Чтение 15–й страницы книги ~Симулятор. Задача: выжить~

Мертвец упал ничком на ковер, кресло раскачивалось.

— Гляди, растеклась, зараза... — Галина не выдержала, отпустила тесак, схватилась за рот. Пришла ее очередь расставаться со скудным завтраком.

Я наставил автомат на скорчившийся труп.

— Квейк...

Это сказал Зиновий. Бородатое солнце лизнуло фиолетовым языком его потную рожицу.

— Чего?

— Я говорю, что как в «Квейке»... — Он размазал грязные потеки на щеках рукавом засаленной курточки. — Игра такая. Когда их убиваешь, они растекаются и все.

Я опустил взгляд. Тесак Галины так и стоял торчком, пробив пушистый ковер и застряв в ламинате. Крылатая гадина превратилась в мутную лужицу. Еще угадывались в лужеочертания острых ястребиных крыльев, но жижа стремительно испарялась. Или впитывалась. Лезвие снова было сухим и чистым. Вторая гадина, раздавленная мной, сматывалась от нас столь же ловко.

Куда они дели внутренности этого парня, я так и не понял.

— Их нет больше, — помедлив, известила Элька.

— В соседней будем смотреть? — расхрабрился сторож.

— Скоро сядет солнце, надо прятаться... — Галина вернулась, на ходу обтерлась вышитой хрустящей простыней. — Извините, расклеилась я...

— Ерунда, с кем не бывает, — успокоил Валентин.

Изящная спальня выглядела, как после бомбежки. Мы топтались на батистовом белье. Я хотел перевернуть труп. Мужик все так же лежал в позе эмбриона.

— Не надо, их действительно больше нет, — остановил меня Зиновий. — Нильс, я тоже чувствую, их было всего две.

Галка выдернула нож, с недоверием разглядывала лезвие.

— Ну и зубки у них... — заметил парень.

— Ты не мог видеть, — встрепенулась Галка. — Какие зубы? Что панику наводишь? Ты вообще за кроватью прятался!

— Я прятался? — Зиновий выпятил тощую грудь. — Нильс, скажи ей, были же зубы?

Пацана трясло от возбуждения. Этот синдром мы тоже проходили, только забылась вся наука. Как называется, когда человек в состоянии стресса цепляется к деталям, к глупым мелочам и никак не может затормозиться?

По примеру Гали я подобрал наволочку и обтерся. Я был насквозь мокрый, то ли от страха, то ли от жары.

— Это трупоеды, как белые, только маленькие, — как учительница на уроке, сказала Галка. — Те большие, а эти маленькие, вот и все...

— Она права, — сказала Элька. — Мы так и скажем, Мы же не видели...

Я подумал, что девчонки молодцы. Мы действительно ничего не видели. Парня с кальяном могло убить что-то другое, а жидкие неловкие создания с крылышками просто пролетали мимо. Такая версия годится для подвала, годится для наших неврастеников.

— Зубы по кругу... — заикнулся парень, но на него зашикали.

— Да замолчи ты, — сказал я. — Не было зубов, и баста.

Зубы я помнил хорошо, зубы и голову, напоминающую крошечного придонного ската. В последний момент, перед тем как обернуться вонючей лужицей, голова повернулась ко мне и распахнула пасть. Зубов там было предостаточно.

— Стекло приближается, — отстраненно сообщила Эля. — Часа через три будет тут...

— Я тоже слышу, — нахмурилась Галя. — Что-то медленно ползет, зараза...

— Они разные бывают... — кивнул Зиновий.

Озираясь, мы вышли во двор. Теперь мы приглядывались к окнам, к кронам уцелевших деревьев. Я представил себе завтрашний день и чуть не завыл. Через час об очередной напасти узнает весь подвал, разрастется паника. На волне паники поднимут вопли активисты всех мастей. Вместо того чтобы забивать окна и щели, они будут горланить и призывать к гапоновскому крестному ходу через ржавый лес, втайне облизываясь на кладовку со спиртным и остатками лимонадов

Начнется вакханалия, растворимые квейки отдыхают.

