Чтение 9–й страницы книги ~Война братьев~

Урза осторожно соскользнул с брачного ложа. До рассвета оставался еще час, столица Иотии мирно спала за стенами спальни. Невидимый из окон его нового дома город, вволю повеселившийся на празднике, устроенном в его честь, был погружен в сон. Между дворцом и рекой Мардун горело лишь несколько огней.

Юноша медленно пересек комнату. Одну за другой он погасил оплывшие свечи, оставив лишь единственную. Затем он подошел к приданому. Оглядев принадлежащие ему теперь сокровища, Урза опустился на колени и, стараясь не дышать, извлек из-под рассыпающихся драгоценностей тяжелую книгу с транскими знаками на корешке. Книгу неведомого Джалума.

Урза отнес ее на стол у дальней стены спальни. Вставив свечу в подсвечник, он сначала долго смотрел на свою молодую жену, безмятежно спящую во тьме алькова. А потом раскрыл древний фолиант и погрузился в чтение.

Глава 7

Мак Фава

— Вставай, раб, — прорычал надсмотрщик, ткнув Мишру кнутовищем в бок. Коренастый юноша застонал и попытался увернуться, за что заработал еще один тычок. Человек с кнутом повторил приказ на фалладжи: — Ракик! Кайим!

Мишра прокашлял в ответ, что не спит, и приподнялся на локтях, чтобы убедить в этом надсмотрщика. Тот плюнул и отправился к следующему рабу, а Мишра уселся протиратьзасыпанные песком глаза.

Ему снилась тьма, беспросветная и черная. Он был один, совсем один, без Токасии, без Урзы, без остальных. Они бросили его на произвол судьбы. А из самого сердца тьмы звучало пение. Красивое, сладкое пение — голос его зеленого камня. Который у него отобрали. Отобрали вместе с надеждой на будущее. И отобрали навсегда, он был убежден в этом.

Мишра несколько раз моргнул, стараясь вытряхнуть из головы тьму, которая, казалось, и наяву не желала покидать его. Потянувшись, младший брат огляделся вокруг и вновь удостоверился, что мир, в котором он бодрствует, немногим лучше того, в котором ему снятся сны. Он был в лагере сувварди. Они взяли его в плен. Теперь он был просто вещью, чьей-то собственностью. Он был рабом, ракик.

Как только Мишра понял, что Токасия погибла, он со всех ног бросился прочь. Сначала он не понимал, куда бежит, но вскоре осознал, что направляется на север, в пещеры Койлоса. Ноги сами собой отыскивали дорогу в пустыне вдоль длинной горной гряды, по собственной воле вели его к затерянному каньону. Беглец даже нашел воду — ее источником послужили мясистые листья неведомых низкорослых растений, в изобилии украшавших границы пустыни. Тем не менее, когда его поймали разведчики сувварди, он былтощ и изможден.

Сначала Мишра решил, что это спасители, друзья, фалладжийские землекопы, которых послали за ним Ахмаль или Хаджар. Но наткнувшиеся на него всадники оказались куда сильнее землекопов, это были крепкие, безжалостные люди с обветренными лицами. На головах они носили знаменитые на всю пустыню суввардийские шлемы — бронзовые уборы с невысокой тульей и широкими полями, по краям которых были начертаны письмена — клятвы в бесстрашии перед лицом врага. И всякий обнаруженный ими чужак был тем самым врагом.

Воины забрали пленника к себе в лагерь, но лишь потому, что тот располагался неподалеку. Других несчастных не только обирали до нитки, но и убивали, так что Мишре повезло — ему сохранили жизнь, отобрав только сияющий камень. Сувварди, впрочем, не понимали, что это такое, приняв камень просто за привлекательную безделушку, У Мишры хватило сил, чтобы вскрикнуть, когда разведчики сорвали с его шеи драгоценный мешочек с силовым кристаллом, но в ответ он получил удар локтем в лицо — молчи и повинуйся.

