Чтение 5–й страницы книги ~Перстень Тамерлана~

– Так я и сижу. Чего еще делать-то?

Так они и просидели, почти до обеда. А к обеду, когда жаркое солнце уже вовсю пекло плечи, на болотной дорожке показались нахлестывающие коней всадники, вооруженныекопьями и мечами. Время от времени они останавливались, обшаривали кусты и, ругаясь, ехали дальше, взбивая копытами коней клубы серой дорожной пыли.

– А ну – все из кустов, – обернувшись, цыкнул на парней кособородый Никита. – Ежель что – только что с деревни выехавши, да смотрите у меня…

– Не подведем, дядько Никита, ты ведь нас знаешь.

– Вот потому-то и предупреждаю.

Парни и кособородый выбрались из кустов на дорогу как раз вовремя – отряд всадников как раз закончил проверять ближайшую рощицу и сейчас направлялся в их сторону.Было видно, как скакавший впереди придержал лошадь и указал рукой на парней. Остальные вмиг повытаскивали луки.

– Ждите, – крикнул парням Никита и, забросив подальше в кусты короткое копье-сулицу, быстро пошел навстречу всадникам.

– Не стреляйте! – Он замахал руками. – То я, Никитка Хват, верный холоп собакинский.

Один из всадников придержал коня:

– И впрямь, Никита… Ты чего тут?

– Да все делами хозяйскими, – подойдя ближе, уклончиво ответил Никита, внимательно осматривая воинов. Копья, луки со стрелами, татарские сабли. Ни кольчуг, ни шлемов, ни щитов – не на брань ехали, на ловитву. Быстро, однако. Значит, остальные-то деревни еще поутру обшарили, не думали, что беглецы в болотину сунутся – на то и расчет был…

– А мы с утра по всем деревням носимся, – подтвердил передний воин. – С поруба-то два татя сбежали, третий – отравлен. Ктой-то баклагу отравленную в погреб подкинул, он, вишь, и выпил.

– А те двое?

– А те, видно, не пили. Да мы и не ведаем толком – молодший хозяин сразу погоню выслал. Сказано – все деревни проверить, окромя Хлябкого, чего зря в болотину лезть?

Услыхав последние слова, Хват прищурился:

– Ну так чего вы полезли?

– Да боязно с пустыми руками возвращаться, – честно признался воин. – Колбята Собинич осерчал сильно, гневается. Вот мы и подумали, а вдруг тати тут?

– В болотине утопли тати. – Никита Хват скривил губы. – Некуда им больше деться.

– Вот и я говорю, что некуда, – обрадованно закивал воин. – Ты уж, Никитушка, замолви словцо, ежели что, перед молодшим хозяином.

– Пред Аксеном – замолвлю, – хмуро сдвинув брови, пообещал Хват. – Так ведь еще и старый есть. Гневается, говорите?

– Орет! Аж охрип весь, как бы удар не сделался. Аксен-то Колбятыч, сказывал, беглецов в полон не брать, стрелять, собак, сразу, а старый-то, Колбята, вишь, по-своему приказал – ловите, грит, обязательно да потом огнем пытать. Ты-то в Хлябком не встречал ли кого?

– Не, не встречал. Заворачивайте обратно, да и азм, грешный, с вами поеду.

Посовещавшись, воины развернулись и неспешно поскакали обратно. В спины им ярко светило солнце, и…

Глава 7

Угрюмов. Май 1395 г. Боже!

То ли вечер, то ли утро, —

Не пойму.

Мне сегодня очень трудно

Одному.Гарольд Регистан

…трепетные лучи его падали сквозь раскидистые ветви лип теплым зелено-золотым ливнем. Иван и Ефим Гудок спали в малиннике, прямо под кустами, нарочно выбрали погуще – так просто, мало ли – медведя да грибников-ягодников в травне-то месяце страшиться рановато. Устали за ночь, умаялись, шутка ли – сначала бегом на карачках, опосля – вообще черт-те как, верхом на деревине, потом берегом, лесом, все на север, в той стороне, где мох у деревьев, так по мху и ориентировались, а уж на севере, как заявил Ефим, – Угрюмов.

