Чтение 13–й страницы книги ~Симулятор. Задача: выжить~

— Последние девять лет.

— Девять лет?.. — Белкин отхлебнул из фляги. — Я предупредил Дмитрия, что поделюсь с вами... Именно с вами, чтобы не вызвать новой волны беспокойства. Старушка тоже обещала молчать. Она, хоть и не видит, исповедует на редкость трезвые взгляды. Гм... извините за «старушку»...

— Ничего, нормально. Вы младше меня на семнадцать лет... А другие? К вам кто-нибудь еще подходил?

— Другие достаточно молоды, у них пока нет серьезных системных заболеваний.

Я попытался сосредоточиться на его словах. Шрамы, зрение, мои многострадальные колени.

— Доктор, я читал, что в суровых условиях войны организм мобилизует все ресурсы... Или вы полагаете, что Оно?..

— Организм мобилизует, но! Ресурсы иного рода, — кивнул Белкин. — Сегодня утром, я имею в виду восход истинного светила планеты Земля... Так вот, сегодня утром я засек еще. Еще два необъяснимых явления. Которые, впрочем, прекрасно вписываются в рамки наблюдаемого бардака.

— Вы о силе тяжести?

Доктор поперхнулся.

— Господи, а я всерьез решил, что рехнулся... Значит, вы тоже заметили?

— Конечно, без точных приборов не обойтись, но, по моим прикидкам, за озером сила тяжести уменьшается процентов на пять. Зиновий подкидывал вверх камешки, монеты...

— А... мне говорили, что мальчишка перегрелся. Начал рисовать на земле хворостинкой и прыгать в длину. Я не придал значения, тут все перегрелись.

— Это я его попросил попрыгать. На ближнем берегу озера, возле пирса, мальчик легко преодолел свой собственный школьный рекорд на семь сантиметров. Если вы не в курсе, вчера ребята добрались до оврага на восточном берегу, где в озеро впадает цементная река, или труба, как кому удобнее. Трубу они форсировать не решились, они нашли милицейский «уазик.»...

Река серой материи течет со стороны озера Белого, за нашим озером она разделилась на два рукава. Западный рукав породил грибы, заросли грибов или минаретов, кому как удобнее, а восточный рукав, в виде подземной трубы, удаляется с изрядной скоростью в сторону города...

— Вы говорили о гравитации.

— Ага! Пока взрослые изучали то, что осталось от подстанции и от автомобиля, Зиновий прыгнул еще несколько раз. И перекрыл прошлые достижения на одиннадцать сантиметров.

— Почему же другие ничего не заметили? — въедливо бросил врач.

— Вы это и без меня знаете. Девяносто пять процентов людей видят частности, ленясь охватить главное.

— А что, по-вашему, главное? — Белкин глядел подозрительно.

— Вас действительно интересует мое мнение? Хм, вы первый, кто меня о чем-то спросил... Хорошо, главное заключается в том, что окружающая нас биоконструкция нежизнеспособна.

— То есть? Почему конструкция?

— Если отвлечься от идеи личной безопасности, это становится очевидным. Мы находимся внутри игрового поля с достаточно простым алгоритмом деятельности основных персонажей. Что вы на меня так смотрите? Не верите? Как вам угодно...

— Режиссура?! Доказательство. Хоть одно, хотя бы намек.

— Пожалуйста. Мы с Зиновием три часа следили за пересечением Сосновой и круговой аллей... Я имею в виду мощеную тропку с чугунными фонариками, по которой раньше вдоль стены прогуливался сторож. Именно там впервые выбежал белый медведь, а затем, сразу за ним — второй. Так вот, за три часа ситуация повторилась четырежды, мы следили с чердака в бинокль. Там от домов ничего не осталось, заросли... Четырежды из зарослей выбегал медведь, сразу за ним — второй, оба топтались около сорока секунд, затем возвращались в свои норы.

— И что? Говорите, на одном месте, на углу Сосновой?

— Какие вам еще доказательства нужны? Они не продвигаются, не преследуют жертву, если жертва не появляется в условиях прямой видимости. Они действуют, как автоматы, как персонажи компьютерной игры. Вы можете себе представить хищника, который честно топчется возле норы? Нам следовало бы успокоиться и как следует подумать. А вместо этого люди, очертя голову, кидаются на верную смерть. Я устал убеждать, доктор, устал призывать...

— И вы спокойно об этом говорите?!