Мишру заставили работать вместе с другими рабами. В основном это были фалладжи из других племен, захваченные в плен с целью получить выкуп или заставить вождей пойти на нужные сувварди уступки. С этими обращались более или менее сносно. Были и несколько чужестранцев — караванщики, которые не заплатили причитавшиеся за проходчерез земли сувварди пошлины. Этих держали за скотину, которую не жалко заморить голодом или забить до смерти. Из семи чужестранцев-рабов, в палатку к которым Мишрушвырнули три месяца назад, не выжил ни один. Время от времени у Мишры появлялись новые товарищи по несчастью, но и они прожили недолго.

Некоторое время назад последний из них испустил дух, и с тех пор Мишра остался в палатке один. Вероятно, сувварди надоело брать чужестранцев в плен.

А Мишра выполнял свою рабскую работу. Строил. Копал. Таскал тяжести. Не задавал вопросов — какой-то чужестранец осмелился о чем-то спросить надсмотрщика, и тот выбил ему кайлом все зубы. Младший брат ел, что давали, зная, что даже собакам кадира достаются куски получше, и спал, когда позволяли хозяева.

Во сне ему являлась тьма. Тьма и осколок кристалла. Утраченный зеленый камень пел ему песни. Мишра хотел было отправиться на поиски пропажи, но понял, что слишком изможден — собственное тело стало для него тюрьмой.

Днем, возводя стену из булыжников, копая новую выгребную яму или могилу, младший брат вспоминал свои сны Сегодня он копал канаву. Изредка его заступ ударялся о куски старого металла — металла эпохи транов, но он кидал их в ту же кучу, что и камни, и прочий мусор.

Он копал, размышляя, и поэтому не расслышал, как кто-то позвал его по имени, сначала один раз, потом другой. И только когда говоривший взял его за плечо, коренастый юноша пришел в себя. Инстинктивно он дернулся и закрылся рукой, чтобы было не так больно. В лагере сувварди всякое прикосновение к чужестранцу предвещало побои.

— Господин Мишра, тебя ли я вижу! — воскликнул Хаджар.

Мишра посмотрел на обратившегося к нему человека и узнал молодого землекопа из лагеря Токасии, который сопровождал его в ту ночь. В ту самую ночь, когда все рухнуло. Но теперь на голове у Хаджара был суввардийский шлем, а за спиной висела пара мечей. И он улыбался.

— С тобой все в порядке? — спросил Хаджар на фалладжи.

Мишра подождал мгновение, затем кивнул. Последние несколько месяцев он ни разу не открывал рта — хозяева-сувварди только отдавали приказы и не ожидали, что он будет им отвечать.

Справа от Мишры возникла тень. Это был надсмотрщик. С каждой неделей у него оставалось все меньше рабов, поэтому за оставшимися он следил особенно строго.

— Нечего с ним разговаривать, — резко сказал человек с кнутом.

Хаджар рассмеялся, и младший брат заметил, что бывший землекоп выше своего собеседника ростом.

— Ты знаешь, кто тебе копает ямы?

Мишра хотел было сказать, что ему очень нравится копать ямы и Хаджар не должен лишать его этого удовольствия, но слова застряли у аргивянина в горле.

— Это великий ученый, — продолжал Хаджар. — Ему известно многое, о чем не ведают другие. Он открыл тайны Древних. А ты заставляешь его копать канавы! — Хаджар снова засмеялся.

— Ученый! — Надсмотрщик сплюнул в пыль. — Теперь понятно, почему он так плохо работает. А тебе нечего здесь делать, уходи.

Хаджар покачал головой:

— Это ему нечего здесь делать!

— Ты прав, черт побери! — взорвался надсмотрщик. — Ему давно пора отправиться на тот свет, я думал, он сдохнет еще несколько месяцев назад! Он чужестранец и раб. Сейчас он работает на меня, надсмотрщика Маурика. Хочешь, чтобы он работал на тебя, — милости просим, отправляйся к кадиру!

