Чтение 7–й страницы книги ~Сокол и Ласточка~

Ах, вот оно что…

У Летиции было две тётки, давно вышедшие замуж, и три дяди. Старший Клаус, стало быть, умер без потомства. Следующий по возрасту после Фердинанда, Андреас, пошёл по духовной линии и тоже успел покинуть сей мир. Младший, по имени Корнелиус, был наёмником, много лет назад отправился искать счастья в далёкую Московию, где и сгинул. Таким образом, Летиция — единственная наследница родового имения. Но у неё, оказывается, есть сводный брат. Он не носит имени фон Дорнов, потому что рождён вне брака, в нарушение церковных законов. Произвёл сего бастарда аббат Андреас, вследствие чего мальчик получил фамилию Мёнхле, то есть «монашек». Иеронимус Мёнхле выучился наукам у иезуитов,проявил недюжинные способности к финансам и разбогател на ломбардно-ссудных операциях. Ныне состоит в ранге коммерцсоветника при вюртембергском дворе и даже получил от герцога дворянскую грамоту, но этого Иеронимусу мало. Он мечтает стать настоящим аристократом. В конце концов, разве он не потомок крестоносцев? Если бы он стал владельцем родового замка, через некоторое время все забыли бы, что он, как говорится, рождён «вне колыбели».

Я вижу, как сопящий Мёнхле, хлюпая от волнения носом, подносит Летиции алмазное кольцо. Он явился к кузине с предложением руки и сердца. Вижу, как коммерцсоветник бежит к карете, провожаемый заливистым смехом.

Потом вижу его в церкви перед аналоем. Рядом — невеста. Не наследница замка Теофельс, но зато баронесса. Это Беттина фон Гетц, её лицо печально и покорно судьбе. Бедняжку попросту продали, как продают лошадь благородных кровей. Господин Мёнхле удачно вложил деньги — повысил свой аристократический статус. Потому-то моя питомица и называет свою подругу родственницей, хотя правильнее было бы сказать «свойственница».

Заодно уж я вытягиваю из нашей общей с Летицией памяти ещё один эпизод с участием Иеронимуса.

Зимний вечер в Теофельсе. В огромном камине потрескивают поленья. По стенам и высокому потолку качаются красные и чёрные тени.

— …Это совершенно беспроцентная ссуда, милая сестрица. Предлагаю вам её, как родственник, как искренний друг. Тридцать тысяч звонкой монетой! На целый год! — Пухлые щёки коммерческого советника подрагивают, багровый язык облизывает губы. — Что такое «залог»? Пустяк! Формальность, необходимая для того, чтобы я мог провести эту операцию через свои бухгалтерские книги. Вы вернётесь с дорогим дядюшкой, отдадите мне деньги, и будете жить-поживать в этом славном доме.

Мёнхле скользит жадным взглядом по гербу над камином, по развешанному оружию, по кабаньим и оленьим головам.

Летиция думает: «Ты надеешься, что меня по дороге прикончат разбойники. Или что мы не сможем вернуть долг. И тогда твоя мечта осуществится. Теофельс станет твоим. Бр-р-р! Но год — это так много! За это время я умру, но вызволю отца. И если вызволю, он сумеет добыть денег. А если умру, наплевать. Пускай здесь живут дети Беттины».

Продолжение беседы досмотреть (верней сказать, довспомнить) я не успел, ибо моя питомица вдруг вскочила, подошла к окну и стала смотреть туда, куда я указывал ей минуту назад — на корабельные мачты.

— Господи, ну конечно! — прошептала она. — Где-то там стоитмой корабль.Я поплыву на нём сама! Ничто меня не остановит!

Умница! Сообразила!

В течение нескольких минут она ходила по комнате и сама с собою разговаривала, но беззвучно, лишь шевеля губами, поэтому я не знал, какое направление приняли её мысли. Потом снова села к столу и начала писать письмо. Тут уж я не растерялся. Перелетел к ней под локоть, стал смотреть, как на бумагу ложатся строчки. Время от времени Летиция задумывалась и рассеянно трепала меня по хохолку. Это было чертовски приятно.