— Зато вы спокойно говорите о прозревшей Антонине. — попытался пошутить я, но доктор даже не улыбнулся.

Казалось, он потерял нить разговора. Какое-то время смотрел вдаль сквозь окошко, затем поманил меня.

— Видите? Вон там, на озере...

— Вижу, — облегченно кивнул я. — Уже вчера заметили. Они появляются только в темные периоды, и рассмотреть, что это такое, при свете не удается.

— А чему вы, собственно, рады? — изумился хирург.

— Я рад, что вы не продемонстрировали мне ничего новенького. Эти огоньки плавают над озером, когда местное солнце изволит почивать. В каком-то роде они для нас полезны. Когда приближается очередная волна стекла, огоньки мельтешат, а затем разом пропадают. Почти все явления можно предсказать...

— Разом? Милое дело... — Белкин взглянул на меня со странным выражением. — Алексей Александрович иногда вы меня настораживаете, но. Чаще я восхищаюсь. Вы ведете себя так, словно находитесь на полярной исследовательской станции, хе.

— Я работал на Полюсе, две зимовки.

— Ах, то-то я чувствую... Все эти записи, тетрадки, замеры... Ну, мальчик, там понятно, ребенок не осознает тяжести положения. А вы-то? Вы что, всерьез полагаете, что нас выпустят?

— Выпустят?! А вы верите депутату? Вы полагаете, что российская военная машина доросла до подобных маневров? В таком случае, какой род войск их проводит? Бригада гипнотизеров?

Белкин пожал плечами.

— Я глубоко уверен в том, что мы отправимся на тот свет, если будем сидеть, сложа руки, — добавил я. — Человечество вообще не развивалось в разумный вид, пока не научилось накапливать и обрабатывать результаты своих эмпирических переживаний. Я не сомневаюсь в том, что наши записи помогут людям выжить и приспособиться.

— Так вы считаете... — Хирург покосился на игольчатые шары, заполонившие половину поселка, на мельтешение огоньков над каменной водой. — Так вы считаете, Оно пришло навсегда?

— Доктор, хотите честно?

— Не стоит, — сразу уперся Белкин. — И вам не идет ругаться.

Мы вместе невесело посмеялись, насколько хватило сил. Я попытался вспомнить, когда же последний раз смеялся.

— Понимаете, доктор, я подхожу к проблеме несколько с иной стороны. Это вроде попытки обнять Вселенную... Коли нам не дано уразуметь, откуда проистекает явление, я предпочитаю бороться за выживание...

— Надеетесь выработать систему правил поведения? Создать карту разрешенных тропинок? Съедобных и несъедобных насекомых?

— А почему бы и нет? — Я старался не замечать его сарказма. Лучше иметь недоверчивого союзника, чем откровенных врагов. — Вы, помнится, говорили о том, что кожа приспосабливается. Признайтесь, доктор, ведь вы тоже, как и я, слышите приближение стекла?

Белкин раздумчиво пошевелил губами.

— Я не уверен...

— А я уверен. Я уверен, что все на это способны, надо только захотеть. Мы с вами дежурим третий раз вместе, и вы больше не мечетесь между окнами. Вы слышите, доктор, и слышите издалека.

— Черт с вами, — сдался Белкин. — Просто я боялся, что начались галлюцинации. Я действительно опознаю эту дрянь, еще когда она за озером. И супруга моя научилась...

— Вот видите, жизнь налаживается! — неловко пошутил я. — А сколько соседей мы потеряли! Если бы они имели терпение переждать в подвале хотя бы два дня!

— Хорошо, хорошо, пусть так... — рассеянно резюмировал Белкин. — Пусть так. Вначале привыкнуть, адаптироваться и только потом начать плотное изучение. Все эти теории хороши, пока главными «учеными» мы считаем себя. Лично у меня иное мнение. Гляжу на огоньки, вон там, над озером, и — мороз по коже...

— Мне они тоже не нравятся. Ребята говорили, что к озеру крайне неприятно приближаться. Поэтому они согласны скорее форсировать цементную реку, чем обойти ее по берегу.

— А вы, Алексей Александрович, собираете желающих на экскурсию к Белому озеру?

— Договаривайте, доктор. Наверняка вам шепнули, что сам я намерен отсидеться и погнать в лапы зверя детей...

Белкин засопел. Он всегда так делал, когда сдерживался, чтобы не нагрубить.