Хаджар выдержал паузу и сказал:

— Я так и сделаю. А ты, будь так добр, позаботься, чтобы он был жив, когда я вернусь. — И бывший землекоп с высоко поднятой головой пошел прочь.

Мишра снова взялся за кирку и весь день рыл канаву изо всех сил, но надсмотрщик все равно оставался недоволен. То и дело резкий удар в бок кнутовищем напоминал аргивянину, что иметь разговорчивых друзей опасно. От ударов Мишра стонал, но сжимал зубы и продолжал копать.

В конце дня сувварди собирались на общий обед. Первым ел кадир, за ним — воины, затем — женщины и дети, после них — собаки кадира и, наконец, рабы. При этом рабов-фалладжи кормили первыми, а чужестранцев — вторыми, потому что рабы-фалладжи были нужны сувварди живыми.

Когда за ним пришли, Мишра жевал кусок несвежего, покрытого плесенью хлеба. От этого занятия его оторвали люди, подчиняющиеся напрямую кадиру: в широких шлемах, с изысканными золотыми ожерельями на шеях. Юноша понял, что это почетный караул самого вождя, и решил, что кадир сувварди весьма богат, раз может позволить себе так одевать своих воинов.

Один из стражей бросил пару слов Маурику, надсмотрщику, и тот, еще миг назад грозный и гордый, отправился к себе в палатку, недовольно ворча. Затем стражи схватили Мишру и потащили его в шатер кадира — огромную постройку, покрытую снаружи какой-то желтой тканью и освещенную изнутри. Перед входом солдаты ненадолго остановились,чтобы снять с ног Мишры путы. А затем втолкнули его внутрь.

Шатер был затянут дымкой. Вдоль стен горели жаровни, и Мишра чувствовал исходящие от них запахи сандала, пустынного кедра и каких-то неизвестных ему благовоний. У Мишры навернулись на глаза слезы. Запах был тяжелый, но без него в шатре было бы совсем невыносимо — так ужасно воняли сами сувварди.

Земля была укрыта толстыми коврами из шерсти горных овец. В некоторых местах виднелись пятна — то ли жира, то ли крови. Всюду лежали подушки. Вдоль стен сидели ближайшие родственники кадира, прихлебатели, придворные и послы других племен. В центре шатра стоял дастархан, покрытый коврами почище.

Около него сидел кадир — массивный человек с массивными плечами, массивной шеей и массивными скулами. Было видно, что военные успехи повелителя многочисленны, а грабежи приносят много добра — его брюхо слегка нависало над поясом, поэтому халат был наглухо запахнут. Когда Мишра вошел в шатер, вождь подчищал огромное блюдо жареных орехов. Справа от него восседал человек, точная копия вождя, правда, помоложе, но похоже сложенный и похоже одетый. Слева стоял Хаджар.

Мишра по фалладжийскому обычаю упал на колени и застыл в ожидании.

Кадир запихнул в рот очередную пригоршню орехов.

— Этот мерзкий пес, раб из пустыни, — тот, о ком ты говорил, Хаджар? — спросил вождь на фалладжи. Слова вытекали у него изо рта словно липкий, густой кофе из чашки.

— Это он, о величайший из великих, — ответил Хаджар на том же языке.

— Ты говоришь, он ученый? — спросил кадир.

— И выдающийся, — подтвердил Хаджар, и Мишра заметил, что юный двойник кадира даже не улыбнулся. Правду сказать, юноша погибал от скуки и не скрывал этого.

Кадир наклонился вперед и пристально посмотрел на Мишру.

— Непохоже. Ничем особенным не выделяется, даже при том, что он чужестранец. — Со стороны придворных, родственников и послов донесся смешок.

— Ты судишь о лошадях по уздечкам, — спросил Мишра, — или по тому, как хорошо они служат?

