Чтение 16–й страницы книги ~Перстень Тамерлана~

– Может, мне их вообще не продавать? Здесь землекопами оставить.

Окружавшая его свита угодливо смеялась.

Так и стали жить. Раничеву, правда, не очень нравилось, все ругался:

– Вот басмачи проклятые!

Салим кто такие басмачи – не знал, но с общим настроением Ивана был согласен полностью. Снова заканючил: бежать надо. Надо-то надо, да ведь попробуй выберись из ямы! Один путь оставался – сбежать во время работ. Но и тут – как повезет, да и куда бежать? С тех пор как Салим покинул Ургенч, прошло больше шести лет – сколько ему тогдабыло? Лет девять? Десять? И что он тут мог помнить? Ургенч? Так Ургенч был тогда полностью сожжен и разрушен, и даже если и восстановлен за эти шесть лет, так все равно– это уже совсем другой город. Так что к утверждениям парня следовало относиться с опаской, да тот и сам понимал это – не лез с конкретными предложениями. По здравом размышлении Иван решил немного обождать с побегом – для начала присмотреться, составить хоть какое-то представление о том, что их окружало. Сам оазис – назывался он незамысловато: Ак-Кудук – Белый колодец, колодец и в самом деле был выложен белым камнем – представлял собой обычное для тех времен поселение – мечеть с небольшим минаретом, десяток домов, глинобитных, с плоскими крышами, окруженных глухими заборами – дувалами и деревьями – Раничев узнал яблоню и вишню. Правда, точно утверждать бы не решился, но уж очень похожи были окружавшие дома деревья на яблоневые сады. Где-то поблизости протекала река, скорее всего Амударья – Джейхун, как ее еще называли, – арык не мог тянуться слишком уж далеко – сил бы не хватило выкопать, а потом поддерживать его в рабочем состоянии, пользуясь дренажем, заслонками и всемпрочим. Вдоль реки, наверное, и можно было двигаться в случае побега, только вот куда? Вверх или вниз по течению? Вверх – Аральское море, вниз – Ургенч и прочие города, собственно – Мавераннагр, область между Амударьей и Сырдарьей. Центральные земли империи Тимура. И – допустим, удастся бежать – что потом? Куда идти, как легализоваться, вообще – что делать? Пока – одни вопросы…

Пользуясь любой возможностью, Иван внимательно присматривался к жителям оазиса. Почти все их молодые родственники – ясно – состояли в банде Кучум-Кума, остальныезанимались обычными крестьянскими делами – разводили сады, сеяли зерновые, пасли небольшие отары овец. Ну и при всяком удобном случае помогали банде – собирали на базарах сведения, передавали информацию, поставляли фураж – за что имели постоянную благодарность от курбаши, выражавшуюся не только в защите от конкурирующих шаек, но и в предоставлении бесплатной рабочей силы – пленников. Как успел заметить Раничев, Кучум-Кум отличался осторожностью, не зарывался – крупные нападения были не частыми, и готовились к ним тщательно. Наверняка в доле с курбаши были все или почти все хозяева ближайших караван-сараев, ну и не приходилось сомневаться, что значительная часть добычи шла на подкормку нужных чиновников, местного значения, разумеется, вряд ли влияние Кучум-Кума распространялось дальше ближайшей округи.

Утро начиналось с пронзительного крика муэдзина, впрочем, он кричал пять раз в день, призывая правоверных к намазу. После скудного завтрака – лепешка и немного воды – пленников – тех, кто еще мог стоять на ногах, – разводили на работы, не отличавшиеся особым разнообразием: дренаж арыка и добыча глины. Охрана, приставляемая на время работы к невольникам, все время менялась – курбаши был весьма неглуп – разговаривать с пленниками басмачам (так их упорно именовал Раничев) запрещалось под страхом наказания плетьми. Разрешались только простые, необходимые для организации работ фразы: «Стой. Иди. Работай лучше, или я ударю тебя палкой».

В том, что касалось дисциплины, курбаши проявлял себя жестоким деспотом – на глазах Ивана отказавшегося работать парня забили плетьми до смерти. И так наказывали за малейшую провинность – не так посмотрел, перемолвился с кем-нибудь словом во время работы, не опустил глаза в землю при встрече с предводителем шайки. Опытный Раничев старался зря не нарываться, а вот Салим все-таки не выдержал – оттолкнул вдруг нежно погладившего его по плечу стража. Отрок тут же отведал плетей, больно, но не смертельно, так чтоб мог работать, а любвеобильный страж просто исчез, и больше его никто не видел.

– Если вам нужен мальчик-бача, скажите мне, и у вас будет. Только не якшайтесь с червями, – услыхал как-то Иван, с охапкой тростника на плечах проходя мимо помоста, сидя на котором с большой пиалой в руках Кучум-Кум наставлял свое почтительно внимавшее воинство.

