Чтение 9–й страницы книги ~Убить миротворца~

— Машечка обещала, что будет принадлежать победителю…

— Дурак. Нет, не согласен я.

— Послушай, Витя! Мы не можем без арбитра. Иначе это будет не дуэль, а простое… эээ…

— Мордобитие?

— Точ-чно!

— Да оно и так…

— Мужчина ты, или нет?

— Мужчина-мужчина. Потому и на дурь меня своротить непросто. А ты, взрослый человек, годов сколько, а ума не нажил…

— Оставь свои поучения для кого-нибудь другого. Поможешь?

— Нет.

— Тогда иди к черту.

— Эй! Дурень! Черт нерусский! Хосе! Да постой ты.

— Что? Мне надо уладить это дело, Виктор. Не можешь… ассистировать? ассистировать, да… то отцепись.

— Послушай. Ведь вы с Семенченко — боевые офицеры. Я не говорю уже, что о другом вам надо думать… а… грязь какая-то выходит.

Тогда Лопес вцепился Сомому в рукав и как-то нелепо, по-мальчишески дернул.

— Ты мне этого не говори! — а потом заглянул Виктору в глаза, как смотрит на хозяина давно не кормленая псина, и тоном ниже добавил, — Я же понимаю. Но переломить себя не могу. Мог бы — переломил бы давно. Витя! С тобой, или без тебя, а все равно это неизбежно. Я правильно сказал?

— Да.

— Да — в смысле правильно?

— Да — в смысле получите вы, бараны, арбитра. Будет калечить тебя этот амбал, так вытащу хотя бы…

— О нет! Мадонна! Обещай мне, что не полезешь! Дело чести, амиго.

— А ты не слишком до хрена просишь за один раз? Смотри, морда треснет и по швам пойдет…
* * *

Место выбрала Машенька. Шлюзовая камера на батарейной палубе. Здесь есть, где развернуться, а посторонние заглядывают сюда нечасто. У Сомова четыре мысли боролись на первенстве «Мисс Главная Неприятность». Во-первых, это его «отдыхающая» смена, и тик-так работает не в пользу здорового сна. Конец рейда. Спать хочется до того, что посреди боевого дежурства по визирам, табло и пультам управления начинает скакать какая-то шальная анимация… «Мультики» — верный признак: ты сточился, вроде ластика по наждаку, и вот-вот проворонишь нечто действительно важное. Во-вторых, формально рейд еще на завершился, хотя «Бентесинко ди майо» и болтается на орбите Фебы, а это территория анархических союзников с Русской Венеры. Вот когда они доберутся до собственной базы, и командор Вяликов отдаст приказ, тогда и рейду конец… Так что в настоящий момент вся их клятая дуэль состоится как бы в боевых условиях. Статья на утяжеление, так сказать… В-третьих, его другу, хотя и редкому кретину, Хосе Лопесу, сейчас штурмовик Семенченко, здоровый, как броненосный крейсер, свинтит башку. В-четвертых, над всей затеей витает ощущение глубокой неправильности…

Семенченко и Пряхина уже ждали их. И почудилось Сомову, будто Машенька едва-едва успела остановить свое движение в сторону от мужчины. Не то, что бы она дернулась, увеличивая расстояние между собой и ним, но качнулась — уж точно. Хосе, чуткий, как все влюбленные до безумия, вздрогнул. Или все-таки почудилось?

— Отлично, Хосе. Ты молодец, сумел раздобыть арбитра.

Лопес искательно улыбнулся Машеньке:

— Поверь, это было непросто.

— И ты поверь, все твои подвиги не забыты. У меня для них есть специальная копилка…

У штурмовика дрогнули губы. Сердится? Нет. Что-то другое.

Тут Пряхина подошла поближе:

— Витя, распоряжайся. Мы тут разработали определенные правила. Поражение засчитывается тому, кто сам сдастся, то есть постучит рукой, как в единоборствах принято, или совершит запрещенное действие, или потеряет сознание. Ну и, конечно, ты имеешь право засчитать поражение, если увидишь, что кто-то из них двоих уже не может разумно защищаться. Никому из нас не нужно тупое кровопролитие. Ты ведь сам видишь: состоится нечто рыцарское…

