Чтение 5–й страницы книги ~Симулятор. Задача: выжить~

— Опа, очередная новинка...

— И вон там... — Я показал еще ниже по склону. Еще две черные лужи растеклись и застыли почти правильными кругами, метра по два в диаметре. Хотя с такого расстояния точно было не разглядеть.

Мне показалось, что стало еще темнее, и воздух... Черт, старикан был прав, воздух точно шипел в легких, как крепкая газировка. Горячая, блин, газировка.

— Дед, похоже, мы на пару шизнулись? — предположил я.

— Как будто люки, да? — Он сделал несколько шагов по дорожке, но потом одумался и вернулся. — Люки... Вот только куда они ведут?

Я подумал, что знаю, куда, но вслух не скажу.

— Хорошо бы прокатиться до Белого, — затянул свою песню старикан. — Хотя бы краем глаза взглянуть, что же там взорвалось...

— Дед, вались в тачку, надоел ты мне! Будешь нудить — оставлю на дороге! И поедем назад, в поселок. Вперед все равно никак...

Он мигом заткнулся и послушно залез в машину. Правда, пассажирская дверца перестала закрываться, пришлось деду всю дорогу придерживать ее рукой. Я тронул с места; одной рукой крутить баранку оказалось чертовски тяжело. Помпа гидроусилителя приказала долго жить. Предстояло развернуться на полосе шириной меньше трех метров.

— Думаешь, потравили нас?

— Для отравления галлюцинации слишком четкие... Я был бы рад предположить, что все это мерещится мне одному, но я встретил вас, и встречал других... Там, на станции, я видел, что стало с теленком.

— С теленком?

— С теленком. Он не мог убежать, хотя очень хотел. Наверное, он мычал, но сквозь стекло не слышно. Вы обратили внимание, как тихо? Это оттого, что граница не пропускает звуки. Поэтому я и склонен считать, что мы внутри. Когда оно прозрачно, тогда пропускает мелкую живность. На станции я видел теленка и видел клетки с курами. Куры были в порядке, а теленка разрезало пополам. Оно каким-то образом реагирует на скопление живых целей.

— Пополам? — Мне припомнились голые женские ноги, торчащие из серой ваты.

Мы медленно взбирались обратно в гору. Я уже не был точно уверен, чего хочу больше — прорваться к шоссе нижней дорогой или снова увидеть поселок. Мотор хрипел, но слушался.

— На Белом озере детский лагерь и фазенда лесника, — бубнил дед. — Вероятно, им нужна помощь... — Трупы, — вспомнил я. — Где трупы? Какие трупы?

Мы базарили, как два конченых психопата.

— На станции, — оживился старикан. — Я вышел на станцию почти вплотную за стеклом. Оно там двигалось очень медленно. Теленка разрезало по диагонали, почти пополам, представляете? И передняя его часть исчезла. Я видел его целым, а спустя секунду только зад, представляете?

— Представляю, — сказал я. — Слышь, отец, ты за мной посматривай, ладно? Если шо, ключ повернешь...

Хотя, если честно, башка уже не кружилась, как раньше. Я почти оклемался и стал думать, что «келдыш» прав. Это не от удара; какая-то гадость была распылена в воздухе. Глюки, сказал я себе, як пить дать, глюки. Потравили нас химией, вот медведи с хоботами и мерещатся. Мне бы только до телефона доползти...

— Там были люди... — Дед снова затянул свою песню. Он говорил словно через силу, словно убеждал себя, что обязан мне все рассказать. — Некоторых стекло пропустило, представляете? Они очутились на нашей стороне и даже не заметили. А от других остались только ноги. Там стояла очередь, возле киоска, представляете? Стекло прошло, и осталась очередь из одних ног, они потом упали... Оно резало избирательно, в десятке метров от ларька две девочки уцелели... Я кричал им, пытался предупредить, но с той стороны меня не видели и не слышали. У меня вообще сложилось впечатление, что с той стороны границы все воспринимается несколько иным образом...

