Чтение 17–й страницы книги ~Симулятор. Задача: выжить~

Значит, Оно нас всех изуродует.

Наплевать. На вонь, на прыщи, на повальное лежбище в подвале наплевать. Трогаю икры, стопы. Визуально кожа как кожа. Потная, шелушащаяся, в прыщиках, но самая обычная кожа. Пока, во всяком случае. Наверное, Лексей Лександрыч прав: начинается со стариков. Я отважился его ногу пощупать, спросил — почему так? Значит, не психическое, нестресс? Дед засмеялся и предложил заглянуть ему в рот. Я сначала отшатнулся — вдруг, думаю, и он, как хохол этот, уголовник, начнет белки закатывать?

У Деда десны набухли, только и всего. А еще он сам себе три коронки оторвал. Мешают потому что. Зубы новые растут. Милое дело...

Тут я несколько запутался. Новые зубы — это мило, а короста зеленая на лодыжках и суставы лишние на пальцах — смотрятся мерзостно. Если еще и лицо перекосит, как у старух, так хоть иди и вешайся! Дед на это возразил, что беда не снаружи, а внутри. Корка на ногах, скорее всего, нужна для защиты от укусов или порезов. Прочие изменениятоже функциональны и, с точки зрения вновь образованной биосистемы вполне оправданы, и так далее...

Вот только... Какое насекомое так кусается, чтобы кожа в наждак превращалась?

Пациентки мои, тоже можно потерпеть, но.

Они, когда «выключаются», плюются, полностью теряют контроль, глазные яблоки ходуном, да. Поэтому заранее легко определить, когда это начнется, и можно успеть привязать. Жана связывать тяжело, с женщинами легче. Когда ребята собирались на Сосновую, хохла сержант Нильс хотел наручником пристегнуть к трубе. Он так раньше уже с ним делал, а Жан очень злился, и директорша Маркеловна тоже, у нее шпильки отобрали и ножнички маникюрные. Вот уж я посмеялся вдоволь, когда змея белобрысая шипела. Она себя в зеркале не видит, уродина. Нетактично, я согласен, нетактично и недостойно медика ронять подобные эпитеты, но. Не стоило ей оскорблять Нелю. Она обозвала Нелю старой обезьяной, да.

Теперь у самой рот набок ползет. Это говорю я, врач, хе.

Очень скоро мы начнем убивать друг друга.

Некоторые, впрочем, не доживут до светлого праздника каннибализма. Те, кто утром мирно спали по обе стороны Березовой и проснулись от стрельбы. Эта категория оказалась самой тупой. Именно проспавшие рванули в деревню или на станцию. Они так и не поверили нам про розовых и белых.

Большинство из беглецов погибли, даже не дотянув до опушки. Не в ту сторону торопились, хе.

На Сосновой уцелевших не нашлось, кроме колясочной больной. Есть, есть лишний повод усмехнуться в ответ на гримасу создателя, хе. Нашел Господь, кого уберечь. На Сосновой погибли практически все, даже в тех домах, что уцелели среди минаретов. Дед твердил, как молился, что в случае с Катей налицо очередной феномен. Девочка в кресле сидела на террасе второго этажа и непременно должна была погибнуть от стекла.

А почему непременно, хе. Что мы знаем, кто мы такие, чтобы рассуждать, да...

Она видела стекло. Она видела, что стало с папой и мамой. Родители завтракали напротив. Когда стекло прокатилось, от взрослых остались оторванные кисти рук и большеничего, даже крови не было. Малышка дотянулась до сотового и позвонила в милицию. Сержант Саша-Нильс твердил, что она жива, что ее необходимо вытащить.

Ложь во имя. Ложь во имя себя.

Ох, как я смеялся, выволакивая на себе малышку, после всего что случилось. Я смеялся, когда узнал истинную цель похода. Истинная цель, хе. В доме прокурора водилось охотничье оружие.

А у сержанта Саши почти не осталось патронов.

А про стволы мне, захлебываясь от гордости, доложил генерал Томченко; доложил по пути тихонько, не при всех, чтобы ненормальные вроде Комарова или Жана не услышали. Эти не услышали, они второсортные, хе. Опять же, они второсортные лишь потому, что чуть раньше начали сходить с ума. Милое дело...

Он жутко гордился, что разработал столь хитрый план, наш стратег, наш гений военного искусства. Не могу не признать, план гениальный, достоин Ганнибала и Суворова —захватить три старых охотничьих ружья ценой гибели всего отряда, хе... Старый маразматик, ублюдок. Если бы я догадался раньше, подарил бы ублюдку мою гранату без чеки.