— Меня радует ваш оптимизм, Алексей Александрович, но... Хорошо, я скажу. Смотрите, что у меня есть, — он полез в карман брюк и продемонстрировал мне ручную гранату. — Если они сунутся к Неле, если они только пальцем к ней притронутся, я взорву нас всех, к чертовой матери!

— Стойте, стойте! Почему кто-то должен трогать вашу супругу? Вы намекаете на возможный каннибализм?

— Какого черта, Алексей! Глаза, кожа, артрит... Все это ерунда, по сравнению с пальцами.

— С пальцами?! — мне стало нехорошо. Белкин поднялся, взял банку с горящей тряпкой, проверил, не подслушивает ли кто под лестницей. Затем уселся вплотную ко мне и принялся стягивать мокасины. Признаюсь, запах и вид его ног меня не слишком возбудили.

— Потрогайте пальцы! — Белкин сунул мне под нос заскорузлую ступню. — Потрогайте, если вам слов недостаточно.

Я потрогал, затаив дыхание. Пальцы хирурга показались мне излишне длинными, а ногти — очень острыми. Я потрогал еще раз, более внимательно, и обомлел. Теперь я знал, отчего у меня второй день натираются мозоли. Я наивно полагал, что случайно надел чужие сандалии, точь-в-точь такие же, как мои. Я прятал голову в песок.

— Боже мой, — только и смог произнести я. — Что это, доктор?

— Это дополнительный сустав, — сказал Белкин. — у моей жены он уже сформировался. Неля была вынуждена разрезать свои сандалии, нога не помещается.

— Доктор, мы что... мутируем?

— Мутации с такой скоростью происходят лишь в голливудских ужастиках. Но в мире другого бога возможно всякое, — устало заметил Белкин и спрятал грязную пятку в мокасин. — Боюсь, это только начало.

— Вы думаете, мы превратимся в чудовищ?

Белкин нехорошо, раздельно рассмеялся:

— Для меня главный вопрос не в этом. Мы с вами все время рассуждаем о том, как спастись от креатур нового бога. Главный вопрос состоит в том, как нам спастись от нас самих, — Белкин придвинулся ко мне вплотную, гранату он все так же сжимал в кулаке. — Алексей, некоторым из нас не нужны клыки и шерсть, чтобы превратиться в чудовищ.

17Я СЛУШАЮ ЧЬЕ-ТО ДЫХАНИЕ...

Я научилась узнавать врага издалека.

Научилась, но слишком поздно. Не успела спасти Галочку, соседку. Хотя она сама виновата, полезла впереди мужиков, чтобы доказать им, какие они трусливые...

Мы больше не лазаем по чужим домам. Галя погибла из-за бабушки, родственницы Людоедовны. Людоедовна, она на самом деле Люда, просто свирепая была очень. Хотя нельзя о мертвых плохо говорить, но Люда от этого добрее не станет, верно ведь?

А Галочку очень жаль.

Я научилась узнавать врага.

Враг поет, иногда читает стишки, реже — новости недельной давности. Ничего забавного, я вам признаюсь. Можно очень быстро сойти с ума, слушая сладкие песни.

Художник, что рисует дождь...

Я не успела спасти Галю, зато выручила ребят, когда полезли во двор к Людоедовне. Полезли набрать продуктов, герои отважные. И дело не только в том, что Эличка такая ловкая, мужчины вообще не наблюдательны. Они щурились в синеву, глазели по сторонам, искали медведей, которых не было, и старательно переставляли ноги, чтобы не коснуться, не дай бог, трупиков мелких животных. Тех, что не сообразили убежать раньше.

Только Зиновий рад трупикам, и с некоторых пор я разделяю его радость. Мой конгениальный сосед утверждает: раз звери убегали, значит, им было куда бежать. Значит, зараза не проела еще Землю насквозь. Нетривиальный ход мыслей, верно?

Рано утром я проснулась после трех часов тяжелого сна, проснулась мокрая насквозь, с болью в коленках и груди. Позади на шее вскочили прыщи, похожие на фурункулы, следовало выдавить, я уже потянулась за зеркальцем, но тут...

Художник, что рисует дождь...

Я услышала врагов. Услышала, как их много, отвратительно много, услышала, как они размножаются.

Как они размножаются? Там что-то происходит, за белым озером, там что-то похожее на...

