Чтение 10–й страницы книги ~Убить миротворца~

Июнь 2105 года, день не имеет значения.

Московский риджн, дистрикт не имеет значения.

Дмитрий Сомов, 12 лет, и некто Падма, возраст не имеет значения.

Что такое линейный инспектор-плановик на транспорте? Для многих — важная птица, обеспеченный человек и даже, быть может, большой начальник… Как-никак федеральныйслужащий 11-го разряда! Ниже него простой инспектор, старший менеджер, менеджер, менеджер-ассистент, куратор, подкуратор и так далее, вплоть до ничтожного менеджера по продажам и станционного смотрителя — 20-й и 21-й разряды. Весьма солидно. Кое-кто счел бы положение линейного инспектора пределом мечтаний. В переводе на армейскиечины — премьер-капитан. Для тридцати двух лет это далеко не худшая карьера.

Но! Если подумать… Выше будет старший инспектор, генеральный инспектор, директор, исполнительный директор… и так далее, вплоть до недосягаемой вершины федерального министра, — 3-й разряд, выше транспортнику забираться не положено. У старшего инспектора жалование составляет 3400 евродолларов. И это, Разум побери, решило бы кое-какие проблемы!

Каково быть ровно посередине служебной иерархии в тридцать два года, знать свое место и понимать свою перспективу: ты неплохо начал, на тебя как будто даже ставили,но все блестящее, кажется, закончилось! Ты застрял. И теперь многие сбросили тебя со счетов, не видят в тебе конкурента, а зубастые волчата из молодых уже точат клыки на твою должность. Чем тебе прикрыть мягкое место пониже спины, если самые сильные консорции брезгуют тобой, не хотят воспринимать тебя как солидную фигуру с будущим, а слабым консорциям… кто бы помог самим! Слишком быстро ближние начинают понимать: твои дела в застое, ты ослаб…

Дмитрий Сомов пятый год числился в линейных инспекторах.

Спасение могло прийти к нему только с одной стороны. Но такого спасения он и жаждал, и боялся. Впрочем, от Дмитрия не зависело — приблизить или отдалить его приход.

С недавних пор он с каким-то шальным интересом выискивал информпрограммы об участившихся случаях амнезии и впадения в детство. Медики то искали инфекцию, способную вызывать настоящие пандэмии, то объясняли все приступами массового сумасшествия, нередко вспыхивающего в жестких урбанистических условиях… Первая волна «беспамятства» прошла в сто десятом — сто четырнадцатом годах. Теперь набирает силу вторая. Конечно же, делается все возможное… Как обычно.

Вирус впадения в детство? Психоз впадения в детство? Не смешите. Он помнил кое-что, случившееся, когда ему было двенадцать лет. Наутро после дня рождения он открыл глаза и увидел у изголовья незнакомого мужчину. Доброжелательно улыбающегося. Ничуть не хуже Грасса, — впоследствии пришел к выводу Сомов, сравнивая этих двоих. Мать стояла чуть поодаль.

— Объясните вашему мальчику, миссис Сомова…

— Да, конечно. Конечно. Димуля… ничего не бойся. Мистер Падма не причинит тебе вреда. Просто ему надо обсудить с тобой кое-какие важные дела. А мы побудем с отцом тут, рядом… — и вышла за ширму, в пищеблок.

— Парень, можешь звать меня просто Падма, безо всяких мистеров.

Он усомнился: в школе им говорили, что называть человека по фамилии неприлично.

— А как ваше имя… Падма?

— Имя?

— Ну, Курт, Борис, Генрих, Василий, Джон, Жак…

— А-а… У меня нет никакой необходимости в имени. И в фамилии тоже. Там, где я работаю, меня обозначают цифрой. Я 506-й. А для тебя, парень, я Падма. Так удобнее. Ведь правда?

— А где вы работаете?

— На планете Земля. Веришь? Подробнее ты узнаешь чуть погодя. Мы с тобой, надеюсь, еще будем встречаться. А теперь давай к делу, Дмитрий. Из школьного курса социологии ты знаешь, ради чего построено наше общество и каким истинам оно подчиняется. Знаешь? Напомни мне.

Голос Падмы неуловимо изменился. В нем появилась требовательность. Последняя просьба прозвучала как повеление. У Сомова, — он точно помнит, — было очень большое желание спросить: а вообще-то обязательно отвечать невесть кому на чудные вопросы? Вроде, зачет по социологии он сдал шесть месяцев назад. Так какого… Но вместо этого он подчинился голосу, как собака подчиняется стянувшему ее горло ошейнику.