Это говорю я, врач.

Впрочем, буду последователен. Деду я обещал вести летопись последовательно, не забегая вперед.

Генерал Томченко, оказывается, к Катиному отцу захаживал, выпивали вместе, и видел сейф с охотничьими ружьями, целую коллекцию видел. Только он знал, как отыскать потайную оружейную. Якобы дверь скрыта за мебелью, хе. Конспирация... На Березовой ребята переворошили все дома, но ничего подходящего не нашли. А Томченко все время напирал на необходимость вооружиться.

Так что Катеньку мы спасали попутно. Молодые захватили ломики, чтобы вскрыть сейф. Генерал, как бы в шутку, спросил Нильса, выдаст ли тот лицензию на ношение. Раду расшумелся, что все взрослые мужчины должны носить оружие. Короче, у них составился клан, или скорее — заговор. Еще участие принимал Валя, вахтер наш, и дагестанец этотседой, шабашник. Муслим, кажется. Но Муслим остался прикрывать Деда. Вернее сказать — не Деда, а воду, на которую могли покуситься беспринципные товарищи. Стратеги, хе...

Кстати, кто мне внятно пояснит, что есть беспринципность в нашем случае? Беспринципность — это когда пьешь ничейную газировку, украденную из чужой дачи? А кто тогда человек с принципами, кто тогда эпохально честен? Тот, кто последнюю воду раздаст старушкам, а сам протянет ноги? Есть о чем поразмышлять, однако. Принципы, честь и совесть — милейшие понятия, но для иной системы координат. В новой системе координат мужчинам нужны ружья, хе...

О девочке на коляске никто не вспоминал.

Мне после уже рассказал сам Нильс, когда раненый лежал. Наверное, его совесть замучила, а исповедоваться было некому. Он посмеялся еще, хотя больно смеяться было, что, мол, гордыня обуяла, партию составить хотел. Составил партию, молодца!

Обхохочешься, я вам скажу! Генерал и сторож Валя не хотели иметь дело ни с Муслимом, ни с Раду. Томченко чуть ли не зубами скрипел. Он уговаривал Нильса, что приезжим шабашникам доверять нельзя. Тогда Нильс генералу сказал: «А я тоже приезжий, что теперь? Честные люди только у вас в квартире водятся?» Генерал приосанился, штаны пижамные подтянул и говорит: «Уж в моей квартире-то все честные, слово офицера!» На «слово офицера» и Нильс, и Валя засмеялись, а Валя сказал так: «Про покойников негожеговорить плохо, но я бы с вашим приятелем — прокурором в одном поле не присел!»...

— Вообще-то я молдаванам этим тоже ни на грош не верю, — запел новую песню Валентин. — Напустили их в поселок... Тут и кражи случались, и всякое...

Мне было странно, что генерал цеплял Раду. Он ведь солдат. Я сам солдат, я не улавливаю разницы. Я сказал им: «Ребята, я разрезал несколько сот, а может быть, тысячу человек. Разрезал вдоль и поперек, я это умею, дьявол вас побери! И никто, слышите — ни один не имел внутри квадратное сердце или шестеренку вместо желудка! Дьявол вас побери, все они, тысячи, были внутри одинаковые, белые, черные и желтые, афганцы, хохлы и чечены, хе...»

Молдаванин только пыхтел, как буксир под парами, но помалкивал. Я подобный типаж давно изучил. Он действительно напоминает паровой котел. Огромный такой, добрый, с клешнями-руками, и беззащитный. Таких вечно обсчитывают, таким недодают зарплату и считают недотепами, но.

Но в какой-то момент котел может не выдержать давления, и тогда — берегись! Лопнет и всех раскидает...

Одним словом, кое-как экспедицию собрали, хотя идти следовало совсем в другую сторону. В результате мы потеряли еще один день. И не одну жизнь, но разве мы умеем ценить чужие жизни?..

Мы не подобрали, мы купили старые ружья. Да уж цена оказалась высокая... На Сосновой нам встретилось такое, что у самых смелых разом пропало желание поодиночке бежать на станцию. Зря мы не взяли с собой Комарова. Первые четверть часа мы крались вдоль заборов и никого не приметили, пока не добрались до проулка, ведущего к Сосновой аллее.

В проулке, в двух шагах от Катиного дома, мы нашли оторванную ногу. Вначале одну ногу, потом еще и еще.

Маленькие ноги. Не совсем маленькие, но детские. В шлепанцах и сандаликах.