Инкубатор. Хоть и смешно звучит. У соседей когда-то грелся в сарае ящик с лампами и поилками; мы бегали туда смотреть на цыплят. Белые отличаются от цыплят не только привычкой пожирать людей; они не пищат, они умело подражают Анжелике Варум и дикторам новостей. Точнее, одной дикторше питерского радио, с задушевным таким голосом.

Ну, и кому Эля могла поведать, что она слышит голоса? Не хватало, чтобы заперли в гараже, за компанию с психанутой бабулькой...

Поделиться я могла только с Дедом и Зинкой, мне вовсе не улыбалось стать центром злых насмешек. Враг расширял свое присутствие. Глубоко под землей не прекращалось движение; серая плазма хищно перерабатывала все на своем пути, оставляя каверны, в которых селились белые безглазые звери. Звери лежали тихонько, как будто дожидались команды к подъему. Серая плазма вырабатывала газ, он бурлил, шипел, смешиваясь с привычным воздухом. От вдыхания смеси ноют виски, иногда такое ощущение, словно под черепной костью рвутся мелкие сосуды.

Однако мы видим и слышим лучше, чем раньше. Забавная компенсация! Интересно, медведям мы кажемся вкуснее без очков?..

Гораздо ближе к поверхности существует еще что-то враждебное, неопознанный слой, зародыши черных люков. Я их тоже ощущала, но боялась анализировать. При первой же попытке мысленно приблизиться мне стало дурно. А розовых я не слышала совсем. Вероятно, они улетели в лес. Было и еще кое-что, но объяснить словами почти нереально. Не так далеко отсюда, за Белым озером, похожее на...

На воронку.

На плоский дымный смерч.

На пустоту, из которой рождались стеклянные стены.

Оно ждало нас, или вовсе не нас... Я давно потеряла свои часики, в будильнике потекли батарейки, но именно сейчас вернулось острое, болезненное ощущение времени.

Там, за лесом, словно бы тикали огромные ходики. Они тикали и укоряли глупых людишек за задержку, за бестолковость. Часы отбивали минутки и секунды, только время, которое они измеряли, предназначалось не совсем для обычных целей.

Скорее, совсем не для обычных целей.

Гораздо хуже другое. Прекратив мысленно преследовать обитателей леса, я всецело сосредоточилась на темной воронке, из которой доносилось мерное тиканье. Тиканье едва заметно нарастало, часы ускоряли ход. Часы, измеряющие некое время, необходимое для...

Для чего?

Или не так. Насколько хватит завода?..

Художник, что рисует дождь...

Зинка не слышал пения, а Дед слышит, когда они передают программу новостей.

Часы, собранные и запущенные неведомым и невидимым божком, которому стало скучно и захотелось поставить на бестолковых людишках эксперимент. Мне мучительно не терпелось поделиться с кем-нибудь своим новым зрением, но я видела только напряженные мокрые спины. Дед трудился на раздаче воды. А он бы меня понял. Он не чувствовал часов и не слышал тиканья, но догадался об их существовании.

А еще им обоим понравилась мысль про инкубатор Зиновий закричал на Алексея Лександрыча так, словно выиграл в лотерею, а тот только отмахнулся. Дед сказал, что это детский сад и опасная тенденция — идти по пути упрощения.

У Элички неожиданно появилась внятная цель. Доспаться до темного вихря, пролезть внутрь, просочиться... Мне совершенно необходимо было развить в себе эту болезненную чувствительность, довести до предела даже ценой срыва нервной системы, и как можно скорее. Потому что теперь я почти наверняка знала, как пройти в эпицентр.

Эпицентр существовал. Кажется, Зиновий произносил именно это слово. А если там все-таки окажется инкубатор, значит, его можно выключить. Темный вихрь, в который проваливалось наше пространство, откуда вылезали волны прозрачной антиматерии, питающейся животным белком... Эпицентр не просто существовал, он расширялся и угрожающе пульсировал в такт биению невидимых часов.

Мы перелезли через забор Люды-Людоедовны. Домик ее, предпоследний на Сосновой, весь такой целенький и симпатичный, словно ждал гостей. Ближайшие серые поганки шипели в пяти метрах от ограды. Мы считали, что Людоедовне очень повезло, если среди нас вообще кому-то повезло. И дача уцелела, и сама она, похоже, в городе. А мы ломать ничего не будем, разве что стекло разобьем...

Так мы надеялись тогда.

Мы выбрались на Сосновую; дом Людоедовны стоял с краю, он практически не пострадал. Левая створка ворот была вывернута восьмеркой и повалена вместе с толстым железным столбом.

