Чтение 16–й страницы книги ~Симулятор. Задача: выжить~

Искусственные биологические образования. Никто не съедает трупы и не утаскивает в пещеры. Невозможно за несколько минут бесследно растворить слоновью тушу, а эти пузатые мертвецы исчезали бесследно, не оставляя на воспаленном асфальте даже лужицы.

Они целиком впитывались в землю, иначе не объяснить. Получив смертельные ранения, псевдоживой организм немедленно начинает разлагаться, пока полностью не разрушается, возвращаясь в подземный котел с протоплазмой. Зиновий сказал, что так же разрушаются монстры в компьютерных играх. После того как их пристрелишь, они еще некоторое время маячат на экране, а затем распадаются, чтобы не мешать игроку охотиться за свежими трофеями.

Компьютерная игра, пошутил Зиновий. Что-то есть в этих словах. Слишком механически монстры себя ведут. Я придержу свои предположения, пока дети не вернутся.

Я знаю, что детей нельзя брать с собой. Я знаю, что это чистое безумие, но еще большее безумие — сидеть в норе, пока не закончится вода. Зиновий меня убедил, он умненький мальчик. Мы четырежды сверили часы и четырежды прогнали в памяти маршрут.

Мы должны успеть проскочить между волнами, между прозрачными лепестками.

Будем осторожны и терпеливы.

Мы должны успеть, потому что побежим не наружу, эпицентр. Вероятно, это единственный способ выяснить, что же происходит. Я взял с Зиновия клятву, что он не станет ни к чему прикасаться. Что бы мы там ни нашли, на Белом озере, кого бы ни встретили, дети только смотрят, запоминают и вообще стоят за спиной. Если почувствуем, что не успеваем проскочить между волнами, будем окапываться. Там полно старых траншей, для схрона достаточно сорока сантиметров глубины. Нам придется идти в зарослях краснойпроволоки, но вдоль просеки остался широкий пустой коридор. Трава там вся выгорела, земля выглядит, как будто выжгли напалмом, и нет люков.

Черные страшнее прочих. Опаснее белых и розовых. Человеческий глаз не успевает проследить за черными каплями, вырывающимися из люков. Они непредсказуемы; некоторые люки так и остались безопасными кусками псевдометалла, на них можно сидеть и даже лечь спать, а другие бросаются на все живое, проходящее в двадцати шагах. Это похоже на бросок жабьего языка, на охотящегося хамелеона...

В коттедже Элички сохранились два фотоаппарата, но в этом пекле испортились батарейки и механика, иначе бы я непременно заснял черные люки «за работой». Самые «голодные» дергаются, даже когда просто стоишь вблизи. Их поверхность вспучивается, натягивается; так и кажется, что изнутри вынырнет исчадие ада, утыканное клыками и шипами. Самое неприятное состоит в том, что люки перемещаются, хотя мы ни разу не видели, чтобы черная клякса ползла по земле, или по стене, или по стволу дерева. Кстатисказать, люки, поселившиеся на деревьях, — самые свирепые. Я осмелюсь высказать предположение, что жизненный цикл черных клякс достаточно короткий. Они стареют и перед распадом выбрасывают семя-детку. Детка в диаметре не больше двадцати сантиметров, но расширяется с бешеной скоростью. Детка гораздо опаснее старого люка.

Мне довелось наблюдать с чердака, как исчезла женщина, секретарша депутата. Тогда мы еще не знали о почковании люков. Растрепанная брюнетка стояла в компании нескольких женщин на границе с соседним участком. Ближайший люк находился от них далеко, явно за пределами «броска». Секретарша Мартынюка внезапно отделилась от группы и отправилась за угол, очевидно, к туалету. В домик-туалет мы ходим напрямик, сквозь дыру в заборе, но секретарша направилась в обход, словно решила совершить вечерний моцион. Я сразу понял, отчего она ведет себя так нелепо. Естественная ситуация: девушка стеснялась чужих взглядов. Ей пришлось сделать изрядный крюк, в обход мумифицированных кустов крыжовника. До меня слишком поздно дошло, что у заборчика совсем недавно блестел здоровенный черный люк, а теперь исчез.

У меня перехватило дыхание.

Кто-то окликнул девушку, когда она обходила последний куст. Она обернулась ответить, боязливо глянула на небо и собиралась уже шагать дальше, когда из-за соседского сарайчика метнулся иссиня-черный язык.

Я все равно не успел бы предупредить. Женщины замолкли, никто не осознал, что произошло. Затем все разом принялись кричать, засуетились, попрятались по подвалам. Проклиная себя за тупость, я торопился вниз, к ребятам, оставив напарника дежурить. Я засек, где пакость пряталась, а как с ней бороться, мы уже знали. Старый добрый огонь, черт подери! У отчима Эли, Георгия, в подвале нашлась паяльная лампа. Главное при уничтожении люков — стоять сбоку и стремиться, чтобы пламя сразу охватило большую поверхность.