– Чем по лесу чесать, лучше на шоссе бы вышли, – заметил было Раничев, да скоморох его не слушал – усвистал уже в лесную чащобу, да так, что Иван еле догнал его, а догнав, не в силах был и слова молвить – до того устал, аки пес, да плечо еще, зараза, саднило. Если б не перевязали его в скиту, навряд ли и убег бы. Места кругом тянулись дикие – то болота, то какие-то заросшие кустами ручьи, то урочища – такие, что и неба-то не видать и идти приходилось согнувшись, так хоть что-то видно было меж стволами угрюмых густорастущих елей, до черта их тут было, потому и город назван был – Угрюмов. Нехорошее дерево ель – темное, скрытное, не то что прямые, рвущиеся к небу сосны – радостные, светлые, праздничные. Правда, бывают они и кривыми, но только те, что по отдельности от других растут единоличниками на полянах. Сосна – приятное дерево, сосновые боры всегда Раничеву нравились – и чистота, и свежесть, и дышится привольно. Ну береза – еще ничего, осина там или вот – липа. Тоже неплохое дерево – икрасивое, и для поделок разных пригодное – древесина прочная, мягкая, бери да вырезай чего-нибудь либо из лыка корзинки плети с баклагами. Под липами и решили остановиться, привал сделать, как выразился Иван – дневку. Напились из журчащего рядом, в овражке, ручья студеной водицы – заломило зубы – да повалились прямо в траву у малинника, сразу же и уснули оба – умаялись. Первым проснулся Раничев, сдул со щеки деловито ползущего муравья, глянул вокруг – красота-то какая! Красотища. Трава-мурава зеленая, цветы-одуванчики – желтые, лучи солнечные сквозь липы – и те тоже зеленовато-желтые, мягкие, как шерсть у кошки. Ветерок ласково веял, в кустах пели птицы, наверное жаворонки, а скорее – малиновки, ведь малинник кругом.Малиновки заслыша голосок… —

подложив под голову руки, вполголоса напел Раничев, эх, гитару б сейчас да разложить на два голоса «Июльское утро» старинной, никому из молодежи не ведомой группы «Юрай Хип», песня прекрасная, как раз для такого денька, хотя и не утро вовсе, и не июль – май не закончился… А интересно, какое число сегодня?

– Спроси чего полегче, – посоветовал проснувшийся Ефим. Уселся на корточки, потянулся. Иван тут только и разглядел его как следует, раньше-то все не до того было –то темень в погребе, то туман, то ветки, да и – честно сказать – некогда. Оказался Ефим Гудок обычным мужиком, каких много, ростом пониже Ивана, среднего, волосы и борода светлые, не чистый блондин правда, так, светло-русый. Глаза тоже не оригинальные – серые, черты лица приятные, но, в общем-то, не запоминающиеся, обычные, ну борода, конечно, какой-то шарм придавала – это Раничев по себе точно знал – да и волосы длинные, узким ремешочком связанные, этакий сорокалетний олдовый хиппи, такому непременно должны «Шокинг Блю» нравиться, ну или какие-нибудь там «Мамаз Энд Папаз». А вот и спросить, для беседы:

– Ефим, тебе «Шизгара» нравится? Чего хмыкаешь? По глазам вижу, что – да. А «Юрай Хип»? И мне тоже не очень… Так, некоторые вещи только. Хороший ты мужик, Фима, знающий. Вижу, с тобой и о музыке потолковать можно, не то что с некоторыми. Нет, не про своих ребят говорю, из группы, – обязательно тебя с ними в Угрюмове познакомлю, – а вот хоть, к примеру, Макс – хозяин «Явосьмы», ну «Явосьму» ты знаешь…Так вот, Макс, он…

– Тсс!!! – Ефим вдруг резко приложил палец к губам, прислушался. – Блазнится – ходит здесь кто-то. Давай-ко заползем поглубь в кусточки.

Так и сделали. Исцарапались все, измазались в землице, ну да ничего – затаились. Тут и Иван услыхал, как кто-то танком пер прямо через кусты. Всадник! Вот и копыта стучат…

Беглецы настороженно смотрели на заросли орешника, именно там кто-то хрястел сухостоем. Все ближе, ближе… Ближе…

– Уфф! – Ефим Гудок вытер со лба крупные капли пота и блаженно улыбнулся. – Вот прорва!

Это и впрямь была «прорва» – огромных размеров секач – клыкастый, покрытый жесткой черной щетиной, чуть светлеющей по бокам к брюху, желтые клыки загибались кверху, так что казалось, будто зверь ухмылялся, однако маленькие красноватые глазки шарились по сторонам строго, настороженно. Понюхав воздух, кабан повернул морду назад, в орешник, и призывно хрюкнул, сам же спустился к ручью, напился, затем встал поодаль, наблюдая, как пьет стадо – несколько самок и полосатые, подросшие за зиму однолетки. Напившись, кабаны, хрюкая, скрылись в лесу.