— У меня предложение... — рубанула Галка. — Давайте им не скажем?

— Мы не можем всех обманывать, — насупился Валя. — Если мы не скажем, они в темноте полезут в окна и сожрут всех!

— Не сожрут, — сказал Зинка. — Они еще недоделанные. Вы разве не заметили?

Пацан поймал верную мысль. Она крутилась у меня в черепушке все то время, пока мы спускались по лестнице. Крылатых «квейков» выпустили на нас, не закончив инструктаж. Мне очень хотелось думать, что пока бояться рано.

Мы уже выбрались на аллею, когда услышали крики о помощи. Скорее даже не крики, а жалобные стоны

— Что такое? — командирским голосом спросила Галка. Она держала на плече тяжеленный мешок, в два раза тяжелее, чем у Зиновия. Тащила все, что сумела набрать в кухне и кладовке.

— С той стороны вроде, — махнул Зиновий.

Все с тоской поглядели на заходящее солнце. Вторично обходить дом и выискивать себе приключений на одно место, желающих не было.

Крик повторился.

— Женщина вроде... — протянул Валентин. — Надо пойти, проверить...

— Не надо! — Внутри Эльки словно ожила колония бесноватых. — Не ходите, с той стороны уже цемент!

— Там — человек, — укорила ее Галя и сбросила рюкзак.

Человек. После такого количества трупов человек все менее звучит гордо. Того и глядишь, гордое имя станет синонимом слова «реликт»!

Ребята ждали, что я скажу. После того, что мы встретили в спальне, следовало многое переосмыслить. Самым неправильным было бы прибежать в подвал с выпученными глазами и затеять панику. Но за укрепление окон и дымоходов следовало взяться немедленно. Немедленно хватать мешки и топать к дому, пилить доски.

Ребята ждали, что я скажу.

Я обещал Деду и Эльке все честно рассказать, пусть запишут, как все произошло. Если совсем честно, то малость сантиментов напущу. Три дня кряду психовал, что не вытащил из «УАЗа» Лешку Лазарева, Гоблина нашего. Мог ведь успеть его выволочь, когда на нас в лесу самая первая зеркальная волна перла. Но не выволок, свою задницу под корягой спасал!

Ну, шут с ним, с Гоблином, пусть земля пухом ему ложится. А я слушал, как за домом бабка голосит, слушал Галину, активистку неугомонную, и думал насчет бандюгана, хохла этого с французским имечком. Я думал, что, может, и есть в словах Жана сермяга. Ну какого хрена мы загробимся сейчас ради старухи, которой дышать-то осталось до первой магнитной бури? Ну почему я не могу, как Комар, запереть дурных теток, тех, что кусались, в подсобке? С Комаром, без сомнения, беда, мозгами поплыл парень, ведет себя с тетками, будто они бомжихи какие, и в обезьянник их швыряет. Мне тут Элька намекнула, будто бы слышала краем уха, что Комаров застрелил кого-то из работяг, но точно проверить не удалось. Молчат они все, как партизаны...

Я опять не про то. Просто жратва заканчивается Варева мы накропаем потихоньку, без жидкости не помрем, но жратва на исходе. Ртов — прорва, а рабочих рук — три с половиной, образно выражаясь. Лучшие рабочие руки сгинули. Вот я и спрашиваю того, кто всю кашу заварил, — это что, проверка?

Это проверка по времени, типа, сколько суток должно пройти, чтобы я хохла от батареи отвязал, карабин ему вернул, пусть и без патронов? И чтобы с ним посовещался, кого прежде пристрелить? Это лично для меня с неба такая экзаменовка? Ни Жану, ни Комару экзамены не нужны, они для себя все и так давно решили. Причем не сговариваясь. Несговариваясь, всех лишних в расход. Стоит мне сломать ногу, тьфу-тьфу, или еще как-нибудь повредить организм, мои котировки на рынке выживания резко упадут.