Эта сволочь пищит, когда ей больно...

Когда мы добежали до сарайчика, от секретарши Мартынюка на земле осталась одна расческа. Спасать ее никто не стремился. Клякса мгновенно вытягивает ложноножку и так же стремительно запихивает в себя жертву, растворяя на ходу. Мы сожгли эту сволочь мы прошлись по периметру, внимательно заглядывая во все щели вокруг дома. Генерал обнаружил еще одну детку, не способную пока к атакам на живое...

Живое — это мы; иной живности в близлежащих зарослях не встречается. По крайней мере, мы не встретили. Зиновий под большим секретом рассказал мне о летучих скорпионах, которые проникли в человека через глаза. Неприятное пополнение для нашего «зоопарка», но... пока скорпионов никто близко не видел. За озером, если долго наблюдать в бинокль, мелькают черные точки. Однако сюда пока не добрались. Если доберутся — это конец; хоть трижды заколоти все окна, щели все равно останутся...

Белые, розовые, черные... Классификация крайне убогая, но пока не приходит в голову ничего умнее. Три вида хищников, по определению Зиновия, — подземные падальщики, летучие и наземные. Большая триада, и не исключено, что встретятся новые обитатели ржавых лесов.

Меня отвлекли... Важные новости. Не просто важные, а сногсшибательно важные! Шабашникам молдаванам удалось завалить белого медведя. Его взяли, что называется, на подсадку. Проще говоря, подложили на тропинке труп старушки, накануне скончавшейся от инсульта. После посещения сержантом Комаровым пионерлагеря наши коммуны окончательно размежевались. Но зрителем быть не запретишь...

Забавная охота, да? Я пишу эти строки, перечитываю и порой искренне недоумеваю — неужели я сам такое написал? Ровным крупным почерком, с соблюдем полей и абзацев. Попривычке проверяю грамматику» добавляю запятые.

Мне страшновато читать аккуратные буквы.

Итак, ничего особенного. Шабашники подложили безглазой твари труп соседки. Всего-то делов! Доверчивое мохнатое пугало вылезло из цементных дебрей, ощупало трехметровыми усами заботливо приготовленное тело, еще долго топталось, не решаясь подставляться на открытой местности. Ребята продумали операцию очень хитро; откуда только прорастают в нас с такой скоростью пещерные навыки? Они отнесли тело бабушки на условную границу между Сосновой и Березовой аллеями, туда, где еще не беснуются провода и конструкции из металла. Это бывшая волейбольная площадка пионерлагеря, недалеко от пирса, а сейчас там размечена земля под новый котлован. Вне всяких сомнений, жидкая пемза не добралась до котлована, и можно не ожидать массовой вылазки белых. А розовые шары не нападают там, где негде махнуть «хвостом», они слишком нежные...

Парни привязали тело к врытой в землю скамейке, а сами засели в двух окрестных домах. Вскоре вылезли двое белых, но один чего-то испугался. Второго парни окружили с самодельными алебардами и топорами. Я смотрел издали. Честное слово, когда все они, одновременно, с воплями и рычанием, ринулись на белого мохнатого зверя, во мне словно проснулся дикий охотник. Несколько секунд я боролся с искушением схватить топор и ринуться к ним на помощь.

Я привыкаю к первобытным замашкам. Мы все привыкаем.

Как и следовало ожидать, чудовище абсолютно несъедобно, более того — в нем нет ни грана того, что мы привыкли называть мясом. Я успел рассмотреть внутренности гиганта вблизи, пока не налетели розовые.

Это не животное и не насекомое.

Ума не приложу, как классифицировать белого. Жидкокристаллическая полупрозрачная структура. Под шерстью — слой геля, сантиметров пять толщиной. Даже распотрошенный, медведь совершенно не пах зверем. Белый растворялся, впитывался пересохшей почвой, а горе-охотники стояли вокруг, в отчаянии сжимая подсобные средства убийства. Затем кто-то крикнул, что летят шары; пришлось прятаться. Парни были злые, как черти, голодные и подозрительные. Меньше всего мне хотелось бы оказаться в их компании. Раньше строители никого не подпускали к своей воде, а нынче, судя по результатам охоты, примутся за нас.

Забавно... Поймал себя на том, что мне спокойнее на дороге, рядом с разлагающейся тушей белого, чем в обществе этих... представителей рода сапиенсов. Медведь, по крайней мере, мертвый. Впрочем, я пристрастен к шабашникам; полагаю, что со стороны сообщество нашего подвала выглядит не лучше. Единственное, что меня беспокоит, да и то не сильно...