– Я ли не делаю все для вас? – Повысив голос, курбаши продолжал воспитательную беседу. – Я ли не приношу достаток вашим семьям? Почти у всех у вас уже есть жены – хорошие, достойные и работящие девушки – а если вам их мало, я предоставлю вам молодых красивых наложниц… Вот, клянусь Аллахом, хоть завтра же отдам на всех урусутскую красавицу Едоку! Только не поступайте, как сделал несчастный Кызым, которого мне тоже жаль… но ведь судьба всех остальных куда дороже! А что будет, если вы будете вести разговоры с рабами? Что возомнят о себе эти подлые ленивые черви? Будут ли спокойно работать или в головах их возникнут нехорошие мысли?

Дальше Иван не слышал, и так подозрительно долго складывал в кучу принесенный тростник. Молодец курбаши – ловко подсластил пилюлю. Казнил за ослушание одного из своих – а остальным, чтоб не роптали, пообещал девку. Кстати – урусутскую красавицу – русскую, значит. Скоре всего, из Ельца, а может быть, из Угрюмова… Нет, из Угрюмова вряд ли, похоже, там всех перебили.

Закончив воспитательную беседу, Кучум-Кум махнул рукой, и вся банда, запрыгнув на лошадей, вмиг унеслась куда-то, словно ее и не было. Только поднятая копытами пыль медленно оседала на землю.

– Иди сюда, раб! – услыхал вдруг Иван у себя за спиною. Обернулся, склонился почтительно: слушаю, мол, и повинуюсь.

Согбенный противного вида старик с раздвоенной бородой и изборожденным морщинами лицом цвета глины – управитель личного хозяйства Кучум-Кума – манил Раничева грязным крючковатым пальцем.

– Урусут? – поинтересовался старик.

Иван кивнул.

– Якши. Значит – плотник. – Старец довольно захохотал.

Почему все русские обязательно плотники, Раничев так и не понял, но на всякий случай снова кивнул, дескать, да, плотник. А похоже, запрет на общение с пленными здесь распространялся вовсе не на всех! Были, оказывается, и избранные.

– Понимаешь язык? – прищурившись, поинтересовался вдруг старец.

– Немного.

Раничев не стал слишком лукавить – старик производил впечатление хитрого человека.

– Молодец, не врешь, – похвалил бандитский наперстник. – Иди в дом.

Иван послушно пошел вслед за старцем. Изнутри жилище курбаши выглядело куда приличней, нежели снаружи: бронзовые светильники, ворсистые ковры на полу и стенах, даже отопление – кан – в виде кирпичного выступа по периметру комнат. Через кан, нагревая помещение, проходил горячий дым, и в доме было тепло, если не сказать – жарко.

Пройдя через несколько расположенных анфиладой комнат, старик и идущий следом пленник вышли во внутренний дворик, маленький и уютный, усаженный небольшими деревьями и аккуратно подстриженными кустами. Курбаши был не дурак красиво пожить! Дом – снаружи казавшийся маленьким, охватывал дворик буквой «П», вдоль выходящих во двор стен тянулась крытая галерея, поддерживаемая резными столбами – неслыханная роскошь в здешних местах. Один из столбов подгнил и лежал на земле, рядом с выходом из дома.

– Заменишь. – Старик кивнул на несколько кольев, сложенных штабелем под кустами. – Вот инструмент.

Раничев увидел рубанок и лопату.

– А топор? – сразу же спросил он.

– Топор тебе не понадобится, – с усмешкой ответил старик. – Бревно уже отесано. Работай! Сделаешь хорошо – получишь горячий кебаб.

Иван низко поклонился.

Полностью попирая местные нравы, старик не остался пристально наблюдать за работой невольника, а, походив по двору, скрылся в доме. Хотя кто знает, может, и наблюдалоткуда-нибудь из укромного места? Сам иль кого приставив. Да, наверное, так и было.

Поплевав на руки, Иван вытащил тяжелое бревно из штабеля и взял рубанок. Работа спорилась – рубанок играл в руках Раничева так, что любо-дорого было смотреть, как летят вокруг пахучие золотистые стружки. Старик – ага, значит, и вправду, наблюдал! – выйдя во двор, осмотрел яблони, поцокал языком, повернувшись, что-то одобрительно буркнул и снова скрылся в доме. Иван не обратил на него внимание – работа неожиданно захватила его, вот уж никогда не думал, что ему так понравится плотничать, к тому ж и опыта-то почти никакого нет. Однако это все же лучше, чем таскать камыш, рыть арык или месить глину. Из дому вышла какая-то женщина в черной накидке, закрывающейлицо, и коротеньких, торчащих из-под накидки шальварах. С большим глиняным горшком в руках, босая – видимо, рабыня или младшая жена курбаши – она осторожно прошла по двору к яблоням и, присев, принялась обмазывать стволы какой-то пахучей маслянистой жидкостью. Видимо – от вредителей. Раничев краем глаза увидел ее, но особого внимания не обратил, а вот женщина… А вот женщина вдруг пристально посмотрела на него и даже чуть приподняла чадру… И, схватившись за сердце, медленно осела на землю.

– Зачем ты выпустил во двор эту змею, Умар? – послышался вдруг где-то рядом истошный женский крик, переходящий в визг. – Она должна сидеть на цепи в яме, дожидаясь,когда ее отдадут воинам.