– Хорошо – спрятаться успели, – усмехнулся Ефим. – Не то бы… – Он, не договорив, выполз из кустов и осмотрелся. Похоже, кроме кабаньего стада, тревожить их покой больше никто не намеревался.

– Пойдем. – Ефим кивнул Раничеву, посетовал: – Можно было б в село – едой бы разжились, а то ведь ни ножа, ни рогатины… Оно, конечно, корешков поесть можно или рыбу – но это ж опять возиться.

– Да, покушать бы неплохо, – согласился Иван. – Сколько, говоришь, до города-то, сорок верст?

– Теперь уж меньше. Завтра к вечеру будем.

– Это – если на шоссе тачку не поймаем. Не маши, не маши руками, знаю я, что здесь дорог нет, так ведь завтра уже ближе к городу выйдем. Эх, покурить бы… – Раничев мечтательно почмокал губами и сплюнул в траву набежавшую внезапно слюну. – Хорошо тебе, ты не куришь. Бросил или вообще не курил? Да что ты все молчишь-то?

– Непонятно ты говоришь, Иване, – обернувшись, честно признался Ефим. – Одни слова – понятны, другие – не очень. Видно, в Орде долго прожил аль у иных каких басурман?

– Да ну тебя со своей Ордой, – обиделся Раничев. – Все из тебя как клещами вытягиваешь. Ты вообще сам-то как, местный?

– Да не совсем. – Ефим усмехнулся. – Однако в здешних местах с ватагой хаживал. Я ведь почти из самого Переяславля родом, селение там, рядом. Так что с князем Олегом Иванычем земляки мы…

Насчет князя Раничев пропустил – скушал – черт с ним, пусть уж говорит дальше, может, чего и проклюнется важное. Хотя, конечно, понять человека можно – столько времени в секте провести, у любого крыша съедет.

А Ефим Гудок между тем пустился в воспоминания. Рассказывал о себе, о том, как рос в деревне, с коровами управлялся да хлеб-жито сеял. Как умерли отец с матерью – в один год от лихоманки спалились, как в неурожай запродались всей деревней в закупы – заняли у ближнего боярина на посев, а отдать вовремя не смогли, вот и поверсталисьв холопы все, кроме Ефима – тот плюнул на все слюной да подался в проходившую мимо скоморошью ватагу. А что? Голос имел хороший, когда песни пел – вся деревня млела, да и слухом Бог не обидел. Освоил и инструмент – гудок – да исходил с ватагой почти всю земельку рязанскую, да и соседние – муромскую, владимирскую, московскую. Дажев Ельце были – а это уж совсем в ордынских пределах.

Раничев слушал внимательно, не перебивал, только про себя диву давался, насколько точно сектанты прочистили мозги Ефиму. Точно – в историческом плане. И в самом деле, соседи княжества рязанского были перечислены вполне правильно, и Елец в четырнадцатом веке – на территории Золотой Орды находился, его потом Тимур сжег, когда воевал с Тохтамышем, и князь такой был, Олег Иваныч, Олег Иваныч Рязанский, самый сильный из всех рязанских князей, Муром с Пронском ему покорились, и с Москвой воевал успешно, и с Ордой. Правда, и с теми и с другими то воевал, то мирился – так в то время все делали, «заклятые враги» – это уж придумки позднейшие. Когда ж он правил-то, этот самый Олег? Во второй половине четырнадцатого века, а вот точнее? Кажется, с тысяча триста пятьдесят какого-то года и до самого начала века пятнадцатого. А спросить у Ефима? Так, смеха ради.

– Фима, ты хоть помнишь, какой сейчас год?

Скоморох засмеялся:

– Чего ж не помнить? Лето шесть тысяч девять сотен третье от сотворения мира.

Вот так-то! Такие вот дела… Да-а, совсем плох Ефим-то. Крепко его в секте прозомбировали. Упыри – не люди. Ничего, «милиция разберется, кто из нас холоп»! Шесть тысяч девятьсот третий год… Так. От сотворения мира. Минусуем пять тысяч пятьсот восемь, что получаем? Получаем… ммм… ммм… Тыща триста девяносто пятый год получаем! Ну молодцы сектанты, хоть и подонки, а в датах не путаются… Ладно, это пока оставим, в остальном-то Ефим мужик неглупый.

Иван тут же начал расспрашивать про скит и его обитателей, особенно про старца и того, кто их выпустил, неизвестно – почему и зачем.