— Свобода… равенство, братство, благополучие.

— Верно, молодец. А теперь объясни-ка мне, что значит каждый из этих пунктов. Давай, парень, покажи, на что ты способен.

Падма нравился ему все меньше. Но желание сопротивляться ему улетучивалось моментально, не успевая сконцентрироваться даже на несколько мгновений.

— Свобода от предрассудков, равенство перед властью народа, братство по разуму, благополучие в зависимости от степени социальной ответственности.

— Отлично! Не зря тебя хвалили преподаватели. Памятью природа тебя не обделила. Но память, видишь ли, Дмитрий, это далеко не все…

— В классе я первый!

Падма нахмурился. Потом вновь улыбнулся и добрейшим голосом сказал:

— Ты не смеешь перебивать меня. Договорились?

Сомов молчал, мучительно борясь с желанием сдаться на милость незнакомца.

— Так да или нет? Да?

— Да…

— Чудесно. Итак, мне отлично известно о твоих способностях. Но… Ты ведь понимаешь, наш век — это век отсева избыточной информации. Мы не пытаемся накапливать и сортировать ее, как было еще пятьдесят лет назад. Мы отсекаем и уничтожаем лишнее, белый шум, то, что искажает истинную картину мира. По-настоящему способный человек должен знать больше прочих. В современных условиях это означает: знать меньше лишнего, уметь не обращать внимание на помехи. Понимаешь?

— Кажется.

— Как ты думаешь, Дмитрий, кто управляет нашим миром?

— Народ планеты Земля, это же очевидно. Еще в третьем классе…

— Я знаю, поверь, что вы проходили в третьем классе. А на вопрос, как он правит, ты ответишь мне — путем всеобщего прямого, равного, тайного волеизъявления. Так ведь?

Сомов кивнул.

— Итак, воля народная формулируется в свободной борьбе мнений. По статистике должны победить интересы большинства. Тебя никогда не посещали мысли о том, что все это здание несколько… хаотично? Что воля большинства может оказаться абсурдной и даже деструктивной?

Сомов почувствовал, что краснеет. Неудержимо. Стремительно. Каждый раз, когда он видел себя в зеркале красным, как вареный гибридный ракоид, приступ отвращения накрывал его с головой. Он опустил глаза. Да, черт побери, посещали его такие мысли. И следовало бы помолчать о них. На первый раз миссис Трак посоветовала ему внимательнее вчитываться в учебный материал. Когда он задал вопрос во второй раз, она ославила его недоумком перед всем классом.

— О да, твоя учительница была строга с тобой, — словно угадав его мысли продолжил Падма. — Но, быть может, она несколько перестаралась. Человеку, обладающему сильным умом, следует быть готовым к маленьким неожиданностям. Видишь ли, есть правда большинства и правда меньшинства, способного доминировать над большинством.

— Кто это?

— Мы называем себя интеллектуальной элитой, но это, пожалуй, слишком длинно. Для краткости можно говорить просто «Братство». То самое «Братство», которое на самом деле гарантирует свободу, охраняет равенство и обеспечивает благополучием в доступных рамках. Я вижу, ты слушаешь меня намного внимательнее, чем раньше…

Еще бы! Ему всегда хотелось быть выше равенства. Потому что первыми среди равных всегда оказываются те, кто громче кричит и больнее бьет. Школа вколачивает эту сверкающую истину железно. Даже базальтово.

— Только интеллектуальные сливки способны полноценно отправлять обязанности менеджмента. В любой сфере. И такова на самом деле наша реальность. Правят умнейшие, достойнейшие, везде и неизменно поддерживая друг друга. Везде и неизменно очищая общество от попыток шумной серости взять власть в свои руки. Именно мы формулируем «волю большинства», именно мы побеждаем в «свободной борьбе». В ста случаях из ста. Наша власть — великая тайна. «Братство», как ты понимаешь, не афиширует ее. Народное недовольство ни к чему. Даже нам. Хотя имеются средства пресечь любое недовольство. Итак, «Братство» — это прежде всего торжество разума, окруженное тайной. А теперь главное: желаешь ли ты вместе с нами править миром, сынок? Вместе со мной, вместе с твоим отцом и матерью… Желаешь ли ты быть среди лучших?