— Что стоим, мужчинки? — бодро подначивала Галочка. — Али руки отсохли?

— Провода... — прошептал Зиновий. — Кто-то сорвал провода.

Мы, как по команде, задрали головы. Раньше мужики притворялись, что не верят басням Тамары относительно хищного металла, но тут оказалось, что поверить очень легко.

На ограде, на козырьке крыши, на столбах сиротливо болтались шашечки изоляторов. Создавалось впечатление, что в поселок нагло проникли бомжи металлисты. Внезапно я заметила еще кое-что, и это кое-что мне совершенно не понравилось. Настолько не понравилось, что я решила пока не пугать остальных. Я просто в сотый раз повторила, что не стоит заходить в дом. Пусть себе стоит, целый и невредимый даже если внутри навалом оружия, воды и консервов. Саша-Нильс и Валентин к тому времени уже стояли на крыльце и намеревались войти.

— Элька, ты слабенькая, ты с нами не лазий! — распорядилась Галочка.

Галочка — она почти герой. Была герой. Она бодрая, хотя муж в тюрьме, и у самой рак груди обнаружили. Она бодрая... была бодрая. Я просто написать хочу о ней, потому какбольше никто не напишет. Галочка ухитрялась с мамой моей ни разу не повздорить, это грандиозно, учитывая, что они обе по природе своей — командирши.

Я не могу ослушаться, когда так резко кричат. Я потрогала камни у ворот, думала найти место, где не так горячо, но горячо было везде. Черт с ним, подожду на улочке, постою, тем более что мне снова напевал враг...

Художник, что рисует дождь...

Со стороны парадного крыльца дом выглядел потрясающе. Целые окна, веселые цветные стеклышки в чугунных фонариках, увитая плющом балюстрада на втором этаже. Картину слегка портили перевернутая собачья будка и обрывок ошейника.

— Не ходите туда!!

Наверное, мой тон их слегка смутил. Одним словом, Валя подержался за ручку двери и отступил. Гравий под его ботинками хрустел, как измельченные кости. Кажется, этот противный звук разносился до края Вселенной. Сторож мог не стесняться собственной трусости, мог краснеть, сколько душе угодно. Все равно его лицо отсвечивало сиреневым.

Все отсвечивает сиреневым.

Дело в том, что я помнила двор Людоедовны, как свою ладошку, и вспомнила, что должно было находиться слева от пустого сейчас бассейна. Слева от бассейна зять Люды выстроил вольер, внутри которого бродили три фазана, павлин и несколько попугаев, Нy нравилось соседям кормить фазанов. Ничего особенного, ничего запретного. Невинноеразвлечение, забава для деток. Приходили приятельницы посидеть за кружкой пива, а детки тем временем кидали крупу пернатым.

Металлическая сеть, натянутая в виде шатра на высокие трехметровые столбы, исчезла. На земле валялись пустые миски, птичьи кормушки, а деревянный домик, похожий на собачью будку, выглядел так, будто его изрубили топором. Птицы тоже пропали, но вряд ли они успели улететь вместе с дикими сородичами.

Пока мужики вполголоса совещались у ворот, стоит ли доверять глупой хромоножке, то есть мне, я незаметно приблизилась еще на пару шажков к бывшему вольеру. К счастью, никто за мной не следил. Зинка сидел на корточках у вывернутого из земли железного столба и спорил с Валентином. Нильс с Галей побрели вокруг дома, заглядывая в окна. Генерал с супругой обследовали баню.

На какое-то время я оказалась предоставлена самой себе. Этот уютный дворик меня пугал так, аж мурашки по коже шли, и в жару тянуло холодом.

Художник, что рисует дождь...

Совсем рядом пряталось нечто, и это нечто Эличка не могла распознать. Не медведь, они неповоротливые и шумные. Я выпила немножко воды, потрогала грудь, ногу и с веселым ужасом убедилась, что проблемы моего скелета становятся легендами.

Оно лечило меня.

Но Оно же или какая-то иная Его ипостась готовилась убить нас всех. Оно где-то совсем близко, но не дышит и ничем не выдает себя. Потому что...

Потому что неживое, вот как.