Куда-то подевались две женщины. Я совершенно уверен, что в бараках детского лагеря, помимо строителей, прятались как минимум две семейные пары. Русских мужчин от молдаван я, пожалуй, не отличу; все одинаково похожи на демонов преисподней, вымазаны в грязи, темнолицые, и кожа у всех одинаково отливает сиреневым. Женщин я бы заметил, я каждый час по нескольку раз смотрю в бинокль Валентина на столовую лагеря. Нет ни женщин, ни детей. Во всяком случае, они ни разу не появились на улице. Не удивлюсь, если случилось нечто неприятное.

Я привык К неприятному.

Меня опять оторвали, много дел. Следует усилить дежурство и охрану воды. Они могут напасть в темное время со стороны сада; там легко подобраться к дому. Мы разломалимебель и заколачиваем внутренние проходы на первом этаже. Я слишком спокоен. Последние сутки мне не совсем нравится умиротворенное состояние, в котором я пребываю. Похоже, что мы начинаем обживаться...

Мы дойдем туда, непременно, черт подери! Мы найдем... Понятия не имею, что мы найдем. Может быть, это будет инкубатор, как его описывает Эля. Зинка спрашивает, не соскочила ли девочка с катушек? Полагаю, мы все соскочили, знаковый момент.

Это абсурдно, но я верю девочке. Потому что в тишине я тоже слышу, в полной тишине. Загвоздка в том, что полной тишины добиться в нашем бардаке нереально, а старику так непросто сосредоточиться. Девочка легче погружается в себя, это здорово...

Мы направимся по самому краю, по опушке леса, чтобы спрятаться, если нападут розовые шары. Повадки этих сволочей мы изучаем в бинокль. Шары летают над проволочными зарослями, но ловят добычу только на открытых участках.

Остается вопрос — кого они ловят, если мы не вылезаем из укрытий.

Этот вопрос первый озвучил сержант Саша, которого его приятель Комаров звал Нильсом. Кличка прилипла; мы теперь его все зовем Нильсом. На тему бестолковости милиции сочиняют миллионы шуток, но сержант Нильс продемонстрировал изрядную гибкость ума. Он следил за шарами часа четыре, и на второй день, и на третий. Я опять же имею в виду привычные сутки. Саша заметил, что если это животные, то должны давно помереть с голоду, потому что после первой же стеклянной волны из леса сбежали даже кроты. Но шары не погибают с голоду, напротив, чувствуют себя превосходно. Саша попросил у девочки лист ватмана и зарисовал схемы патрулирования. Он так и назвал полеты шаров — патрулированием, и в чем-то прав. Они летают по две связки бусин, строго параллельно, на северо-западе и юго-востоке. Поднимаются и со скоростью километров шестьдесят в час зигзагами, порхают над ржавыми колючками, в которые превратились сосны. Нильс верно подметил — на Земле нет такого хищника, который вынес бы в непрерывном движении многодневную голодовку.

На Земле нет, это верно, знаковый момент. В данном вопросе мы уверенно сходимся с Зиновием, но вслух не высказываем свое коллективное мнение.

От зноя у соседей умер ребенок.

Умер от жары мужчина, он пожелал остаться в своем доме, в одиночестве. Поодиночке не спастись, это бред. Погибли безумцы, пытавшиеся пробраться в город вдоль дороги.Эля ведет отдельный листок, где зачеркивает погибших красным карандашом, а синим — тех, кто исчез без вести. С этим листочком она обегала под прикрытием мужчин все окрестные дома.

Слабая видимость учета. Тем не менее гражданам импонируют зачатки государственности. Возмущенные граждане, а такие еще остались, даже несколько сменили вектор нападок. Смешно наблюдать, как хрипящие, полумертвые от иссушающей жары туземцы приползали из соседних домиков и что-то требовали от Элички. Сержант Нильс отгонял их, вначале ласково, а потом — с пистолетом в руке.

...О чем я? Снова отвлекли. Ах, да, граждане больше не приходят, а листками и пеналом с разноцветными карандашами нынче заведую я. Соседи не ищут правды, потому что поголовно все заняты иным: до бывают воду из ржавого леса.

Как интересно скроен сапиенс!

Теперь у меня почти не осталось сомнений, что мы выживем. Точнее сказать — останутся в живых те, кто способен очень сильно измениться. Те, кто приспособятся, вероятно, дадут начало новому сапиенсу и новой системе отношений. Любопытно было бы взглянуть на будущий вариант Нового завета, как он будет трактовать человеколюбие и сострадание...

Рубить рыжие ветки непросто: моментально тупятся ножи и топоры. За два часа светового дня взрослый мужчина едва способен наломать три-четыре килограмма сучков. Рубить можно только под неласковыми лучами сиреневого гиганта; короткой жаркой ночью лес переходит в атаку. Это необъяснимо, но лишний раз доказывает нереальность бегства. За два с четвертью часа темноты рыжая проволока восстанавливается и даже захватывает лишние сантиметры ранее пустынных участков. Кроме того, короткими ночами проволока ядовита.

