Чтение 19–й страницы книги ~Перстень Тамерлана~

– Ты помнишь свое предсказание, гяур?

Раничев кивнул. Понял уже, о каком предсказании напоминает турок. Конечно же, о поражении султана Баязида!

– И, когда будет надо, осмелишься повторить это перед очами светлейшего эмира Тимура?

– Конечно, – твердо отозвался Иван.

– Якши.

Энвер-бек удовлетворенно кивнул и затянулся кальяном. Тут только Раничев и заметил оправленный в золото стеклянный кувшин с благовониями и какой-то синеватой жидкостью. Густые клубы дыма, вырываясь из него, попадали в узкую трубку, которую турок то и дело прикладывал ко рту, выпуская дым из ноздрей. Разглядев наконец это, Иванвдруг почувствовал самую настоящую зависть к беку. Сидит тут, курит… Как же он раньше не догадался про кальян, историк хренов! Но ведь, кажется, кальян появился много позже, уже после открытия Америки Колумбом… Однако вот он! Дымится!

О, как много отдал бы сейчас Раничев за одну лишь затяжку. А ведь, казалось бы, совсем забыл про курево…

– Что молчишь, раб? – вывел его из транса повелительный голос бека. Оказывается, тот уже что-то спросил.

– Не понял вопроса, – тихо ответил Иван.

– Слуги говорят, ты умеешь играть на многих инструментах, – прищурившись, повторил бек, недовольно раздувая ноздри. – Это так?

– Так, – не особо раздумывая, кивнул Раничев. – Только надо еще немного освоиться.

– Я велю принести тебе чанг. – Турок снова затянулся дымом. – Осваивайся, когда не будет неотложных работ. А теперь ступай…

Иван, поклонившись, вышел.

Вечером – после того как он, умаявшись на очередной разгрузке, уже засыпал – Халид принес чанг: струнный музыкальный инструмент, похожий на лютню. Раничев попробовал пальцами струны… звучало неплохо, почти как соло-гитара или индийский ситар.

Фарраш не уходил и молча смотрел на него.

– Я говорил о тебе беку, – спохватился Раничев. – Но толстый Нусрат еще слишком силен. Жди, придет еще твое время.

Так же молча кивнув, слуга удалился.

Вечером Ивана вызвал к себе хозяин. Вместе с чангом.

– Играй!

Поклонившись, Раничев уселся на ковре, подложив под себя ноги. Бек был не один – трое гостей в богатых, шитых золотом одеждах непринужденно расположились вокруг уставленного кувшинами и блюдами с яствами синего коврика. Старик с угрюмым худым лицом и двое – помоложе, но тоже не очень-то молодые, так, лет по сорока, вряд ли больше.

Беседа шла на фарси; это язык Раничев знал куда хуже тюркского – понимал лишь с пятого на десятое, но тем не менее примерно догадывался, о чем шла речь. Говорили о женщинах, о каких-то «изысканно красивых пери», ели, шутили, смеялись, уже перестав обращать внимание на музыканта, тихонько пощипывавшего струны сладкозвучного чанга. Наигрывая что-то напоминающее «Лестницу в небо», Иван украдкой разглядывал гостей. Старик, похоже, был там самым знатным – бек аж изгибался в усердии, подавая ему лучшие куски. Двое других тоже усердно внимали каждому слову «достопочтимого мирзо Омар-бека», как называл старца хозяин. Речь постепенно зашла об эмире, Раничев хорошо расслышал слово – «Тамир», «Тамер», «Тамаер-ланг». Что именно говорили гости – Иван так и не расслышал, не все пока понимал, да и музыка…

Под конец вечера он даже удостоился скупой похвалы хозяина.

– Можешь взять себе остатки кебаба, – милостиво разрешил тот. Иван не побрезговал – кормили в доме бека плоховато – лепешка да жиденькая похлебка из чечевицы.

– Завтра я беру тебя с собой к мирзо Омару, – на прощание сказал ему турок. – Ему понравилась твоя игра. И ты будь готов.

– Всегда готов! – по-пионерски ответил Иван.