Однозначно, планида такая...

— Ладно, — сказал я. — Пошли, проверим, только быстро. И с дорожки не сходить!

Я волок мешок, набитый прелыми овощами, и вспоминал, сколько осталось патронов. Зиновий говорил о компьютерной игрушке; почему-то я никак не мог выкинуть это сравнение из головы.

Их убиваешь — они растекаются.

«Квейк», игрушка такая.

19ДЕТИ С ЭЛЕКТРОРУБАНКОМ ИГРАЛИ,СЛЕВА ПОЛ-ГАЛИ И СПРАВА ПОЛ-ГАЛИ...

Провода задушили бабушку, никто не смог впоследствии припомнить ее имени. Честно говоря, я сама не очень верила в сказки о хищной электропроводке, пока не увидела собственными глазами. Хотя Зиновий потом сказал, что она была совсем еще не бабушка, а моложавая женщина лет пятидесяти, просто растрепанная и седая. Какая-то близкаяродственница Люды-Людоедовны.

Она наполовину торчала из чердачного окна. Она прокричала нам, что забаррикадировалась на чердаке с раннего утра, что спала там, а утром не смогла спуститься, потому что половина перекрытия рухнула. С домом что-то случилось, до Людоедовны ей никак не докричаться, и непонятно, куда девались соседи.

Я имела достаточно времени разглядеть, что случилось с домом.

Парни ошиблись: сквозного прохода вокруг, мимо бассейна, уже не существовало. Две трети кирпичного строения поглотили «цементные грибы», но пожилая женщина из своей мансарды их не видела. Крыша перекосилась, сплющилась; очевидно, были сломаны стропила, нижние этажи превратились в кашу.

Меня подташнивало от кофейной вони, голова даже под панамой раскалилась так, что звенело в ушах. Я таскала с собой маленькую закупоренную бутылочку с минералкой и хотела уже вылить себе воду на макушку, но вовремя вспомнила, что станет с водой на воздухе.

— Вы можете спуститься? Там есть лестница? — сложив ладони рупором, надрывалась Галя.

— Лестница упала, — подсказал Зинка.

Бабушка продолжала что-то лепетать. Я слушала врагов. Враг был довольно далеко и чем-то занят в цементных пещерах. Мелких крылатых трупоедов тоже не наблюдалось.

Художник, что рисует...

Розовые шары патрулировали километрах в пяти, не ближе. Еще я ощущала передвижения некрупных безобидных существ в рыжем лесу за озером. И больше никого...

Никого, если не считать проволочной сетки, обнявшей железный столб у парадного крыльца. После этой сетки я не могла себя заставить не смотреть постоянно под ноги.

Я не умела угадывать врагов неживых...

Пока мы топтались возле ограды, со стороны озера донесся очередной протяжный вздох. У меня от этих вздохов, несмотря на пекло, мурашки по телу пробегали. Парни тоже задергались, но им стыдно было признаться, что испугались.

Мужчины начали совещаться, озираясь в поисках лестницы. Сосновая аллея была совсем рядом, из «цементного леса» не доносилось ни звука, от зноя закипала кровь. На дорожке хрустел ковер из мертвых насекомых. Я хочу сказать — из обычных насекомых. Невольно я искала глазами что-то напоминающее недавний кошмар, но в индиговых просторах кружили только рваные ошметки черных облаков.

Зиновий как-то признался, что один раз видел живую крысу. Было похоже на то, что в поселке из тех, кто жил тут раньше, сохранятся только крысы. Погибли даже комары.

Крысы выжили, несмотря на то что окаменела вода. Впрочем, недавние события показали, что Зинке могла встретиться совсем не крыса.