— Я вас знаю всего пятнадцать минут. И вот вы задаете вопрос…

— Мы делаем предложение один-единственный раз. Мы гарантируем тебе достойный образ жизни при любых обстоятельствах, жилье, работу, шанс на приличную карьеру. Подумай, сынок, начинать жизнь с такой форой — не шутка.

Мысли путались у него в голове. Он и хотел бы собраться, обдумать свои действия, взвесить все за и против, но Падма смотрел на него в упор, неотрывно, и, казалось, видел всю дикую неразбериху в сомовском мозгу. Оттого-то он никак не мог привести свою логику в порядок…

— Мне… надо подумать.

— Разумеется, Дмитрий. У тебя есть время. Целых пять минут.

— Что?!

— Четыре пятьдесят пять.

— Да что же это такое!

— Четыре пятьдесят.

— Остановите счет и ответьте на вопрос: а что потребуется от меня? Падма, я уже давным-давно не маленький! Что вам надо взамен?

— Остановимся на четырех сорока. Мистер Не-Маленький, весьма разумно с твоей стороны осведомиться об оплате. Во-первых, сохранение полной тайны. Во-вторых, абсолютное подчинение старшим братьям. На деле все очень просто. Тебе будет присвоен личный код. Когда некто посетит тебя, назовет код и потребует выполнить определенную работу или отказаться от определенной работы, ты обязан будешь повиноваться.

— А если вы… ну… вроде отца отравить? Или… ну… кучу наложить посреди класса?

Падма поморщился.

— Я был более высокого мнения о твоих умственных способностях. Не позволяй мне разочароваться, парень. Речь идет о судьбах мира. А ты — кучу посреди класса… Тебе самому-то собственные слова не кажутся нелепицей?

Однако Сомов нашел в себе силы выдавить:

— А все-таки?

— Эх, сынок… Разве наш мир жесток? Разве он нелеп? Осмотрись кругом: во всем увидишь логику, осмысленность, равновесие… Агрессии, предрассудков, безответственности с каждым годом становится все меньше, а комфорта все больше… Как ты думаешь, может ли зло сотворить такое?

Ему было двенадцать лет, и на месте самого страшного горя в жизни красовалась поломка игрушечного монорельса… какая вещь! Второе место занимала проигранная дракав школе, а третье — неизлечимая тошнота от искусственной свеклы с селедкой и пышного омлета. Мир вокруг и впрямь казался почти идеальным, мир звал к возвышению, мир манил славой…

— Я согласен.

— Отлично. Иного я и не ожидал. Но нам, прости, придется подстраховаться.

— Что, как в боевиках: «Жизнью ответишь за предательство»…

— Мы прежде всего гуманисты, и твоя жизнь нам не нужна. У тебя над переносицей вмонтирован микрочип…

— С рождения… Ну и что? У всех стоит.

— Почти с рождения. В старину был варварский обычай крестить младенцев, макая их в ледяную воду, — якобы для закаливания. Теперь макание запрещено, однако чипизация отчасти заменяет эту дикость. Впрочем, мы отвлеклись. Еще один микрочип я сейчас введу тебе вот сюда, в ладонь, у основания безымянного пальца… Вот так. Молодец.

Движение Падмы было нечеловечески быстрым. Как у всякого профессионала с порядочным стажем, наверное. Сомов почувствовал ужас и отдернул руку постфактум, с бо-ольшим опозданием…

— Испугался? Не бойся. Мы не обманем тебя.

…Он молчал, уставившись на собственную ладонь, словно она превратилась в чудовище.

— Да перестань же ты. Тебе ничего не грозит. Просто мы обоюдно выполняем условия нашего маленького договора.

— А если…?

— Если ты проболтаешься хоть кому-то, и «Братству» это станет известно, а так всегда и бывает, заметим в скобках, или если ты не подчинишься воле организации, мы вынуждены будем принять меры. На твой новоприобретенный чип поступит сигнал. Там он будет промодулирован и переадресован в местечко над переносицей. Несколько мгновений будет больно. И ты ничего не будешь понимать. Потом ты вспомнишь: я, мол, двенадцатилетний мальчик Дима, которого почему-то засунули в чужое тело с бородой, а потом еще и переместили неведомо куда.

— Сотрете память?

— Нам бы очень не хотелось этого делать. Так сказать, довод на крайний случай. Разумные люди быстро приживаются в «Братстве» и не сожалеют о такой-то малости. Поверь мне, сынок. Преуспеяние многое искупает. Фактически все.

— М-м-м… болит… рука.

— Не беспокойся. Побочный эффект. Поболит до вечера или, возможно, чуть дольше, а потом перестанет. Ерунда.