– Это-то как раз известно, – обернувшись, хохотнул скоморох. – Выпустил нас Никитка Хват, Аксена, Колбятина сына, холоп обельный. И зачем – ясно. Что-то мы знали такое, что самому Колбяте знать бы не нужно – так, думаю, Аксен мыслил. Убить нас в погребе: потом сразу дознание – кто убил да почему. А тут – взяли да убежали. Стража заманили, из погреба выбрались, а уж дальше чрез частокол перемахнули да и в лес. Как ты говоришь – ищи-свищи. Хотя искать-то особо не надо – нам же Хват сказал, куда идти. Вот там бы нас и встретили – до утра б не дожили. И Аксен не при делах как бы… А если что, убил бы холопа своего – и совсем никто ничего. Что ж он такое от батюшки своего скрывает? Не знаю. – Ефим Гудок замолчал и вдруг, хитро прищурившись, посмотрел на Раничева. – А вот ты, Иване, наверное, про то ведаешь?

– Ни сном, ни духом! – глядя ему в глаза, твердо заявил Иван. – Хоть чем поклянусь, хоть и не суеверен.

– Ну тогда не знаю… – развел руками Ефим. – Может, спутали тебя с кем-то?

– А вот это вполне может быть, – согласно кивнул Раничев. – По крайней мере, другого объяснения я что-то не нахожу.

На ночь остановились в урочище, забрались поглубже, потревожив чью-то стаю. Волки или еще кто, поди разбери, унеслись – только их и видели. За целый день так толком ине поели – коры погрызли с дерева да пожевали каких-то кореньев, тщательно отмыв их от земли в попавшемся на пути ручье. Май – он май и есть – ни грибов еще, ни ягод. Щавель – и тот мелкий.

– Завтра к реке повернем, – дожевывая кору, скривился скоморох. – Там рыбу спроворим. Правда, сырой есть придется… Хотя на бережку-то и камешки подходящие могут попасться, ужо сообразим огниво, сварим рыбку-то. Эх, еще бы соли…

– И курева.

– Что ты все курево какое-то поминаешь? – лениво переспросил Ефим. – Аль вкусней ничего не едал?

Раничев лишь хмыкнул. Он вовсе не собирался ловить завтра рыбу. Тем более – неизвестно чем. По всем прикидкам, завтра должны были наконец начаться густонаселенные места, где уж всяко можно было отыскать попутку либо – что самое простое – просто позвонить в милицию. Пусть разворошат хорошенько тот проклятый скит! Иван мысленно представил лицо старца в момент задержания его оперативной группой и улыбнулся.

– Чего лыбишься, паря? – Ефим уселся рядом с ним, размотал обмотки – обувь у него тоже была странная; впрочем, Иван ничему уже не удивлялся.

– Так, вспомнил кое-что, – уклончиво ответил он и устало повалился на мох. Вообще уставали они сильно. Спешили, да и сам по себе лес забирал силы – прямой-то дороги не было: подъемы, спуски, косогоры, попадались, конечно, и неплохие участки, вроде той липовой рощицы и малинника, но все больше тянулись урочища с мрачными темными елями, или вообще застилали путь буреломы. Вечером – а вернее, уже ночью – от усталости не чувствовалось ног. Хотелось лежать вот так, на мягком мху, устремив глаза в звездное небо, и чтоб никто-никто в целом мире тебя не беспокоил. Лень было даже поднять руку – отогнать комаров, которых тут водилось множество. Так и гундосили над ухом, сволочи, кусались. Хорошо хоть дождей пока не было, да и не будет уже, ведь завтра – уже завтра – это дурацкое путешествие закончится – и он, Иван Петрович Раничев, дав правдивые показания в милиции, вернется наконец к своим должностным обязанностям, к любимой квартире, к Владе… Вообще-то их отношения вряд ли можно было бы назвать любовью, скорее привычкой, из тех, что так милы и дороги обоим. Иван так и представил, как вернется домой. Вот музей – как тут без него? Как здоровье Егорыча? Вот родной дом с обшарпанным подъездом, лифт с такими привычными, милыми сердцу, надписями – «Леха сволочь» и «Катька дура», надписями, казалось, существовавшими тамвсегда, по крайней мере сам Иван – квартира ему досталась по наследству от матери – помнил их с самого раннего детства. Вот и знакомая дверь… Не потерял ли он ключи? Черт! Так они же остались у того упыря-сектанта, вместе с телефоном и пачкой «Честерфилда»… Надо будет купить целый блок. Нет – два блока. Ящик! Чтоб, ежели что, не бегать в киоск среди ночи. Сесть в любимое кресло, наслаждаясь покоем и одиночеством, поставить виниловый диск «Рэйнбоу» или «Уайтснейк», закурить сигаретку, откупорить бутылочку холодного – только что из холодильника – пива, и сидеть так, блаженно вытянув ноги, следя, как дымные кольца медленно уползают в приоткрытую балконную дверь. Потом позвонить Владе… Или – нет. Уж эту-то ночь лучше выспаться. Одному, чтоб никто не стаскивал на себя одеяло. А потом…

– Ну ты просыпаешься али что?