У жены генерала застучали зубы, а я ничего особенного не почувствовал. Конечно, разве хирург способен чувствовать чужую боль? Я глядел на ноги с какой-то странной пустотой в голове, без страха, без паники, а словно бы вспоминал что-то важное, подходящее к моменту. Мужики озирались во все стороны, Валентина буквально колотило; его ружье так и плясало. Я смотрел на ножки и думал, что, не дай бог, Валя пальнет. По нам же и попадет.

Но стрелять было некуда. Слева — глухой забор и справа, а впереди — поваленные ворота, за воротами — красивый кирпичный особнячок. Я силился и не мог припомнить, кто же из соседей тут жил. Слишком многое поменялось вокруг, стерся привычный ландшафт…

Что-то там было не так, в особнячке, я не разобрался. Просто отметил некоторую неправильность и отключился, полно других дел наметилось, поскольку. Десятка полтора детских ножек валялись впереди, прямо у нас на пути, на блестящем покрывале паркета. Кровь из них почти не вылилась, и мухи не кружили. Милое дело...

Нам необходимо было пройти именно здесь. Слева и справа серые минареты вгрызались в Сосновую аллею, нависая черными тенями на фоне фиолетового неба. Только здесь оставался нетронутым узкий проезд. Надо было решиться и пойти между валяющихся как попало детских ног. Я различал на ножках мелкие царапины, родинки и белые квадратики пластыря.

Валентин перегнулся пополам, его рвало желчью. Жена генерала пряталась за мужнюю спину; ее зубы стучали с таким звуком, словно поблизости работала газонокосилка. Ядаже не сразу сообразил, что же так стучит. Раду шевелил белыми губами; то лимолился, то ли богохульствовал. До дома прокурора нам оставалось совсем немножко, от силы стометровка. Наконец генерал каким-то образом успокоил супругу. В бурлящей тишине раздавалось лишь сиплое дыхание. Если не дышать, слышно, как тихонько бурлит из леса; мы живем на крышке бутыли с газировкой, хе.

— Может, обойдем? — нерешительно предложил генерал.

— Они попали под стекло, — Валя вытерся рукавом, он уже смотрелся гораздо лучше. — Я хочу сказать, на малышню никто не нападал. Они попали под волну...

— Да, раны запеклись, — Саша-Нильс кивнул облегченно, будто смерть от стеклянной волны была чем-то приятным. По мне — так ничего приятного нет, когда испаряется половина туловища, хе.

Никто не в состоянии объяснить, куда проваливаются части тел. Как-то нетактично говорить про людей. Например, козленок; козленка все видели, и то, что от него осталось в «нашем мире», мы скушали вместе. Дед выдвинул теорию о пространственных «карманах», образующихся от столкновения антиматерий...

Нет, вы послушайте музыку слов! Можете обозвать дерьмо «фронтом управляемой антиматерии», от этого оно не перестанет быть дерьмом, хе!

Зато я вспомнил, да. Я вспомнил, где видел эти ножки, носочки, тапочки, или почти такие же, но в нормальном состоянии, вместе с головками, спинками и прочими частями тела. На восточной стороне озера Белое процветал маленький лагерь, от элитной школы. Иногда они выползают в походы, это смотрится довольно смешно. Одно название «поход», на самом деле они бредут гуськом, только по хорошим дорогам в окружении нескольких педагогов. Взрослые трясутся над мелкими, как наседки; наверное, родители деток сразу повесят за ноги, если с чадом что-то случится. Купаются они в специально отрытом «лягушатнике», в лес детей не пускают — там же клещи, комары и коряги! Вокругстены, окружающей Сосновую, тянутся фантастические заросли крапивы, поэтому отважные скауты частенько срезают и топают прямо по территории поселка. Охранники их не гоняют. Не гоняли, хе, все в прошлом.

Детки шли в поход. Отряд октябрят, вот так.

— Я дальше не могу, не могу, не могу! — как заводной медвежонок, задергался Валентин. Я встречал этого седеющего солидного дядьку сотни раз, когда он с овчаркой обходил территорию, и в жизни не предположил бы в нем склонности к истерикам.

О, как мы мало знакомы с истинным «я»! К примеру, трусливый Белкин бросил в темном подвале жену. То есть не совсем так, о нет! Напротив, отважный супруг не позволил приболевшей супруге сопровождать его в рискованном предприятии. Он один храбро ринулся навстречу опасности, он перевязывал раненых, успокаивал нервных, он исполнял профессиональный долг, хе.

Он втайне мечтал, чтобы жена умерла до его возращения.