Он собрался после обеда. Совершил омовение, облачился в новый, подаренный хозяином халат – бежевый, с синим узором, подпоясался зуннаром, специальным поясом для иноверцев, расчесал бороду и, закинув за плечо чанг, вышел во двор. Там уже собрались слуги и воины, ожидавшие появления бека. Тот не заставил себя долго ждать, появившись, легко вспрыгнул в седло рыжего скакуна, поправил прицепленную к поясу тяжелую саблю, больше напоминавшую пиратский тесак. Бек был красив: черноусый, поджарый, с белым тюрбаном на голове, он держался в седле как влитой, поверх длинного сиреневого одеяния с застежками до пояса был накинут желтый шелковый плащ, переливчато блестевший в лучах яркого солнца. Вслед за беком со двора выехали несколько воинов – свита – да пара слуг побежали рядом, в том числе и Раничев с чангом. Он с любопытством вертел головою – насиделся уже в доме бека, словно в тюрьме. О, величественнейший город, украшение вселенной! Самарканд вновь надавил на Ивана своим потрясающим великолепием, дворцами, мечетями, минаретами, толкотней и шумом улиц, пряными ароматами рынка Сиаб, мимо которого пронеслась кавалькада Энвера. Раничев едва не упал, залюбовавшись каким-то покрытым затейливой резьбой строением с великолепным ярко-голубым куполом, потом уж стал осторожнее – поглядывал хоть иногда под ноги. Разноязыкая речь доносилась со всех углов: тюркский, фарси, даже русский и, кажется, итальянский… Куча народу толклась вокруг вроде бы без всякого дела, особенно многолюдной была площадь, куда всадники Энвер-бека выехали, завернув за угол мечети Хазрати Хизр. Со слов Халида Иван уже знал, как она называется. Людей здесь было море! Приходилось не то что проезжать, протискиваться между ними. И похоже, никто здесь ничем не торговал, а может, Раничев этого просто не видел, оглушенный шумом толпы. Где-то впереди вдруг затрубили трубы – гнусаво и повелительно громко; наверное, глашатаи зачтут сейчас какой-нибудь указ эмира. Азартно загалдев, толпа расступилась… Кавалькада Энвер-бека тоже замедлила ход, а затем и остановилась, пропуская кого-то.

– Преступники-лиходеи, – обернувшись к Раничеву, пояснил слуга. – Сейчас каждый может бросить в них камень, а вскоре их казнят. – Он азартно вытягивал шею. Иван невольно улыбнулся – его собственный рост позволял видеть многое.

Под охраной тяжеловооруженных нукеров, гремя цепями, потянулась через всю площадь унылая колонна преступников. Полуголые, истерзанные, грязные, многие с бритыми наголо головами – они вызвали у окружающей толпы неподдельный интерес и злобу. Кто-то уже метнул первый камень… Ага, камни стояли здесь же, в высоких плетеных корзинах. Интересно, их продают или раздают бесплатно? Надо бы пригнуться, как бы самого случайно не зацепили… А разбойники-то… ну и хари! Вот уж действительно – гнусные. Ни одного нормального лица… или это просто кажется? Нет, вон тот, кажется, вполне интеллигентен. На учителя похож… Рядом – ну вылитый Чубайс! – с хохолком, белокожий, рыжий, а вот позади…

Раничев, вздрогнув, вытянул шею.

Тонкое смуглое лицо, длинные волосы, грязные, свалявшиеся… вытянутые к вискам глаза… Кровь над левой бровью – видно, попали камнем…

Салим!

И в самом деле – Салим. Вот так…

В глазах отрока Иван увидел вдруг…

Глава 18

Самарканд. Весна—лето 1396 г. Майхона на собачьей улице

И от ханжей в притон хмельной ты освети мне путь:

Мне их притворства мрак ночной погибелью чреват.

Паду я головой во прах к порогу погребка, —

Богач и бедный, раб и шах – все в тот притон спешат.Алишер Навои

…глубоко затаенную ненависть. Он так и не заметил Ивана, мелькнул и пропал в числе остальных лиходеев, под проклятия и каменный дождь покидающих площадь.

– Эх, Салим, Салим… – покачал головой Раничев. – Посмотрим, может, и удастся что для тебя сделать.

Ивану и самому казалось, что – хоть что-нибудь – обязательно удастся, не может быть, чтобы не удалось, ведь старик Омар-бек-ходжа, к которому они сейчас и направлялись, был не кем иным, как верховным смотрителем эмирских тюрем.