– Я думал, пусть эта змея хоть немного принесет пользу, госпожа, – оправдывался выбежавший во двор старик. На него, с увесистой колотушкой в руке, наступала высокая и, видимо, очень сильная женщина в шитой серебряными нитками чадре, атласных шальварах и зеленого сафьяна туфлях с загнутыми кверху носами.

– Ты – думал? – не унималась женщина. – Да ты, Умар, я смотрю, совсем выжил из ума от старости! Эй, потаскуха! – Она повернулась к яблоням. – А ну иди сюда, тварь!

Девушка покорно подошла. Жалкая, дрожащая, босая. Встала молча, сложив руки перед собой.

– Что молчишь, сучка? Как надо отвечать?

– Слушаюсь и повинуюсь, госпожа Фатьма, – тихо промолвила девушка.

– Вот так-то! – Фатьма уперла руки в бока. – Ух, гадина. И еще надела чадру, как правоверная. Ну уж нет, ходи так…

Одним мощным движением разгневанная женщина сорвала с несчастной накидку, темные волосы упали на лицо девушки, словно водопад с высокой кручи.

– Что стоишь, тварь? – Она резко ударила девчонку колотушкой по плечу. Та, вскрикнув от боли, схватилась за руку.

– Кричишь, беременная верблюдица? – Фатьма, похоже, распалялась все больше. – Ухх!!! А ты, Умар? – Она вдруг обернулась к старцу. – Привел раба, вместо того чтобы сделать все самому? Не боишься хозяйского гнева? Стоило Кучум-Куму ехать, как ты… Нет, видно, и тебе придется отведать палки.

– Не погуби, госпожа! – Старик повалился в пыль. Пылающая гневом Фатьма возвышалась над ним, словно разъяренная кобра, не знающая, в кого бы выпустить яд.

– Не погуби? – Перешагнув через распластавшегося на земле Умара, Фатьма подошла к девушке. – Что это на тебе надето, тварь? Ха! Да никак мой старый лиф… ну да, зеленый, с цветами. А ну-ка, снимай!

Испуганная девчонка покорно сняла верхнюю часть одежды, оставшись в одних куцых шальварах. Левой рукой протянула лиф хозяйке, правой прикрывая обнаженную грудь. Отбросив протянутую одежду в сторону, Фатьма нехорошо ухмыльнулась:

– Кого стесняешься, сучка? Ага… – Она вдруг обернулась на старика. – Вставай-ка, Умар, хватит валяться. Хочешь отпробовать эту змею до того, как ее отдадут воинам?

Полуголая девушка стояла, низко склонив голову, падающие вперед темные волосы ее закрывали грудь. Похоже, она не очень-то понимала, о чем идет речь. Не очень-то понимал это и Раничев, решив по возможности не вмешиваться в чужие разборки.

– Склонись, – властно приказала девчонке Фатьма.

Та наклонилась. Хозяйка, подойдя к ней еще ближе, провела рукой по спине и вдруг, быстро спустив с девчонки шальвары, обернулась к Умару:

– Что же ты стоишь, слуга? Иль не хочешь?

Старик быстро скинул штаны…

Почуяв неладное, девчонка вдруг встрепенулась и попыталась было убежать, да Фатьма схватила ее за шею:

– Куда, тварь? Быстрее, Умар, быстрее! Я же не могу держать ее всю твою жизнь.

Раничев поднял с земли лопату…

Умар с кряхтеньем пристроился сзади… Девчонка с криком дернулась из последних сил и, оставив в руках Фатьмы клок выдранных с корнем волос, вырвалась из ее крепких объятий. Упав на землю, вытянулась, схватив валявшуюся колотушку, и изо всех сил ударила хозяйку по голове, та упала, потеряв чадру и обливаясь кровью.

Умар вдруг заверещал и вытащил нож…

Ххэк!!!

Раничев опустил лопату на его шею. Повернулся к девчонке:

– Бежим!

Та покачала головой:

– Нет, Иван. Моя жизнь уже кончилась. Лучше б мне умереть тогда…

Раничев убрал волосы с заплаканного девчоночьего лица… Да-а… Вот так встреча! Хотя… можно было б догадаться и раньше, да Иван как-то не придал значения словам курбаши об урусутской рабыне, да и здесь поначалу не особо-то всматривался. Евдокся… Милая боярышня, вот как с тобой обошлась злодейка-судьба! Да лучше б и вправду было тебе погибнуть во время штурма Угрюмова или чуть позже, под острыми саблями гулямов Энвер-бека.

Однако рассуждать об этом теперь было некогда…

Схватив выроненный стариком нож, Иван принялся яростно ковырять ржавые цепи. Удалось… Не сразу, но удалось перешибить сочленения, правда не кинжалом – лопатой.

– А теперь – быстро отсюда… Ну, чего стоишь?

Евдокся по-прежнему стояла недвижно, из потускневших глаз ее беззвучно лились слезы.

– Иди же!

Никакого толку! Если так и дальше пойдет…

Раничев приподнял голову девушки за подбородок и закатил ей пару оглушительных пощечин.

– Ну, перестала реветь? – жестко спросил он. – Одевайся!