В лесу водится много интересного...

Валентин объявил, что ни за какие коврижки не полезет через забор. Чтобы добраться до чердачного окна, где застряла бабуля, предстояло перелезть через кирпичную ограду, пересечь метров пять мертвого высохшего сада и как-то взобраться по прогнувшейся стене. Валентин предложил обойти сад с другой стороны, где ворота, чтобы не разделяться. Разделяться никому не хотелось, но к воротам возвращаться желающих не нашлось, там отдыхала проволочная убийца.

Я сочувствовала Вале, я бы тоже боялась лезть. Сразу за оградой, практически под чердачным окном, в земле распахнулась трещина неведомой глубины. Она расширялась на запад, туда, где забор обвалился под натиском цементных минаретов. К трещине в пыльном грунте тянулись две цепочки круглых следов, оставленных когтистыми лапами, и размазанная кровавая полоса. Совсем недавно белые медведи ушли под землю, прихватив на ужин очередную жертву. Чужая звезда торопилась по чужому небу, и мрачные тени вращались вокруг серых «минаретов», создавая иллюзию движения.

Я попой чувствовала — нельзя было нам покидать асфальт, бродить по чужим садам. Нам вообще нельзя было выходить из дома. Я это чувствовала, но не могла объяснить.

— Не надо туда ходить, — сказала я. — Там плохо.

— Что плохо? — зло переспросил Валя. — Никого нет, что ты панику поднимаешь?

Но не сдвинулся с места.

— Кого ты слышишь? Опять эти... саранчи? — спросил Нильс.

— Нет, не саранчи. Оно большое. Больше, чем сетка.

— Кто со мной, мужчинки? — Галя поплевала на ладошки.

— Девушка, вы кого-то видели? — озабоченно спросил Валентин.

Я пожала плечами, не могла я объяснить, что чувствую приближение чего-то смертельно опасного. Было тихо. Так тихо, что, закрыв глаза, я, кажется, могла распознать дыхание каждого из нашей группы.

— Что ты панику разводишь? — прошипел сторож. — Ты вообще непонятно что тут делаешь, шла бы домой!

— Между прочим, вы все у нее дома сидели! — разозлился Зиновий. — Съели все и выпили!

Я снова промолчала. Было очень приятно сознавать, что Зиновий готов за меня дать взрослому дядьке по башке кирпичом. Сам Валя надулся, как пузырь, заскрипел вставными челюстями, но сделать ничего не успел.

— Тихо! — остановил перепалку Нильс. — Вы слышите... внизу?

Все заткнулись, только подвывала в далеком окошке бабулька. Цементные поганки продолжали подземное наступление, к счастью, не в сторону Березовой аллеи. Одна за другой засыхали и обрушивались сосны, теперь уже далеко за пределами поселка. Деревья складывались штабелями, с глухим хлюпаньем растворялись в серой жиже; жадные щупальца накрывали мерзкой паутиной высохшую траву и кусты, а спустя минуту на месте сосняка уже расправляли пористые мышцы угловатые неживые конструкции. А дальше начиналось совсем уж несусветное. На глазах в течение десятка минут происходило то, на что земной природе понадобились миллионы лет.

Следующую заумную фразу мне самой не придумать, это цитата из Зинки. «Синтетическая материя порождает искусственную жизнь».

— Мы будем лазать по всем окнам? — резонно спросил Зиновий. — На этой стороне шесть... нет, восемь домов... — подсчитал он. — Я видел, там есть мертвецы. Если обходить все дома, мы не успеем, станет темно!

Все посмотрели наверх. Безобразный фингал плыл сквозь черные облачка все быстрее и быстрее, намереваясь через час оставить отряд во мраке. Розовыe шары-убийцы не показывались, небо цвета индиго оставалось чистым, лишь земля слегка вздраги вала. В глубине серые «поганки» продолжали перерабатывать почву.