Сомов разглядел странную гримаску на Машенькином лице. «А ведь пожалуй, она изо всех сил сдерживает радость. Вот чертовка!» Шальные бесенята бегали в глазах у Пряхиной. Здесь-то старший корабельный инженер и разобрал суть дела. Обезумевший идиот Хосе думает, что главная роль принадлежит сегодня ему, ведь «режиссерша» даровала Лопесу амплуа рыцаря, чего ж искать выше? Мичман Семенченко полагает иначе. Он-то не сомневается в исходе нынешнего дела и, скорее всего, уверен: «У нас с Машкой все как надо сговорено. Плешивому так и так не обломится. Так кто здесь главный?». Но автор сегодняшней постановки рассчитала по-своему. И центральным персонажем, как ни странно, оказался он, Сомов. Именно ему предназначено стать свидетелем триумфа женской власти над мужской простотой. И не нужен Пряхиной ни Хосе, ни штурмовик, ни, побольшому счету, он сам, Сомов. Но право повелевать ими ее интересует… Когда-то капитан-лейтенант не покорился бабским чарам Машеньки, так на тебе, родной: хотя бы иначе, но все равно придешь и послужишь, придешь и покоришься.

Тем временем Пряхина продолжала:

— …нельзя бить головой, нельзя выламывать пальцы, нельзя наносить удар ногой в лицо… эге… дружок, я так поняла, ты меня и не слушаешь вовсе? Тогда зачем пришел? А? Дружок?

— Командуй тут сама. Я посижу.

И он отошел в сторонку. На Машенькином лице отразилась борьба: с одной стороны, клиент не потерян окончательно, с другой, — не желает работать по полной программе…Что теперь? Удовлетвориться малым или добиваться большего?

— Хорошо. Но победителя объявишь ты.

И она отвернулась, стараясь не дать Сомову даже тень шанса оставить последнее слово за собой. Он, впрочем, и не искал такой возможности. Вернее, не нуждался в ней.

— Разденьтесь до пояса!

Мужчины выполнили ее команду. Мышцы штурмовика выглядели куда внушительнее мослов комендора. И еще был у молодой кожи Семенченко особый шелковистый блеск, какой появляется только в одном случае: если человек в течение нескольких лет каждый день подвергает свое тело тренировкам.

— Сходитесь!

Первым ударил Хосе. И еще. И еще разок. Два раза его кулак скользнул по плечу штурмовика. Третий удар пришелся в грудь. Кажется, Семенченко не обратил на него внимания. Более того, Сомов был уверен: он специально подставился под кулаки Лопеса. Возможно, приучал себя к тому, что боли опасаться нет резона. А может, делал противнику щедрый подарок. Когда тот, избитый, будет постанывать от пережитых мытарств и ощупывать сокрушенные ребра, останется у него доброе воспоминание, мол, все-таки дотянулся и вдарил, как мужик, не потерял лица.

«Жалеет, значит…»

Потом Семенченко ответил. Коротко и быстро. Дважды плоть Хосе ответила каким-то смачным глоканьем на удар. Комендор отшатнулся, но сейчас же ринулся вперед. Впрочем, этот его порыв пропал даром. Лопес не успел добраться до врага, штурмовик скрутил его немыслимо быстро выполненным замком. Теперь комендор мог только пошлепыватьСеменченко по боку свободной левой рукой, в то время как правая рука и шея оказались в безнадежном капкане. Противник взял его на удушение, и конец дуэли стал делом одной минуты или даже нескольких десятков секунд. Штурмовик повернул голову и улыбнулся Машеньке. Мол, видишь, я же говорил…

Это архитектурное излишество его и подвело. Хосе отчаянно извернулся и вмазал коленом в солнечное сплетение штурмовику.

Он не мог придумать ничего хуже. Семенченко, как видно, на протяжении всей потасовки удерживал свои боевые рефлексы. Опасался зашибить всерьез. Тут они сработали сами собой, на мгновение выйдя из под контроля. Серия ударов, пришедшаяся на голову бедного комендора, оказалась столь сильной, что его оторвало от пола и пронесло через всю камеру к дальней переборке. Оказывается, мордобой в условиях слабенькой силы тяжести бесстыдно смешон… Стукнувшись, Хосе полетел обратно и лишь на полдороги магнитные полусапоги опять притянули его к полу. Он приземлился очень неудачно. Нога подвернулась, комендор потерял равновесие и упал.

Сомов поднялся, желая прекратить избиение младенцев. То есть младенеца. Однако Лопес в тот же миг зашевелился, отрывая от пола окровавленное лицо и наперекор ему крикнул:

— Не лезь, Витя! Мадонна, черт, не лезь!