Я хотел ему сказать, чтобы заткнул пасть, но тут он сам выдохся. В метре от обочины, прямо посреди черничника, набирал силу очередной черный люк. Теперь мы могли разглядеть эту дрянь вблизи. Настоящий люк, даже слегка рифленая поверхность, очень похожая на чугун, только здоровенный, блин. Если бы мы не видели раньше, как они растут, я бы решил, что круглую железяку просто выронили с грузовика.

Наверное, пока она росла и была жидкой, то просто сожрала траву и кустики... и даже откусила сосенку. Сосенку я заметил только теперь. Аккуратно так подрезанная под самый корешок, лежала в стороне. Откатилась немножко, короче. Но пенька и в помине не было. А люк подсох, и теперь на него сверху иголки, шишки всякие сыпались. Корки, короче, натуральная ракетная, блин, шахта...

— Давно сформировался, — хрипло произнес у меня над ухом Дед. — Если вы не возражаете, я бы вышел, и...

— Возражаю, — сказал я и нажал на педаль.

Я бы предпочел сунуть волыну в рот, чем потрогать пальцем эту черную парашу. А еще я представил, что будет, если следующий люк затвердеет посреди тропы.

— Слышь, отец, ты шо, Келдыш, блин? Шо ты лезешь, куда тебя не звали?

— Мне неловко об этом упоминать, но... Я действительно много лет отработал на кафедре физики...

— То-то, я слышу, пальцы разгибаешь... А какого хрена к Павлу нанялся?

— Наука вся в прошлом, — он лыбился кривенько, вроде как виновато. — У меня астма разыгралась... Поддался, знаете, прочитал объявление, что в загородный дом требуется сторож-истопник, с проживанием...

Мы выкатились обратно к озеру. Чмырей этих, возле палаток, не было, но мне показалось, что вроде бы кто-то купался недалеко от берега.

— Почему мы остановились? — спросил Дед.

— Потому что. Помолчи минуту, как человека прошу!

К озеру выкатились, а не светлее ни фига. Сосняк расступился, и я, наконец, рассмотрел, блин, шо такое на небе творится. Мама родная, там натуральное затмение началось, звездочки моргают, ну корки, одним словом.

Шо там на нашей Сосновой аллее деется, отсюда было не видать, но огоньки мелькали, и крики доносились, вроде как даже со смешком. Электричество в поселке пропало, это к гадалке не ходи, но мне на электричество глубоко положить было. Я думал о своем: что было глюками, а что — нет? Раз людишки живы и смеются, стало быть, никаких белыхмедведей в поселке нету...

А обо что я тачку разбил?

— Вы боитесь заезжать в поселок? — допетрил дед. — А что там случилось?

— Ни хрена я не боюсь! — разозлился я и свернул к воротам.

Короче, как пацан, поддался на «слабо». Свернул бы, как сразу хотел, к верхней дороге, глядишь — прорвались бы. Но не свернул и угодил во все это дерьмо вторично.

Мы проскочили под шлагбаум, и тут на меня снова накатила тошнота. Не помню, как по тормозам дал и наружу выкатился...

Их двое было, чмырей этих ментовских — блондинчик, сопляк совсем, а второй — лимита сраная, по харе видать, красный, весь в прыщах, и озирался, будто слямзил что-то. Впрочем, я не удивился бы, что так и есть, от говнюков этих еще не того дождешься. За компанию менты волокли цыгана помятого, в желтом свитере. Это я после разглядел, что он в желтом, когда второй раз малость того... рассвело. Он и не цыган оказался, а шабашник, даг, что ли, их шайка у писателя флигель поднимала. Я так с ходу врубился, что менты на дага этого висяка какого скинуть хотят, но меня, орлы, от понятых увольте!

Тут такое, на хрен, из стен лезет, какой я вам понятой, блин?!..