Сержант милиции, хе, был такой фильм. Наш сержант толково руководил подразделением. Победным маршем, не отвлекаясь, мы достигли хижины прокурора. Милое дело, а еще говорят, что у нас судейским мало платят, хе. Дом стоял на краю. Я хочу сказать — на краю земли обетованной, на краю великой черепахи, да.

Как еще передать впечатления?

Свинцово-серые, стекающие в антрацит, стекающие в матовый мрак, пещеры и заросли, бамбуковые дрожжи до горизонта. Только горизонта нет, скушали горизонт, хе. Теперь здесь заканчивался панцирь великой черепахи, и я слышал это.

Мы все слышали это, стоя перед восхитительной витражной дверью с бронзовым колокольчиком. Шуршала материя нашей старушки-планеты, шуршало перемолотое, переваренное естество ее, осыпаясь за край. Очень тихо следовало стоять, не дышать, тогда волосы вставали дыбом. Самое страшное, хе.

У дверей прокурорского коттеджа я вдруг отчетливо разглядел всю смехотворную подноготную нашего положения. Очень может быть, сказал я себе, что это семена. Да, очень похоже на семена. Несколько чрезвычайно вредоносных семечек залетели на матушку-землю, проросли бетоном, медведями и прочей гадостью. Им тут вольготно, сытно, вкусно. А людишкам скоро не понадобятся ружья, им даже кислорода не оставят. Его в атмосфере и так все меньше и меньше...

Сержант толкнул дверь, и мы вошли.

22ДЕДУШКА ДЕТКАМ КУПИЛ АНАНАС,ЭТО БЫЛ СТАРЫЙ ГЕРМАНСКИЙ ФУГАС...

...Мы почти подготовились к походу. Зиновий раздобыл офицерский кортик и пистолет. Пистолет, конечно, одно название, пугач. Я могу похвастаться банкой с персиками, двумя банками шпрот и целым ананасом! Да, удивительно, но ананасу ничего не повредило, мы съедим его на десерт... Зато дети припрятали несколько банок консервов, маленькие жулики, и раздобыли воду. Да, черт подери, почти четыре литра дистиллята из гаража! Кто бы мог подумать, там десять раз прошерстили, а дистиллят прятался в банке с надписью «масло»...

Эту воду заберут только через мой труп...

Впрочем, следует излагать по порядку, я снова сбиваюсь. Очевидно, распыленные в атмосфере добавки действуют, как легкий наркотик. Две женщины вообще не встают, впали в транс, бормочут и смеются. Поголовно все скинули обувь, пальцы ног не помещаются. На каком-то этапе пальцы прекратили рост, хоть это радует. Доктор Белкин угрожал гранатой всем, кто посмеет обидеть его супругу. Теперь, когда его супруге уже никто не сумеет нанести вред, я радуюсь хотя бы тому, что внешние изменения протекают у всех примерно одновременно.

Сегрегации не произойдет. Никто не обзовет соседа «чернозадой обезьяной», или еще как. Я вынужден пользоваться лексиконом Жана Сергеевича.

Незаметно деградирую. Литературным языком все тяжелее выражать мысли. Чернозадые мы потому, что цвет нашей кожи никак нельзя обозначить словосочетанием «сильный загар». Бледнолицые стремительно превращаются в краснокожих, у блондинок корни волос стали цвета красного золота, темноволосые также рыжеют. Антонина, доселе слепая старушенция, вполне сносно читает и самостоятельно добирается до отхожего места. Подружки следят за ней, выпучив глаза. Кстати, нам повезло с туалетом. Отчим Элички выстроил во дворе сарайчик для гостей, с туалетом типа «очко». В отсутствие воды домашние удобства пришлось заколотить досками.

Впрочем, эпидемий мы можем не бояться. По крайней мере, тех эпидемий, что угрожали немытому человечеству неделю назад. Нет ни мух, ни прочих насекомых. В предельно сухом, жарком воздухе царапины затягиваются за несколько часов. Я случайно поранил себе ногу, когда измерял длину пальцев; кстати, восемь сантиметров. И язвы на спиневедут себя странно. Не болят и не разрастаются дальше.

Чернозадая обезьяна. Скорее, краснозадая.

Автор сих корявых строк выглядит смешнее прочих. Пока еще я седой, но буйный рост рыжей подпуши на макушке уже не спрячешь...

Черт возьми. Меня прервали, ритуал раздачи воды. Хорошей воды, настоящей, оставшейся от времен христианства и демократии. Настолько ответственное дело, что просыпаются все, даже умалишенные... Я и сам слегка слабоумен, ха-ха... Перед тем как произнести длинное предложение, собираюсь с мыслями.

