов. Прислушался и скромненько сидевший в уголке Борич — интересно стало, о чем там болтают люди? Уж про отправляемых к Рюрику гридей он-то все знал доподлинно — недаром фураж да кормежку рассчитывал. Мог бы и поспорить, кабы нужда была.

— Все спокойно, дядько, — бочком пробравшись сквозь толпу пирующих, подсел к нему на лавку Ярил Зевота. — Двор проверил — оружных людей нет, можешь смело доставатьоболы.

— Заслужи сперва, — оглядываясь, недовольно прошипел Борич. — Оболы ему… Вон, видишь, у дальней стены лавку?

Ярил присмотрелся:

— У очага, что ль? Где квасники?

— Не знаю, квасники они аль пирожники, а только много их там, да и дымно. Сядешь неприметненько, как знак дам, подойдешь, а до той поры — ни-ни! Понял, чадо?

— Как не понять-то, дядько? — подмигнув Боричу, Ярил подошел к длинной, у самого очага, лавке, подсел к торговой мелочи, заговорил с кем-то, вот уже и засмеялся, обернувшись, кивнул — все нормально, мол. Любопытство разобрало парня — кого ж это его наниматель так опасается? Не иначе новую мзду брать собрался, тогда можно с него не один обол срубить и даже не два.

Зорко посматривая по сторонам, прошел мимо корчмарь Ермил Кобыла, приметив нужных людей, приветливо, как родным, улыбался, должникам цедил что-то сквозь зубы, подгонял служек подзатыльниками — чтоб ловчей двигались. Обойдя очаг, цапанул корчемного пацаненка за ухо:

— Дровишки-то повороши, шпынь, вишь, прогорели.

— Уй! — Тот схватился за ухо. — Посейчас сполню, кормилец батюшка.

— Сполню… — проворчал Ермил, отпуская парня. — Оставь тут вас без пригляду…

Еще раз окинув взглядом длинное полутемное помещение, наполненное людским гамом и кислым запахом браги, корчмарь исчез в неприметной дверце. Прошел сенями в клеть. Там, в холодке, на широких лавках спали двое — старинный знакомец Истома Мозгляк и странный лысоголовый парень по имени Варг. Варяг из Скирингссаля. Парень днем в основном спал, бодрствовал ночью, Истома его, кажется, побаивался, ревностно, словно пес, охраняя сон. Вот и сейчас приподнялся на лавке, потянулся за ножом к изголовью:

— Кто здесь? Ты, Ермил?

— Я, я, — гулко отозвался корчмарь. — Вставай, пришел твой огнищанин.

— Пришел? — оживился Мозгляк. — Один?

— Кажись, один. Парень с ним какой-то сидел. Ушел, видно.

Быстро повязав поверх варяжского кафтанца узорчатый пояс, Истома вышел к гостю. Подсел, улыбаясь, поставив пред собой принесенный кувшин:

— Испей, господине. Ромейское!

Борич кивнул, пригубил кубок и едва не скривился. Вино-то, конечно, может, и было ромейским — но самым дешевым, отвратительным мерзким пойлом, вонючим и кислым, которое в Константиновой граде не стал бы пить и нищий слуга. Борич усмехнулся: — Благодарствую.

Истома махом опростал кружку и тут же налил еще. Огнищанин поморщился — не хватало еще, чтобы новый знакомец оказался на поверку тривиальным пьяницей. Чего тогда, спрашивается, звал? Кислятины этой попить?

— Немного времени у меня, — тихо предупредил Борич. — Чады с домочадцами ждут, обещал поране сегодня.

Мозгляк хохотнул. Потом пристально взглянул на Огнищанина. Шепнул, оглядываясь:

— Слыхал, гриди тебя ищут, не сегодня-завтра на суд потащат.

— Это отчего ж? — обеспокоился Борич. — Вроде ничего такого не сделал. Да и искать меня нечего.

— Род Всеслава Сушины ведом тебе, господине?

— Сушина? Не знаю никаких Сушин. — Борич не врал, он и в самом деле не знал.

— Зато они про тебя проведали. Жаловаться хотят князю — девку, мол, ихнюю, сманил, Малену.

— Ах, вон оно что! — Кривоватая улыбка тронула тонкие губы Огнищанина. — Врут они все, не сманивал я у них никаких девок, — твердо заявил он.