А может быть, и не проволока. Может быть, ядовит кто-то или что-то, скрывающееся днем в непроходимых зарослях. Во всяком случае это не розовые шары и не медведи; тем нужны свободные пространства. Люков поблизости от ржавого леса тоже нет. За темное время суток мы и сборщики из соседних домов потеряли четверых, самых жадных. Таких людей я вычеркиваю из списков синим карандашом, поскольку мы не констатировали явную смерть. Самые жадные пропадают без вести, вот и все. Обидно, что они же были самыми сильными.

Или я не прав? Или сила человеческая не только в возможностях рук и ног?..

Что уж тут требовать от женщин? В результате, каждый следит за соседом, и вместо одного общего котла, в котором планировалось выпаривать ветки, мы имеем несколько костров с отдельными кастрюльками. Все бы ничего, но более крепкие товарищи напрочь отказываются поить ослабших старичков.

Приятная старость ждет тех, кто сегодня более-менее ловко управляется с топором!

Навострились добывать воду, выпаривая в закрытой кастрюле рубленые рыжие ветви, или как их правильнее назвать? Среди нас нет ни одного ботаника, но, скорее всего, это все же ветви, хотя смотрится, как ржавая проволока. Первый сок или варево, черт возьми, не вызывал ни малейшего желания употребить его в пищу. Бурая горькая масса, маслянистая, однако верткая, как ртуть. Пришлось пить ее прямо из кастрюли, потому что примерно из пятнадцати килограммов веток на дне набралось едва ли пол-литра гадости, и при попытке зачерпнуть ложкой жидкость выскальзывала.

Договорились, что первыми дадим попить детям; однако почти сразу затеялась драка. Блондинка Тамара закатила истерику, чтобы не делиться с соседями, ее тут же поддержали другие. Затем кто-то высказал мнение, что ржавые ветки не могут выделять ничего, кроме яда...

Я попробовал.

Горько и гадко, вяжет рот, как настойка дубовой коры, и не обошлось без расстройства желудка. Но сок ржавого леса не отторгается организмом! Замечательно уже то, чтомы сможем создать запас коричневого варева, перед тем как направиться в свой последний и решительный бой...

Очень смешно. Я же предупреждал, что мы упускаем время. Утром, после бессонного плаванья в поту, я сумел вытащить на чердак Белкина, депутата Мартынюка и Муслима. Я показал им то, что, по моему мнению, должно было их насторожить.

— Ну и что? — без всякого интереса спросил Белкин. Скорее всего, его мысли были всецело прикованы к страданиям супруги. Кроме меня, хирург ни с кем не делился. Речь идет о мелких черных прыщиках, вскочивших у меня сзади на шее и на спине; я их с трудом усмотрел в зеркале. У доктора тоже вскочили прыщи, но у Нели, его жены, прыщи уже превратились в язвы.

— Что вы пытаетесь доказать? — скучно поскреб щетину депутат.

— Они сближаются, разве не видно? — Я протянул ему бинокль. — Ржавый лес уже вплотную притерся к стене поселка. Еще немного, и...

— Он прекрасно горит, — снова зевнул Мартынюк. — Подожжем, и все. Что вы панику наводите?

— Оно горит быстро, но еще быстрее растет на выжженных участках.

— Кажется, именно вы ратовали, чтобы мы попрятались в погребах? — сощурился Мартынюк. — А теперь вы будете подбивать людей к поджогам?

Они ушли, но Муслим остался.

— Ржавые кусты уже перешагнули забор, — сообщил он. — Там пониже, отсюда не видать. Асфальт в два счета вскрывает, да... Это вот, я что хотел сказать? — Он помялся, моргая воспаленными глазами. — Если к Белому пойдете, я с вами...

...Я снова забыл, о чем собирался рассказать. О том, как у ряда ответственных товарищей возродилась идея отрядить команду в Новые Поляны. Люди быстро забывают плохое, они забыли, чем закончилась первая вылазка. По счастью, первую вылазку организовала не наша «коммуна», а соседи. Казалось бы, они рассчитали верно: не пошли по открытому пространству вдоль берега озера, а побежали через проходную, к ближней роще. Из шестерых трое погибли, не добравшись даже до опушки, а ведь тогда там росли еще вполне узнаваемые сосны. Розовые гирлянды напали молниеносно, точно поджидали в засаде. Уцелевшие дачники достигли соснового бора, а наутро двое вернулись в поселок. Они рассказывали то, что знал и без них. Укрываясь под деревьями, достигли шоссе. Асфальт был залит кровью и выглядел так словно дорогу недавно бомбили. Повсюду валялись куски автомобилей, словно распиленные гигантским лобзиком.