Бабушка глядела на наших «ополченцев» из своего укрытия и не понимала, почему мужчины медлят. Потом ей это надоело, видимо, сказалось напряжение. Она ждала помощи слишком долго, а помощь не приходила. Женщина ударила по раме изнутри, полетели стекла, рама треснула. Затем она перекинула ногу и выбралась на козырек, проходящий над вторым этажом.

— Эй вы, там еще есть кто-нибудь? — Нильс тоже приставил ладони ко рту рупором. В вязком кофейном воздухе слова застревали, точно пластилиновые горошины, брошенные в стену.

— Заберите меня! Помогите! — голосила женщина. Ее слова тоже почти невозможно было разобрать.

— Стойте, не надо! — закричал ей Валя. — Оставайтесь внутри, мы принесем лестницу!

Но первая через ограду перемахнула Галя, Валентин опоздал. Валя все-таки был намного старше и толще, а Галке хотелось доказать, какие мужики слабаки.

Доказала.

Наверное, старушке было не так страшно вылезти на карниз, когда на нее смотрели люди. Наверное, она испугалась, что милиционер сейчас уйдет и оставит ее умирать под обломками крыши.

Бабульке удалось вылезти на карниз, и тут на нее набросился кабель.

Силовой кабель, подвешенный под карнизом; он шел от распределительного щита и исчезал внутри дома. В мгновение ока жирная лоснящаяся жила превратилась в анаконду. С щелканьем отлетели крюки, кабель обмотался вокруг бабушки, сдернул ее вниз и повис, превратив свою жертву в черный, сочащийся кровью кокон. Снизу из кокона, у самойземли, свисали пряди седых волос.

Члены нашей отважной экспедиции не успели произнести ни слова, даже ойкнуть не успели. Они сгрузились у кирпичной ограды и, не дыша, смотрели, как провод пульсирует, перетирая несчастной старушке кости. От ее костей просто ничего не осталось. Меня наконец-таки вырвало; долго сдерживалась, ничего не скажешь...

Из всех нас во дворе, в непосредственной близости от «противника», очутилась одна Галина. Галка обернулась, ее лицо стало похожим на гипсовую маску. Она растопырила руки и покачивалась, как будто стояла не на ровной земле, а балансировала на канате.

Зиновий что-то крикнул. Изо рта Гали хлынула кровь, мужская рубаха на груди вздулась, пропуская что-то черное, вертлявое, а еще миг спустя...

Женщина начала разваливаться на две неровные части.

Какой-то другой кабель, не тот, что убил бабушку, подкрался к Галочке снизу. Вероятно, пролез через оконце подвала и, как удав, напал молниеносно. Он воткнулся в спину, вышел спереди, весь в ошметках красного мяса, а дальше начал пилить Галю сверху вниз. Галка качалась, но не падала. Слезавшая лоскутами рубаха упала, мелькнули торчащие ребра и что-то сине-желтое, похожее на клубок червей.

Человека пилили пополам, а мы ничем не могли помочь.

— Назад! — истошно завопил Нильс, они с Валентином разом выстрелили.

Я вначале не разобрала, куда они стреляют. Из под каменного забора к нам тянулась проволока. Потрескавшаяся земля внезапно заходила ходуном, вспучилась, пропуская сквозь себя металл. Тут же стало ясно, что это совсем не проволока, а приличный кусок сетки рабица. Наверное, с той стороны, за забором, вплотную лежал целый моток, и стоило нам приблизиться, как сверхъестественная кошмарная сила, управлявшая всем железом, отдала приказ к наступлению.

Зинка тащил меня назад, сержант ощетинился оружием. Не помню, как мы добежали до дома.

Потом Зиновий развивал свою теорию, как это произошло. На чердаке проводки не было, на чердаке наверняка было полно железа, но железа, не скрепленного между собой. Бабушка долго оставалась в безопасности, но была обречена. А Галочка своей смертью спасла остальных.