Солнце сияло в праздничном синем небе, еще не было летнего зноя, и тысячи людей, высыпав на улицы города, лениво прохаживались по ним, казалось бы, без всякого дела.* * *

Улица Собак или просто – Собачья – пыльная, грязная и кривая – располагалась на самой окраине города среди полуразвалившихся, кое-как залатанных хижин. Невысокиедувалы – там, где они вообще были, – сложенные из разномастных, украденных, где придется, кирпичей опасно раскачивались под любым дуновением ветра, даже еле заметным, слабым. Стаи бродячих собак терзали на громоздившихся рядом свалках туши павших ослов, мулов и прочее подозрительное гнилье. Ни один нормальный человек не заглядывал сюда до наступления темноты, да и во тьме было опасно – могли запросто ограбить либо сунуть под ребро кинжал просто так, чтоб не шастали, где не надо. Однако ничто не могло отвратить от похода сюда всех, ищущих порочных наслаждений и самого утонченного разврата. А таковых находилось много! Вечерело, и узкий ручеек страждущих постепенно ширился, чтоб превратиться к ночи в бурную реку. Шли, кто зачем, и точно знали – куда. Кто хотел предаться любви с прекрасными гуриями – шел в майхону одноглазого старика Хаима, предпочитавшие мальчиков направлялись к рыжебородому огнепоклоннику Кармузу – впрочем, содержатели вертепа практически все были немусульманами – уж слишком страшным для правоверного делом они промышляли. Любой мог выбрать себе притон по душе, прикрыть все эти вертепы у эмира Тимура руки пока то ли не доходили, то ли не поднимались, эмир и сам любил веселую жизнь еще с тех времен, когда разбойничал в Сеистане. Итак – девочки, мальчики, непристойные песни, кроме того – вино и азартные игры, также запрещенные Кораном, – все это с приближением ночи цвело пышным цветом не только на Собачьей улице, но и рядом, на Навозной, Дурацкой, Пронырной…

Майхона огнепоклонника Тавриса была не лучше и не хуже других, может быть, даже и победнее – никаких особых удовольствий тут не предлагали – вино да игры в кости и в зернь, вот, пожалуй, и все – ну если кому надо, девочку приведут, из тех, кто извивался за полупрозрачной занавесью под заунывную песню зурны; да и лепешки здесь подавали всем на зависть, пышные, во рту тающие; впрочем, лепешками весь Самарканд славился. Вот и сейчас постепенно подходившие посетители все чаще требовали вина и лепешек.

Хозяин Таврис – толстый косматобородый увалень – высунул голову на задний двор, к глиняной печке-тандыру, закричал по-русски, смешно перевирая слова:

– Э, Едок-джан, лепешка гатови, да?

– Давно готовы, дядюшка Таврис, – поднялась от печки Евдокся, раскрасневшаяся, с собранными в пучок волосами, усталая, но тем не менее довольная.

– Вот, маладэц! – широко улыбнулся хозяин. – Сичас пришлу Хасана… Эй, Хасан, Хасан, где тебя носит? – Он перешел на родной фарси. – Не ковыряй в носу, бездельник, иди за лепешками живо! Потом за вином пойдешь в погреб, да смотри, пока несешь, не выпей, а то… Ладно-ладно, лепешку можешь съесть. Одну! – Он показал указательный палец. – Да побыстрей, бездельник!

Бездельник Хасан – двоюродный племянник Тавриса – смешной, рот до ушей, пацан, в отличие от дядюшки, юркий, тощий и быстрый, схватив поднос, выбежал во двор.

– Хорошая ночь, Едок-джан! Давай-ка сюда лепешки. Слыхала новость?

– Ой, ну тебя, Хасанка, – с улыбкой отмахнулась девушка. – У тебя как ни новость – так все гадость какая-то! То про разбойников-душегубов, то про отрубленные головы. Небось и сейчас хочешь рассказать, как вчера какого-то забулдыгу собаки сожрали, так?

– Нет, не так! – радостно осклабился Хасан. – Хорошую новость скажу: Юлнуз с Айгуль вернулись! Не девушки – пери! Теперь уж заживем получше, не как раньше.