Младший брат произнес эти слова очень тихо, почти шепотом, но на превосходном фалладжи. Эту поговорку жителей пустыни он узнал от Ахмаля. Мишра не поднял на кадира глаз, в его тоне не было ни гордости, ни ярости. Но все хорошо расслышали, что он сказал.

В помещении воцарилась мертвая тишина. Кадир бросил на Хаджара ядовитый взгляд, который, казалось, должен был испепелить молодого человека на месте.

— Ракик еще и говорит на нашем языке, — заметил повелитель.

Хаджар вздрогнул и поклонился.

— Как я и говорил, этот человек весьма образован, его знания весьма обширны. — Только после этого тощий фалладжи посмел взглянуть на кадира, но тот уже отвернулся и внимательно рассматривал чужестранца полуприкрытыми глазами.

— Ты знаешь легенды? — спросил кадир. — Сказания о Древних?

— Я знаю, кто такие траны, — отвечал Мишра. — Это древняя нация, они жили на Терисиаре задолго до появления других народов. От них самих не осталось костей, но кости их машин можно найти во многих местах в пустыне.

— И вы, чужестранцы, воруете эти кости, как грифы! — громовым голосом бросил кадир.

Хаджар увидел, что Мишра задумался, тщательно подбирая слова. Затем он сказал:

— Прибрежные народы лишь пытаются понять, что было раньше. Они надеются, что таким образом научатся предугадывать, что будет происходить в будущем.

Кадир издал нечленораздельный звук, будто мучился расстройством желудка.

— Есть вещи, которые лучше не знать. Древние могут прослышать, что ты копаешься в их останках, и наказать тебя за наглость. А потом наказать нас — за то, что мы тебя не остановили.

Мишра снова помолчал, затем произнес:

— Твои слова мудры, о величайший из великих. — Он посмотрел кадиру прямо в глаза, но лицо его было закрыто маской бесстрастия. Хаджар не заметил и следа сарказма.

Кадир, казалось, тоже. Откинувшись на подушки, толстяк взял с подноса огромную металлическую чашу для вина.

— Итак, ты ученый? — спросил он.

— Я всего лишь ученик, — ответил Мишра. — Но мои знания обширны.

— Ты неплохо знаешь наш фалладжи, — сказал вождь. Мишра пожал плечами:

— У меня были хорошие учителя. Благодаря языку я смог больше узнать о прошлом.

Кадир издал тот же нечленораздельный звук. Хаджар начал подозревать, что у предводителя сувварди было мало времени на изучение прошлого, а интереса заниматься этим — еще меньше.

— Ты знаешь чужестранные языки? Аргивский, корлисийский и иотийский? — Последнее слово он произнес так, словно бы это было ругательства

— Это один и тот же язык, — спокойно сказал Мишра, — но разные диалекты. Они возникли многие столетия назад из-за…

Кадир поднял руку, и юноша немедленно замолчал.

— Ты умеешь считать?

— Да.

— У меня девять патрулей по восемь человек в каждом. Сколько всего людей? — спросил повелитель.

— Семьдесят два, — молниеносно ответил Мишра.

— Четыре таких патруля ездят верхом. Сколько всего ног? — снова спросил толстяк и плотоядно улыбнулся.

— Двести семьдесят две, — почти не задумываясь, произнес аргивянин.

Лицо кадира потемнело, и он посмотрел на Хаджара. Тощий фалладжи погрузился в вычисления, загибая пальцы и пересчитывая сначала конные, потом пешие патрули, а потом число ног у каждого. Закончив, он кивнул.

Кадир бросил холодный взгляд на коренастого раба.

— Сойдет, — сказал вождь и бросил страже: — Выведите его и вымойте. — Мишре же он сказал: — Ракик, ты будешь учить моего сына. Научи его считать и говорить на твоемязыке. Сделаешь, и с тобой будут хорошо обращаться. Подведешь меня — и будешь убит.