Писала она Беттине, по-английски — на языке пансионных лет. Пока досыхали чернила, я проглядел написанное ещё раз и остался вполне доволен содержанием. Непонятен мне остался только один пассаж:

«Будь здорова, крепка Духом и не унывай, насколько это возможно в твоём Положении. Пусть дорогие мне Стены служат не только Убежищем твоему бедному Телу, но и Опорой твоей кроткой Душе. Таково моё тебе Благопожелание, и больше, памятуя о своём Обещании, не коснусь сего грустного Предмета ни единым Словом».

Это требовалось разъяснить.

Я прикрыл глаза и увидел продолжение сцены у пылающего камина. Но теперь речь держала Летиция, а герр Мёнхле смиренно слушал.

— Дорогой братец, — язвительно говорила она, — я приму твою великодушную помощь, но с некоторыми условиями. Ты получишь Теофельс в заклад, однако в течение года жить здесь будет твоя супруга, а ты не будешь иметь права даже переступить порог замка.

Комммерцсоветник в первое мгновение просиял — его мечта была близка к осуществлению. Потом заморгал, разинул рот.

— А… а как же исполнение законных супружеских прав? Хотя бы раз в неделю, по субботам?

Летиция рассмеялась — надо признать, очень недобро.

— Пока Теофельс мой …… под крышей фон Дорнов ты не будешь.

Я был эпатирован вульгарностью использованного ею глагола. Грубыми словами меня не удивишь, я старый морской бродяга. Но ведь это девица из благородной семьи, воспитанница английского пансиона!

Год спокойной жизни вдали от постылого муженька — вот прощальный подарок, который Летиция сделала своей дорогой подруге.

Глаза Иеронимуса Мёнхле сверкнули злобой, вечно мокрый нос издал хлюпающий звук, но кузен стерпел и смиренно развёл руками. Унизительное условие было принято.

Ещё я не понял, что означает подписьYour most loving and assured Friend?pine:[17]«?pine» по-французски значит «колючка». Но потом перевёл это слово на немецкий — вышло «Dorn» — и даже не стал рыться в памяти. Сам сообразил: не иначе, старинная пансионская кличка. С такой фамилией и с таким характером, как у моей подопечной, франкоязычные соученицы из фландрских семей должны были прозвать её именно так.

Заклеив письмо сургучом и оттиснув свою печатку, Летиция тут же написала второе письмо, короткое и деловое. Она извещала «высокоуважаемого мессира Лефевра», что нынче в девятом часу вечера посетит его, дабы обсудить условия сделки и познакомиться с капитаном Дез Эссаром.

Тон письма был сух и повелителен — так пишет исполнителю требовательный заказчик.

Положительно, я восхищался своей медноволосой питомицей!

Глава пятая

Деловой разговор

— Итак, вы предлагаете мне нанять корсарский корабль, — сказала она, особенно подчеркнув слово «нанять».

Я, признаться, не понял, зачем, но Лефевр что-то учуял и внёс поправку.

— Если быть точным, мадемуазель, я предлагаю услуги одного из моих кораблей, с моим капитаном и моим экипажем, чтобы выручить из плена вашего батюшку.

К вечеру похолодало, с моря подул холодный ветер, и высокие окна роскошного кабинета были закрыты, а в камине пылал огонь, но арматор зябко ёжился, а Летиция, наоборот, разрумянилась. Сразу было видно, кто тут наседает, а кто пятится.

— Я и не говорю, что покупаю ваш корсарский корабль. Я его нанимаю. Не так ли?