Иван сначала не понял. Какой-то лес, заросли, мокрый от росы мох, растрепанный мужик в разорванной на груди рубахе… А вот мужик-то знакомый!

– Сейчас встану, Фима. Только вот полежу еще немного.

– Вставай, вставай, Иване… Вон там, в стороне, ручей, не забыл?

– Да помню…

Подойдя к ручью, Раничев умылся, напился вдосталь, разминаясь, помахал руками. Пора было идти…

И вновь потянулись мимо урочища и овраги, звонко журчали ручьи, а высоко в небе, распластав широкие крылья, парил беркут. Иван несколько раз оступался, чуть было не свалясь в овраг, вставал, пошатываясь, словно бы пьяный, шел дальше, ожидая вот-вот увидеть серый краешек асфальтового шоссе, да хотя б и грунтовку, только хорошую такую, накатанную, чтоб сразу стало ясно – транспорт здесь ходит часто, вот-вот – и вывернет из-за поворота какой-нибудь грузовик или автобус. Странно, но никакого шоссе видно пока не было, хотя должно было быть, ведь прошагали уже изрядно, а вот – не было, даже и не слыхать вокруг шума двигателей, ничего – одни жаворонки распелись на жаре в желтых кустах дрока, да где-то в сосняке, рядом, выстукивал азбуку Морзе неутомимый труженик дятел.

В полдень вышли к деревне. Серые, крытые соломой избенки сиротливо жались друг к другу, обхватывая подковой излучину небольшой речки, даже не речки – ручья, кое-гдеиз отверстий в крыше шел дым. Раничев передернул плечами. Да, конечно, «демократы» деревеньки поразорили изрядно, но ведь не до такой же степени, чтобы топить по-черному избы. Ладно бы – бани… В баньку бы неплохо сейчас – попариться от души, выскочить вон хоть в тот же ручей, опосля опять на полок, да поддать жару, плеснув для духовитости в корец несколько капель пива.

– Зайдем? – Иван тронул спутника за плечо.

Тот оглянулся с усмешкой, покачал головой, посоветовал:

– Ты на себя-то внимательней посмотри. Да и язм… Как есть – бродяги. Смерды на нас либо собак спустят, либо сотворят что похуже… Так что, ежели кого встретим, может, и разживемся лепешкой – вряд ли больше, деревня-то, по всему видать, бедная. Интересно – чья она?

– Как это – чья? – переспросил Раничев, мучительно пытаясь оттереть от рубашки изрядный слой грязи. И в самом деле – бродяги. Таким самое место где-нибудь в ментовском «аквариуме», так, может, туда и сдадут их местные? Если позвонить не удастся, так сообщат участковому о подозрительных рожах, ошивающихся возле самой деревни…Да, скорее всего, так и поступят. Но – Ефим прав – могут и собак спустить, бывали случаи… Город, судя по всему, близок, так что, пожалуй, рисковать не стоит.

Ничего не ответив на вопрос Раничева, Ефим Гудок вдруг застыл, настороженно всмотревшись куда-то за деревню, туда, где за соломенными крышами изб виднелась узенькая дорожка, выходящая из лесу и ведущая в поле, покрытое веселенькими ярко-зелеными ростками. Выехав из лесу, по дорожке скакали всадники в ярких разноцветных плащах и кольчугах, отливавших серебром в лучах солнца.

– Не по нашу ли душу? – опасливо кивнул на них Скоморох. Раничев не знал, что и думать. Откуда здесь какие-то всадники, да еще стилизованные под Средневековье? Клуб исторических реконструкций? Или – дело хуже – отправившиеся в погоню сектанты? Нет, надо определенно идти в деревню, ну ведь должен же там быть телефон. Хотя, конечно, не факт. Телефонизация деревень в свете расползающихся, словно пауки, сетей сотовой связи звучала актуально, пожалуй, лишь для чиновников минсвязи, напрочь не представляющих, что технический прогресс – в лице тех же мобильников – докатился до самых отдаленных сторон и весей, вовсе не нуждающихся теперь в обычном телефонном аппарате, дурацком и примитивном, к тому же – требующем проводов, которые, рано или поздно, все равно украдут, вот и останутся деревухи без связи, то ли дело – мобильник! Поставил вышку где-нибудь в людном поселочке, посадил сторожа с острозубой собачкой повышенной злобности – поди укради что. И охватил устойчивой связью километров с полсотни. Виват «Мегафону», «МТС» и прочим, а всем сотрудникам Министерства связи РФ срочно переквалифицироваться в управдомы!