– Дай-то Бог, – грустно кивнула Евдокся. Ей, боярышне, приходилось с раннего утра часами стоять у тандыра, выпекая лепешки… А что, лучше было б в гареме? Девушка до сих пор плакала, вспоминая злобную старуху Зульман. А тут, в майхоне, кроме тяжелой, что уж греха таить, работы в общем-то было славно. Иногда Таврис устраивал выходной – и тогда все – сам хозяин, Евдокся да хромой слуга Исмаил целый день нежились на заднем дворе на травке, слушая веселые роcсказни Хасана. Девчонки-танцовщицы с ним не отдыхали – плясали в соседней майхоне, зарабатывали деньги. И вообще они были пришлыми, эти наглые некрасивые девки, требовали себе все больше и, вконец разругавшись на этой почве с Таврисом, работали сегодня последнюю ночь.

– Ну и пускай проваливают, – pасмеялся Хасан. – Юлнуз с Айгуль вернулись!

Таврис, разливая по чашам вино, ухмылялся в бороду. Вот вернулись все-таки девки, дальние его родственницы, то ли внучатые племянницы, то ли еще кто, в общем, соседскому забору троюродный кирпич, но ведь пришли, тем не менее знают, что не прогонит их старый Таврис. Два года – да, около того – их не было, подались далеко на север вслед за войском могучего эмира, людей посмотреть, ну и себя показать… вернее, продать, заработать немного деньжат. Юлнуз – вот, хозяйка! – уходя, говорила: как вернется с деньгами, будем майхону расширять. Вторую печь выстроим, закупим вина, рабынь, молодых и красивых.

– Оставайся с нами, Едокс! – Выслушав историю о злоключениях Евдокси, Юлнуз крепко обняла ее. – Разве в майхоне тебе плохо? Сыта всегда, никто не обижает, а если вдруг захочешь чего-нибудь этакого – уж тут-то мужчин, словно мух.

Слыша такие слова, Евдокcя лишь смущенно отмахивалась. Они как-то очень быстро сошлись с Юлнуз – та была веселушка, смышленая и довольно красивая: с круглым лицом и темными блестящими глазами. Тощая, правда, – местным мужикам не очень нравилась, другое дело – Айгуль. Уж та дородна так дородна, идет – ляжки колыхаются, а уж грудь– на что уж у Евдокси не маленькая, но тут… Не то что Юлнузовы прыщики.

– Какой день сегодня? – Отчистив песком поднос, боярышня посмотрела на Хасана. Было утро, Юлнуз с Айгуль еще спали, не спали лишь Таврис с Хасаном, те всегда поднимались рано, словно бы и не высыпались, занимаясь хозяйством, да вот и Евдокся сегодня вскочила рано, хоть и могла поспать бы еще, да не стала… Вчера на рынке мальчишка Хасан встретил Халида, слугу из дома, где жил в плену Иван. Тот и передал, что не забыл Иван Евдоксю, что на днях навестит, как не раз уже делал, пользуясь изредка предоставляемой ему свободой.

Иван уже был вполне известен как музыкант, можно сказать, даже прославился своей игрой на чанге, и многие вельможи просили у Энвер-бека на вечер-другой знаменитого пленника. Особенно благоволил к Ивану старый Омар-бек-хаджи – смотритель тюрем. Сам Энвер был тому рад – еще бы, и он теперь приобрел немало друзей… ну пусть и не друзей даже, а нужных людей, тем не менее турок прекрасно осознавал, что без Ивана и того б не было, не очень-то его здесь любили – чужак. Честно говоря, Иван мог уйти сейчас с любым караваном – пока бы очухались, но не делал этого, надеясь все-таки на встречу с Тимуром. Кроме того, нужно было попытаться сделать хоть что-нибудь для несчастного Салима… и для Евдокси, хватит уж ей торчать в майхоне, словно черной девке-челядинке, пора перебираться на родину; может, и отыщется кто из родичей, не в Угрюмове, так в Пронске или Переяславле. Надо отправлять деву, надо. Хоть, конечно, и жаль расставаться… но ведь не навсегда же! Раничев даже просыпался иногда в холодном поту, когда видел во сне, что вот все получилось, вот у него в руках два одинаковых перстня – Тимура и Абу Ахмета, вот-вот они сольются в один, вот уже сливались, и прямо посреди двора маячили уже смутные, знакомые с детства тени – светофор, автобусная остановка, ларьки… Иван делал шаг… и застывал на месте, охваченный испуганной мыслью – а Евдокся? Он-то сейчас уйдет, а она? Она – как?