Кажется, я начал догадываться о причине её настойчивости, и от удовольствия слегка чихнул. Чихать очень приятно. Живя с штурманом Ожье, я пристрастился нюхать табак. Клянусь, это одно из милейших занятий на свете. Но с госпожой де Дорн от этого невинного наслаждения придётся отвыкать, ничего не поделаешь…

Француз покосился на меня.

— Вы так экстравагантно смотритесь с попугаем на плече. Но, может быть, пересадим птицу в клетку, чтобы она не мешала деловому разговору? — Он показал на большое золочёное сооружение из проволоки, стоявшее на отдельном столике. Туда-то, очевидно, этот выжига и намеревался меня засадить, когда давеча предлагал сорок ливров. — Не угодно ли?

— Не угодно, — отрезала моя новая питомица, и я благодарно сжал её плечо когтями.

Когда она под покровом темноты отправлялась на встречу с арматором, оставила меня в номере. Но я, конечно, не мог пропустить такое событие. Я открыл клювом оконную раму, слетел на улицу и спланировал Летиции на плечо.

Она не рассердилась, даже обрадовалась.

— Кларочка, ты хочешь со мной? Отлично, а то я немножко трушу.

Но если она и побаивалась хитроумного судовладельца, в разговоре это никак не проявлялось.

— Отчего же вы не хотите признать очевидный факт? — с нажимом повторила она. Лефевр промямлил:

— Не понимаю, о чём тут говорить. Ну да, разумеется. Вы нанимаете судно.

— Отлично. Я нанимаю корсарский корабль. Это во-первых. Теперь второе: я нанимаюкорсарскийкорабль.

Браво, девочка! Так держать!

— Да, у корабля есть королевский патент на корсарский промысел, а на борту, согласно правилам будет писец морского министерства. Но что с того?

— Значит, нанятый мной корабль имеет право нападать на неприятельские суда и захватывать добычу?

— По желанию владельца и на усмотрение капитана, — быстро возразил Лефевр, подняв палец.

— Отлично. А что потом происходит с добычей?

Арматор кисло сказал:

— Ну, её регистрирует писец. По возвращении треть поступает в королевскую казну, треть идёт владельцу, а треть делится между членами экипажа.

— Владелец в этом плавании я, — нанесла решительный удар моя умница. — Следовательно, треть добычи будет моя.

В крайнем волнении Лефевр вскочил с кресла.

— Но ваша цель — выкупить из плена отца! Вы сами это говорили! Если б вы хотели вложить деньги в корсарскую экспедицию, я назначил бы за «Ласточку» совсем другую цену!

Не поддавайся, милая, спорь! Я сжал когти.

Летиция тоже поднялась, чтоб Лефевр над нею не нависал. Оказалось, что она выше ростом.

— Тогда я поговорю с другими арматорами, сравню расценки и выберу наиболее выгодное предложение. Полагаю, на моём месте вы поступили бы так же.

— Я думал, вам не терпится избавить родителя от тяжких страданий, а вы думаете о выгоде! — горестно воскликнул судовладелец. — Ну хорошо, так и быть. Половина трофеев будет ваша, половина моя.

Мои когти снова пошли в ход. Не давай себя надуть!

— Не возражаю… Но в этом случае вы возьмёте на себя и половину расходов. Вместо двадцати одной тысячи трёхсот пятидесяти ливров я заплачу вам десять тысяч шестьсот семьдесят пять.

Какова сила характера! А скорость устного счёта!

Я почувствовал, что могу немного расслабиться. Моей питомице палец в рот не клади.

С четверть часа шла ожесточённая торговля, в итоге которой арматор согласился сократить на треть стоимость аренды корабля. Получив в обмен половину интереса. Это далось Лефевру нелегко, ему пришлось попотеть — в том числе, в прямом смысле. Он уже не зяб, на жёлтом лбу выступила испарина.

— Уф, — сказал он, утирая лицо кружевным манжетом. — Не завидую вашему будущему супругу, мадемуазель. Если вы с вашим нравом вообще когда-нибудь найдёте себе партию.