— А они уж и послухов нашли. Вечу жалиться будут, видно, усадебку твою хотят отсудить за обиду. Могут и отсудить — ушлые.

Борич задумался, насупил кустистые брови, стрельнул по знакомцу глазами, спросил словно бы невзначай:

— Тебе что до меня за дело?

— Так… — пожал плечами Истома. — По нраву ты мне пришелся — сразу видно, добрый человек. Потому и предупреждаю. И даже помочь кое в чем могу.

— В чем же?

— Сушинины-то ведь могут и не сыскать послухов, — Истома многозначительно скривился. — Мало ль народу в Волхове-реке тонет?

Борич усмехнулся — пожалуй, он и раскусил уже этого чернявого выжигу. Покусал губы и, выждав ради приличия небольшую паузу, спросил:

— Сколько?

— Чего — сколько? — прикинулся увальнем Мозгляк.

— Сколько хочешь, спрашиваю, — нетерпеливо пояснил Огнищанин. — Ногату, куну? — Он понизил го-рос. — Только уговор: послухи должны сгинуть так, чтобы никогда больше не объявиться.

— Не беспокойся, мой господин, не объявятся, — кивнул Истома.

Борич поиграл желваками:

— Так сколько же?

Огнищанин был доволен, правда, не показывал виду и даже с некоторым уважением посматривал на нового знакомца. Ишь, проныра! С таким ухо нужно держать востро. Однако и полезен может оказаться. А что касается девки… Ух, и задаст же он ей по возвращении! Чего раньше, курва, не рассказала про тех, чья холопка? Подставила, змеюга мерзкая! Теперь вот плати этому лешему. А придется заплатить, никуда не деться. Он, Борич, чужой в Ладоге, а род Сушины — местный. На чью сторону вече встанет да старцы градские? То-то. Князь? Князь, пожалуй, и за него был бы, ежели б те пошли на суд княжий. Так ведь не пойдут — не дураки — по старине сделают. Вече… Что там народишко скажет,а точней, старцы градские, так и будет. А кто его, чужака, здесь знает? Одно слово — чужой. Хорошо, хоть этот чернявый вовремя предупредил… А не сам ли он и навел родичей? И так может быть, людишки в Ладоге ушлые, ухом не вялят. Ну, сам ли, не сам — теперь уж рассупонивать некогда. Придется платить… куда денешься? Борич хоть и был прижимист, да в нужных делах не скупился. Понимал — поскупишься, себе дороже будет. Не дашь мзды этому, отсудят Сушинины девку, да еще, глядишь, и усадьбу за ущерб вытянут. Можно, конечно, попытаться по закону с ними сладить — обратиться за защитой на суд княжий, подкупить послухов, своих нанять… Ой, опять те же ногаты да куны! С этимчернявым, пожалуй что, и дешевле выйдет. Да и быстрей. Потом, конечно, можно будет и с ним разобраться, а то разохотится на шальные куны. И не откладывать это надолго… Да хоть того парня — как бишь его? Зевоту — использовать. Сидит хоть? Борич оглянулся… Сидит. Косит в их сторону глазом — молодец, обол свой отрабатывает честно. Между тем Мозгляк широко улыбнулся:

— Зачем же с доброго человека куны брать? Есть и иное…

Огнищанин напрягся:

— Это что же — иное?

— Да кое-что… — уклончиво ответил Истома. Оглянувшись по сторонам, придвинулся к Огнищанину ближе, понизил голос: — Племяш мой в гриди собирается… Узнать бы поточнее — сколько воев идут к Рюрику-князю да когда? Говорят — лишь малая дружина туда сбирается, может, и не попадет к ним племяш-то? А хотел бы. У Рюрика-князя служить — чести больше. Наш-то, Олег, хоть и хорош, да все ж Рюриком ставленный.