Надо было отправлять девку. Слышал Иван краем уха от старика Омара, что собирается великий эмир прикрыть наконец все вертепы, как говорится, по многочисленным просьбам правоверных. Как бы и в самом деле не прикрыл. Куда потом Евдоксе? Нет, отправлять надо… Договориться с караван-баши, дать денег – слава богу, они у Ивана были. Уж на родной-то стороне всяко для девушки безопасней. Надо будет навестить ее при первом же удобном случае… Ха! Сворачивая к рынку Сиаб – посмотреть струны, – Раничев хлопнул себя по лбу. Так ведь он обещал Евдоксе как раз сегодня зайти! Обещал через Халида – тот частенько виделся на торгу с большеротым Хасаном, мальчишкой из майхоны. Мать честная! Иван повернул от базара и, пройдя мимо мечети Хазрати Хизр, направился на окраину города.

Чем дальше от центра, тем безлюднее становились улицы, тем, как ни странно, меньше было деревьев, уже цветущих, с ярко-зелеными свежими листьями. Каждый из редких – не ночь все-таки – прохожих имел при себе палку. От лихих людишек, а главное, от собак – вон их тут, стаи! Недаром улицу прозывали Собачьей. Вот и знакомый дувал из разномастных кирпичей, калитка… Не доходя до нее, Раничев перепрыгнул во двор, огляделся, отряхивая от глины колени…

– Иване! – Девушка бросилась к нему в объятия. – Иване…

Раничев поцеловал ее, обнял, понес на руках в дом…

– Не туда, Иван, – слабо улыбнулась девушка. – Во двор, за чинару…

Вокруг старой чинары густо росли кусты с клейкими листьями. В кустах сладко пели птицы, пахло свежей травой, зеленью, густым синим небом и еще чем-то таким, чем пахнет весной.

– Любимая…

Иван сбросил с плеч девушки легкий халат, поцеловал обнажившуюся грудь. Полупрозрачные шальвары Евдокся сбросила сама…

– Я так ждала тебя, любый…

Юлнуз чего-то не спалось под утро. Сны какие-то нехорошие снились. То дэвы, то джинны, то вообще не поймешь какая погань. Ворочалась в узких покоях, стонала, хоть бы мужик какой приснился… тот красивый урусут, который… Юлнуз сладострастно застонала. Провела ладонью по животу, груди… Сбросив халат, распростерлась на ложе, принялась ласкать себя, вздыхая томно и нежно, пока не выгнулась вдруг дугою со стоном и замерла, тихо вытянувшись… Потом вдруг захотела есть. Накинув халат, вышла во двор, к тандыру… И услыхала вдруг стоны в кустах у старой чинары. Прислушалась, любопытствуя… Кто бы это мог быть? Толстяк Таврис? Вряд ли, тот бы сразу уволок девку на ложе. А может… Юлнуз прыснула. Может, мальчишка Хасан охаживает старого ишака? Да, наверное, и в самом деле он, больше некому. А ну-ка испугать его! Девушка быстро набрала в кувшин воды и, таясь у дувала, на цыпочках подобралась к чинаре. Выглянула из кустов… И увидела двоих, сплетенных в единое целое. Девчонку Едокс и… и того самогокрасивого урусута. Юлнуз сразу узнала его, вспомнив сильные стальные объятия, и страшная ревность проникла вдруг глубоко в ее сердце…

Она проследила, как, закончив с любовью, парочка еще полежала, обнявшись и лаская друг друга, затем мужчина – урусут – встал, помог подняться девчонке… Ух, коварная урусутка…

Юлнуз вдруг осознала, что тот урусут – Иван – он где-то здесь, рядом, в Самарканде, и что ее от него отделяет лишь только одно – девка Едокс. Которую можно бы… Да нет, пожалуй, будет достаточно просто убрать подальше. Но ведь они, наверное, часто встречаются… И кто-то из майхоны об этом знает, передает любовные просьбы и прочее. Кто? Скорее всего – Хасан, мальчишка… Ладно…

Приняв решение, Юлнуз повеселела и даже проводила перелезавшего через дувал Ивана спокойным взглядом.