Он мне машет — мол, стоять! Я грю — ни хрена себе, сопля такая, сержант сраный мне будет указывать, где мне стоять. Я ваще конкретно не просек, какого хрена эти чувырлы у нас в поселке забыли, нечего им тут отсвечивать рожами своими, нехай на дорогах порядок налаживают...

— Чего тебе? — говорю, а сам смотрю — он девку эту рахитичную, падчерицу брокера жирного, в охапке держит. Никак, смекаю, чушок этот черномазый на инвалидку взобраться пытался? Ну, ни хрена себе, до чего дошли, мало им теток на трассе, совсем нюх потеряли! Если бы не мои дела... ну, в смысле, я же тогда думал, что с катушек съезжаю... короче, если б не это, не поленился бы я к писателю заскочить, мозги ему вправить — кого он на шабашку набрал, а?!

— Мы по вызову! — сержант долдонит. — Где тут у вас?... — и фамилию этого козла из прокуратуры называет.

Ага, больше мне делать нечего, чем с прокурором в буру гонять! Я на небо поглядел — там звезды высыпали, охренеть, настоящее затмение, чин-чинарем. Короче, прикинь, у них разборки, а я, в натуре, в одиннадцать утра на созвездия любуюсь. И никому ведь не скажешь, молчать надо!

— Не знаю такого! — говорю. — Слышь, сержант, будь человеком, уйди с дороги! Некогда мне тут с вами лясы точить, мне в город надо!

— Товарищ милиционер! — завел свою шарманку дед. — В районе озера Белое произошел взрыв, и, по-видимому, выброс неизвестного газа. Надо немедленно...

Мент только рукой махнул, а девка эта перекошенная, брокерова отрыжка, тут как заверещит:

— Дядя Жан, вы разве не видите, что творится?! Куда вы поедете один? Это же опасно!

— Вам действительно лучше задержаться, — гундосит блондинчик и капот мне, зараза, «акээмом» своим сраным царапает. — Как же вы так с машиной неаккуратно?

Ах ты, говнюк, думаю! Ты мне указывать будешь где мне задерживаться. Может, еще выйти, помочь следствию, понятым к тебе наняться, сопляк?

Но вслух не стал его гнобить, хотя одного звонка бы хватило. Я сказал:

— Слышь, служивый, запиши номер моей машины если есть желание, но сейчас мне тереть с вами некогда, усек?

«Дядя Жан»... Вот, блин, коза чумовая, дядю себе нашла! Ну, тупые шнурки пошли! У самой сиськи из кофты вываливаются, а зовет меня, как мелкая. Да она всех так зовет, одно слово — инвалидка! Не, девка-то вроде ничо, не озорная, даже побазарить можно, прикольная девка. Только урод, а так — ничо...

— Мы случайно о дерево стукнулись! — затрещал дед, а сам меня в вертикаль привести пытается.

Он тянет, а я никак ногам приказ отдать не могу, не поднимаюсь, короче. Я во мраке хату свою рассмотреть пытаюсь, но не видать ни черта!

— А куда вы так торопитесь? — ментяра этот мне. — Вы живете где? Здесь?

Нет, думаю, я туда ни за какие бабки не вернусь. Хоть режь меня, хоть ешь меня, удавлюсь, а в дом — ни ногой!

— Да, конечно же! — Это дурочка косоглазая влезла. — Жан Сергеевич же местный, он здесь, на Сосновой, живет...

Ну, ты прикинь, вот собака бешеная!

— Что же вы в таком состоянии за руль сели? — гнусит сержант, на меня не глядя. Одним словом, достал меня служивый. Меня достать непросто, но седни блин, выдалось не воскресенье, а шоу про «точку кипения»!

Корки, короче. Я хотел деду отмашку дать, что, мол, поехали, глядишь — по верхней дороге прорвемся, но тут у ментов рожи перекосило, и про меня все разом забыли, потому что... по новой начался восход.

Восход начался на юго-западе, но это фигня.