Комендор встал и молча пошел на Семенченко, роняя красные брызги. Рыцарь? Да нет, просто человек, зло отравленный любовью. Штурмовик, порядком разозленный, медленнодвинулся ему навстречу, каменея лицом. Сомов соображал, что лучше: встрять в драку и остановить сумасшедших, или просто засчитать Хосе поражение. Цел его друг останется, но другом, наверное, больше не будет… Надо решаться.

— Прекратить!

У входа в шлюзовую камеру стояла Торрес, образцовый старший помощник «Бентесинко ди Майо». Высокая, стройная, холодная, как забортный вакуум.

— Немедленно прекратить!

Две женщины взглянули друг на друга, так что искры посыпались. Пряхина:

— Опять ты, ледышка! Куда лезешь!

— Держите себя в руках, госпожа лейтенант. Вы не смеете повышать голос при старших по званию.

— Оставь это дело и уходи. Всем будет лучше! Побудь человеком разок, попробуй на вкус, как это: быть нормальным человеком…

Торрес отвела взгляд от Машеньки, та ее больше не интересовала. Поморщилась, оценив разбитую губу и отекающее веко у Лопеса. Потом, не теряя хладнокровия, задала вопрос мужчинам:

— Из-за чего вы затеяли драку?

Но Машенька не желала так просто отстраняться от разбирательства. В очередную реплику она вложила максимум чувства собственного превосходста:

— А такое слово как дуэль, вам знакомо, госпожа капитан?

Торрес не ответила ей ни слова. Помолчала, собираясь с мыслями. Перевела взгляд на Сомова.

— Этих петухов я понимаю. Ну а ты-то, Виктор, какого черта… Секундант? Рефери?

Сомов не счел возможным солгать. Он просто кивнул головой.

— Та-ак…
* * *

— …Господа офицеры, мне доложили о вашей драке в шлюзовой камере. Надеюсь, вы все понимаете, что должны понести достойное наказание.

Командор Вяликов говорил, повернувшись к ним спиной. Его речь лилась спокойно, ничуть не подтверждая слухов о гневливом характере капитана. Виктор прикинул, чем одарил бы он сам подчиненных за этакую потасовку. Ну, Машеньке — ничего, к дамам полагается проявлять снисходительность. На худой конец, выговор. Лопесу и Семенченко в мирное время грозил бы трибунал. Но сейчас, когда специалистов их профиля днем с огнем не сыскать, и военные педагоги до головной боли выясняют вопрос, как бы сделать очередной выпуск еще более ускоренным… в лучшем случае — гауптвахта, в худшем, наверное, понижение в должности. Ну, в крайнем случае, в звании. Ха! Машенька может получить от этой дуэли неожиданный дивиденд: кто, как не она, займет место Хосе в комендорской? Капитан-лейтенанту Сомову, свидетелю и почти что участнику, причитается долгое внеочередное дежурство по кораблю. В воспитательных целях…

— Очевидно, вы надеетесь на боевое братство, а также, прости Господи, на то, что в нынешней обстановке трудно найти вам достойную замену. Не стану скрывать, вы правы. Мне будет трудно найти вам замену.

Вяликов повернулся.

Виктор еще не успел до конца осознать смысл последней фразы командора. Но он глянул в черные от бешенства глаза Вяликова… Нет, гауптвахтой дело не обойдется. И даже не в этом дело. Именно сейчас Сомов понял: само участие в дуэли было недостойным делом. Он переступил какую-то невидимую, но очень важную черту.

— Для меня не важно, кто из вас был зачинщиком. Слушайте мой приказ: оба — под арест до конца рейда. Потом скинете по ромбу с погонов. И считайте себя списанными с моего корабля. Вам ясно?

— Так точно.

— А теперь вон отсюда. Штатное оружие сдать старпому. В кают-компании появляться запрещаю.

Когда Лопес и Семенченко вышли из капитанской каюты, Машенько было попыталась возмутиться:

— Господин командор! Они не виновны. Это я…

— Совершенно верно. Это вы.

— Их честь не должна быть заде…

— Ма-алчать!

Пряхина густо покраснела и взглянула на Вяликова с дерзостью. Мол, да, ты тут старший, но правда все-таки за мной.

— Это действительно вы, и у меня к вам, госпожа лейтенант, всего один вопрос. Вы способны сделать так, чтобы из-за вас больше не дрались офицеры флота?

— Им решать: устав или… Разве должна женщина такие вещи объяснять мужчине?

— Достаточно. Вы списаны с корабля.

Пряхина поперхнулась. Ее переполняла ярость.

— Вы не можете! Как вам не стыдно!