Плоть от кончиков пальцев и до ключицы ныла так, что по щекам Сомова сами собой побежали слезы.

— Ладно, сынок, давай прощаться. Не думай о плохом, мысли позитивно. Полагаю, ты еще не раз поблагодаришь меня. Все, парень, у меня на сегодня еще три юных гения…

— Падма! Падма! Еще один вопрос можно?

— Можно, парень. Тебе сегодня многое можно.

— Если б я отказался? Вы… все равно… этот чип…

— Во-первых, это противоречит этике нашей организации. Мы предпочитаем договорные отношения, взаимное доверие и взаимную выгоду. Во-вторых, это противоречит здравому смыслу. Не так-то легко что-нибудь сделать с ребенком против воли его родителей…

«Куратор» Падма являлся к нему еще трижды — в восемнадцать лет, в двадцать четыре года и в день тридцатилетия. Он ничуть не изменялся. Заметив удивление Сомова, Падма как-то сказал: «На определенном уровне возраст перестает иметь значение». Состоялся маленький, но памятный диалог:

— А далеко ли мне до этого уровня?

— Боюсь, пока что не близко. Но в нашем мире нет ничего невозможного.

В восемнадцать (Сомов только что окончил тринадцатилетку) Падма обеспечил ему место в Лефортовском колледже связи и транспорта имени Эдисона. Объяснил, какой образ действий избрать и на чем сосредоточить усилия, чтобы преуспеть. В двадцать четыре дал ему работу в корпорации «Восточноевропейский монорельс». Невиданно легко пришло Сомову его место на службе: не понадобилось ни конкурса, ни даже собеседования. Менеджер по кадрам молча принял у него заполненные формы и так же молча пожал ему руку. Мол, вы приняты, молодой человек. Кое-кому, как выяснилось позднее, должность линейного инспектора удалось добыть только к сорока пяти годам ценой необыкновенного усердия… В тридцать Падма впервые потребовал кое-какой оплаты. Впрочем, ничего серьезного. Ему требовалось на очередном уикенде выехать за пределы агломерации и побывать на 813-й станции снабжения в Зарайске. Совсем недалеко. Он должен был отыскать гражданского коменданта Станции, некоего Павла Мэйнарда, назвать ему недлинный цифробуквенный код и передать всего два слова: «Последнее предупреждение». Все. Больше — ни звука.

Он очень не любил вспоминать часа с четвертью в Зарайске. Из того нелепого дня он извлек один-единственный урок: ему есть куда падать. Его нынешнее положение можно ухудшить в десять раз, но внизу все равно будет пропасть. А на самом дне — нищий двенадцатилетний кретин с телом… с телом уж как придется… может быть, с телом глубокого старца.

Падма тогда сказал: «Правильно сделанная работа. Теперь я стану приходить к тебе чаще». Это было два года назад. С тех пор он не появлялся. Не пора ли ему вновь появиться? Или все-таки не надо ему появляться подольше? Дмитрий никак не мог твердо остановиться на одном из двух.

И уж конечно, у Сомова не было оснований верить в загадочный вирус (он же психоз), превращающий сознание взрослого человека в сознание ребенка. Но публично вещать о своем неверии? Увольте. В нашем мире порой происходят странные метаморфозы. Стойте подальше, и кирпич не отыщет вашу светлую голову…

Глава 3

Свидание с нелюбимой

20апреля 2125 года.

Астра-4, искусственный спутник Венеры, военная база рейдерной флотилии.

Виктор Сомов, 29 лет, и Елена Торрес, 30 лет.

Рейдер «Бентесинко ди Майо» вернулся на базу.

Русская Венера — небогатый мир, едва удерживающийся на узенькой кромке выживания. Его населяли потомки людей, которые когда-то сочли высшей ценностью волю. Дороже достатка, семьи, веры и самой жизни. До сих пор культ воли оставался здесь основой всего. Так же как, например, как в Российской империи, — культ порядка и традиции, а на Русской Европе — культ нации…