Над серыми минаретами всходило совсем не Солнце.

7ЕСЛИ В СТЕНКЕ ВИДИШЬ ЛЮК —ЭТО ТВОЙ ПОСЛЕДНИЙ ГЛЮК

Комар мне нравился все меньше.

А если быть точным — я проклинал минуту, когда нас воткнули в один экипаж. Кто мог ожидать, что Комару понадобится так немного, чтобы съехать с катушек? То есть внешне он выглядел вполне прилично, зенками не вращал, ручонками не размахивал, но было заметно, что с парнем приключилась беда. И началась беда в лесу, когда мы отчищали машину от того, что осталось от Гоблина. Точнее, отчищал один я, а старший сержант Комаров сидел на дороге и блевал.

Потом старший сержант Комаров предпринял героическую попытку вернуться назад, в отделение. За руль, после Гоблина, он сесть отказался. Бодренько побежал пешедралом и мордой шарахнулся о стекло. Комар сел жопой на елку, пошевелил своей тупой репой, затем протянул руку вперед.

Я зажмурился. Почему-то мне представился влажный хекающий звук, с каким опускается на колоду мясницкий нож, но ничего не произошло. Стекло продвинулось на пару сантиметров и надолго застряло Генку не разрезало, не ударило током, он вернулся ко мне даже без фингала.

Но вернулся другим, испуганным.

Потом он чуть не пристрелил этого шабашника Муслима и угробил машину, но я даже порадовался. Я порадовался, что вместе с машиной Комар угробил АКМ. Если бы он и «Макаров» свой утопил, мне бы честное слово, легче дышалось.

Но пистолет он сберег. Ничем хорошим это не закончилось.

После затопления транспортного средства Генка снова заявил, что в поселок пешком не пойдет и что нам надо возвращаться назад. Развернулся и свалил. Формально он был главным, я напрягся малехо, но это недоразумение нас скоро нагнало. Очевидно, не понравилось в темноте бродить. Лучше бы он ушел или провалился куда, к чертям собачьим!

Муслим божился, что до поселка совсем недалеко, так и вышло. Мы обогнули сосредоточенно ползущую «цементную» трубу и почти без приключений добрались до шлагбаума.

Потом все понеслось очень быстро.

Выскочила хромая девчонка в шортах и затараторила, что на озере замерзла вода. Откуда ни возьмись, приехал этот лысый авторитет на разбитой машине и чуть нас не размазал. Издерганный Генка моментом потянулся за «Макаровым», я его еле перехватить успел. А девка эта конопатая знай себе не умолкает, трындит не переставая. Но мне от ее болтовни даже полегче стало, все не сопение Комара в затылок слушать.

Надо было как-то собраться, как-то прийти в норму, уцепиться за реальность. Мы с Муслимом пока между люками в лесу пробирались, уже и так, и эдак обсудили, что же могло произойти. Муслим сказал, что мы вроде как в Бермудском треугольнике, и здоровый кусок территории забросило на другую планету. Он о такой ерунде в журнале читал, про пароходы исчезнувшие и про целый батальон солдат.

Я спорить не стал. Не хватало в попутчики еще одного чокнутого. Никакими перелетами на Венеру не пахло, мы шагали по своей родной планете, вот только что-то вокруг случилось, и следовало побыстрее разобраться.

Люки были не везде. Они встречались полосами и почему-то напомнили мне минные поля. Однажды, над самым спуском к озеру, мы видели, как формируется новый ряд. Черные капли просочились из-под земли и дергались, как комочки ртути из разбитого градусника, а затем расплылись, словно по команде.

Люки нам не мешали. Они затвердевали, и Муслим даже отважился потрогать один кончиком палки. Я держал его сзади за пояс, а Комар ошивался неподалеку, но не захотел помочь. Просто топтался среди сосен, как заблудившийся телок. Муслим ткнул палкой, и ничего не случилось. Тогда он встал на колени и потрогал край люка рукой. Я его остановить не успел.