Он подал ей сорванный с Умара халат, взяв за руку, подвел девчонку к забору. Помог перебраться, перевалил через дувал и сам… Остановился в раздумье:

– Ну, куда теперь? Не знаешь? И я… Куда-нибудь подальше отсюда.

Таясь за дувалами, – слава богу – шайка еще не вернулась, они, пригнувшись, добрались до полей и, выйдя из деревни, опрометью кинулись куда глядели глаза.

А глаза глядели туда, где была хоть какая-то растительность, и желательно погуще. Не останавливаясь, они шли почти до самого вечера, и лишь только когда красный крайсолнца уткнулся в черный песок, остановились, бессильно повалившись на землю.

– А мы неправильно идем, – заметил Иван. – Река-то в той стороне. – Он кивнул на солнце. – Хотя именно там нас и будут искать.

Он замолчал, думая, о том, что было бы хорошо, если б шайка Кучум-Кума подольше не возвращалась в кишлак, еще лучше – если б разгромили ее верные гулямы эмира. А ведь побег, наверное, уже обнаружен. Да что там наверное – наверняка! Только вряд ли за беглецами организуют погоню без санкции курбаши, хоть бы тот сломил голову где-нибудь. Пока же… Пока же надо было что-то думать. Куда-то идти, что-то есть, что-то пить, где-то спать, в конце-то концов! По ночам-то не жарко. Раничев осмотрелся – окружающая местность ему активно не нравилась – плоская, как стол, низменность, покрытая пожухлой травой и низенькими ветвистыми кустами. Из одежды – пара халатов, не очень-то теплых, из оружия – кинжал. Эх, хоть бы со стрелами лук. Может, и удалось бы кого-нибудь подстрелить. Впрочем, надо повнимательнее обследовать кусты, вполне можнонаткнуться на охотничьи силки или капканы. Вода? Да, без нее тоже не обойдешься. Значит, надо искать арык либо повернуть к реке. Огня бы… Прихватить бы огниво, ну да что теперь говорить. А ночью вполне можно и замерзнуть. Не заморозки, конечно, но и плюс десять – не сахар, а ведь может быть и холоднее. Э, да что там говорить. Иван взглянул на Евдоксю. Та сидела, согнувшись, уткнув в коленки лицо.

– Эй, дева!

Евдокия не шелохнулась.

– Не спи – замерзнешь, – пошутил Иван. – Вернее, спи, но не так. Подвигайся ближе, вместе теплее. Не думай, не буду я приставать с разными глупостями, не до того пока.

Девушка подняла голову – глаза ее были сухими и какими-то словно бы опустошенными, что ли. Словно лопнула вдруг какая-то ниточка, связывающая глаза с чувствами, словно бы пропало, исчезло нечто такое, что и словами-то не обозвать, а можно только лишь видеть, и даже не видеть – чувствовать.

Раничев подмигнул, показал пальцем в небо:

– Видишь, Большая Медведица!

Евдокся не реагировала.

Вокруг уже давно было темно, по черному небу быстро бежали такие же черные облака, ветер шевелил ветки кустов, да беззвучно мерцали звезды. Где-то вдалеке одиноко завыл волк. Интересно, здешние волки уже голодные или не успели еще отощать после благодатного летнего времени? Ну, сегодня уже никак, а завтра надо думать, как бы чего-то съесть. А сегодня, что ж… Спать только. Поздно уже. И темно.

– Иди ж сюда, дева…

Они быстро заснули, тесно прижавшись друг к другу, согреваясь дыханием… и жаром сердец. По крайней мере, Иван хотел бы в это верить.

Утром светило солнце. Яркое, лучистое, желтое, оно выкатилось из-за облаков веселым пушистым шаром, разгоняя мглу и очищая пронзительную синеву неба. Раничев, прищурившись, потянулся:

– С добрым утречком, моя госпожа! Как спалось?

Евдокся ничего не ответила. Даже не улыбнулась. Лишь села, снова уткнувшись лицом в колени, потом, правда, спросила:

– Мы и сегодня куда-то пойдем?

«Нет, останемся здесь и будем дожидаться погони!» – хотел было съязвить Иван, да еле сдержался.

– Посиди пока…

Он прошелся вокруг, надеясь… на что – и сам не знал. На скатерть-самобранку, на мотель, на придорожное кафе у заправки. Есть хотелось – аж сводило скулы. Вчера-то было не так, а вот сегодня, понятно, организм уже успокоился и властно требовал пищи. Где б ее только взять, эту пищу…

Кажется, Салим говорил как-то про пастушеские шалаши. Интересно, закончился уже сезон открытого выгона? Судя по траве – должен бы… А поискать? Вдруг там случайно найдется огниво и остатки зачерствевшей лепешки? А рояля в кустах, случайно, не хотите найти, любезнейший Иван Петрович? Так он там и стоит, вас дожидаючись, черный такой, блестящий, фирмы «Беккер». Ни силков, ни капканов поблизости обнаружено не было, то ли Иван плохо смотрел, то ли здесь просто никто не охотился. И совершенно напрасно – Раничев заметил уже не одну пару вылетевших прямо из-под ног куропаток. Как бы вот только их поймать? И на чем бы потом поджарить? Огня бы… Можно было бы, заострив отломанную ветку, сделать стрелу. Впрочем, зачем она, без лука? Кустов-то тут в достатке, но для лука-то тетива нужна, а ее-то и нету… Хотя как это нету? А вон какие шикарные волосы у Евдокси! Прямо готовая тетива, бери да плети.