Там прокатилось стекло.

Трое парней перебрались через шоссе и нагнали стекло уже на подходе к Полянам. Потом они услышали или почувствовали, что сзади их настигает следующая волна. Парни отыскали траншею, залегли и пропустили стекло над собой. Эта волна несла зной и катилась гораздо быстрее той, что была впереди. Осталось неясным, просочилось второе стекло сквозь первое или они слились, но пропускать людей наружу прозрачная преграда отказывалась. Не проявляла агрессивности, но и не пропускала. Она ползла по крошке в час, а ребята шли вдоль нее на юг, приканчивая остатки воды, пока не додумались сделать подкоп.

Точнее, они стали искать узкий овражек или траншею, по которой можно пролезть наружу. И нашли, на свою голову. Это был полузасыпанный окоп времен войны, расположенный перпендикулярно фронту стекла. Парни поползли и каким-то чудом успели отбежать, пока стекло не нарезало из них гуляш.

Потому что снаружи оно миролюбиво не больше, чем помесь мотопилы с сенокосилкой.

Трое отважных дачников уберегли конечности и припустили к Полянам. Они с восторгом окунулись в привычную прохладу Карельского перешейка, чуть ли не с восторгом восприняли укусы комаров. Они обнимались и уже верили, что спасены. Тут-то парней и поджидал главный номер нашего лесного цирка. О подобном и я не подозревал.

Трещина.

Ребятам никто не поверил, кроме меня и, пожалуй, Зиновия. Они видели белые пятиэтажки поселка, припаркованные целенькие автомобили, видели витрины магазина и... ряд черных люков на утоптанном футбольном поле. Они видели ларьки, в которых, без сомнения, поджидали бесчисленные упаковки с водой... Однако добраться до Полян и до ларьков мешала трещина. Разлом в земле выглядел самым ужасающим образом. Со слов ребят, до противоположного края было метров двадцать, снизу поднимался горячий дым, трещина уходила в обе стороны, насколько хватало глаз.

А сзади мягко настигала стеклянная смерть.

Парни бежали вдоль трещины минут сорок, пока окончательно не выдохлись. Несколько раз они наткнулись на останки воскресных пикников. Вспоротые авто, четвертованные человеческие тела, свинина в маринаде и на шампурах, готовая к жарке.

И окаменевшая вода в открытых бутылках.

Ребята поняли, что их опередила еще одна волна, а может быть, и не одна. Надежды на спасение таяли, но Господь, если он есть, послал им еще одно искушение. В какой-то момент ребята выбрались на приличную асфальтовую дорогу, на которой стоял нетронутый катаклизмом сияющий легковой «пежо». Слева дорога обрывалась, разрубленная дымящейся трещиной, а направо манила далекая перспектива. Чистая серая полоса асфальта, без признаков крушений и и смертей. Все, как прежде, если не оглядываться на провал и не обращать внимания на протянувшуюся вдоль обочины цепочку черных люков.

Это была одна из объездных магистралей, вытянувщаяся, как стрела, почти до самой кольцевой. Сюда еще не пришел африканский зной, еще не потекли под землей раскаленные реки протоплазмы. Неизвестно, куда подевался водитель из «пежо». На торпеде валялись солнцезащитные очки, на пассажирском сиденье — дамская сумочка, в замке покачивались ключи.

Все трое были взрослые ответственные мужчины. У них в поселке остались дети и жены. Все трое подумали об одном — можно забраться в чужое авто и махнуть до Петербурга. Сейчас становилось можно все. Чем черт не шутит, рассуждали они, а вдруг это подаренный шанс спастись? Позади приближалась растекаясь кошмарным лезвием до самого неба, стеклянная гильотина. Стена ползла наискосок, прижимая беглецов к трещине. Становилось ощутимо теплее.

— Валим в Питер? — предложил самый молодой.

— У меня жена в поселке, — помотал головой другой.

— У всех жена, — зло сплюнул молодой и взялся за дверцу машины.

— Меня двое детей ждут, — с тоской пробормотал третий.

— Всех дети ждут, — парировал молодой.

Он прыгнул за руль, а двое решили возвращаться к семьям. Они смотрели, как красивый бежевый автомобиль с визгом развернулся, сорвав щебень с обочины, и устремился к городу. Несколько секунд мужчины с завистью глядели вослед и боролись с желанием броситься за товарищем. «Пежо» проехал метров тридцать, не больше, а потом случилось то, что оба вернувшихся никак не смогли внятно описать.

Что-то выпрыгнуло из ближайшего к проезжей части черного люка.