Сказать по правде, я этому дагестанцу седому даже позавидовал немного. Он был смелее меня. Это мы с Комаровым должны были показывать пример отваги и держать ситуацию под контролем, а выходило наоборот. Я Муслима чуть ли не по-бабски уговаривал не лезть к непонятному.

Но с дагом ни черта не случилось. С его слов, люк был раскаленный и твердый, а от ударов костяшками звучал глухо, как будто под ним находилась сплошная кладка, и никаких пустот. Мы прошли сквозь очередное «минное поле», разглядывая поваленные сосны и никто за нами не погнался. Когда я плечом случайно задевал ветки маленьких сосенок и елок, они ломались с сухим хрустом, а иголки разом осыпались вниз, и дерево становилось похоже на скелет. Этот звук, тихий такой, зловещий шорох, он был даже пострашнее люков. Достаточно легонько коснуться стволы, и раз — все иголки, желтые, пересохшие, уже лежат горкой на земле. И так же выглядели муравейники. Комар ткнул один муравейник сапогом, и стоит смотрит, а меня чуть не стошнило. Не все муравьи умерли, в самой сердцевине копошился еле заметно желвак, размером с голову ребенка. Они погибали сотнями каждую секунду, но даже не пытались никуда убежать. Они гибли вокруг своей королевы, храня верность родному дому.

Но мне все равно было не по себе от этих черных кругов в земле. Любая крышка на свете создана для того, чтобы что-то закрывать...

Муслим вел себя так, словно нанялся нас развлекать. Наверное, по привычке заискивал перед милицией. Теперь он двинул идею, что все мы разом угодили на секретный полигон, где испытывают химическое оружие. Он сказал, что был такой американский фильм, и я тоже вспомнил. Там случайно пролили в воздухе какую-то гадость, и начали умирать люди на территории целого графства, или штата. А потом понаехали военные в скафандрах, оцепили квадрат и устроили настоящую бойню.

Мало приятного. Но самое поганое состояло в том, что эта версия все сильнее напоминала правду. Над нами явно проводили эксперимент, и как выпутаться, я не представлял. Последнюю сотню метров мы брели, пошатываясь, расстегнувшись до пупа, и думали только об одном.

О воде. О воде. Только о воде.

Когда вошли в ворота поселка и подскочила эта девчонка, я бутылку у нее чуть силой не вырвал. Но она и так сообразила, отдала. Я пил и чувствовал, что крышу сносит напрочь. Мы угодили в страшную сказку. Над поселком висел глубокий сумрак, душное кофейное марево; в пяти шагах можно еще было различить силуэт человека, если в светлой одежде, а дальше — хоть глаз выколи. Не светил ни один фонарь, и хрен поймешь, куда подевались головорезы со своей овчаркой. Дверь в сторожку была настежь распахнута,возле конуры валялся огрызок ремня.

Как всегда бывает, стоило нам собраться троим на одном месте, мы начали обрастать толпой. Со всех сторон подходили люди; их собралось не так уж мало, человек пятнадцать. Две толстые тетки в купальниках, одна почему-то с зонтиком. Бабуля в смешных клетчатых шортах с помочью через плечо и в шляпе из газеты. Парень в рабочем комбинезоне, тоже шабашник, вроде Муслима. Он без конца повторял, что спал в недостроенном доме, когда услышал чьи-то вопли. Якобы орали страшно по соседству, но когда выскочил, не увидел ничего, кроме темноты.

Тут приперся Валентин, один из местных охранников, и нашего полку вооруженных прибыло. Валентина я видел пару раз с Гоблином, и даже как-то пили пиво вместе. Ему за полтинник уже, седенький, но смотрится бодрячком; прибежал растерянный, взмокший, в рубахе шиворот-навыворот. Сказал, что понятия не имеет, где напарник и собака, что последний час, с перепугу, носа из сторожки не показывал. Впрочем, тут похоже все затихарились, темноты испугавшись, а теперь повылезали. Валентин прибился к нам, какпотерявшийся щенок, и стало ясно, что даже захочешь, а от него не отделаешься. Он топтался, вонял потом, не отходя ни на шаг. Есть такие люди, им без начальства никак, они без власти хреново себя чувствуют. Я подумал, что в данной ситуации не так уж плохо иметь под рукой преданного дружинника.