Русский мир в Солнечной системе вырос из Российской империи, — Сомов знал об этом по школьным учебным программам. Когда началась космическая экспансия землян, Россия не имела для великих дел ни достаточно денег, ни достаточно энергии, ни достаточно людей. Ее соседи страдали от избытка населения, в то время как она — от недостатка. В избытке оказалось только странное сумасшествие… Семьдесят лет назад Империя закипала буйством. Ее населяли люди, считавшие себя русскими и веровавшими в одного Бога, но во всем остальном не способные согласиться друг с другом. Даже в малейшей малости. В 2064 году император Даниил II принял соломоново решение: добровольцам отдавались в пользование территории в Солнечной системе, находившиеся под мандатом России, однако очень слабо освоенные из-за недостатка средств. Пожалуйста! —объявил государь — получайте планетоиды и живите там, кто как захочет; можете провозгласить независимость, Империя не возражает… В результате, Венера и Фебы достались «анархистам», Европа и Рея «националистам», сама Империя осталась за «традиционалистами», а «граждане мира» не получили ничего, но специально для них процедура перемены гражданства с российского на женевское была максимально упрощена.

Через несколько лет Россия стала самым устойчивым общественным организмом во всей Солнечной системе и обрела самых преданных союзников… Сомов бывал и на Европе, и на Венере, он отлично понимал: иначе и быть не может. Там имелись ценные, исключительно ценные и даже уникальные минералы. Венера с незапамятной древности обзавелась очень густой атмосферой, а на Европе полным-полно льда, некоторые даже полагают, что весь планетоид аж до самого ядра — один сплошной лед разнообразных сортов и оттенков; более того, и еврорусские, и венерорусские, разумеется, оборудовали синтезаторные комплексы для получения воды, воздуха, продуктов и прочая, и прочая… Само собой, в первую голову поселенцы построили энергетические станции — как же без них? — обогревать города Европы и охлаждать подземные общины Венеры…

Но всего этого было меньше чем мало. Два исключительно бедных, но до крайности энергичных народа честно блюли союзнический долг по отношению к России: только Россия до поры до времени соглашалась поставлять им в долг или по ничтожным ценам и оборудование для синтезаторов, и блоки энергостанций, и космические корабли, и строительные материалы, и оружие, и еще тысячи мелочей, без которых — не прожить. Иной раз даже рожениц отправляли на Землю, «обновлять» родильные дома Империи. Далеко не все могли выходить и родить ребенка в условиях слабой силы тяжести.

На Венере тесно и скудно. Сомов не привык к такому. Терра — огромный, просторный мир, там все и всегда было в избытке… А на стене ремонтного дока Астры-4 когда-то, давным-давно специально для гостей светящейся краской вывели надпись: «Ты уже знаешь, парень, что на Венере нет ничего лишнего?» Впрочем, на Европе тоже любят говорить: «Толстый это одно из двух: либо больной, либо сумасшедший!» И ведь берутся же откуда-то Вяликовы… Дороже всего на Венере жилище и транспорт. Здесь Сомов ни разу не спускался на поверхность. Добрая половина территории Русской Венеры — это территория искусственных спутников, летающих платформ, дрейфующих по сложным орбитам жилых «сот»; cобственно, на поверхности почти никто не живет: венерианские ураганы способны выкорчевать целый город. Спуск в подземную общину имеет два тарифа. Во-первых, бесплатно, — для своих. Во-вторых, туристический минимум, — для миллионеров. Флотские офицеры из терран не попадают ни в первую, ни во вторую категорию.

Как обычно, кормят на венерианской базе несравнимо с Террой, сильно хуже, чем в рейде, и чуть хуже, чем на Европе. Зато у еврорусских сухой закон, и водка приравнивается к героину, а здесь гонят такое и из такого, что только держись… Капитан-лейтенанту обещаны были сутки отдыха — после того, как его вышибут с рейдера. И он ожидал от этих суток многого. Говорят, у печени с годами открывается второе дыхание…

Что собирать офицеру, покидающему корабль? На все сборы хватит пяти минут. С кем хотел попрощаться — уже попрощался. И сейчас ему осталось погладить пальцами пластиконовую переборку отсека, как гладят женщину. То ли на долгую память, то ли до скорой встречи.

В офицерский кубрик зашла Торрес. В глаза не смотрит.

— Витя, а пойдем-ка со мной. Есть разговор. Оставь свой скарб ненадолго.

Она привела Сомова в кают-компанию. Офицеры «Бентесинко ди Майо» мрачно шутили по поводу этого помещения: «Вот место, где давно вывелся кофе»… Кроме них с Торрес, здесь никого не было. Старпом посадила Виктора напротив себя и несколько раз пыталась начать разговор, но, едва открыв рот, сейчас же отворачивалась и не произносила ни слова. Выражение ее лица выдавало смущение и замешательство; кажется, предстоящая беседа пугала женщину. Сомов попытался ей помочь:

— Лена, да я ни в чем тебя не виню. Это мне не следовало…

— Помолчи!