– Может, все-таки – в деревню? – Раничев посмотрел на Ефима. Тот лишь отрицательно качнул головой. Потом пояснил, глядя, как всадники поворачивают прямо к ним:

– Если то боярина Колбяты вои – похватают нас и обратно к боярину на расправу. Если ж – местного боярина либо волостеля – тоже запросто могут схватить да в холопы, ну а ежели княжьи – обязательно пытать будут, чьи мы – ордынцы аль хромого эмира?

– А мы чьи, Фима?

– Вот уж не ведаю. – Хитро взглянув на Ивана, тот развел руками. Потом заторопил: – Давай-ко в кустах притаимся – вои-то скоро здесь будут. В деревню-то – через нас дорожка.

Оба быстро свернули в густые заросли вербы, устроились поудобнее, захрустев валежником. Как раз вовремя – поднимая копытами пыль, стремительной лавой пронеслись мимо них всадники. В шлемах, кольчугах, с мечами. По мнению кое-что успевшего рассмотреть Раничева, кольчужки были так себе, совсем не соответствующие исторической правде – какие-то уж чересчур удобные, приталенные, сидевшие на воинах, словно вторая кожа – даже ни одно колечко не звякнуло, наверняка не из железа даже, какая-нибудь пластмасса. В общем – хорошо заметная халтура.

– Не Колбяты люди, – проводив всадников взглядом, захрустел кустами Ефим. – Княжьи или местного какого боярина. Колбятиных-то я знаю.

– Халтурщики, – выбрался на дорогу Раничев. – Кольчуги – и те черт-те как сделаны. Могли б уж и постараться.

– Ну вот. – Скоморох обиженно поджал губы. – Опять ты непонятные словеса говоришь.

– Ты – так всегда понятные, – язвительно откликнулся Иван. – Ну что? В деревню, конечно, не пойдем?

– Конечно, не пойдем. Там уж нас сразу захомутают.

Раничев пожал плечами и, не говоря больше ни слова, быстро направился к лесу. Позади него тяжело затопал Ефим Гудок.

– Слушай, – неожиданно обернулся к нему Иван. – Забыл спросить, Гудок – это фамилия такая?

– Фамилия? – удивился Ефим. – Опять не наше слово. А Гудок – прозвище.

– От завода иль паровоза?

– Да ну тебя со словами твоими. На гудке играют, будто не слышал?

– Ну как же, как же… – Раничев усмехнулся. И вправду, был такой средневековый музыкальный инструмент, трехструнный, а иногда – и с одной струной, играли на нем смычком. Вот только Ефим откуда про него знает? Исторические кроссворды разгадывал? Хотя у них вся секта с уклоном в историю, вернее – в псевдоисторию. Ну не было тогда таких ярких рубах, что красовались на некоторых в скиту, и кольчуг таких не было…

– Одначе скоро в Угрюмове будем, – шагая рядом, с улыбкой сказал Ефим. – Солнышко-то на полудень пошло.

И в самом деле, солнце давно уже перевалило полуденную отметку и теперь лениво скатывалось к лесу. Впрочем, прохладнее от этого не стало, и Раничев нарочно жался ближе к краю дороги, куда доставала тень от тянувшихся по краям деревьев. Однако лес вскоре кончился. Дорога заметно расширилась, с обеих сторон ее потянулись поля, перемежаемые березовыми рощами и дубравами, темные вершины елей, затянутые дрожащей голубой дымкой, маячили лишь у самого горизонта. Впереди, поднимая слежавшуюся желтую пыль, заскрипели колесами возы, груженные старой соломой и каким-то пузатыми, странно пахнущими бочками.

– Смерды али людины, – задумчиво произнес скоморох. – Деготь везут да солому. Давай-ко нагоним.

Оба прибавили шагу. Иван молчал, недоверчиво размышляя над словами своего спутника относительно близости города. Что-то на это было не очень похоже: ни шоссе, ни узкоколейки, ни вышек сотовой связи. Да еще телеги эти – ну точно, какая-то захудалая деревня типа бывшего колхоза «Светлый путь», а уж никак не Угрюмов.