– Скоро… – тихо прошептала она. – Скоро ты будешь моим… Что б такое придумать? Ага… Поискать, для начала, Хасана. Вон, кажется, он, у ворот.

– Хасан, эй, Хасан!

– Тебе что не спится-то?

– Иди-ка сюда, Хасан, дело есть, – оглянувшись по сторонам, тихо позвала Юлнуз.

– Ну? – Подойдя ближе, парень выпятил нижнюю губу: чего, мол?

– Думаешь, не знаю… – понизив голос, прошептала Юлнуз, – чем ты занимаешься со старым ишаком на заднем дворе. Вот, все расскажу Таврису…

– Что ты! – Смущенное лицо Хасана покрылось крупными красными пятнами.

– А, не хочешь? Тогда послушай-ка меня, парень…

Раничев возвратился от Омара-хаджи веселым. Старик был один и оказался весьма приятным собеседником – снизошел даже до невольника, чувствуя в том родственную душу – душу меломана и ценителя музыки. Это ощущал и Энвер, у которого хватало ума не завидовать славе раба, а пользоваться ею в своих целях. И надо сказать, пользовался он ею вполне умело. Неглуп был турок, совсем неглуп и, наверное, благодарил теперь Аллаха за то, что не казнил тогда пленников, а… Ну утонули в болоте доходяги, и шайтан с ними, и так бы не дошли. Зато остальные… Тайгай и впрямь оказался чрезвычайно знатного рода – дальний родич чингизидов, знатнее самого Тимура! – знать не простила бы Энвер-беку его смерти. Ибан – хоть и соврал про свою знатность, да зато… про него и говорить нечего, музыкант, каких мало, к тому ж еще и предсказатель… надо будет обязательно показать его эмиру, когда речь зайдет о походе против султана. Скорей бы…

– Э, Ибан! – Энвер-бек сразу заметил возвратившегося невольника и нетерпеливо позвал к себе. – Ну как?

– Все путем, бек. – Раничев утер на лбу пот. – Посоветовавшись с великими эмиром, достопочтенный мирзо Омар-хаджи решил именно тебе доверить командование городской стражей. Эмир не против.

Энвер-бек и не скрывал довольной улыбки.

– Иди, отдыхай, Ибан, – милостиво кивнул он. – Когда надумаешь принять истинную веру – я знаю, кто будет твоим духовным отцом.

– Большая честь для скромного музыканта, – приложив руку к сердцу, низко поклонился Иван.

Придя к себе – его покои теперь можно было б назвать даже вполне шикарными, – Раничев завалился было спать, но почти сразу был разбужен верным Халидом, вовсе не оставлявшим надежды занять место домоправителя.

– Тебя там опять спрашивает мальчишка, – поклонился фарраш.

– Какой еще мальчишка? – недовольно буркнул Иван.

– Да Хасан, с майхоны.

– Хасан? Ну так что же ты стоишь, зови!

Переговорив с Хасаном, Раничев начал одеваться. Как удачно все складывается – вот только что он сам подумывал о попутном караване, как то же самое ему, через мальчишку Хасана, предложил хозяин майхоны Таврис, порядочный человек, как отзывались о нем Тайгай… и Евдокся. Караван отправлялся уже сегодня, и Ивану следовало спешить,коли он хотел успеть попрощаться с любимой. Молодец Таврис, догадался послать Хасана.

– Быстрей, быстрей, уважаемый, – торопил парень. Отпроситься у хозяина Раничеву труда не составило, его давно уже не неволили, как убедились, что никуда не сбежит.

Вот и Хазрати Хизр, рынок Сиаб, площадь, еще не вполне застроенная, впоследствии известная во всем мире как великолепнейший архитектурный ансамбль Регистан. Улочки, ныряющие в тень глинобитных дувалов, еще один рынок, поменьше, большой караван-сарай…

– Сюда. – Хасан кивнул на ворота. – Жди здесь, я позову караванщика…

Раньше чем он исчез, к нему подбежала Евдокся. В красивом халате, накидке на голове – Раничев едва узнал ее. Хотел было поцеловать, сняв накидку, да постеснялся – так уж слишком здесь было не принято, не поняли б открытых чувств, побили б камнями.

– Довольна? – Иван крепко сжал руку любимой.

Та, зардевшись, кивнула.