Мишра встал на ноги и низко поклонился.

— Да будет благословенна воля твоя, о милосерднейший из милосердных, о величайший из великих.

Стражники снова встали по бокам Мишры, в руке одного из них все еще были путы. Другой положил руку Мишре на плечо. Коренастый аргивянин повернулся и вышел вон.

Хаджар заметил, что во время разговора молодой кадир, уменьшенная копия отца, не проронил ни звука и, казалось, просто не обратил внимания на своего нового учителя.

Хаджар покинул аргивский лагерь сразу после того, как в приморские низменности отбыл последний из чужестранцев-учеников, а извлеченные из-под земли куски металла отправились прочь на запряженных быками повозках. Он хотел взять с собой и Ахмаля, но старый землекоп предпочел остаться в тех краях.

Сначала Хаджар присоединился к одной банде кочевников, затем — к другой и в конце концов попал в лагерь кадира. Его приняли потому, что он приходился повелителю очень дальним родственником по материнской линии, и в дальнейшем Хаджар проявил себя отличным работником и храбрым воином. Его бесстрашие в нападениях на купеческие караваны позволило молодому фалладжи занять прочное место в иерархии сувварди.

Но теперь он пошел на риск, порекомендовав кадиру отдать сына в обучение к воспитаннику Токасии. Судьба Хаджара была отныне прочно связана с судьбой аргивянина — если тот потерпит неудачу, все сочтут это личной неудачей бывшего землекопа.

Поэтому он почти ежедневно навещал Мишру, которому отвели небольшую палатку рядом с кухней. Когда Мишра не был занят уроками, он помогал готовить пищу — носил воду, разводил огонь и нарезал мясо для копчения.

Сначала дела шли не очень хорошо. В свои десять лет молодой кадир проявлял не больше интереса к языкам и математике, чем его отец. И это еще полбеды — юноша вел себя так, словно его вообще никто не смеет учить, а особенно чужестранец.

У Мишры опустились руки.

— Еще две недели — и я вернусь к рытью канав, — сказал он Хаджару однажды вечером, собирая хворост для костра.

Тот хорошо знал, что Мишра ошибается. Неудача в таком деле, как выполнение задания кадира, означала не возврат к рытью канав, а смерть. Ни он, ни Мишра не посмели спросить кадира, учили ли наследника раньше, но, судя по всему, у Мишры были предшественники — в палатке будущего кадира нашлись аргивские книги и счеты, к которым, похоже, сын вождя и не думал притрагиваться.

— Он не хочет учиться, — грустно сказал Мишра, — а я не хочу проводить свои дни в беседах с каменным изваянием. — Аргивянин глубоко вздохнул. — Его интересуют лишь сражения и подвиги его отца, да то, что совершит он, когда сам станет кадиром.

— Может быть, мне стоит поговорить с кадиром, — сказал Хаджар, но тут же тряхнул головой, осознав всю глупость подобной затеи. Вождь не стремился к новым знаниям, повелитель просто требовал, чтобы его сына выучили тому, чего не знает он. И к его требованию прилагался отточенный меч, заранее занесенный над головой всякого, кто посмеет это требование не выполнить.

— В лучшем случае он не слушает, — подвел итог Мишра. — В худшем — спит. Я однажды растолкал его, так он приказал страже меня побить. — Коренастый ученый потер плечо. — И что-то мне не хочется его снова будить.

— Жаль, я надеялся, все пойдет куда лучше, — вздохнул Хаджар.

— А я-то как надеялся! — ответил ученый. — Все кажется так… безнадежно. Я даже не знаю, что делать дальше. Эх, никудышный из меня учитель. — Аргивянин, казалось, неспал уже несколько дней подряд. «И дело тут не в тяжелой работе, — подумал Хаджар, — сейчас ему гораздо легче, чем когда он рыл канавы. Тут что-то еще. Может быть, он не находит себе места, потому что у него ничего не получается». Хаджар погрузился в раздумья.