Повернувшись, Иван решительно зашагал обратно.

Тетиву он, конечно, сплел не сразу. Сначала пошли, выбрав направление наобум – на юг, Иван все-таки считал, что влияние Кучум-Кума не могло простираться в людных и обжитых местах, а юг должен быть людным, не может не быть ближе к Самарканду, столице, множества городков и селений. Правда, могут объявиться новые курбаши местного разлива, следовало быть осторожнее, чтобы не попасться в их лапы. Местность вокруг почти не менялась – такая же равнина, кусты, может быть, воздух стал чуть влажнее, вероятно, они все-таки заворачивали к реке. Внимательно глядя по сторонам, Раничев одновременно пытался развлечь на ходу свою спутницу, рассказывал разные побасенки, сказки, даже анекдоты, некоторые – весьма скабрезные. Евдокся не реагировала никак. Молча шла, тупо глядя себе под ноги… Именно она первой заметила арык. Позвала свернувшего чуть в сторону Ивана:

– Вода.

Ну наконец-то хоть что-то сказала! Оба, не сговариваясь, встали на колени и долго пили живительную влагу, пусть теплую, чуть мутноватую и явно отдающую солью, но, несмотря на это, такую вкусную, словно вкусней никогда и не пробовали.

– О, боже! – Напившись, Раничев взглянул на свое отражение. С узкой полоски воды на него смотрел жуткоглазый отощавший урод со свалявшейся бородой и спутавшимися чуть ли не в колтун волосами. Скосил глаза: – Давай-ка сделаем привал, Евдокия.

Отошел чуть дальше, разделся и, зайдя в арык, охнув – вода все ж таки была холодноватой, – уселся прямо на дно, да там всего-то и было по колено – и принялся мыться, остервенело тереть песком грудь, спину, плечи… Потом как мог выстирал одежду, разложил чуть повыше, в кустах, сам улегся рядом, подставившись солнцу. Оглянулся – совсем рядом, за кустом, плескалась в арыке Евдокся. Даже не плескалась – а терла все тело пескомс такой силой, словно бы хотела смыть с себя какую-то гадость. Вымывшись, уселась у самой воды, снова уткнув лицо в колени. Голые плечи девушки затряслись вдруг в горьком беззвучном плаче.

Раничев подошел, уселся рядом и, осторожно погладив девушку по спине, тихо сказал:

– Ну что ты, Евдокся, не плачь. Не надо. Погляди, какое солнце кругом, какой день хороший и какая ты сама – просто красавица, грех такой плакать. Какие ж холодные у тебя плечи – да ты ж совсем замерзла, дева…

Евдокся подняла голову, взглянула на Ивана большими своими глазами цвета яркого изумруда.

– Ты… – вдруг покраснев, тихо произнесла она. – Ты не брезгуешь прикасаться ко мне?

Вместо ответа Раничев крепко поцеловал девушку в губы, властно притянул к себе. Евдокся обняла его со всем пылом, прижалась накрепко, словно нашла защиту… Так ведьи нашла, в самом-то деле!

Забыв обо всем, Иван наслаждался красивым девичьим телом, Евдокся же улыбалась, иногда чуть прикусывая нижнюю губу.

– Иване… – громко шептала она. – Иване…

– Я, правда, красивая? – спросила она уже потом, натянув высохшую одежду.

– Конечно, – ласково ответил Иван. – Ты красивая вся, все твое тело, глаза, лицо, волосы… Кстати, о волосах!

Он все-таки смастерил лук, заострил сорванную камышину – стрелу, подкрался к куропатке… Промазал.

– Дай, я, – улыбнувшись, попросила Евдокся. И подстрелила птицу сразу, с первого выстрела.

– Ну ты даешь, дева! – восхитился Раничев.

– Я просто умею стрелять, – скромно ответила та.

– Молодец. Теперь бы огня… Ты свой халат внимательно проверяла?

– А что?

– Ну, может, спички там, зажигалка… Тьфу ты! Огниво. Огнива там нет?

– Нет, – с сожалением причмокнула губами Евдокся. – Но там, у ручья, я видела камни.

Они вернулись к ручью, и Раничев, схватив первые попавшиеся под руку камни, принялся яростно стучать ими друг об друга, предварительно положив рядом на землю кусочки сухой травы. И услышал за спиной смех.

– Ты не те камни взял. – Евдокся подошла ближе. – И бьешь не так… Дай-ка вон эти… Смотри, как надо!

Она таки разожгла костер! Иван не поверил своим глазам, но после трех ударов трава задымилась, и он принялся резво подкладывать в нее веточки до тех пор, пока не разгорелся костер, небольшой, но вполне достаточный, чтоб поджарить на огне куропатку. Ох и вкусна же та оказалась; думалось, никогда лучше не ел! В меру жирная, мягкая, пусть даже и плохо прожаренная. К ней еще бы соли… И… покурить бы.