Если он думал, что этим жалким и малодостойным выпадом завершает баталию, то здорово ошибся. Главный сюрприз был впереди.

— Благодарю за беспокойство о моих матримониальных видах, — невозмутимо произнесла Летиция, — однако у меня есть ещё один вопрос. Откуда мне знать, поплывёт ли вообще ваш корабль в Барбарию? Может быть, он поболтается пару месяцев в море, нахапает добычи и вернётся? А вы мне скажете, что выкупить отца не удалось?

— Да… да как вы можете такое… Честь купеческого дома «Лефевр»! Моя репутация! Чудовищное подозрение! Неслыханное оскорбление!

Пока Лефевр бушевал и возмущался, она спокойно выжидала. Наконец, поняв, что криком её не проймёшь, он прищурился и спросил:

— Что вы предлагаете? Хотите отправить с кораблём своего представителя? Но вы никого в Сен-Мало не знаете.

— Я поплыву на «Ласточке» сама.

Француз утратил дар речи. С минуту он таращился на собеседницу, разинув рот. Потом сдёрнул свой величественный парик, вытер рукавом плешивый череп и устало опустился в кресло.

— Нет, с вами решительно нельзя иметь дело… Вы не понимаете, чего требуете. Знаете ли вы, что такое корсарское плавание?

— Не надо говорить мне об опасностях. Они меня не пугают.

— Да при чём здесь вы! Я и так вижу, что вас не испугают ни чёрт, ни преисподняя. — Он безнадёжно покачал головой. — Дело не в вас. Дело в экипаже. Никогда и ни за что матросы не отправятся в корсарский рейд с бабой на борту. Это приносит несчастье.

Летиция недоверчиво усмехнулась, но на сей раз прохиндей был абсолютно прав! Как я мог упустить это обстоятельство из виду? Очевидно, причина в том, что полюбив свою новую подопечную, я перестал воспринимать её как существо противоположного пола, она стала для меня сопряжённой частицей моей души. Но моряки и вправду народ суеверный. Если капитан объявит, что в опасную экспедицию с ними идёт женщина, весь экипаж немедленно дезертирует. Я и сам, честно говоря, отношусь с предубеждением к таким рейсам. Ещё с тех пор, когда утонул мой первый питомец Ван Эйк. Разве я не говорил, что в тот раз его корабль вёз из Джакарты жену яванского губернатора со служанкой?

Я встревожено заёрзал на плече своей девочки. Уж эту стену ей было никак не пробить!

Но видно не зря её в пансионе прозвали «колючкой». Такая, если вопьётся, то намертво.

— Суеверия ваших моряков — не моя проблема, сударь. Или я плыву на «Ласточке», или наш разговор окончен.

Я был уверен, что тут он выставит её за дверь. Но Лефевр опустил голову, долго о чём-то размышлял и в конце концов со вздохом молвил:

— Быть по-вашему. Я велю внести в контракт соответствующий пункт.

— Только учтите, — предупредила она, — я очень внимательно изучу этот документ. Пусть пункт будет сформулирован так: если владелец не сможет обеспечить моё участие в плавании, договор расторгается, а кроме того вы возмещаете мне все расходы по поездке в Сен-Мало.

— А если я найду способ поместить вас на корабль, но вы сами передумаете и откажетесь, то полученный мной аванс не возвращается, — парировал арматор.

Они в упор смотрели друг на друга. Я чувствовал, что хитрый лис нашёл какую-то лазейку, слишком уж он стал покладист. Осторожней, душа моя! Не дай себя провести!

— Не надейтесь, — сказала Летиция. — Я не откажусь. Идёмте составлять бумагу.

Мы спустились на этаж, где находилась контора. Очень долго, на протяжении часа или полутора, клерк под диктовку записывал пункты контракта, потом другой писец перебеливал документ.

После этого Летиция медленно прочла его вслух. Я внимательно слушал, как говорится, навострив когти. Был готов царапнуть её, если увижу подвох.