– Бог в помощь, добрые люди, – догнав обозников, вежливо поздоровался Ефим. – Счастливой торговлишки.

– Не торговать мы, – откликнулся сидевший на первой телеге чернобородый мужик в лаптях и грязной посконной рубахе. – Боярину оброк везем.

– Ах вон что… До града можно ль с вами?

– Сидайте. – Мужик подвинулся к краю. – Лошаденка справная, да и места, чай, хватит.

Раничев и Ефим уселись рядом с возчиком. Иван блаженно потянулся – чувствовалась накопившаяся усталость, а на телеге ехать, это вам не на своих двоих.

– Лучше плохо ехать, чем хорошо идти! – тут же высказался он. – Теперь уж до шоссе доберемся, а, Ефим?

Скоморох сплюнул и с усмешкой взглянул на Ивана, дескать, снова ты за свое? Шоссе какое-то…

Чуть поскрипывали колеса телеги, задние – большие, передние – поменьше, отгоняя слепней, покачивала головой запряженная в воз лошадка рыжеватой масти, била хвостом по крупу. Раничев и сам с неудовольствием прибил на своей шее парочку крупных зеленоватых мух; когда шли-то, вроде никакая тварь не кусала, а тут… Он оглянулся назад. Метрах в пяти катила вторая телега, за ней, примерно на таком же расстоянии, – третья, затем еще одна. Всего в обозе было четыре воза. Возчик первого – Яков – был за главного, на остальных сидели парами мужички помоложе, даже и совсем молодые безусые еще парни, одетые точно так же, как и Яков, только без лаптей, вообще безо всякой обуви, босиком. Иван покачал головой, ну надо же… Хотя – деревня, она деревня и есть. Босиком-то босиком, а что болтается на шее во-он у того рыжего парня? Коробочкакакая-то… ну какая – ясно, сотовый телефон. Черт, а ведь позвонить бы надо!

– Я сейчас. – Спрыгнув с телеги, Раничев подождал следующую. Помахал рукой, улыбнувшись. Парни – совсем молодые ребята, подростки, заулыбались тоже.

– Что, не сидится с Яковом? – спросил рыжий. – Тесновато?

– Да не так, чтоб очень… – Иван зашагал рядом. – Слышь, пацан, позвонить не дашь, а? Очень надо… Я тебе в городе заплачу. – Он протянул руку к висевшему на шее у парня футляру… Немножко странному… плетенному из лыка! Да уж… Как только молодежь не извратится с этими мобильниками.

– Оберег! – похвастал рыжий. – Маменька туда зуб единорога заплела, на торгу у персиянца купленный, носи, сказала, Проша, от всякого сглазу. Не, с шеи снимать не буду, не проси. Гляди так.

Раничев с удивлением осмотрел плетенку. Никакого телефона там и в помине не было. Вот незадача-то.

– Бедновато живете… – расстроенно протянул Иван, даже забыл и про курево. – Слушай, а у старшего вашего тоже мобилы нет?

Рыжий не успел ответить – с первой телеги закричал что-то Ефим Гудок, замахал руками:

– Иване, Иване!

Что такое?

Раничев подбежал к телеге.

– Во-он твой Угрюмов. – Скоморох махнул рукой куда-то вперед. – Посейчас из-за холма покажется.

И вправду, впереди, слева от них, высился пологий холм, поросший на самой вершине редкими кривыми соснами, туда, за холм, и поворачивала дорога, допреж того пересекая через мосточек небольшую речку. Мосточек был тот еще. Старый, латаный-перелатаный, деревянный, срубленный – такое впечатление – без единого гвоздя. Подобные сооружения, наверное, описывал еще Радищев, проезжая из Петербурга в Москву. Раничев даже хотел было сойти с воза, подождать, пока проедут, а уж затем идти самому. Потом махнул рукой: а, будь, что будет, в крайнем случае всегда можно выскочить, да речка-то по виду не очень глубокая. Удачно проехав мостик, свернули к холму – дорожка заворачивала на вершину. Слезли с телеги, чтоб без нужды не утомлять лошадь, не торопясь поднялись на холм…

Мать честная!

Раничев аж присел от удивления. Вместо типичных брежневских новостроек, упомянутых еще Рязановым в «Иронии судьбы…», перед ним открылась панорама настоящего древнерусского города – с высоким земляным валом, рвом и крепостными стенами, сложенными из крепких бревен. За стенами виднелись золотые маковки церквей, а дорога внизу, проходя через ров, уходила в призывно открытые городские ворота. Тоже деревянные, обитые широкими полосками блестевшего на солнце металла. Вдалеке, слева и справа, виднелась река, огибавшая город с противоположной стороны, на реке маячили белые паруса.