Так о чем я? А, об их идиотской вылазке. Жан Сергеевич сказал, что бинокль Валентина слабоват, но в него видно, как розовые шары летают далеко над лесом. Их много, и ни разу, пока он следил, «гирлянды» не кидались к земле. Казалось, им просто некого атаковать.

Мы так думали тогда. Мы сильно ошибались.

Художник Дима предположил, что если выйти группой, то можно найти способ ускользнуть от шаров. Двое будут все время следить за небом, а остальные — за возможным появлением медведей. Тут встрял сержант Комаров. Комарову было недостаточно предыдущих смертей. Ему было недостаточно, что не вернулся никто из ушедших на станцию. Кстати, про тех, кто ушел на станцию...

Вот так, я стал забывать целыми кусками. На станцию ушли пятеро или шестеро из тех, кто отсиживался в коттедже Зинчуков. Молодые ребята и девчонки, горячие головы, такие же нетерпеливые, как Жан и наша молодежь. Они нас не звали, и об их походе мы проведали гораздо позже, от тех, кто остался в доме. Остались две сестры Харитоновы, обе в возрасте. Я их тоже вписал в общий список и, несмотря на возражения, добился, чтобы они перешли в наш коттедж. Забавно было наблюдать, как в первый день обе сестры, Люда и Лидия, сокрушались, что не покинули укрытие вместе с молодыми ребятами. На второе утро их энтузиазм угас, а после они, уже не скрывая, благодарили бога, что неотважились уйти.

Возможно, они проживут чуть дольше. Как и все мы.

Сержант Комаров тоже знал, что шестеро не вернулись. Надо попытаться добраться до райотдела, нудил сержант, там есть оружие, хороший бинокль и вода. И телефон. И вообще, сколько можно торчать в подвале, как крысы? Комаров был прав, что в подвале нельзя провести жизнь, но к вылазке следовало готовиться. Однако меня не слушали, затослушали блондинку Тамару, завернутую в одеяло. Она не могла ни спать, ни есть и все твердила, что провода задушат нас во сне. Провода никого не душили, и Тамаре никто не верил, пока Нильс не отправился спасать дочку прокурора. Мы же про нее совсем забыли, а девочка не могла вылезти из инвалидной коляски...

Мне неприятно писать такое, но лучше бы девчонка умерла с голоду.

Черт побери, я снова сбиваюсь с мысли на мысль. Голова работает отвратительно, плюс жара, плюс давление. Комарова послушали, после того как мы похоронили Марину Анатольевну, никто не знал ее фамилии, славная женщина. Была ее очередь дежурить наверху, в паре еще с одной дамой. Поднялась по лесенке и упала: кровоизлияние в мозг.

Так вот, ситуация обострилась. Как только Саша-Нильс и Валя с дробовичком покидают коттедж, дисциплина падает, возникают свары, практически без повода. А после тогокак люди послушали старшего сержанта Комарова, нас стало гораздо меньше. Из этого не следует вывод, что я сумею спасти тех, кто еще жив. Старому дурню поздновато спасать человечество, однако я попытаюсь спасти тех, кто этого достоин.

Ведь наши шансы гораздо выше, чем раньше. Мы попробуем выжить. Хороший вопрос, кстати: а кто достоин, ха-ха...

В течение трех суток прокатилось шестнадцать стеклянных «волн». Я имею в виду наши «старые», обычные сутки. Потому что сиреневое солнце восходит каждые два часа с минутами. Я полагаю, что Зиновий прав. Именно столько длятся сутки на той планете.

На той планете, где должны расти цементные поганки и где из люков вылезает всякая мерзость...

Мы с Зиновием слишком поздно спохватились, что надо не только считать, но и все записывать. Записывает девочка, она молодчина. Эля не струсила, поднялась наверх и принесла несколько блокнотов. Ее никто не заставлял, девочка проявила качества истинного журналиста. Язык не поворачивается так говорить, но благодаря ей у нас сохранились последние предсмертные письма тех, кто погиб.

Опять начинается боль в висках, это давление. Сохранилась упаковка андипала. Сейчас придет смена дежурных, и можно будет поспать. Мне надо успеть рассказать о первых часах, потому что это важно. Это летопись. Кроме того, если со мной что-то случится, если жара доконает мои сосуды, люди должны знать маршрут, которым мы пошли.

Первая вылазка, н-да...

Не прошло и часа после того, как над нами прокатилось стекло. Девочка принесла бумагу, зажгла фонарик. Я предложил всем назвать свое имя, возраст, записаться, чтобы не возникло путаницы. В известном смысле, я оказался самым подготовленным к катаклизму, я ведь ехал в Питер, когда все началось. Паспорт с собой, часы, зажигалка, ножик складной, деньги...