Я снова хотел пить. Я зверски хотел пить.

— Что имеется из оружия?

— Да вот, «Удар»... — доблестный охранник замялся.

Этими газовыми хлопушками он мог только ворон пугать!

— Слушайте, Валентин, сейчас не до разрешений. Нормальная пушка есть у вас?

Он помялся.

— Ну... эта... ружьишко у нас там припрятано... на всякий случай, сам понимаешь.

— Несите.

— А что? — Он распсиховался еще больше — от кого оборону держим?

— Пока не знаю, — сказал я, и это было правдой.

Правдой было и то, что мне чертовски хотелось вооружиться. До зубов вооружиться и занять круговую оборону, ощетинившись во все стороны.

Что-то готовилось. Я не суеверный, но в тот момент ощутил, как на руках встают дыбом волосы.

Что-то разглядывало меня из темноты.

Жан Сергеевич все никак не уезжал, продолжал орать, теперь он сражался за внимание Комара с каким-то поджарым мужиком в костюме. Несмотря на дикую жару, тот выглядел так, словно вывалился с заседания правления банка. Белая сорочка, отутюженные брючки, пиджак в полосочку, папочка и моднявый галстук. От «банкира» вкусно шманило одеколоном. Мужик не меньше нашего потел, с его «бобрика» струями текло за воротник сорочки, но он словно не замечал, продолжал что-то вполголоса втирать Комару. Чуть позже я заметил, что с ним была женщина, молодая брюнетка в брючной паре, но она молча стояла в сторонке, держала портфель, покорная и тихая, как японская жена.

Я смотрел через плечо темпераментного Жана Сергеевича на дорогу, ведущую за шлагбаум. На территории поселка, внутри периметра из красной кирпичной стены, все дорожки были заасфальтированы, а снаружи, почти сразу, асфальт растворялся в разъезженных глубоких колеях. Мы только что оттуда пришли, пять минут назад, по растрескавшейся глине.

Теперь за воротами растекался черный люк. Но люк за воротами представлялся мне ерундой по сравнению с теми, что проклюнулись на красной ограде, окружающей поселок.Правда, в сиреневом свечении ограда выглядела скорее темно-бурой.

Люки на кирпичной стене. Замечательно.

Дачники были слишком возбуждены, чтобы замечать подобные мелочи. С Генкой мне советоваться не особо хотелось, а бросить напуганных людей и одному идти на разведку — означало лишь усугубить панику.

Люки на стене пока еще не вымахали в свою полную величину; ближайший к воротам едва достиг размеров сковороды, следующий за ним, находящийся метра на три левее, вырос до размеров крупного подсолнуха и продолжал увеличиваться на глазах. С того места, где мы стояли, видимость была неважная. Ничто не говорило в пользу того, что весь кирпичный забор вокруг поселка «заражен», но мне почему-то показалось, что именно так и обстоят дела. Насколько я помнил, в заборе две большие калитки, причем запасная постоянно заперта на висячий замок, это выезд на случай пожара. Запасная калитка находилась со стороны Сосновой аллеи, в районе недостроенных домов. Что-то мне подсказывало, что перед запасной калиткой тоже красуется черная клякса.

«Это плесень, — не слишком уверенно сообщил я сам себе. — Такой вот новый вид плесени. Сперва расползается по земле, а потом и на кирпич лезет...»

Плесень. Не нашлось даже сил возразить на подобную глупость. Других версий, впрочем, также не рождалось. Плесень любит сырость, а точнее — воду. Воды больше не было. Во рту кончилась слюна, пересохли губы, по деснам накопилась горечь, но я не мог ее выплюнуть.