Ну дела… И это – Угрюмов? Крупнейший районный центр? А где завод, городские кварталы, телевышка? Впрочем, местность отдаленно похожа. Вон – дубрава, правда какая-тохиленькая, вон – река, вон – излучина, там обычно все пьянствовали, вон… Нет. Какой же это Угрюмов? Это совсем ни на что не похоже. Раничев обернулся – спросить – но, сплюнув, замолк. Чего спрашивать-то? Подъедем ближе – там разберемся.

Яков стегнул вожжами:

– Н-но, милая!

Лошадка прибавила шагу, и телега быстро покатила вниз, ко рву, к стенам, к воротам…

Ефим шутил о чем-то с возчиком, Раничев же молчал и, хлопая глазами, крутил головой. Спустившись с холма, возы переехали через узкий мостик – судя по канатам – подъемный (!) – остановились у ворот, в очередь с другими возами. Яков замахал кому-то рукой – видно, узнал приятеля.

– Ну, пора и нам, – кивнул головой Ефим Гудок. – Спаси вас Бог, православные. – Сойдя с телеги, он низко поклонился обозным. Раничев, подумав, сделал то же самое. Онвообще-то чувствовал себя что-то не очень хорошо, как-то не так. Или, скорее, все вокруг было не так. Эти башни, стены, ворота. Стражники в кольчугах и с копьями. Один из них направился прямо к ним. Ефим ткнул приятеля в бок: – Кланяйся.

Поклонились. Впрочем, похоже, их поклоны не произвели на стража никакого впечатления. Темные, глубоко посаженные глаза его подозрительно смотрели на беглецов из-под блестящего, надвинутого на самый лоб шлема:

– Кто таковы?

– Скоморохи мы, – скромненько ответил Ефим. – Ватажники.

– Ватажники? – Воин нехорошо усмехнулся. – Феофан-епископ приказывал вашего брата на нюх к воротам не подпускать. Так что – идите, куда хотите.

– Смилуйся, батюшка, нешто нам в полях ночевать? А вдруг – ордынцы?

– Хм… Смилуйся. – Стражник ухмыльнулся. – Как же я над вами смилостивлюсь, коли вы, сразу видать, голь перекатная? Что с вас взять-то? – Он довольно откровенно пошевелил пальцами.

– Не, денег у нас нет, – подал голос Раничев.

– Да я и сам вижу, что нет, – хохотнул страж. – А может, вы холопы беглые?

Ефим замахал руками:

– Что ты, что ты, батюшка. Скоморохи мы, на дуде игрецы, на все руки хитрецы!

– Скоморошья потеха – сатане в утеху, – в тон ему откликнулся стражник. – А ну, шагайте-ка со мной в поруб!

– Какой поруб? – возмущенно воскликнул Ефим. – Люди добрые, это что ж такое творится? Ни за что ни про что – в поруб?

– Шагайте, говорю! – Воин грубо схватил Ефима за плечо, обернулся, подозвав подмогу.

Сразу набежало человек шесть. Все в кольчугах, с мечами.

– Что там у тебя такое, Юрысь? – недовольно поинтересовался толстый длинноусый мужик в синем, с серебристой каемкой, плаще – видимо, старший.

– Да вот, господине, шпыни какие-то в град просятся. Видно, холопи убеглые.

– А чего говорят?

– Говорят, скоморохи!

– Скоморохи?! – Длинноусый неожиданно вдруг захохотал, колыхаясь всем телом. Блестящие плоские пластинки, покрывавшие рыбьей чешуей грудь его, зазвенели. «Четырнадцатый век – коробчатый панцирь», – машинально отметил Раничев, уже ничему не удивляясь. – «А может, бахтерец… Нет, бахтерец не такой, он как куртка, да и пластины там длинные, сбоку – кольца. Да и, кажется, бахтерец появился позднее, веке в пятнадцатом, если не позже».

– Вижу, что скоморохи. – Отсмеявшись, начальник воротной стражи вытер усы. – Ну, здрав будь, Ефимко Гудок! Узнал меня-то?

– Как не узнать, батюшка Онцифер Иваныч, – низко, в пояс, поклонился ему скоморох… и, следом за ним, Раничев. – Мы ж с ватагой у твово сыночка прошлолетось на свадебке пели.