Хотя кому теперь нужны деньги?

Тем не менее, я видел тех, кто над ними продолжает увлеченно трястись. Товарищ Мартынюк, к примеру. Товарищ Мартынюк не стал записываться в общий список, он протолкался к нам и сообщил, что пойдет в город один. Раз милиция не в состоянии обеспечить элементарный порядок, он найдет тех, кто это сделает с лучшими результатами.

Старший сержант Комаров сидел в углу на корточках и ничего не ответил. А Нильс обиделся и вознамерился стукнуть депутата затылком о трубу, женщины ему помешали. А подружка депутата, секретарша, была совсем никакая, ее стошнило несколько раз. Мы так и не смогли добиться, как же ее зовут, а, тут Мартынюк обнаружил, что секретарша посеяла его портфель с макулатурой. Он так разорался, что Нильс снова полез драться. Тут даже Жан Сергеевич встрял и велел депутату «заткнуть хлебало».

Откровенно говоря, меня совсем не обрадовало, что Жан очутился с нами в одной компании; он тяжелый, недобрый человек и порядком измучил меня в лесу. У меня словно в груди заныло, когда его увидел. Так и почуял, что добром не кончится.

И не кончилось.

Тамару мы в одеяло завернули, несчастную эту блондинку, что в одном халатике прибежала, ноги все порезала. Врач Белкин потребовал воды, чтобы промыть ей раны, но тутдевочка удивила всех. Эля — молодец, она первая сказала, что возле холодильников надо установить дежурство. Она же первая сказала, что воду следует беречь и ни в коем случае не пить бесконтрольно. Вначале ей не поверили, тетки начали кричать, что обойдутся без подачек, что как-нибудь напьются в другом месте, но вскоре кто-то вернулся от колодца.

Вода в колодце превратилась в камень. И во всех остальных колодцах тоже. Эля полила доктору из канистры, и женщины разом вскрикнули. Упавшие на пол капли воды превратились в камешки, а струйка тоже застыла, как будто выкованная из прозрачного металла. Мы стояли вокруг, и никто не решался прикоснуться к каменной воде.

Первым отважился Муслим. Он вообще активный мужик, живчик такой, и рук замарать не боится. Попросил у Эли кувалду и несколько раз саданул по застывшей воде. От такихударов раскрошился бы металл, но с теплым льдом ничего не случилось.

Тогда я впервые подумал, что Оно меняет молекулярную структуру материи. Причем методами, до которых земной науке еще тянуться и тянуться. Ника кого отношения к разработкам Пентагона наши приключения иметь не могли. Я никому не сказал ни слова, только вечером поделился с Зиновием. Я подумал, что не вправе раздувать панику. Тем более что среди тех, кто еще способен был соображать, восторжествовала военная теория. В гараже, в центре кружка заплаканных женщин, разглагольствовал седой дядька впижаме; в полумраке поблескивали его золотые коронки. Выяснилось, что он записался, как генерал Томченко, то ли танкист, то ли зенитчик, туману напустил немало, но, как ни странно, народ начал успокаиваться. Уже после дебатов этот Томченко мне подмигнул, мокрый весь, волосы слиплись, и я подумал, что мужик молодец. Он убедил народ,что мы попали в центр военных маневров и присутствуем на испытаниях секретного оружия. И ничего опасного не произойдет, скоро все разъяснится; якобы он видел тайные документы в Генштабе, еще когда служил.

Только что на наших глазах погибали женщины и дети, но ничего страшного не происходило. Всего лишь не совсем удачные маневры. Генерала послушали и постепенно успокоились. То есть не окончательно успокоились, из подвала выходить боялись, но кое-что изменилось. У нас потихоньку начал налаживаться быт. Принесли свечи, разделили консервы и хлеб, женщины натянули веревочку, разделили подвал покрывалом. Кто-то организовал связь с соседним домом, с засевшими там соратниками по несчастью. Тут-то и выяснилось, что шестеро сбежали на станцию в поисках лучшей доли.

Кто-то отважно сопровождал Элю наверх, на кухню, кто-то устраивал постель для детей. Плакали, но как-то потише. В основном сконцентрировались вокруг женщины по имени Наташа, у которой погибли сыновья. Спорили о радиации, спорили о синем солнце. Я видел, что долго они так не просидят, что очень скоро люди начнут рваться наружу. Неусидчивый Жан Сергеевич, несмотря на разбитую голову, бегал от окошка к окошку и активно агитировал мужчин на вылазку. Я попытался ему напомнить, чем закончилась его поездка на машине по лесу, но Жан уже командовал. Я понял — это один из таких людей, для которых не существует обстоятельств.