И тут ему пришла в голову одна идея.

— Почему ты выучил фалладжи? — спросил он Мишру.

Тот удивленно поднял на него глаза.

— Что?

Хаджар продолжил:

— Ну, аргивская женщина знала наш язык, но ей-то приходилось иметь дело с Ахмалем и другими землекопами. Никто из чужестранцев не стремился ничего выучить, кроме ругательств. Насколько я знаю, даже твой брат не старался выучить фалладжи. А вот ты выучил. Почему?

— Мой брат был увлечен одними только машинами, — устало сказал Мишра. — Мне же всегда было интереснее общаться с людьми.

— И что с того? Аргивские ученики — люди не хуже других, — сказал Хаджар. — Но тебе зачем-то понадобилось выучить наш язык. Так зачем, ради чего?

Мишра пожал плечами:

— Наверное, я хотел услышать легенды вашего народа. Про джиннов, героев и принцесс. Про драконов, которых вы называете мак фава, про воинов. В переводе на мой язык все эти истории выглядели сухими, скучными, безжизненными, бескровными. А на вашем языке они как будто оживали на глазах.

— А у вас, чужестранцев, разве нет своих легенд? — спросил Хаджар. — Ну там про древние битвы и все такое.

— Конечно есть, — сказал Мишра. — Есть сказания о Сером Пирате, который разорял берега Корлиса, об аргивской королеве-воительнице, которая жила пятьсот лет назад. Есть всевозможные истории о богах, в которых верят только иотийцы и другие отсталые народы.

Хаджар улыбнулся:

— Может быть, твой юный ученик с большим удовольствием будет слушать эти истории, чем то, что ты рассказывал ему раньше. А если истории ему понравятся, то, может быть, он и язык будет не прочь выучить.

Мишра на секунду задумался, затем кивнул.

— И когда учишь его считать, используй то, что ему понятно, — продолжал Хаджар. — Помнишь, о чем тебя спросил кадир? Думаю, именно так он и научился складывать и умножать.

Мишра молча смотрел на огонь.

— Может быть, ты и прав, — сказал он, выдержав долгую паузу. — По крайней мере стоит попробовать.

— Стоит, еще как. А иначе нам обоим крышка, — сказал Хаджар. И добавил: — Кстати, научи его ругаться по-аргивски. Мне кажется, парню это понравится.

Прошло семь месяцев. Дела у ученого шли неплохо, и тощий фалладжи позволил себе расслабиться. Прошло много времени, и если вдруг что-то окажется не так, никто уже не припомнит Хаджару, что именно он порекомендовал ракика в учителя для юного наследника кадира.

В самом деле уроки Мишры, на которых теперь излагалась история Аргива и мифология Иотии, изменили сына вождя до неузнаваемости. Он прочно усвоил основы языка чужеземцев и стал даже проявлять интерес к тем аргивским обычаям, которые не были связаны с воинской доблестью.

Да и к своему рабу-учителю юноша стал относиться теплее: его стали реже бить, а потом и вовсе прекратили. По словам Мишры, сын вождя бросил привычку спать на уроках. Молодой человек начал даже проявлять симпатию к аргивскому ученому — Мишру теперь иногда освобождали от обязанностей по кухне, если ученик желал дослушать до конца начатый до обеда рассказ.

Однажды вечером Мишра пригласил Хаджара в свою палатку. Будущий кадир должен был пересказать историю о том, как сошлись в бою Серый Пират и Последний Морской Дракон. Присутствовало около дюжины человек, но только Мишра и Хаджар полностью понимали, что говорит ученик. Он пересказывал историю частями — сначала по-аргивски, затем переводил сказанное на фалладжи. Фалладжийская версия была куда цветистее, похабнее и кровавее оригинала, но Мишра не стал поправлять рассказчика.