Ну, чего нет, того нет. Раничев расслабленно повалился на спину. Спросил тихо:

– Как же ты здесь оказалась, дева?

А точно так же, как и он сам! С той лишь разницей, что бандиты Кучум-Кума не нападали на караван – уж слишком большим и многолюдным тот был, – а просто, по указке хозяина караван-сарая, выкрали ночью пленную девушку. Красивая – можно выгодно продать или сделать наложницей, как и поступил курбаши.

В этом месте Евдокся заплакала… Иван крепко обнял, погладил по голове, шепнул ласково:

– Ну не плачь, что ты.

– А всего хуже оказалась Фатьма, старшая жена Кучума. Ты ее видел, – шмыгнув носом, продолжила девушка. – Она со мной… – Евдокся вдруг замолчала и чуть было не заплакала снова, но сдержалась, попросила только: – Ты меня про нее больше не спрашивай, ладно?

Раничев уж не стал ей говорить о том, кого собирались отдать на потеху воинам. И так много пережила дева. Просто погладил Евдоксю по шее, оголяя плечо, да поцеловал крепко в губы. И девушка прильнула к нему со всем жаром молодого крепкого тела…

Холодало…

Уже одевшись, они лежали рядом, молча улыбаясь друг другу. И, странное дело, никогда еще Иван не чувствовал себя настолько счастливым! Даже там, дома, с Владой… Да, он был сейчас счастлив! Счастлив, несмотря на все. И надеялся, что те же чувства наполняют сейчас и Евдоксю.

– Я люблю тебя, дева, – прошептал он в самое ухо девчонке. – Слышишь, люблю!

Та тихонько засмеялась, привлекая Ивана к себе…

– Не помешаем? – язвительно осведомились вдруг откуда-то сверху.

Вздрогнув, Раничев оглянулся: прямо перед ним, верхом на белом коне…

Глава 15

Мавераннагр. Ноябрь 1395 г. Сладкий дым

Все кости в плоть мою впились и лютой смертью мне грозят:

От них возможно ли спастись, когда столь злы их острия?Алишер Навои

…ухмыляясь, сидел Кучум-Кум и небрежно помахивал плетью. Появившиеся из-за кустов верные нукеры его обступили беглецов, в любой момент готовые пронзить их копьямипо первому знаку курбаши. Тот шевельнул плеткой:

– Связать их.

Приказ был тут же исполнен членами шайки с похвальной поспешностью, сделавшей бы честь и полку регулярной армии.

И вновь под ногами Ивана потянулась дорога, только теперь это опять была дорога в рабство. Они бежали вслед за конем Кучум-Кума, вернее даже, просто быстро шли – курбаши не гнал лошадей, видно, не особенно торопился. Он оглядывался временами, смешно взлетали вверх лисьи хвосты, пришитые к шапке, в желтовато-карих кошачьих глазахпредводителя шайки сверкала тщательно скрываемая жестокая радость. Раничев вздохнул. Вряд ли можно было надеяться на лучшее, уж слишком многое они натворили в кишлаке: оглушили ханум, тяжело ранили (а может, даже и убили!) ее верного слугу, старого Умара, и всем этим нанесли тяжкий урон бандитской чести курбаши. Что теперь скажут люди? А, это тот самый Кучум-Кум, недотепа, от которого сбегают рабы и наложницы? Следовало наказать беглецов со всей возможной жестокостью – тогда и насмешники прикусят языки, опасаясь. Может быть, отрубить обоим головы да выставить перед воротами на копьях? Нет, девчонку все-таки сначала отдать нукерам – обещал ведь! А потом,как натешатся, можно и голову рубить. Хотя… это уж как-то слишком легко. Скажут – э, Кучум-Кум, простоватый глупец, даже устрашающей казни не сумел придумать! Вот курбаши и думал, все больше погружаясь в довольно страшноватые мысли. И нельзя сказать, что он был законченным садистом. Да – жесток, но не больше и не меньше, чем другие. Вовсе не для того, чтобы причинить непокорным как можно более мучительную боль, придумывал сейчас Кучум-Кум ужасные пытки, а – чисто в воспитательных целях. Он снова оглянулся: раб бежал, уткнувшись хмурым взглядом себе под ноги, глаза рабыни, казалось, были полностью отрешены от всего окружающего. Нет, все-таки следует ее сразу же по приезде отдать воинам, обязательно следует. А этот – ее полюбовник – пусть на то смотрит, а потом – выколоть глаза и снять кожу. Сначала – с нее, потом – с него. Нет, конечно же, сначала снять кожу, а потом – выколоть глаза. А все остальные невольники пусть смотрят да набираются ума-разума. Это им будет полезно. Ишь, как этот бородатый кяфир смотрит в землю! Видно, опасается поднять глаза, ведь в них стоит страх перед неминуемой расплатой. Курбаши усмехнулся и чуть подстегнул коня, сворачивая с тропы на широкий бухарский тракт, проходящий почти через весь Мавераннагр и недавно отремонтированный по приказу эмира Тимура. Кучум-Кум специально свернул с пути: беглецы пойманы, теперь осталось заехать в караван-сарай плешивого Кышгырды – расплатиться за старое да узнать свежие новости.