— Мне не нравится пункт 18. — Девушка нахмурилась. — Тут сказано, что судовладелец не несёт ответственности за неуспех экспедиции в случае, если пленник… умрёт.

Последнее слово она произнесла с усилием.

— А как иначе? На всё воля Божья. Если Господь решит призвать к Себе вашего батюшку, моей вины в том нет. Если же у вас будут основания хоть в какой-то степени винить меня или команду в этом несчастье, так на то есть пункт 19, где предусмотрены жесточайшие штрафные санкции.

Возразить на это было нечего. Летиция прочитала документ ещё раз и решительно подписала, разбрызгивая чернила. Подписал и арматор.

Сделка была заключена.

— А теперь вернёмся в кабинет. Там уже должен ждать капитан Дезэссар. Я предчувствую, что объяснение с ним будет нелёгким. Должен предупредить вас, это человек неотёсанный и грубый, как большинство моряков.

— Дворянин не может быть груб с дамой, — величественно заметила Летиция.

Я видел, что она очень довольна тем, как вела себя во время трудных переговоров, завершившихся полным её триумфом. Что ж, я тоже ею гордился.

— Кто дворянин? Жан-Франсуа? — засмеялся Лефевр. — А, вы, верно, подумали, что он из тех Дез Эссаров? — Арматор ткнул пальцем вверх, в потолок. — Нет, фамилия капитана пишется в одно слово. Он не голубых кровей. Исконный малоанец, просоленная шкура. Начинал юнгой, был матросом, боцманом, штурманом, подшкипером. Выбился в неплохие капитаны. Жан-Франсуа, конечно, хотел бы получить дворянский герб, все капитаны об этом мечтают. Но его величество жалует эту милость лишь за особенно выдающиеся заслуги.* * *

— Вот наша достопочтенная клиентка, мой дорогой Дезэссар. Она желала на вас посмотреть.

Со стула нехотя поднялся коренастый, почти квадратный человек исключительно недворянской внешности. Одет он, положим, был не без потуги на важность: на кантах и отворотах мятого, в пятнах кафтана тускло отсвечивали позументы, на тупоносых башмаках сверкали преогромные серебряные пряжки, а из жилетного кармана, чуть не доставая до пупа, свешивалась толстая цепочка часов. Но кружева на рубашке были желты, золотое шитьё засалено, чулки висели складками. Физиономия и подавно не претендовала на изящество. Свирепая физиономия от ветров и солнца обрела цвет и фактуру наждачной бумаги: вздёрнутый нос, подобно двуствольному пистолету, целился в собеседника широкими ноздрями, зато взгляд маленьких глазок для морского волка был каким-то слишком быстрым, словно ускользающим. Я сразу понял: этот субъект очень и очень себе на уме. Впрочем, среди капитанов купеческого флота, промышляющих попеременно торговлей и узаконенным разбоем, такой тип нередок. Возраст Дезэссара, как у большинства бывалых мореплавателей, точному определению не поддавался. Эта публика задубевает до густой сизости годам к тридцати и после уже почти не меняется до шестого десятка. Рискну предположить, что капитан перебрался на мою сторону сорокалетнего рубежа.

Первое моё впечатление от господина Дезэссара, честно говоря, было неблагоприятным. Особенно встревожило меня то, что, поднявшись, он спрятал за спину руки.

Считается, что глаза — замочная скважина души и в них можно рассмотреть истинную суть человека. Мой опыт этого не подтверждает. Люди тёртые обычно следят за своим лицом; иные могут глядеть на вас открыто, умильно, а при случае и подпустить слезу.

У меня другая метода — я определяю нрав и честность по рукам. Язык жестов не менее красноречив, но мало кто даже из отъявленных хитрецов заботится его маскировать.

Пользуясь своим положением бессмысленной твари, я перелетел на шкаф, а оттуда на стол, чтобы рассмотреть руки Дезэссара получше.