— Более того, вы никогда не будете служить не рейдерах. В том числе, на рейдерах Терры, Русской Венеры и Российской империи. Поверьте, я позабочусь об этом.

— Я полагала, хотя бы на флоте остались настоящие мужики.

— Сверх того, вам будет сложно продолжать карьеру флотского офицера. Кроме служб, располагающихся на поверхности. Там — пожалуйста. Соответствующая пометка будет занесена вам в служебную карту.

— Я!

— …А для начала, лейтенант Пряхина, объявляю вам выговор. Кру-гом…

Машенька выскочила, едва удерживая злые слезы.

— С вами разговор особый, Виктор Максимович. Признаюсь, я долго колебался, отыскивая правильное решение относительно вас.

Вяликов вытер платком вспотевший лоб. Нужно было очень сильно стараться, чтобы не вылететь с флота при его грузном телосложении, и даже сделать карьеру. На корабли набирают, как правило, маленьких и очень маленьких людей. Даже боевики в абордажных командах — не выше 175 сантиметров, не тяжелее 76 килограммов. Ежегодно с флота отбраковывают множество офицеров и матросов со скрытыми формами клаустрофобии, которые приобретают непозволительную остроту… Тем более рейдер: скопление угнетающе тесных мест. Командор перешибает метр восемьдесят росточком и центнер весом. Уникум. По флотилии ходит шуточка, будто бы Вяликова можно доставить на корабль только одним способом: вырезать лист обшивки, втащить командира через это отверстие, а потом заварить внештатные «ворота» до поры… То есть, пока не потребуется его выгружать.

Спрятав платочек, Вяликов продолжил:

— Полагаю, существует не так уж много людей, рожденных для флота. Фактически, все это — абсолютно здравомыслящие маньяки. Поздравляю вас, Виктор Максимович. По моим наблюдениям, вы относитесь к их числу. Ваше блистательное прошлое судостроителя, было, думается, прелюдией; истинное ваше место — здесь…

«Не повысить ли меня в должности? А еще лучше — в звании».

— …Мне хотелось бы и дальше работать с вами. Но недавняя оплошность совершенно к тому не располагает. Вы хотя бы понимаете, в чем суть вашей ошибки?

— Мне не следовало участвовать в… дуэли, господин командор.

— Такова внешняя сторона дела. Видимо, мне стоит проговорить некоторые вещи вслух.

Командор сделал паузу, собираясь с мыслями.

— Для вас важнее всего должны быть три вещи: Бог, служба и семья. Участие в мальчишестве ваших друзей не входит в этот короткий список. Вы допустили ошибку по очень большому счету, Виктор Максимович. Ошибку приоритета.

Сказано.

Вяликов был прав. Во всяком случае, старший корабельный инженер с ним согласился. Бывают случаи, когда понятия «неправильно» и «недостойно» сливаются воедино. И тогда чертовски сложно бывает тыкнуть себя мордой в собственное дерьмо. Стоишь над кучкой, смотришь на нее в упор, обоняешь все ее прелести… но все никак не разрешишь себе заметить ее.

— Как вы считаете, Виктор Максимович, оправдана ли моя суровость по отношению к прочих участникам… инцидента?

Невиданное дело! Начальство просит обсудить его, начальства, приказы. «До чего сложна наука педагогика…»

— Не знаю, господин командор.

— Ну что ж, попытаюсь объяснить. Насколько я помню, вы ведь женаты, Виктор Максимович?

— Так точно.

— На ближайшие полчаса я освобождаю вас от обязанности строить со мной разговор с помощью уставных фраз. Так вот, позвольте поинтересоваться, довелось ли вам испытать сомнения в день свадьбы?

— Сомнения?

— Именно. Попросту говоря, была ли у вас уверенность, что рядом с вами именно та женщина, и никакой иной быть не может?

— Да, разумеется.

— Простите за назойливость, вы счастливы? Хотя бы довольны? Можете не отвечать, если этот вопрос кажется вам бестактным.

— Почему же… Да… господин командор…

— Даниил Дмитриевич.

— Да. Даниил Дмитриевич… все нормально. Я счастлив. Не было у меня никаких сомнений, нет и, даст Бог, не будет. Мне повезло с Катей.

— Отлично. А я вот менее вас избалован удачей в семейных делах.

— Я… сочувствую вам.

— В этом нет никакой необходимости. Во-первых, вина за развод лежит исключительно на мне. Я разрешил себе сомнения, от которых вы милостью Божиею были освобождены…

— И все равно женились?