Виктор пожал плечами. Его брови вывели знак удивленного согласия: мол, смысл неясен, но… воля твоя, госпожа старпомша.

Торрес, наконец, собралась с силами.

— Я люблю вас.

Она обратилась к нему на «вы» вместо обычного «ты» или «Витя». Начав строить между собой и Сомовым стену, Торрес моментально обрела равновесие духа. Во всяком случае, пропали все внешние признаки ее беспокойства, голос стал ровен, а лицо — безмятежно. Наверное, лед способен гореть, но сколь мучительна, тягуча и сокровенна должна быть страсть, зажигающая лед! Любовь льда — образцова, и жертва льда образцова не менее того. Никогда лед не позволит себе ни капли сумасшествия. Затем и признаютв нем люди таинственную силу внутреннего покоя, твердости и упорядоченности.

— …Да. Я люблю вас. Простите мне мою слабость, Виктор. Я знаю, что нам сейчас предстоит расстаться и, быть может, мы никогда не встретимся. Я полагаю, расстояние, которое положит между нами служба, вернет мне спокойствие. Я надеюсь на это. Если вы вернетесь на «Бентесинко ди Майо», а вы ведь мечтаете вернуться, — не верю, что может быть иначе, — мне придется под любым предлогом покинуть корабль, попросив иного места у начальства.

— Но зачем же…

— Иного выхода я не вижу. Мне не удалось отказаться от признания, хоть я и понимаю всю безнадежность моего положения. Вы видите, из-за вас я утратила над собой власть. Так позвольте мне хотя бы это! — она схватила руку Сомова и с неженской силой стиснула его пальцы своими.

Виктор не мог вымолвить ни слова.

— Поверьте, мне достаточно нескольких минут вот так. Не сочтите меня некорректным человеком… вы ведь… никогда не изменяли своей жене?

— Никогда. И не собираюсь.

— Мне нравится ваша нелюбезная прямота. Поверьте, я не пытаюсь склонить вас на путь измены. Напротив, я считаю это мерзостью. Когда-то я поклялась самой себе никогда, ни с кем, ни при каких обстоятельствах не делить того, кто будет мною избран. Поступив иначе, я изменю собственной сущности, а значит, такого быть не должно. Ваша жена дорога вам?

— Да.

— Вот и берегите чистоту вашего чувства к ней. А я на несколько минут вышла из тени, и довольно; теперь я опять возвращаюсь туда. Мне остается лишь просить у Господа, чтобы Он сохранил ваше счастье.

Она разжала пальцы.

Странная, древняя, принадлежащая каким-то далеким рыцарским временам любовь Елены Торрес была ему нимало не нужна. Женщина, сидевшая напротив него, умела любить, не снимая лат. Виктор — не умел и не желал учиться этому диковинному искусству. Он ощущал себя настоящим провинциальным увальнем в лавке кружевного рукоделья… но ему не хотелось оскорблять чувства Торрес. Сомов ответил, невольно копируя ее манеру объясняться:

— Для меня действительно немыслимо соединение с кем-либо, помимо одного-единственного человека. Моей Кати. Если бы не это, я бы, наверное, ответил вам. Дай вам Бог встретить другого человека, достойного стать вашим… избранником. Я преклоняюсь перед красотой вашей любви.

Торрес разглядывала его, как будто пытаясь насмотреться впрок, сохранить в памяти мельчайшие черточки. Неожиданно она воскликнула:

— Вот же… А!

Сделала паузу.

— Извините. Теперь, кажется, все. Надеюсь… наш разговор останется между нами и не станет предметом досужей болтовни?

— Разумеется.

— Прощайте.

— Прощайте, Лена.

Капитан-лейтенант забрал вещи и вышел через вакуум-створ на территорию базы. Конечно, он вернется на рейдер, сдохнет, а вернется. И, наверное, после такого ему не стоит служить на одном корабле с Еленой Торрес. Бог весть, как выпутываться из этой странной ситуации… а впрочем, Сомов твердо знал: когда его позовут на «Бентесинко диМайо», он обязательно вернется и ни за что не уйдет оттуда.

Глава 4

Партизанская миссия

11мая 2125 года.

Московский риджн, Чеховский дистрикт.

Виктор Сомов, 29 лет и Дмитрий Сомов, 32 года.

Двойник, как обычно, явился в самое неудобное время.