Правда, очень скоро все равно все умрут...

20ТРОЕ ДРУЗЕЙ НА ОХОТУ ПОШЛИ,МЕРТВУЮ БАБКУ НА ЕЛКЕ НАШЛИ...

С утра пахнет тмином.

С тех пор, как ребята обнаружили крылатых скорпионов, мы сидим в наглухо забитом доме. А с тех пор, как полопались черные люки вокруг поселка, люди боятся выходить из дома даже «днем». Под словом «день» я подразумеваю те два с небольшим часа «старого» времени, за которые лохматое сиреневое солнце совершает полный пробег.

Что ждет ребят в Полянах, сказать сложно. Зато весьма нетрудно предсказать, что ждет всех нас, если продолжать зарываться в землю. В соседнем доме женщина сошла с ума от жажды; ее вопли разносились часа три, потом оборвались. А мы прячем глаза друг от друга. Потому что в нашей кладовке осталась вода, но никто не предложил ее соседям. По крайней мере, водки мы могли им передать. Я не осмелился озвучить такое предложение. Невзирая на ружье, меня забили бы насмерть. А сумасшедшую из соседнего дома наверняка прибили свои же, соседи. Мы делаем вид, будто не понимаем этого. Саша-Нильс храбрее меня, и дело не только в возрасте и оставшихся четырех патронах. Наверное, это не храбрость.

Это порядочность. Нильс всерьез намерен добраться до второго поворота на Сосновую, до переулка, что ведет к даче прокурора. Он обыскал поселок, живых больше нет. Но сержант вбил себе в голову, что там ждет помощи девочка...

Мы не слышим его. Мы сильно изменились. Внешне и внутренне. Несмотря на пугающие внешние изменения, я полагаю, что внутренние деформации несут воистину необратимыйхарактер. Мы почти не разговариваем, но в вербальных коммуникациях нет нужды. Те, кто еще дышит, а на поселок набирается человек двадцать, превосходно чувствуют друг друга на расстоянии. Я подпираю спиной дверь кладовки, напротив меня Лида, растрепанная и страшная, с садовым секатором на коленях. Неделю назад Лида была дебелой толстушкой шестидесяти лет с аккуратно заколотым на затылке седым хвостиком. Теперь моя напарница встряхивает огненной гривой, она потеряла килограмм пятнадцать веса и приобрела изумительный медный цвет кожи. Она прячет ноги под длинной юбкой, сделанной из портьеры, потому что стыдится длинных пальцев. Кисти рук она тоже прячет под резиновьми желтыми перчатками. Лида сидит расслабленно, смежив веки, но не спит. Она слушает меня и всех остальных в доме.

Она нас пасет.

По диагонали от Лиды как бы дремлет бравый генерал. Вчера он выплюнул последнюю золотую коронку, а сегодня, после дежурства, собирается играть в сталкера. Он поведет Нильса на прокурорскую дачу. Шепотом он намекнул мне, что знает, где у прокурора сейф с оружием. Генералу не терпится понюхать пороху. Я знаю, зачем ему оружие. После бездарного похода в пионерлагерь остались еще две коммуны. Там вода, консервы, по слухам, у них есть автомобиль с функционирующим мотором. Якобы кто-то слышал работающий двигатель...

Кстати, Томченко не прячет ноги. Поэтому сразу заметно, что пижамные штаны, раньше загребавшие песок, не достают генералу до щиколоток. Ноги Томченко удлинились. Самое время расти для семидесятилетнего юноши. Он сосет леденцы, уверяя, что так меньше хочется пить. Стопы генерал замотал тряпками, но всем и так прекрасно известно, что там. Там ничего особенного, просто мы потихоньку начинаем походить на обезьян.