Вяликов заметил неописуемое изумление в глазах старшего корабельного инженера и поморщился.

— Представьте себе. Я был тогда моложе вас и очень, очень самоуверен. Я не знал твердо, так ли уж нужна мне Саша… та женщину. То есть, именно она ли мне нужна. Тем не менее, мы венчались. У меня, поверьте, достаточно тихий и покладистый характер, вполне приспособленный для семейной жизни. Впрочем, не мечтайте! Одно дома, другое — на службе… Она совершенно также казалась мне милым и вежливым человеком. Я надеялся на взаимную приязнь и терпение. Даже если нас и не связывало сильное чувство, порядочности, воспитания, общих интересов должно было хватить…

Командор на секунду сбился, увидев, как краснеет, стремительно и неудержимо, его подчиненный. А Сомова не вовремя посетило озорное видение: взмыленная Катькина спина, белая, широкая, замечательная любимая спина, подергивается, попадая в такт его собственным движениям, а вокруг такое шумовое оформление, что будь Судный день, то ангелу-трубачу пришлось бы со стыда об колено сломать свою никчемную дудку.

— …эээ… — с некоторым сомнением продолжил командор, — видите ли… Семья это что-то вроде машины с многочисленными трущимися частями…

Сомов сделался краснее вареного рака, и его командир поспешил добавить:

— …в нравственном и бытовом смысле. Все худо прилаженное в самом начале, с течением времени обязательно погнется, сломается, выйдет из строя.

— Я вас понимаю.

— Черта с два. Сытый голодного не разумеет. Иными словами, колебание в день свадьбы способно разрастить сначала до ссор, потом до взаимной неприязни, а через год-другой напременно обернется катастрофой. Поверьте. И, во-вторых, сочувствовать мне не стоит, и по другой причине. Я, собственно рад был развестить. Колоссальное облегчение. Досадую лишь из-за Саши. Жаль, не сумел я сделать счастливым существо, которое мне доверилось.

Вяликов сделал паузу, но капитан-лейтенант пропустил свою реплику. Он мучительно боролся с виртуальной супругой, пытавшейся перевернуться. «Если перевернется, — думал Сомов, — кранты. Жди непоправимого».

— Сейчас я женат на рейдере «Бентесинко ди Майо»…

Эта фраза неожиданно избавила Сомова от лукавого видения. Он представил себе бронированную спину с лючками, надстройками, антеннами и ракетными портами, подергивающуюся в такт… о! и оторопел.

— …и не смею позволять себе сомнения. На этот раз они могут обернуться гораздо печальнее — и для экипажа, и для корабля. Мне необходима полная уверенность. Малейший риск здесь столь же неуместен, как и при выборе спутницы жизни. Люди, поколебавшие эту уверенность хотя бы один-единственный раз, должны быть заменены как перегоревшие детали. Старая флотская мудрость: нервных — за борт. Иначе сгинут все. Надеюсь, мне удалось ясно выразить свою мысль. А, Виктор Максимович?

— Да, Даниил Дмитриевич.

— Рад, что вы со мной согласны. Надеюсь, наша беседа останется у вас в памяти, а некоторые ее… эээ… подробности не превратятся в сплетни.

— Конечно.

— По поводу вашего участия в давешнем инциденте я принял следующее решение. На вас было дано представление к Синявинскому кресту. Если бы не ваше судостроительное прошлое, плавать бы нам всем глыбами льда вокруг планеты Сатурн. Я было хотел отставить… Но, по зрелом размышлении, пришел к выводу, что лишать вас заслуженной награды неправильно. Крест вы получите. Но в следующий рейд не пойдете.

«Вот позорище!» — подумал Сомов и, кажется, подумал вслух.

— Совершенно с вами согласен. Позорище. Подумайте, стоило ли идти на поводу у этой… бестии. Впрочем, у вас появится шанс вернуться на «Бентесинко ди Майо», если комендант базы на Астре-4 сообщит мне о вашей образцовой службе в течение всего времени, пока нас не будет. Тогда и поговорим. Вам ясно, господин капитан-лейтенант?

— Так точно, господин командор.

— Можете идти.
* * *

Госпожа старший помощник, непробиваемая и недосягаемая, смущенно сказала ему:

— Извини, Виктор. Мне жаль, что все получилось так нелепо.

— Я виноват, Лена.

Позднее, перебирая в уме подробности разговора с капитаном корабля, Сомов поправил его: «Бог, семья и служение. Так получается точнее».

Глава 2

Свобода, равенство, «Братство»…