Даже не так. Круглая пластина, так похожая на чугунную крышку, не распалась, не перевернулась и не отъехала в сторону; по крайней мере, человеческий глаз не успел засечь этот момент. От люка словно бы протянулась длинная жирная клякса, чмокнула о боковое стекло летящей машины и втянулась обратно в землю. «Пежо» всеми четырьмя колесами оторвался от дороги, завалился набок и еще несколько секунд скользил по инерции на боку, высекая шлейф огненных искр из асфальта. Затем он уткнулся бамперомв столбик ограждения и замер.

Уцелевшие дачники переглянулись. Им страшно не хотелось подходить к машине, но и сбежать так просто они тоже не могли.

— Ты видел? — спросил один.

— Похоже на лягушку, — ответил товарищ. — Надо взглянуть.

Он пошарил глазами вокруг себя, подбирая оружие. Нашлась толстая палка с заостренным концом. — Не н-надо, — предостерег первый. Несмотря на подступающий зной, у него стучали зубы.

— Оглянись, — предложил товарищ с палкой. — Их тут полно, этих люков, но никто еще не пострадал. Это машина. Я уверен — дело в машине!

Он убедил себя в том, что черный люк питается быстро катящимися автомобилями. Оказывается, совсем не сложно убедить себя и в гораздо более неправдоподобных вещах, когда хочешь остаться в здравом рассудке. Позже, вернувшись в поселок, парень горячо убеждал и нас в коварном характере люков, а нам так не хотелось верить в его слова. В окрестностях поселка люки вели себя весьма пристойно; Муслим и Зиновий даже рискнули попрыгать на одном из них, и оба не провалились.

А другие очень быстро поплатились жизнью. Как супруги Рымари. Мы поверили, мы уговорили себя, что черные люки охотятся исключительно на «пежо» и «мерседесы».

Это неправда. Хищник охотится, когда голоден.

В данном очевидном постулате заключен краеугольный момент, исток наших ошибок. Мы наведались в гости к соседям, дом раньше принадлежал семье художника, и там выслушали всю эту историю с хищным люком. Мы выслушали, но не сделали выводов, даже после того как Саша-Нильс озаботился питанием расплодившейся нечисти.

— Что же они жрут, когда мы не выходим?! — воскликнул он, но никто не ответил.

В тот момент нам казалось, что существуют более серьезные проблемы. Например, нехватка воды.

Я выступал против похода в Новые Поляны, учитывая печальный опыт соседей. Однако наше «парламентское большинство» подняло гвалт, меня обвинили чуть ли не в стремлении уморить детей голодом. Хорошо, нет — так нет, ступайте. У меня не было ни сил, ни малейшего желания спорить, только вот воду и остатки продуктов следовало бы делить по-честному. А они забрали себе большую часть, мотивируя тем, что вернутся из Полян с добычей.

Они сами стали добычей.

21ЗВЕЗДОЧКА К ЗВЕЗДОЧКЕ, КОСТОЧКИ В РЯД,ТРАМВАЙ ПЕРЕЕХАЛ ОТРЯД ОКТЯБРЯТ...

Проще всего, конечно, заплевать меня слюной, но. Велика вероятность, что завтра плеваться станет некому. Мне и сегодня не к кому обратить пафос слов «Граждане судьи!»...

Капельку сострадания, капельку, попытайтесь понять Белкина. Я же не сказал «простить», прощение не для меня, но.

То, что я сделал, необратимо.

Дед просил записать подробно, чтобы. Чтобы что — невнятно. Для поколений будущих мутантов, хе. Подробно — так подробно. Только писать — увольте, еще работает диктофон. Я расскажу, как мы выручили девочку Катю, и какой ценой далось ее спасение. Лучше бы девочка Катя умерла от голода.

Это говорю я, врач.

Ничего, я еще и не такое скажу. Например, последние три часа я усиленно размышляю по поводу крови, да. Насколько кровь полезнее, чем дерьмо, выпаренное из рыжих кактусов.

Кровь вкуснее, хе.

Кате двенадцать лет, она добрая, открытая, очень мужественная малышка. Не знаю, удалось бы мне сохранять присутствие духа в инвалидной коляске. До пяти лет ребенок бегал, играл, затем болезнь начала прогрессировать. Кошмар в том, что она помнит, как была раньше подвижной, нормальной, веселой...

Лучше бы Катя умерла до того, как мы пришли за ней.

Я не полено, да. Я плачу, когда думаю о своей жене, да. И с полоумным сержантом я в Поляны не пошел, чтобы.

Чтобы что?

Чтобы не покидать Нелю надолго.

Однако Белкин трус, да. Ничего не попишешь. Я сбежал от Нели, чтобы не видеть ее глаз. У нее... У нее понимающие глаза, хе. Я решил, что прогулка по поселку меня несколько взбодрит, отвлечет... В результате трус Белкин в проигрыше, хе. В полном ауте. Потерял все, да.

Однако я не притворяюсь, как другие, что верю в боженьку. Это же ваш боженька наказал мертвых оставить мертвым, а мы постараемся выжить.