В тот день они едва не перестреляли друг друга.

— Жизнь налаживается, — подмигнул мне генерал Томченко. — Главное — не дать бабам снова впасть в панику. Особенно вот этим кликушам. — Он незаметно указал подбородком на группу издерганных потных женщин предпенсионного возраста.

— А что вы предлагаете? — взвился сбоку депутат, — Снова скрывать от народа правду?!

При каждом слове от него разлетались капли пота и поднимался ветер. Электричества не было, свечи густо чадили, сгорбленные тени людей раскачивались на шершавых стенах.

— Да какую правду?.. — поморщился генерал.

— Кто со мной в Поляны? — громогласно взывал Жан Сергеевич.

— Мужчины, так и намерены отсиживаться? — встав в позу Родины-матери, вопрошала старушка в шортах и панамке.

— Вначале мы выйдем и проверим уцелевшие дома на Сосновой, — принял командование Саша-Нильс. — Наверняка там есть те, кто нуждается в помощи...

— Я иду! — выступил вперед Раду, строитель-молдаванин. Под этим именем он записался.

— Идиоты! — отчетливо произнес Жан. — Там никого нет, всех сожрали!

— Там остался ребенок, дочка Завилевых, — возразил генерал.

— А-а, колясочная! — протянул кто-то из темноты. — Нам только ее не хватало...

— И так повернуться негде!

— Совсем сдурели, всех рахитов сюда тащат!

— Привезешь колясочную сюда — сами выкинем!..

— Кто сказал? — Нильс оскалился на кликуш и на мгновение стал похож на оборотня.

— Тупо просто так ждать... Ждать действительно бесполезно, — тихонько рассуждали двое парней в пижамах.

Они нервно выдыхали дым, стоя у лестницы, ведущей наверх, вооружившись ломами, и убеждали скорее себя, чем окружающих, что надо набраться храбрости и выйти. Их жены застыли рядом, как запасные в почетном карауле. Одна плотная, в красном изодранном сарафане, вторая, напротив, тонконогая, чем-то похожая на циркуль. Тонконогая перекрикивалась через двор со знакомыми, которые прятались в соседнем доме.

Ко мне сквозь толпу пробился Зиновий.

— Алексей Александрович, там просека сохранилась, можно попробовать...

— Где просека? — Я не сразу понял, о чем он толкует.

— Да справа же, от озера, — нетерпеливо зашептал мальчик. — Мы за ветками ходили, я посмотрел. Проволока на просеку пока не залезла; если повезет, то до самого Белого доберемся. Только можно Эля с нами пойдет?

Мне стало смешно. Я хотел сказать резкое «нет», а потом подумал: какого, собственно, черта я буду им указывать? Пусть идет девочка. Вместе с Муслимом нас уже четверо...

Не буду отвлекаться... Скоро стало очевидно, что Жана с компанией не удержать. Они беседовали все громче и все смелее выглядывали во двор. Во дворе было тихо, я бы сказал — мертвецки тихо. Сиреневое солнце начинало свой третий восход. Ближайший черный люк у шлагбаума не шевелился. Асфальт готовился закипеть прямо на дороге. Мертвые головки цветов рассыпались пыльцой по черным трещинам в почве. У водостока валялись несколько дохлых кротов; несчастные зверьки до последнего пытались найти воду.

Кровожадные шары не показывались. Серые минареты слегка расплывались в знойном мареве над Сосновой аллеей. В распахнутых окнах недвижимо повисли занавески. Прямоперед калиткой торчала дамская босоножка, застрявшая каблуком в горячем асфальте. Где-то за озером раздавался монотонный гул, словно бы повторялась сложная дробь гигантского барабана, завернутого в ткань. Звук был таким низким, что скорее угадывался ногами, чем слухом.

— Мы только доберемся до магазина...

— Надо посмотреть, что там на озере...

— Там девочка, в инвалидной коляске. Мы ее так и не забрали, — настаивал сержант Нильс. — Надо за ней сходить...

— Не валяйте дурака! — пискнул Мартынюк. — Вы видели, что стало с домами на Сосновой? Живых вы там не найдете!

— Я пойду, только дайте оружие! — рвался в бой Раду.