Это не плесень. Я понятия не имел, что произойдет, когда черные люки окружат поселок. Вероятно, не случится ничего страшного; ведь в лесу Муслим трогал эту пакость и остался жив. Во всяком случае, пока жив. Но с той же долей вероятности пресловутая пакость не выпустит нас наружу. Кажется, никто кроме меня, не следил за воротами. Никто не заметил что нас... окружают.

Жан Сергеевич мог попробовать проехать по люку, но я бы на его месте так поступать не стал.

— Отсюда есть еще выезд? — спросил я у кривой девчонки. Она не сразу отреагировала.

— Есть выезд, есть! — выслужился за нее Валентин. — По низу, вдоль пирса, можно выехать ко вторым воротам. Только они заперты, а ключи у нас. Отпереть, что ли?

— Не надо пока...

Из калитки симпатичного белого домика вышел высокий трясущийся мужчина с двумя маленькими детьми; девочка везла в сидячей коляске почти такого же мелкого, как онасама, брата. Я сперва решил, что мужик трясется по пьяни, но потом оказалось, что это болезнь такая. А дети были его внучатами. Мужчина очень тщательно запер за собой дверь, дважды подергал висячий замок на калитке. Мне захотелось ему крикнуть, что он может выбросить ключи.

Были еще какие-то граждане, но в полумраке я их не разглядел. Они выбегали из темноты на тарахтение мотора, потому что лысый бандюган ни в какую не соглашался его выключить. Видимо, у него оторвался глушак, и стреляло, как из пушки. Лысый повторял, что ноги его здесь не будет, но почему-то не уезжал. Хотя никто его не удерживал.

Девчонка выедала мне мозги насчет своих пропавших родителей. Муслим дергал за рукав и звал смотреть его документы, Комар подозрительно шумно сопел, глядя на выбегающих из дворов полураздетых селян... Все орали одновременно, как будто обрадовались возможности продрать глотки. Так обычно бывает, когда приезжаешь на драку с поножовщиной; словно нарочно ждут в тишине, копят силы, чтобы при ментах голос подать! Но мне от их криков даже полегче стало, вроде как привычно. Черный люк на кирпичнойстенке возле сторожки расползался, как огромная чернильная клякса.

И тут взошло солнце.

Взошло резво, без лирики и подготовки. Приятное такое, сиреневое. Раза в три крупнее «нашего», и раза в два тусклее. Этакий фингал на фоне темно-синего неба. И сразу завыла какая-то женщина. Тонко так завыла, безнадежно, меня аж мороз по коже продрал. В эту секунду я, наверное, убедил себя, что все всерьез, что это не глюки.

— Два часа одиннадцать минут, — произнес ломкий тенор за спиной.

Мы с Валентином разом подпрыгнули. Рядом со старичком, который приехал с Жаном в «мерсе», стоял сиреневый пацан лет шестнадцати, патлатый, носатый, весь какой-то неловкий, состоящий из локтей и коленок, в идиотских шортах с мотней ниже колен.

— Затмение длилось два часа одиннадцать минут, — с непонятной гордостью доложил он, точно открыл новую планету. — Я засекал, когда стемнело.

— Зиновий, ты моих не видел? — всполошилась эта рахитичная девица, как ее... Элеонора.

Она тоже стала сиреневой. Все мы стали сиреневыми, зато на небе пропали черная полоса и звезды. А проклятый «фингал», который замещал родное солнышко, мягко катилсяс юга на север.

Я плюнул на все приличия и снял рубаху. Потом снял майку, выжал ее и намотал на голову.

— Это не затмение, — вскользь бросил Дед. Мы как-то сразу, не сговариваясь, начали его так называть и он не обиделся. Дед и Дед, без имени. — Есть подозрение, что теперь столько времени в сутках. Если судить по скорости движения светила, то через два часа снова наступит закат...