Мы не все сгнием, как считает дурная Тамара Маркеловна.

Сгниют те, кто устал бороться.

Мы многого добились, хе. Я имею в виду, за двадцать первых «коротких» дней. Научились перебегать дорогу, даже когда шевелится земля. Научились отпугивать белых. Научились пить сок ржавых проволочных деревьев. Научились мыться песком. Научились прятаться от розовых. А прятаться от стеклянных волн — проще простого. Надо просто следить за поведением белых, слушать их под землей. Медведи и розовые шары прячутся заранее, они ощущают, когда материя встает на дыбы... Но гораздо печальнее другое.

Мы снова научились спать. Я имею в виду, жизнь налаживается, хе. Милое дело. Есть и другое мнение... У части оппозиции, скажем так. Относительно страшного будущего. Я трогаю свое лицо, оно становится подвижным. Оно подвижное, но пока еще глаза на месте, уши тоже, только волосы выпадают клочьями. На их месте растут другие, рыжие, жесткие, как щетина от карщетки. Не хочу думать, что там на спине, не хочу.

На спине режутся крылья, хе.

Когда выходили, поцеловал жену, оставил ей гранату. Намеренно не смотрел на Нелю, умолял не покидать гараж, чтобы. Чтобы не привлекать внимания, чтобы отсиделась в темноте. В гараже темно, да. У Нели имелся шанс, хе. Назовем это шансом.

Шабаш, о личном — молчок, молчок!

Первые обычные сутки никто не сомкнул глаз. Я торчал у подвального окошка и слушал эти гулкие вздохи, доносившиеся с озера. И соседи слушали. Кто-то молился, иконку притащили. Двое ушли наружу, они не поверили Деду насчет стекла и заявили, что им не нужны чужие вши, и они не будут спать вповалку. Милое дело, хе. Я с этой парой, Зинчуками, немножко был знаком, неплохие ребята, у них свой цех колбасный, двое мальчишек. Кажется, Зинчуки так и не поверили, что владельцы коттеджа, родители Элеоноры, утонули. Ушли, хлопнув дверью, поругались с Дедом и милиционерами. Понеслись искать своих мальчишек. Родительский инстинкт, милое дело, да.

Минут десять было тихо, потом закричала женщина.. Она вопила и вопила, громче и громче, на пределе дыхания, и, кажется, пока она извергала легкие, никто не смел вдохнуть. Потом крики резко смолкли, и донесся противный этот звук. Точно долгий печальный вздох. Милое дело...

Никто не вышел посмотреть, что случилось с Зинчуками.

А на озере монстров не наблюдается, огоньки только в темноте. Так что вздохи театральные рождаются гораздо дальше, из-за леса доносятся. Вскоре мы к стонам и вздохам привыкли, а в первые часы я просто не мог себя заставить отойти от окна. Хорошо, что появились раненые, хе.

Я имею в виду, хорошо для моей психики. Позволило отвлечься слегка от мыслей гадостных. Отвлечься слегка от гранаты, которую хранил с первой чеченской, да. Да к тому же Неля. Ее спина меня пугает. Так что, пусть будут раненые, чтобы. Одним словом, отвлекать...

Вначале мнилось мне, что вот-вот на пустую улицу выползет чешуйчатая мокрая тварь, вроде анаконды из фильма. Никто так и не выполз, костяные медведи бегают в сторонке, зато асфальт и сухая земля в саду заблестели, как начищенный паркет. Паркет выдавился из пор матушки-земли, растекся, как вулканическая лава, как жидкий парафин. Он гладкий, блестящий и вначале очень горячий. Там, где паркет, не растет уже ничего — ни рыжая проволока, ни цементные поганки. Но пусть лучше паркет, чем обычная земля.

По крайней мере, на паркете нет черных люков.

Несколько раз на Сосновой кричали дико, аж мороз по коже, и тогда все мы съеживались и прятали друг от друга глаза.

Это провода добивали живых. И не только провода. Мужчины не поверили Тамаре. Кто бы мог поверить, что провод от торшера или телефона способен задушить человека?

Милое дело...

Первые часов шесть мы вообще считали, что директорша тронулась, из-за того что за ней белый гонялся. Любой от такой беготни свихнется! Когда я впервые вблизи мертвого белого увидел, чуть не. Чуть не дал волю мочевому пузырю, да.

Маркеловна орала, что мы погибнем, металась по подвалу, потом слегка притихла. Она нас не обманывала. Если бы знать раньше, мы бы и других на Сосновой успели от проводов спасти.

Только ради чего? Сообща стагнировать, соскребать друг у друга со спин коросту, хе.