– Только… – прошептала она. – Только мне будет не хватать тебя, милый.

Подошел хозяин – сумрачного вида араб в развевающейся черной джелаббе – накидке из верблюжьей шерсти.

– Абузир ибн Файзиль, – оглянувшись по сторонам, представил его Хасан. – Его караван идет в Сарай, затем в Булгар и земли урусутов.

– Якши! – улыбнулся Иван. – Не обижайте девушку, она знатного рода и сможет оказать вам покровительство.

Араб кивнул – тощий, смуглый до чрезвычайности, он чем-то напоминал питающегося гнилью грифа.

Слуги купца помогли Евдоксе взобраться на горб верблюда. Ибн Файзиль повелительно взмахнул рукой… Поехали.

На обратном пути Раничев тяжко вздыхал. Хоть и сделал-таки наконец благое дело, а что-то не очень-то хорошо было на его сердце…

Единственная радость – он все ж таки договорился с Омаром-хаджи о Салиме.

– Я сделаю для него все, если вина его не столь велика, – обещал тот. – Он правда музыкант?

– Актер, – не стал врать Раничев – а вдруг старик проверит? – Но человек хороший. Вчера слышал на базаре одну газель… Ммм… Как же это она? Что-то о любви… Наиграть?

– Сделай милость. – Старый вельможа расхохотался…

Интересно, не обманет ли?

Вроде бы не должен… если нужны будут деньги – Тайгай обещался помочь. Тайгай… Иван вдруг почувствовал укол совести. Уж слишком давно он не виделся с развеселым ордынским князем. Да и тот что-то не заходит, а самому – поди пробейся, дом Тайгая, пожалованный ему самим эмиром, день и ночь стерегут нукеры. Интересное положение у Тайгая. С одной стороны – он вроде бы пленник Энвер-бека. С другой – безродный турок ничего не может с ним поделать, ведь Тайгай – знатный ордынский вельможа, и эмир Тимур желал бы, чтоб тот служил ему. Скорее всего, наверное, напрасно надеялся – верность сюзерену составляла отличительное качество ордынца. Хотя… Именно для этой цели – уговорить – к Тайгаю был негласно приставлен знаменитый князь-воин Тимур-Кутлуг, тот самый, про кого на полях энциклопедий написано, что «умер от пьянства». Это не благодаря ли Тайгаю? Ведь не зря говорят: с кем поведешься… Эх, Тайгай, Тайгай… А если надоест Тимуру с тобой возиться? Может и отпустить восвояси, из уважения к знатности и чести, а может и голову с плеч. Запросто. С огнем играет князь, с огнем, это уж точно.

Раничев покачал головою.

В доме Энвера готовились к пиру. Отметить новое назначение бека. Среди приглашенных значился и Омар-хаджи, а как же, что бы без него устроилось? С утра уже носились по двору слуги под личным присмотром толстого Нусрата, готовили угощение. Иван же настраивал чанг, подбирая музыку к понравившимся стихам, что услыхал как-то на рынке от бродячих слепых певцов.

Как нежно щеки розы целует ветерок!

Как светел лик подруги, и луг, и ручеек!

Не говори о прошлом: какой теперь в нем прок?

Будь счастлив настоящим. Смотри, какой денек!

Хайям, наверное. На музыку «Смоки» неплохо ложилось. Да и в самом деле, денек-то какой сегодня чудесный! Прозрачно-синий, тенистый, свежий, напоенный запахом яблонь и шепотом ручейка, несущего свои воды к дивному саду. Славный денек!

И главное, все получилось! Ну почти все из того, что задумано. И Евдоксю отправил на родину, и Салима – как только что сказал Омар – казнить не будут, вот с Тайгаем быеще повидаться, и останется одно – Тимур. И еще – Абу Ахмет, человек со шрамом. Ведь тот сон, про остановку и светофор посреди махалли-общины – он, может, в руку? Будем надеяться. Прикрыв глаза рукой, Иван посмотрел на небо.

И точно так же, в трущобах-харабат, в майхоне на Собачьей улице, выйдя во двор, подняла глаза в небо Юлнуз, девушка вовсе не злая, но никогда не отступавшая от задуманного.

– Теперь ты будешь моим, – улыбаясь, произнесла она. – Моим навсегда.