Раничев берег дыхание. Берег для последнего рывка, этот самонадеянный болван курбаши ехал не слишком быстро, и если вот сейчас резко рвануть вперед, то вполне можно вышибить его из седла даже и связанными руками. Вышибив, обхватить локтем шею, сдавить – ну-ка, что вы на это скажете, господа бандиты? Так бы и поступил, наверное, Иван – а чего терять-то? – ежели б не возникли где-то впереди чахлые пальмы оазиса. Глинобитный дувал, выбеленный известкой, призывно распахнутые ворота… Знакомая картина. У них что, все придорожные мотели так выглядят? Стандарт однако. Ха! Какой, к черту, стандарт? Раничев чуть было не присвистнул, глядя, как в воротах, кланяясь, возник старый знакомый – плешивый старик. Так и караван-сарай этот – тот же самый, в котором… в котором они и были выданы людям Кучум-Кума! Кстати, дорога очень хороша – мощенная камнем или кирпичом, в общем, чем-то твердым – прямая, как стрела, с аккуратными указателями расстояния, ни выбоины, ни ямки – вот бы нам такие в России… Да, для того чтобы в России такие дороги были, туда Тамерлана в президенты нужно, иначе господа чиновники все разворуют, как они это всегда и делают. Всегда и везде. Кстати, и у Тамерлана в империи воровали не меньше, вернее – не воровали – воруют. Но как ни странно, дороги – хорошие. Значит, ими часто пользуются. Правительственные гонцы, те же чиновники, купцы, военные, сборщики податей. И не может быть, чтобы все власть имущие игнорировали бы «мотель» плешивого старика. И вовсе не обязательно сюда заглядывают только те, кого давно прикормил Кучум-Кум, денег у него на всех не хватит, не того полета птица. Так, может, на кого и нарвутся сегодня? А если нет, так можно попытаться оставить какой-нибудь знак? Интересно только какой? Говорить Иван вроде бы с горем пополам научился – немного по-тюркски, немного на фарси, но вот писать… Тут нужно было бы быть вообще полным гигантом мысли! Ладно, не получится написать – нужно будет что-нибудь придумать, обязательно нужно, быть может – это их последний шанс!

Всем своим поникшим видом изображая полную покорность судьбе, Раничев следом за курбаши и его воинами вошел во двор караван-сарая. Знакомый такой двор. Колодец, помост под старой чинарой, пристройка. Оставив своих людей на дворе в тени чинары, Кучум-Кум вместе с плешивым хозяином вошли в дом, где и уединились для обсуждения общих, малосовместимых с законом дел. Ивана с Евдокией привязали здесь же, прямо к чинаре. Было довольно прохладно, но ни Раничев, ни Евдокся холода не чувствовали – пока бежали, согрелись. А коней-то, как с радостью отметил Иван, не расседлывали, видно, не собирались здесь долго задерживаться, опасались ненужных встреч. Сидели на корточках на помосте возле чинары, пили с колодца воду, лениво жевали какую-то гадость – ждали, бросая нетерпеливые взгляды на закрытую дверь дома. Искоса посматриваяна них, Раничев переместился чуть влево, стараясь, чтобы его ноги оказались в тени помоста. Вспомнил, как сообщил о себе тогда, когда ломанулся к банькам в поисках Евдокси… Может, и здесь это пройдет? Бандиты ничего не заметили, да не особо и присматривались к пленникам – куда убежишь-то? Черная тень помоста и чинары закрывала от них все то, что Иван как умел рисовал большим пальцем правой ноги: провел длинную толстую линию, нарисовал домик, деревья, старика – смешного лысого человечка, совсем как на детских рисунках. Чтоб было ясно, нарисовал с одного конца дороги – волны (Аральское море – север), с другого – мечеть с минаретом (большой город – юг), затем отвел прерывистую линию на восток, изобразил колодец с пальмой, череп, а под ним – две перекрещивающиеся сабли. Подумав, еще и приписал по-русски – «Кучум-Кум» – мало ли кто из купцов или чиновников знает русский, по крайней мере купцы, если торговали с Ордой, вполне могли научиться. Евдокся краем глаза следила за всеми манипуляциями Раничева, готовая, ежели что, предупредить об опасности. Едва Иван успел окончить свою работу, как во дворе показались курбаши и плешивый, оба довольные, видно, уже сговорились о чем-то да совершили взаимовыгодные расчеты. Вся орда враз повскакала на лошадей, пленных привязали длинными веревками к седлам. Поехали, поднимая пыль. Раничев обернулся – черная тень помоста надежно скрывала рисунок. Если не присматриваться… А с чего плешивому присматриваться-то? Только бы дождя не было, да судя по небу – не должно бы. Небо высокое, голубое, ясное. Солнце сверкает, словно бы летом, греет, правда, не очень, но тем не менее… Вот через часок-другой, когдатень чуть сместится в сторону – рисунок станет вполне хорошо заметен, ну пусть тогда старик поломает башку, а как догадается – так Ивану все равно все уже будет до лампочки. А вот если не хозяину на глаза попадется раничевское творчество, а кому другому – купцу, чиновнику, гуляму, – вот тут уж другой коленкор пойдет – Тимур к преступникам относился жестко. Преступники – нарушители законов, а закон – шариат и Яса Чингисхана – должны исполняться беспрекословно, а их нарушение – жестоко караться, да что там нарушение, одна даже мысль об этом должна приводить будущего преступника в трепет!