Он попал на «десертный четверг». Чертовски обидно.

Вся жизнь Дмитрия Сомова была подчинена «календарю ответственного человека». Этот календарь специально для него шесть лет назад разработал участковый психоаналитик Грасс; прежде Сомов придерживался чуть более либерального расписания, — некоторые вольности ему позволял предыдущий участковый, Хейг… Впрочем, первый вариант отличался от второго не то, что бы уж очень радикально, и оба они сработаны были по стандартным интегральным таблицам. Иными словами, все сослуживцы, соседи, знакомые и родственники Дмитрия вели… как бы поточнее выразиться? конгруэнтную жизнь. Здоровую, социально ответственную, активную жизнь свободных людей, у которых имеются кое-какие средства.

В тридцатисуточном месяце семьсот двадцать часов. Из них сто сорок два приходится на рабочее время. Двадцать один час — на дорогу до офиса и обратно. Двести сорок часов отведено на сон, и здравомыслящий ответственный человек ни за что не позволит себе лечь спать позднее полуночи. Девяносто часов можно потратить на покупку еды, ее приготовление и потребление. Двадцать семь часов дается на гигиенические процедуры: душ, чистку зубов, стрижку ногтей и волос, бритье, уход за кожей, посещение уборной. Пять — на выбор и приобретение предметов первой необходимости. Итого 525. Остается 195. Устаревший термин, которым предки обозначали этот остаток — свободное время. Теперь его именуют словом вар — «время активной релаксации». В условиях всеобщей цивилизованности общество устами психоаналитика настоятельно рекомендуе потратить вар с умом. Не менее пятнадцати часов — на спорт, все равно какой, лишь бы он был подвижным. Как можно не заботиться о собственном теле? Это же безответственно! Еще пятнадцать часов следует отдать повышению квалификации. Хороший специалист — растущий специалист. Тридцать часов обязательно надо провести у инфоскона, потребляя новостные программы, и еще пять часов — у медиков, в профилактических целях. В «медицинское время» входит непременная консультация у психоаналитика. Не менее пяти часов уделить здоровому сексу, но лучше бы все пятнадцать. При отсутствии постоянного партнера государство обеспечивает страждущим услуги соответствующей федеральной службы. Любого профиля. Впрочем, Дмитрий не любил тратиться на казенных сотрудниц: Мэри обходилась дешевле и осуществляла любовь более энергично.При достаточно активной релаксации так или иначе на транспорт уйдет еще как минимум пятнадцать часов. Столь многое невозможно делать в собственной жилой кубатуре! Далее натекает совсем уж по мелочи. Десять часов — на религиозные практики, плюс еще пять на потребление легких наркотиков для расширения сознания. Наркотики недорого продаст другая федеральная служба, а любителей экзотики обслужат частные предприниматели. Пять часов — на посещение баров и ресторанов; предписано принимать внутрь не менее 0,5 литра алкогольных напитков в месяц. Пятнадцать часов — прогулки на свежем воздухе, например, в парке или на крыше жилого массива в специально оборудованных аллеях. Двадцать часов — интеллектуальное самосовершенствование. Отчитываясь по этой графе можно записать себе самостоятельное освоение информационных программ, чтение какой-нибудь литературы, прослушивание какой-нибудь музыки, просмотр какой-нибудь музейной экспозиции, логические игры, вольные фантазии в области дизайна и так далее. Двадцать часов — общение с другими членами общества. В целом рекомендуется провести беседу с родителями и потратить часть уикенда на визит к друзьям. Рациональный подбор друзей чаще всего берет на себя психоаналитик. Еще двадцать часов — творчество. Например, участие в коллективной игре, семинаре, танцы, написание текста, работа над художественной картиной, научные разыскания, а также хобби. Особо поощряется собирание редкостей. Из оставшихся пятнадцати часовправильно было бы десять уделить заботе о детях, если они есть, или истратить на секс. Пятью часами любой член общества волен распоряжаться, как ему заблагорассудится.