Бывший генерал как бы спит, завесив глаза рыжими кудрями, зажав между колен топорик. Оружие он отбил в тяжелом бою на соседской кухне, считает личным трофеем и не оставляет другим дежурным. Генерал дремлет и следит за шуршанием моего карандаша.

Он тоже пасет.

Мы охраняем остатки воды, но в большей степени присматриваем друг за другом. Мы почти не спим на дежурстве и тревожно переглядываемся, когда у кладовой дежурит другая тройка. Мы так договорились, дежурить по трое, чтобы сложнее было вступить в сговор. Не знаю, догадываются ли остальные, кто помоложе, что в сговор намерены вступить как раз таки старики. Старики быстрее меняются, с каждым часом мы чувствуем себя крепче молодых. Лида и генерал «обрабатывают» меня, но я пока держусь. Я пытаюсь растолковать им, что спасение не в том, чтобы сбежать, прихватив запасы провианта.

Бежать все равно некуда, но они не верят. Они вдолбили себе, что нашего оружия и ловкости достаточно для преодоления «полосы препятствий». Этим смешным людям недоступны логика и анализ. Дюжину раз я рисовал им схему взаимодействий между белыми, розовыми и черными. Заслоны практически непреодолимы. Чтобы их осилить, нужна реакция, превосходящая человеческую в несколько раз, нужны средства защиты и оружие с широким спектром поражения.

Это полоса препятствий для подготовленных солдат.

К счастью, я слышу мысли дежурных, слышу, как они коротко общаются между собой, как они злятся на меня. Я не слышу отдельных слов и фраз, это не телепатия в привычном понимании. Мы распознаем позывы друг друга, как собака распознает настроение хозяина. По интонации, обертонам, тональности.

Лида готова воткнуть мне секатор в глаз, она не скрывает своих кровожадных устремлений. За стенкой ее сестра беспрерывно молится, вместе с ней молятся еще две наши женщины. Меня так и подмывает им крикнуть, чтобы заткнулись и не мешали писать.

Я записываю время, когда появляются розовые шары, в каком направлении летят. Записываю, если что-то появляется из люков. Записываю, когда приходят белые, и стараюсь зафиксировать время Больших перестроек.

Большими перестройками мы с Зиновием назвали периоды, когда полностью меняется геометрия «цементного леса», захватившего две трети поселка. Теперь мы знаем о нем гораздо больше, чем раньше точнее — уверяем себя, что знаем. Лес не опасен, когда к нему не прикасаешься, он тянется далеко на север и юг, врезаясь в сосняк, который тоже давно переродился. Непонятно, почему цементный лес растет только по левую руку от Березовой аллеи, и непонятно, как далеко он растекся. Возможно, до самого залива.Непонятно также, отчего уцелел треугольник сосняка за озером. А правее сосняка...

Рыжая проволока.

Зеленый бор превратился в ржавую проволоку. Мы так и не пришли к согласию, мертвое это образование или новый вид растительности, но, по крайней мере, красный проволочный лес, окружающий поселок полукольцом, — неизменен. Чего нельзя сказать о «цементных минаретах». Они уже давно не минареты, эта пена, или как ее еще назвать, полностью меняет внешнюю структуру два, а то и три раза в день. Вчера утром серая пемза походила на развалины древнегреческих храмов, во все стороны торчали ровные колонны, обломки портиков, арочных конструкций, а уже к вечеру вместо колонн снова «распустились» «поганки» и «сморчки» восьмиметровой высоты.

Оно изменило структуру почвы. Парни подбирались к «сморчкам» вплотную, кидали в ближайшую расщелину между «грибами» бутылку. Это когда мы последний раз выходили на поиски уцелевших, в сторону Сосновой аллеи. Так вот, глубина щели оказалась не меньше десятка метров; выкопать такую яму без соответствующей техники — совершенно немыслимо. Оно не копает ямы большим ковшом, Оно запускает под землю миллионы маленьких ковшиков. Парни принесли образцы почвы от подножия ближайшей поганки. У Элички дома нашлась лупа; сквозь нее заметно, как шевелятся частички земли, и это отнюдь не жуки и не черви. Насекомые, превращающие землю в твердую пемзу, слишком малы.