— Ваш попугай не нагадит на бумаги? — спросил невежа арматор, на что я лишь презрительно фыркнул.

Нехороши были руки у капитана. Ох, нехороши!

Во-первых, короткопалые — верное свидетельство низменности или, в лучшем случае, приземлённости души. Во-вторых, находились в постоянном движении — цеплялись друг за друга, скрючивались, пощёлкивали суставами.

Этот человек то ли сильно волновался, то ли что-то скрывал.

Мне захотелось заглянуть в его нутро как следует. Воспользовавшись тем, что он был повёрнут ко мне спиной, я перелетел ему на плечо, продрал когтем сукно на груди, а клювом прицелился в висок, но Дезэссар так дёрнулся, что я на нём не удержался. Разведка, увы, не удалась.

— Она у вас бешеная, эта чёртова птица?! — заорал капитан грубым голосом, схватил со стола свою треуголку и замахнулся на меня.

— Ей не понравилось, что вы не поклонились даме. Это свидетельствует о плохих манерах, — сухо сказала моя умница, очевидно, с самого начала решив продемонстрировать, кто здесь главный. — Ко мне, Кларочка. Этот господин исправится.

— Чёрта с два! Я не паркетный шаркун, чтоб мести по полу шляпой! Если ваш поганый попугай станет на меня кидаться, я сверну ему шею, не будь я Жан-Франсуа Дезэссар! —Он так рассердился, что топнул ногой. — Зачем вы меня вызывали, патрон? Чего на меня смотреть? Я не грот-мачта, не румпель и не бушприт!

Тоном светской дамы, разговаривающей с конюхом, Летиция объявила:

— Я хочу видеть, кому вверяю не только свои деньги, но и свою жизнь. Видите ли, мсье, я плыву с вами.

Реакция капитана была предсказуемой. Разумеется, вначале он захлопал глазами, потом уставился на арматора, который с унылым видом кивнул. Ругательства, которыми после этого разразился моряк, я опускаю. Общий смысл воплей был таков: бабе на «Ласточке» делать нечего, матросы этого не потерпят, да и сам он, трам-та-ра-рам, скорее проглотит свою подзорную трубу, нежели согласится на такое.

Летиция ответила не шкиперу, а судовладельцу:

— В таком случае, сударь, вы найдёте мне другого капитана. Согласно пункту 11 нашего контракта. А понадобится — поменяете всю команду, согласно пункту 12.

Я одобрил её твёрдость поощрительным возгласом.

— Успокойтесь вы оба, не кричите! — вскинул ладони Лефевр. — И, ради бога, угомоните вашего попугая, мадемуазель. Без того голова трещит! Я всё предусмотрел. Согласно недавно утверждённому указу Адмиралтейства, на корсарском корабле с экипажем более 40 человек обязательно должны быть священник и морской хирург.

— Кто-кто? — переспросила Летиция, очевидно, не поняв словосочетания chirurgien navigan.

— Попросту говоря, лекарь. Штраф за нарушение указа 2000 ливров, поэтому никто из арматоров и капитанов ослушаться не смеет. Это два лишних рта и два лишних жалованья, причём содержание врача немалое — 100 ливров в месяц. Попа я вам, Дезэссар, уже сыскал. Этот простак согласился плыть бесплатно. А с лекарем мы поступим вот как: переоденем госпожу де Дорн в мужское платье — и собьём одним камнем двух птиц. Во-первых, условия контракта будут выполнены, а во-вторых сэкономим на медике.

— Вы шутите?! — в один голос вскричали капитан и барышня.

Лефевр невозмутимо смотрел на них прищуренными глазами, в которых поигрывали злорадные искорки. Так вот в чём заключался подвох!