Каждый месяц Дмитрий писал участковому отчет о том, как он провел вар, а с недавнего времени — еще один краткий отчетик о приеме пищи и санитарно-гигиенических процедурах. Грасс устраивал обсуждение отчетов. Всякий раз он ставил оценки по 100-балльной шкале. За прошлый год Сомов набрал средний балл 73,8. Это считалось вполне приличной цифрой, хотя и без особого блеска…

Он знал, что участковые всегда входили в местную коллегию социальной ответственности, а потому имели право наводить справки, проверяя правильность отчетов каждого клиента. Если этого им казалось недостаточным, они могли на законном основании применить следящую технику. В экстренных случаях коллегия настоятельно просила кого-нибудь из коллег, знакомых или родственников стать негласным проверяющим. В самых экстренных случаях она брала средства из специального фонда и нанимала частное информационное агентство. Выше самых экстренных случаев могли быть только случаи известного рода. При первом же подозрении на случай известного рода дело моментально передавалось из местной коллегии в органы Министерства информации… А тамошние сотрудники носили форму, не делали ошибок и располагали возможностями получать сведения откуда угодно и как угодно. Дмитрий подозревал, что даже лучший союзник и друг, его собственный чип, установленный над переносицей, мог выполнить роль негласного проверяющего.

На территории Федерации нет тюрем и лагерей. Как и всякий ее гражданин, Сомов был с детства осведомлен: в его родном государстве люди не сидят, здесь они либо проходят курс лечения, либо, при худшем раскладе, теряют статус социально ответственного человека.

Бывало, он и сам чувствовал приближение крупных неприятностей. Однажды Грасс заподозрил его в параноидальном интеллектуализме. В месячном отчете Дмитрий декларировал десять часов чтения, а по сведениям участкового набиралось не менее двадцати пяти часов… Грасс, разумеется, не стал объяснять, откуда у него такие сведения. Грасс — как скала, и что ему за дело, сколько парусных скорлупок разобьется о его каменную грудь. Участковый просматривал какие-то бумаги и, не глядя на Сомова, равнодушно предложил: «Месяц-другой в стационаре пошли бы на пользу вашему здоровью. Вы ведь не против?» Дмитрий со стыдом припоминал впоследствии, как он пытался не выдать своего ужаса, а ужас хлестал его наотмашь, ужас находил волнами и не давал сосредоточиться… Что он ответил тогда? Кажется, едва-едва пролепетал: «Я… был бы искренне рад… любым профилактическим мерам… люблю свое дело… если можно… я бы совместил с обычным рабочим графиком… пожа-алуйста…» Точно-точно! Он жалобно потянул: «…пожа-алуйста…» Грасс резко повернулся к пациенту и моментально поймал его блуждающий взгляд; а у самого Грасса глаза были как два черных камня, как два ровных, чисто обкатанных голыша. «Что ж вы так тихо говорите со мной? Почему?» Дмитрий смутился и совсем замолчал. Психоаналитик рассматривал его изучающе, как энтомолог букашку, а потом смилостивился: «Пожалуй, ваше искреннее желание избавиться от недуга позволяет мне даровать вам шанс. Но… во-первых, я буду контролировать ваше выздоровление с особым вниманием, во-вторых, на протяжении полугода вы будете получать жалование на два разряда ниже положенного, и, в-третьих, мне не хочется даже обсуждать вопрос, куда вас может завести рецидив».

И был еще один казус, но о таком даже вспоминать боязно…

Итак, по календарю у него был «десертный четверг». Он собирался сходить в детский ресторан «Санта Клаус» и съесть там добрый кусок эрзац-торта. То есть все выглядитвеликолепно, совершенно как сливочный торт, избавлено от всяческих дишних жиров и углеводов, притом на вкус вполне съедобно, только самую малость горчит и крем слегка отдает морковкой… но зато и стоит недорого. А потом запить свою трапезу, как обычно, шипучим винным напитком… О, это одно из тех редких удовольствий, которые никогда не обманывают ожиданий. И, кстати, потом он честно запишет час или полтора в графу «бары/рестораны».

Но день как-то с самого начала не задался. С утра он встал с зубной болью и запланировал было пару медицинских часов на вечер, но затем с необыкновенной ясностью осознал: такую брешь в бюджете, как поход к дантисту, в этом месяце ему затянуть нечем. В офисе Дмитрия ожидала новая неприятность. Директор вернул ему с целой обоймой замечаний полугодовой отчет по юго-западной ветке монорельса. Ближе к вечеру с ним как будто хотел побеседовать Маркиш, представитель консорции «Вершина», и Сомов едва сумел избежать неприятного разговора: когда тобой интересуется самая слабая консорция из четырех, действующих в офисе, это может понизить твой статус в глазах окружающих… Неужели он стоит так мало? Почему им интересуется лишь безнадежные слабаки? Одним словом, очень плохой день. После работы мечтал развеяться в «Санта Клаусе», но теперь судьба ему отказала даже в такой малости.