С колотящимся сердцем я обдумывала свою догадку. Тишина лупила по ушам. Бородатое солнце насмешливо лыбилось мне из-за туч. Только сейчас я заметила, что и тучи изменились. Они стали более кучерявыми, что ли. Кудрявые пирамиды, перевернутые острием вниз, ползали по небу. Полностью пропали перистые облака. Возможно, потому, что для перистых облаков нужна большая высота, а теперь ее не стало. Не стало высоты, вот так вот. Безмозглые букашки ищут консервы под колпаком искусственного мирка.

Внезапно тишину разорвал скрип; я чуть не подпрыгнула. Парадная дверь коттеджа распахнулась, Галка выложила на крыльцо сумку с провизией и подмигнула мне.

Я постаралась сотворить ответную улыбку. Зинка вытащил еще одну наспех собранную сумку, там звенели бутылки, но Эличку не увлекла даже вода.

Оно затаилось, никак себя не выдавая. Это было нечто новое, с чем никто из нас на Березовой не сталкивался. Меня трясло, а Зиновий ничего не замечал. Он убежал внутрь за вторым мешком.

Оно пряталось под землей.

Мои худшие опасения подтвердились. Никто не воровал проволочную сетку с вольера. Крючки в вершинах трех деревянных столбов были вырваны, на заляпанной пометом и перьями земле валялись щепки, а по периметру бывшего вольера тянулась глубокая борозда, точно след от плуга.

Раньше борозды не было.

Раньше, когда мы заходили сюда в гости с мамой, нижний край сетки, слегка утяжеленный металлическими прутками, свободно лежал на земле, а экзотическим пернатым в голову не приходило рыть подкоп. Их и так неплохо кормили.

Фазаны и павлин никуда не улетели. Их разрезало на множество частей упавшей сверху сетью. Даже не разрезало, скорее, нашинковало, а солнце и жара высушили трупики. После чего сеть уползла на глубину, или ее кто-то утянул.

Я смотрела на длинную рваную щель в земле, а ноги сами несли меня назад, к забору. Края щели осыпались, но вокруг без труда можно было угадать следы маленьких ромбов.Проволочная сеть уползла под землю.

— Что такое? — спросил сторож Валя, когда я наткнулась на него спиной. Он тащил за собой насос со шлангом. Видимо, не оставил еще попыток накачать воды с глубины.

— Дядя Валя, не ходите...

— Никого тут, пусто, слава те господи... — Валентин перекрестился, выставил насос на дорогу и побежал дальше мародерствовать.

Не могла же я силой выпихнуть здоровых мужиков на улицу. Они прислушивались только тогда, когда видели реальную опасность. Они просто не могли себе представить, что проволочный забор превратился в стремительного хищника...

3а воротами был асфальт, пусть горячий и мягкий; но мне тогда казалось, что сквозь асфальт проволока не пролезет. В этот самый момент внутри меня словно перегорел очередной предохранитель. Ступнями ног, сквозь раскаленные подошвы кроссовок, я чувствовала, как она егозит под нами. Голодная проволочная сетка, беспощадная и неразумная. Пять, а может быть, и все двадцать пять метров ребристой стальной ограды. Она окружит нас, затем вырвется из земли со всех сторон и начнет сжимать свои железные ромбики.

Я разевала рот, как голодный галчонок в гнезде, и не могла выдавить ни слова, но боженька услышал, как стучит мое сердце. А ребята таскали еду, по счастью, не спускаясь с крыльца. Они таскали, Валентин сурово стоял на стреме с ружьем, крутил белой головой, как живой флюгер, а Эличка слушала и дрожала...

Художник, что рисует дождь...

Потом выяснилось, что Людоедовне не так сильно повезло, как нам представлялось. Ее труп, точнее, ее мумию, парни обнаружили на заднем патио, как Люда это место сама любила называть. Там она загорала голышом, представляя себя заморской королевой...

Мумию тоже располосовало на куски, но чем — непонятно. Зиновий выполз из-за дома, зеленый и полностью готовый вернуть завтрак. Он брел ко мне по пустырю, больше похожему на пустыню Гоби, сухие стебли трещали под его ногами, а ниже стеблей, ниже трещин и слоя усохшей глины ползла железная сеть.

Я не могла придумать, как заставить тормозных мужиков убраться со двора, но на сей раз их, кажется, проняло. Я завопила во всю мощь моих недоразвитых легких. Они вылетели на крыльцо в две секунды; сержант вообще скакнул с балкона второго этажа.

— Что? Где? Ты чего орешь, дура?!

— Столб, столб! — повторяла я и тянула Зиновия наружу. — Повалите же столб, черт возьми!