— А что такого? — с невинным видом спросил он. — По правилам, у врача должен быть патент, но, поскольку мало кто из настоящих медиков хочет плавать по морям, разрешается брать лекарских учеников, лишь бы они были грамотны, могли разобраться в содержимом медицинского сундука и имели от роду пятнадцать лет. Вам ведь есть пятнадцать лет, мадемуазель?

Она растерянно кивнула, застигнутая атакой врасплох.

— Ну вот, видите. В вашей смышлёности я уже убедился, что же до медицинского сундука, то можете не беспокоиться. Я по случаю закупил оптом на все свои корабли стандартные наборы, одобренные военно-морским ведомством. Там 20 необходимых хирургических инструментов, 28 медикаментов, гипс, корпия и всё прочее по утверждённому списку. Никто кроме Дезэссара о вашем маскараде знать не будет. А наш славный капитан не проболтается — это не в его интересах. Как вам моё предложение? Полагаю, это единственный способ решить нашу маленькую проблему.

В сущности, рассуждая логически, он был совершенно прав. Но…

— Но мы так не договаривались, — пролепетала Летиция. Её самоуверенность пропала без следа. Сейчас моя питомица выглядела перепуганной девочкой. — Я не стану обманывать команду! А вдруг меня разоблачат?

Дезэссар открыл рот и снова закрыл. Его физиономия из сизой сделалась лиловой. Я забеспокоился, не хватит ли беднягу удар. Судя по набухшим жилам на висках, «наш славный капитан» имел предрасположенность к апоплексии.

— Тут уж будете виноваты вы сами. — Арматор пожал плечами. — Договор обязывает меня предоставить вам возможность участия в плавании. Я её предоставил. Нигде в документе не сказано, какую одежду вы будете носить, женскую или мужскую. Коли вас не устраивает моё предложение, расстанемся миром, но аванс мой.

Однако он тут же сменил тон и заговорил мягко, вкрадчиво:

— Поверьте, сударыня, кроме как в мужском обличье, вам ни на один корабль не попасть. Никто во всей Франции на это не согласится. Во всяком случае сейчас, в военное время. Из вас получится бравый юноша, поверьте опытному глазу. Рост у вас отменный, фигура, по счастью, не отличается округлостью форм. Голос низок, а от соли и ветров он обретёт хрипотцу. Соблюдайте осторожность, и никто вас не раскусит.

Она жалобно воскликнула:

— Но я ничего не смыслю в медицине! А если придётся кого-то лечить?

— Лекарские ученики, которых я сажаю на другие свои корабли, тоже не Гиппократы.

— Да как я буду жить среди мужчин? — Летиция схватилась за виски. — Это невозможно!

— Вы имеете в виду естественные физические различия со всеми, так сказать, вытекающими последствиями? — покивал Лефевр, деликатно отставив мизинец. — Я продумали это. У вас будет почти отдельная каюта. Только вы и монах. А монах — и не мужчина вовсе. Все его помыслы там.

Он закатил глаза и показал на люстру.

Здесь Дезэссар, наконец, справился с негодованием и завопил:

— Чёрррта с два! Я скорей сожру свои потроха, чем соглашусь на это! Никогда, вы слышите, сударь, никогда и ни за что Жан-Франсуа Дез…

Но арматор быстро перебил его:

— Не хотите — не надо. Корабль поведёт мсье Кербиан.

И капитан сразу заткнулся, поперхнувшись на собственной фамилии.

— Он опытный штурман, давно мечтает о самостоятельном плавании, — спокойной договорил Лефевр.

Буян стушевался и только метнул на своего патрона быстрый взгляд, в котором кроме ярости мне померещилось что-то ещё. Быть может, смущение? Хотя трудно представить,чтобы просоленный морской волк мог конфузиться.

Летиция опустила голову. Вид у неё был совсем потерянный. Полагаю, что на неё всей своей тяжестью обрушилась истина, которую Учитель сформулировал так: «Тяжело идти тропой, что ведёт к краю пропасти. Особенно если нельзя повернуть назад».