Кстати, не только проводка. Все металлическое, что в землю воткнуто, все, обладающее токопроводностью. Явление имеет место в зоне наступления пемзы. Так называемого цементного леса. Сквозь почву поступает не привычный электрический ток, а кодированная информация... Цементный, а грамотнее сказать, учитывая прочность, бетонный лес превращает все на своем пути. Превращает в новые заросли себя же, да.

Милое дело. Представляю земной шар серого цвета, торжество технологий. Торжество нанотехнологий, как выразился мой многоуважаемый оппонент. Дед старательно подводит научную базу под капризы Вселенной, да. Не хочется рассуждать, потому что.

Потому что, если мы рассуждаем о технологиях, течение спора приведет нас в тупик. Столь масштабный театральный проект невозможен априори, да. Дед, чуть ли не с радостью, демонстрирует соседям обломок пемзы в банке. Соседи шарахаются, хе. Мы привыкли, это наш миленький малютка, наше напоминание об...

Об аде, друзья мои. Да, это говорю я, врач.

Пусть нано, пусть что угодно, пусть антиразум, какая разница, если серая дрянь жрет планету. Только с металлом у нее проблемы, металл не переваривается сразу. Зато металл можно подчинить, изменить его структуру, придать гибкость и текучесть.

Чтобы легче было уничтожать местные формы жизни.

Опять же, не имею привычки присваивать чужие гипотезы. Относительно внеземных форм жизни — это теория Зиновия. Он толковый малыш, Зинка. Я другими глазами на него стал смотреть, хе. Ну не знаю. Не буду писать про это, хотя Дед утверждает, что все по теме. По теме абсолютно все, поскольку никогда не угадаешь причинные связи явлений...

Мы привыкаем к жаре и к паркету.

Если я перестану заботиться о старушках, если Усядусь, как некоторые товарищи, и буду только бурчать и поливать других помоями, то мы очень скоро сгнием в собственных испарениях. Но до того, как мы сгнием, я сойду с ума. Мне постоянно хочется лечь и завыть, потому что всего этого не может происходить.

Я не полено, хе. Я — местная форма жизни.

Жмемся друг к дружке, как овцы. Дед говорит так: популяция неосознанно вырабатывает новую стратегию существования. Новая стратегия, хе. Тихая деградация, язвы, изменения скелета, замечательно.

Это первые часы соседи смелые были, пока мы Сосновую не посетили. Еще когда составляли списки, Зиновий предложил всех уцелевших разбить на три группы и записывать разными цветными ручками. Я малыша похвалил, потому что следует классифицировать, да. Различная степень заражения, различные симптомы. Разноцветные ручки не сразу нашлись, первое время галочки разной формы напротив фамилий ставили. Одна галочка — если человек жил на Сосновой, повидал гибель близких, две галочки — если только последний «налет» пережить довелось, и совсем без пометки — это те, кто спокойненько спали в своих домах на Березовой и проспали все самое интересное.

Но дело не в том, что проспали. Дело в степени заражения, вот так. У тех, кто вырвался с Сосновой, — у них раньше других начали расплываться лица.

Даже раньше, чем у пожилых, вроде нас с Нелей. Тамара Маркеловна и Жан Сергеевич, и еще трое, подружки-сестрички в панамках. В первые часы внешне изменения никак себяне проявляли, и пальцы не вытягивались, но Зиновий предугадал верно.

Граждане с Сосновой теряют рассудок. То бишь не граждане с Сосновой, а все те, кто во время первого «налета» очутился на территории цементной грибницы.

Я постоянно думаю о том, что будет с моим лицом. He могу себе приказать не думать. Стоит закрыть глаза и тут же вижу старуху, запертую сержантом Комаровым в кладовке гаража. Она уже не вполне человек, но странное дело... Всякий раз, когда я прохожу ми мо, меня тянет к ней, хе. Нет, не потому что врач, отнюдь. Не стоит предполагать, что хирурга непременно соблазняют патологии.

Почему-то старухи меняются быстрее молодых, хе. Это даже не объяснить толком. Чуточку сглаживаются морщины вокруг глаз, носогубные впадины, затем начинает казаться, что смещаются глаза. Глаза как будто торчат, растекаются в разные стороны, становятся уже, а рот подвижнее...

Нет, не описать, страшно.

Дед прочитал эти мои записи и «утешил». Оказывается, у него тоже растут пальцы, и кожа на ногах стала твердая везде, как кора. Он брючину закатал и мне показал. Любопытное зрелище, милое дело... Вспоминается кое-что. Неважно, многое вспоминается, в госпиталях повидал. Видел гораздо страшнее, посему мне легче, чем молодежи. Мне легче, хе. Жуть просто! Лицо у Деда пока симметричное, но дело-то не в этом! Дед, в принципе, никогда не жил на Сосновой, он сторожил коттедж в самом углу, у озера, а в то утро,когда громыхнуло, вообще пытался уехать в город и бродил от поселка очень далеко.