Никто не спорил. Мы задрали головы и следили за сиреневым косматым блюдцем, как оно лихо продирается сквозь почти черные облака. Подошли еще две супружеские пары средних лет. Сиреневый свет придавал всем лицам жуткое загробное выражение, женщины плакали.

— Товарищ сержант, там погиб человек, — с напором начал один из мужчин, всклокоченный дядька в пижаме, похожий на бывшего партработника, — Вы должны с нами сходить,там погиб человек...

— Зиновий! — протяжно застонала из ближайшего палисадника женщина в черном купальнике. — Зиновий, папа здесь?

— Я не знаю, — пожал плечами кудрявый пацан и тихо спросил у Элеоноры: — А ты бабулю мою не встречала? Вышла белье собрать и не вернулась...

Я смотрел на дорогу за шлагбаумом. Черный люк сгладил неровности дороги. Если протиснуться очень осторожно вдоль стойки ворот, можно было обойти его, не коснувшись.

— Но я же видела твоего папу вчера! — настаивала эта дура в купальнике. — Попроси его, пожалуйста, позвонить. Ведь, кроме твоего папы, никто не в состоянии разобраться со светом!

— Я же сказал, что не знаю, где он! — уже злобно ответил пацан.

— Левчик с Наташей с самого утра уехали и не звонят, — всхлипывала в темноте женщина. — Они всегда звонят, всегда..

— Родиона видела, Анюта? Кто Родиона видел Ушел купаться — и нет...

Я вспомнил утонувшие опоры электропередачи Вряд ли папа Зиновия был способен что-то исправить.

— Сержант, вы мне можете объяснить, что со вязью? — На Комара наступал теперь бугристый детина, сразу с двумя стационарными трубками наперевес.

Это могло плохо кончиться, я уже видел, как Комар напрягся. На тот момент я с ним уже немножко разобрался: у Генки был такой вид, словно он спит, а мы все ему только снимся. Когда его сны становились чересчур назойливыми, Комар всхрапывал и нехорошо дергал лицом. Когда он так дергает лицом, к нему лучше не подходить, но детина с телефонами об этом понятия не имел. Он топтался и брызгал слюной, а я ничего не мог поделать, потому что на меня напали сразу с двух сторон.

— Mo-молодой че-человек, что происходит с водой? — верещала тетка с зонтиком. — Это секретно, да? Это военные разработки?

— Издеваются над народом, подонки!

— Бензин замерз, вы верите?

— Могли бы предупредить! — гундел в другое ухо дряблый мужик в тюбетейке. — Я Белкин, слышали? Мне необходимо быть в городе, сегодня назначена операция, больного привезли из Петрозаводска...

— Мимо меня машин семь с утра проскочило, — деловито докладывал Валентин. Старый вояка почему-то решил, что обязан передо мной отчитываться. — Панкратовы смылись, Леська со своим хахалем... Эти завсегда рано, а вот трое до Полян помчали, до лабаза, и никто не вернулся, прикинь...

— По какой дороге? — очнулся Комаров. — По верхней дороге они поехали?

— Так до Полян-то минут сорок от силы, — как будто не слышал вопроса сторож. — Туда и обратно, лабаз открыт...

— И пацаны, Зорькиных сын с другом, на великах покатили, сказали — только до Белого и обратно... — затараторила старуха в «газетной» шляпе. — А у Зорькиных сынок-то ответственный, не какой-то там шалопай, нет! Тут до Белого-то, дорожка ровная, а нету их...

— Точно-точно, — насупился Валентин. — Еще до того как темно стало, Зорькин машину выкатил, а она не завелась. Матом крыл, что бензин плохой; обещал, что взорвет их заправку. Он тогда на велосипед — и за сыном... и это... тоже не вернулся. Еще мимо меня проезжал, сказал, мол, Валька, если вернутся — передай, что шкуру спущу. Мол, мать сума сходит, два часа как укатили, и ни слуху, ни духу...