— Угу, — кивнул Борич, лихорадочно просчитывая в уме — стоит ли дальнейшая игра свеч? Ни в какого племянника он, конечно же, не поверил — слишком умен был для этого.Догадался сразу — вот оно, главное дело, только сейчас начинается! Девка да усадьбы — это все затравки ради. Но кого ж так интересует подробный состав отправляющейся к Рюрику дружины? И главное, зачем? Впрочем, зачем — понятно. Кто-то хочет воспользоваться временным ослаблением Хельги-князя и желает все просчитать точно. Неглупый, видать, человек этот «кто-то». Интересно — кто? И можно ли ему доверять? Этот вопрос сильно занимал сейчас Огнищанина, в душе его поднималось радостное чувство. Чего-то подобного он давно уже ждал, делая тайные записи для себя, так, на всякий случай. Вот и дружинные подсчеты перенес себе в грамотку — мало ли, сгодятся. Сгодились… А потом можно будет и толщину стен предложить, и количество стражников, и оружие, и корабли… От подобной перспективы просто «захватывало дух! Тут не одной усадебкой и не одной девкой пахло. Мзду агроменную можно срубить — всю жизнь потом жить в богачестве. Не здесь только, правша… Ну, так земля славянского племени велика и Обильна, чай, и окромя Ладоги города в ней найдутся. Главное — не продешевить бы. И решить вот уже сейчас — стоит ли верить?

— Может, и помогу я твоему племяннику, — пряча в глазах азарт, прошептал Борич. — Трудно это будет, правда… Больших расходов потребует. — Он многозначительно взглянул на Истому. Тот осклабился:

— Не переживай, господине, поможешь — чай, найдутся куны!

Огнищанин улыбнулся еще шире:

— Ты, верно, хотел сказать — гривны? Так вот, — он жестко посмотрел собеседнику в глаза, — мое слово — две гривны! И будешь знать о дружине все.

— Да мне все не надо…

— Как хочешь. Подумай, — Борич с деланным безразличием покрутил пальцами.

Истома замялся. С одной стороны, князь приказал добыть сведения любой ценой… С другой стороны, две гривны — это ж полета кун, целую корову можно на торгу купить, и неплохую корову. Или — целое стадо овец! Пойдет ли на такое князь… Князь…

Мозгляк вздрогнул, вспомнив неожиданную встречу с Дирмундом. Действительно неожиданную, хоть и предупреждал князь… И тем не менее ошарашил, явившись в образе бритоголового молодого варяга Варга, что спал в клети на лавке, поставленной меж дубочками и тюками с припасами. Спал — до ночи. Ночью — почему-то только ночью — он становился Дирмундом, князем-колдуном, черным князем, которого Истома уважал и боялся. Так сверкал очами — не спутаешь. Ну а днем… Днем Дирмунд словно бы исчезал, оставался лишь Варг — туповатый, словно пришибленный дубиной по голове, парень, едва выучивший пару фраз на славянском. По указу Дирмунда Варг днем спал — да и не мог не спать, ведь каждую ночь в его теле бодрствовал черный князь! И бодрствовал весьма деятельно. Горе было б Истоме, если б не успевал он исполнить всех указаний. Ну, исполнял пока… Знал — Дирмунд умеет быть благодарным. Ну а на этот раз…

— Две гривны, говоришь? — Истома сверкнул глазами. — Согласен! — И тут же предупредил: — Сейчас получишь только одну, другую — после.

Огнищанин кивнул, тщательно пряча радость. Получив мзду, вышел из корчмы, честно расплатился с Ярилом.

— Не пропадай, паря, — прощаясь, предупредил он. — И знак помни.

— Да уж, не забуду, — улыбнулся Зевота, довольно подкинув на ладони обол. Медная, ярко начищенная монета вспыхнула в заходящих лучах маленьким оранжевым солнышком.

Дождь кончился, в бледно-голубом небе медленно проплывали кудрявые лиловые тучки, а на западе, за холмами и лесом, быстро расширялась прозрачная чистая просинь.

Найден придержал коня, чтобы не обрызгать возвращающихся с полей смердов. Те, потные, босые, в беленных на солнце рубахах кланялись, не глубоко, но и не низко, а главное — то Найден знал — от чистого сердца. Молодой тиун по праву считался человеком справедливым и по своему положению вряд ли был так уж выше смерда. Рядович. Человек, нанятый князем по договору — ряду. В силу этого уже — не свободный человек и, ясно, не знатный — зато влиятельный и не бедный. В свою очередь поклонившись смердам, Найден тронул коня. Потом вдруг повернул, догнал прошедших:

— Ребятушки, не знаете ль, где Борича Огнищанина дом?