Наши ребята и девушки по очереди взглянули в лупу, после чего я пожалел, что затеял подобный коллоквиум. Эффект получился еще более удручающий, чем от изучения стеклянной банки с куском живой пемзы. Мужчины вздрагивали с отвращением, женщины вскрикивали. Никто, кроме мальчика, не высказал конструктивных идей. Именно Зинка предложил взять для анализа четыре щепотки сухой земли. Один образец — в метре от поганок, но строго на юг, по ходу распространения цементного леса. Следующая проба — еще на метр дальше, и последняя — в стороне, в метре от фронта наступления.

Результаты оказались более чем интересными и в известной степени прогнозируемыми. В пробах два и три шевеление в почве ступенчато замедлялось, а в пробе четыре, взятой на пустыре, ближе к Березовой аллее, вообще ничего подозрительного не происходило. Ломкие стебельки травы, иссохшие корни, трупики насекомых. Итак, поганки растут, выбрасывая впереди себя споры, частицы слишком мелкие для нашей лупы. Но споры удивительным образом распространяются строго в сторону Новых Полян. На юг.

Я не ботаник... Однако вам встречалось растение, способное высевать семена исключительно в южном направлении?

Эличка принесла паяльную лампу. Мы прокалили на лопате бурые рассыпанные комки, но неуловимое шевеление почвы не стихло.

— Вышвырните эту дрянь к чертовой матери! — посоветовал депутат Мартынюк.

— Что стар, что млад, не наиграются никак! — загомонили женщины. — Как притащил, так и забирай!

Я поглядел на сержанта Сашу, но даже он не поддержал наших изысканий. Мне стало обидно, потому что на этого парня я возлагал большие надежды. По сравнению со своим истеричным приятелем в форме Саша-Нильс не терял душевного равновесия.

— Роботы, — впервые произнес тогда Зиновий. — Нанороботы, управляемые из единого центра.

— Нано... кто? — замандражировал Мартынюк. — Молодой человек, прекратите нести всякую чушь!

— Да, пацан, ты уж базарчик фильтруй, — проявил неожиданную солидарность со своим вечным оппонентом Жан Сергеевич. — Хотишь, чтобы куры старые опять завыли?

Зиновий не хотел, чтобы кто-то выл. Мальчик послушался меня и выкинул комок породы подальше от дома, на асфальт. Как будто расстояние что-то меняет. Чтобы не злить публику, мы прекратили изучение подземелий. Кроме того, из щелей между минаретами в любой момент могли выскочить белые. Белые тоже видоизменяются, но, к счастью, они шумные. Сержант убил уже четверых медведей, они трусливые и довольно неповоротливые... если не подпускать их слишком близко.

Важно другое. Белые, представляющие собой гротескную помесь носорога с саранчой, обитают именно там, в подземных кавернах под серым лесом. Они не удаляются далеко от своих нор и сразу удирают туда в случае опасности. Мы для них — тоже опасность. Одного сержант подстрелил на дороге, но нам не удалось отрезать от него даже маленький кусочек. Валентин стоял на стреме, точнее — сидел на крыше, и свистнул, как только заметил, что со стороны ржавого леса летят шары. Мы бросили белого и укрылись в доме, а когда воздушный налет миновал, мертвое чудовище уже исчезло. Таким образом, нам все время что-то мешает взять... гм... биопсию.

И опять же, на острие нашей деревенской науки оказался мальчик. Допускаю, что он не прав, но почему же нам никак не удается захватить трофей? Зиновий предположил, что мы имеем дело не с животными а с прототипами животных. Слава богу, кроме меня, никто его не слышал. Нервы у всех и так натянутыми предела.

Прототипы животных.