Ехавший впереди курбаши, обернувшись, махнул рукой, и всадники – а вместе с ними и пленники – резко прибавили ходу. Погруженный в мысли Раничев едва не упал, и какой-то скакавший рядом черт с размаху огрел его по плечу плетью. Вот гад! Вместе с болью от удара Иван вдруг ощутил и радость – а ведь не зря, не зря Кучум-Кум увеличил скорость, видно, побаивается кого-то, видно, о чем-то таком и предупредил его плешивый сообщник. А ведь может получиться, может… Жаль, раньше не догадался – почувствовал мнимую свободу, распушил крылья, как же! А того и невдомек было, что невозможно одному (двоим, если считать Евдокию) жить по своим законам, нет. Здесь нужно было выживать по законам всех, по законам империи Тимура, и, едва вырвавшись от бандитов, нужно было немедленно поведать о шайке властям. Раничев вздохнул на бегу: хорошая мысля приходит опосля. Хотя они ведь вообще не успели добраться до людных мест, чего уж теперь говорить. Вариант с рисунком и возмездием, быть может, и проскочит, только вот как быстро? За это время их с Евдоксей вполне могут казнить, и казнить страшно. Значит, нужно иметь какой-то вариант про запас. Самый простой – погибнуть быстро, бросившись на того же курбаши. Да… Он-то, положим, погибнет. А Евдокся? Броситься вместе? Не такая уж и плохая идея, особенно в свете того, что предстояло девчонке. Только надобно тогда сговориться, да и ситуацию подходящую подобрать. То есть что значит – подобрать? Создать! Как? Придумать. Обязательно придумать, иначе…

В Ак-Кудуке их уже ждали. Все жители кишлака – а таковых набралось человек с полсотни, разумеется, только мужчины – вышли на главную площадь перед небольшой мечетью, сложенной из крупного необожженного кирпича и на высоте человеческого роста по всему периметру украшенной блестящими голубоватыми изразцами. Она была бы довольно красивой, эта мечеть, небольшая, уютная, с темно-голубым куполом, но все дело портил минарет, нелепо торчавший слева от главного здания, словно труба колхозной кочегарки.

– Ну вот. И тут – колхоз «Светлый путь», – с усмешкой пробормотал Раничев. – А курбаши Кучум-Кум – за председателя. Кучум-Кум даже не завернул домой, все было уже решено, и на площади давно ожидали расправы. Интересно, откуда они знали, что беглецов обязательно поймают. А может, и не знали, просто собрались перед намазом… Ну да– вон и муэдзин заголосил с минарета, жалостливо, пронзительно, грустно:

– Алла ибн Алла-а-а-а-а!!!

Что же, их тут сразу и казнят, перед мечетью? Не слишком ли много чести? Впрочем, восток – дело тонкое.

Темные лица собравшихся декхан, казалось, не выражали ни одной мысли. Люди стояли невозмутимые, как индейцы. Из мечети появился мулла в светлой развевающейся одежде до самой земли и ослепительно белой чалме. Курбаши, подъехав к нему, спешился, оглянулся горделиво – в енотовой мохнатой шапке, при сабле, ему б еще маузер – ни дать ни взять Абдулла из «Белого солнца пустыни». Впрочем, нет, Абдулла поимпозантней выглядел, а этот так себе, ни рыба ни мясо. Однако хитер, сволочь, удачлив.

Чего они там говорили, Раничев не слышал, стоял себе под охраной, переминаясь с ноги на ногу, одного лишь хотел – незаметно перекинуться словом с Евдоксей. Но этого пока не удавалось сделать. Кроме кишлачных жителей, перед мечетью собрались и пленники Абду… тьфу… Кучум-Кума. По крайней мере, те, кто еще мог ходить. Вот два круглолицых парня – погонщики ослов, вот Салим. Встретился взглядом, ободряюще подмигнул. А в глазах – жалость. Вот еще один знакомый, кажется мелкий торговец. Многих не хватало, видно, умерли, замученные непосильным трудом, или… В мозгу Ивана вдруг мелькнула еще одна идея. Или – выкупили их родственники, не зря же курбаши самолично интересовался всей подноготной пленных. А вот с Раничевым что-то не говорил, как и с Салимом – ах да, те же из полона Энвер-бека, значит, родственники-то на Руси, в лучшем случае – в Орде, джучиевом улусе, до связи с ними, даже если б и нужно было, возможности курбаши явно недотягивали. А если сказать по-другому? Что у них с Евдоксей и здесь, скажем, в Самарканде или Бухаре, имеются влиятельные знакомые – купцы, к примеру, – которые однозначно заплатят самый большой выкуп. Пойдет Кучум-Кум на такое? Вряд ли. Слишком хитер. Но попробовать стоит. Если только… если только уже не поздно…