— А мне надо в город... Простите, но мне надо в город... — как сомнамбула, повторял пестро одетый художник. Дмитрий мне нравился все меньше; косичка на его голове расплелась, на лице появились потеки грязи, взгляд застыл. Кто-то мне, помнится, намекал насчет его наркотических пристрастий, но раньше было как-то недосуг задумываться. Да и какое мне дело до семейства Ливен? Однако в ближайшем будущем Дмитрий мог стать проблемой номер один... Я подумал, что пусть идет с Жаном, пусть бросит тут мать и идет куда хочет. Очевидно, у него кончилось зелье, и не терпится в город. Пусть идет, здесь от него будет больше проблем.

— Огородами лучше... — рассуждал Валентин. — До сторожки бы доползти, там патроны еще...

Мне смешно их было слушать. Взрослые мужики как будто убеждали друг друга в наличии у них отваги.

— Не ходите, — подала голос Эля.

Мужчины точно ждали ее окрика и разом повернулись. Охранник наш Валентин держался за ручку двери, за ним вплотную стояли сержант милиции и отставной генерал с супругой, которая ни за что не хотела отпускать мужа одного. Доктор Белкин вооружился лопатой. Раду мял в огромном кулаке ручку топора и с надеждой поглядывал на автоматсержанта.

— Гена, ты с нами? — окликнул напарника Нильс.

Комаров отвел глаза. На губах его плавала неприятная усмешка.

— Эй, командир, бросай играть в благотворительность! — заворочался Жан. — Пошли вместе в Поляны.

— Не надо... — Девочка обняла себя за плечи и раскачивалась, словно пьяная; видимо, химия, растворенная в воздухе, действовала на нее, как снотворное. — Не ходите, там что-то еще... Я чувствую, там не только медведи...

Я ей сразу поверил. Новое неземное солнце окрашивало ее тонкие ручки и лицо в жуткие сиреневы тона; и без того замухрышка, с уродливо выступающей грудной костью, девочка стала похожа на живого мертвеца. Впрочем, сомневаюсь, что мы выглядели намного лучше.

— Мы не можем сидеть тут вечно, — покачал головой Нильс.

И толкнул дверь.

— Стойте, я с вами! — метнулась жена генерала Томченко.

— Это самоубийство — шататься по поселку! — проворчал депутат Мартынюк.

— Вы чокнутые! — буркнул Жан Сергеевич. У него снова открылась рана на голове, и женщины пытались промокнуть ему кровь платками. — Не хрен бродить тут, искать на свою жопу отвертку. Я сказал вам — двинем сразу в Поляны, а оттуда в Питер! На крайняк, в лесу сосны, а не эта... порнография.

— На Сосновой могли остаться люди, — упрямо помотал головой Нильс. Его пшеничные волосы свалялись и спутались, как грива. — Мы заберем девочку и вернемся. И тогда подумаем, что делать дальше.

Они потянулись наружу, но тут захохотала Тамара Маркеловна.

— Там провода, — сквозь смех произнесла блондинка. — Там провода, они задушат вас всех...

23МАЛЕНЬКИЙ КОЛЯ ГОНЯЛ НА МОПЕДЕ,СЛУЧАЙНО ПРОЕХАЛ ПО ЛАПЕ МЕДВЕДЯ...

Мы с братаном с утра пораньше на мопеде на станцию рванули, ну. Чтоб отец не орал. А то он придумает фигню какую-нибудь, типа помогать ему чердак застилать или оградуставить. Ну, как будто нельзя чучмеков нанять! Толпища их по поселку бродит, в окна лезут, лишь бы халтуру какую срубить. Так нет же, он нас с братаном воспитывает, ну.Надо мной пацаны уже прикалываются, говорят, мол, ты, Зинчук задроченный какой-то, и папачес у тебя чумовой, плантатор, ну. Фигли он тебя пахать заставляет?

А фигли я им отвечу? Плантатор — он и есть плантатор.

Ну, короче, как все было. Договорились мы свалить пораньше, чтобы не работать. Вылезли через окно, откатили технику по росе, ноги промочили на фиг.

Утро — зашибись! Братан, как всегда, по газам, и оторвался, а я сзади плетусь. Когда его видно не стало, я задумал срезать, ну, через распадок. Тропы там толком и нету, но потихоньку на мопеде можно, только толкаться ногами приходится. Зато сразу к развилке вылетаешь, к тому месту, где налево дорога к Белому озеру.

Ну, скатил я в овраг. И тут сверху вмазало.

Вмазало так... Будто рельсой по затылку. Очухался, ну, с листьями, с муравьями всякими во рту. Рожей вниз валяюсь, ни хрена не врубаюсь, что стряслось, и где я вообще... Звенит, булькает в ушах, темно и жарко. Тут меня вырвало, черт его знает, едва не задохся.