С ветки чинары…

Глава 19

Самарканд. Лето 1396 г. Перстень

Я познание сделал своим ремеслом,

Я знаком с высшей правдой и низменным злом.

Все тугие узлы я распутал на свете,

Кроме смерти, завязанной мертвым узлом.Омар Хайям

…вспорхнув, слетела иволга.

– Сегодня! – увидев во дворе Раничева, торжественно провозгласил Энвер-бек. Он только что вернулся из дворца и был весьма доволен чем-то, скорее всего – своим новым назначением.

– Сегодня великий эмир желает видеть тебя! – пояснил он в ответ на недоумевающий взгляд Ивана. – Радуйся же, ибо ступить в покои великого дано не каждому из простых смертных.

– Радуюсь смиренно! – поспешил объявить Иван. – Великая честь для меня, недостойного.

А… А когда же именно святой меч ислама примет

меня?

– Когда пошлет гонца, – удаляясь к себе, небрежно пояснил бек.

– Сегодня… уже сегодня, – тихо прошептал Раничев, не в силах скрыть свою радость. Сегодня он увидит Тимура, тот давно хочет слышать его предсказания… надо будет обновить в памяти те исторические события, что произошли… вернее, еще произойдут… на рубеже четырнадцатого-пятнадцатого веков. Иван примерно прикинул, какие из них могут заинтересовать Тимура… Столетняя война или сожжение Яна Гуса – явно не заинтересуют. Может быть, Грюнвальдская битва? Тоже вряд ли… Что-нибудь восточное, лучше всего из истории Золотой Орды. Чего там было-то примерно в это время? Тохтамыш ото всех бегал, с Литвой воевал, потом помирился, вместе с Витовтом, литовским князем, действовал. Оба и были разгромлены на реке Ворскле войсками Тимура. Но не лично эмиром, а кем-то из его полководцев. Кем? Кажется, Едигеем или Тимур-Кутлугом (Энциклопедия: «умер от пьянства»). Баязид, султан турецкий будет разбит в битве при Анкаре и попадет в плен. Ну об этом, скорее всего, эмир уже знает со слов того же Энвера. Хотя то же самое и еще раз будет приятно услышать, победа ведь все-таки, не поражение. Так, что еще? Грузинский царь Георгий Седьмой признает власть Тимура, потом к эмиру бежит сын Тохтамыша, потом и сам Тохтамыш с ним помирится, не лично, через послов. Потом умрут оба, кажется, в 1405 году. Да, в 1405-м. А до этого еще… ммм… поход в Индию и захват огромной добычи, в Китай… нет, в Китай эмир не успел, умер. Хватит, пожалуй…

Гонец эмира явился вечером, когда знойное летнее солнце, садясь за мечетью, чуть приглушило свой пыл и от минаретов протянулись по всему городу тонкие темные тени.

Раничев быстро собрался – а чего ему было долго собираться? Только подпоясаться… зуннаром – цветным поясом для неверных. Намотал на голову тюрбан, бороду причесал, прихватил чанг – все, готов!

Энвер-бек лично поехал с ним – как же, ведь известный на весь Самарканд музыкант и предсказатель Ибан – его пленник! Это льстило гордому турку, не могло не льстить. Быстро проскакали мимо рынка, мимо мечети Хазрати Хизр, поднялись вверх по холму на площадь…

У ворот дворца их встретили рослые нукеры. Отобрали оружие… впрочем, у Раничева его и не было, а вот бек прихватил-таки с собой огромную саблю, которой и лишился на время пребывания во дворце…

Пройдя вслед за нукерами анфиладами украшенных великолепнейшими коврами комнат, они остановились перед высокой аркой с двустворчатой, покрытой искусной резьбой дверью. Из-за двери доносились приглушенные голоса.

– Ждите, – бросил им неизвестно откуда взявшийся старик в блестящем халате из толстой парчи, цветом похожей на серебряную фольгу, в которую в застойные времена заворачивали чай. Иван с Энвер-беком послушно опустились на подушки, разбросанные по всему ковру в небольшом зале перед аркой. Видимо, зал этот являлся приемной, а старик – секретарем. Он снова возник вдруг, так же неожиданно, как и в первый раз.

– Идемте! – торжественно произнес он. – Великий эмир желает видеть вас.

Раничев и турок вошли в распахнутые двери.