Вскоре после этого с Мишры сняли путы, но ему по-прежнему полагалось поддерживать огонь для готовки еды в свободное от занятий время.

У Хаджара дела тоже шли неплохо. Многие мелкие племена принесли вассальную присягу сувварди. Набеги клана стали успешнее, племя процветало. То и дело сувварди захватывали купеческие караваны, принуждая их платить пошлину, а иногда и просто выкуп. Несколько аргивских поселений, расположенных на землях фалладжи, были вырезаны и сожжены, а когда аргивяне в ответ отправили в пустыню тяжеловооруженные карательные отряды, мобильные фалладжи легко ускользнули от них.

Поэтому Хаджар очень удивился, когда после очередного рейда его вызвали в шатер кадира. Кроме почетного караула в шатре никого не было. Кадир откинулся на подушки, вертя в руках что-то большое и зеленое. Хаджар вошел, опустился на колени и замер в ожидании.

— Ты знаешь учителя-ракика, — сказал, помолчав, кадир. Он не смотрел на Хаджара.

— Да, — ответил фалладжи, поднимаясь на ноги. И вдруг он задумался: он много чего знает про Мишру, но стоит ли все это рассказывать кадиру?

— Он хорошо поработал, — сказал вождь. — Мальчик знает сложение и вычитание. И мне говорили, что он довольно бегло говорит на языке чужестранца.

— Да, очень хорошо, — сказал Хаджар. — Я слышал, как он говорит, речь его изящна и правильна.

— Да, мой сын делает большие успехи, — сказал кадир. — Возможно, даже чересчур большие,

Кадир со значением замолчал. Выждав немного, Хаджар вежливо спросил:

— Как понимать тебя, о величайший из великих?

Кадир поднял таинственный зеленый предмет к глазам, осматривая его со всех сторон, как купец товар.

— Ты знаешь, что это такое?

Хаджар впервые видел предмет, который кадир держал в руках. Но он сразу понял, что это силовой камень, о которых так пеклись Токасия и братья. В нем была заключена энергия — из камня лился ярко-зеленый свет, несмотря на то что он казался осколком, отбитым от другого камня, побольше.

Хаджар вспомнил, какие слухи ходили в лагере землекопов после того, как братья вернулись из Тайного сердца. Вспомнил, что Мишра все время носил на шее какой-то мешочек, и понял, что сейчас ему надо вести себя очень осторожно.

— Похоже, это Глаз Древних, — сказал он. Так называли силовые камни фалладжи, и Хаджар специально употребил это слово.

Кадир снова издал пугавший Хаджара нечленораздельный звук, какой издает верблюд перед плевком.

— Верно. Аргивяне, а с ними и иотийцы нарушили наши границы в поисках этих безделушек. Что ты знаешь об этом?

Хаджар не отвечал, отчаянно пытаясь сообразить, что делать, но кадир сразу задал следующий вопрос.

— Он был у учителя-ракика, когда его схватили. Глаз у него отобрали, бросили в мою сокровищницу и забыли. Пару дней назад ко мне пришел сын и завел речь про этот глаз. Зачем он моему сыну?

Хаджар молчал, надеясь, что вопрос задан риторически. Он ошибался. Теперь придется рискнуть.

— Наверное, учитель рассказал вашему сыну об этом, и юному наследнику стало любопытно.

Кадир фыркнул:

— А, ракик, наверное, хочет вернуть его? Хорошо. Скажи мне, почему ракик хочет получить именно этот камень?

— Наверное, он ему дорог как память о чем-то важном, — нашелся Хаджар. — Посмотри, он же разрезан, это только половинка.

— Расколот, а не разрезан, — хитро прищурившись, ответил кадир. Он все отлично понимал. — Расколотые глаза обычно не светятся. А этот до сих пор хранит огонь, которым его наполнили Древние. Так что скорее всего это необычный камень. Возникает вопрос: в чем именно заключается его необычность?