Чтение 13–й страницы книги ~Девушка с татуировкой дракона~

— Я не могу просто так выписывать тебе деньги, — внезапно сказал он. — Зачем тебе такой дорогой компьютер? Есть значительно более дешевые машины, на которых можно играть в компьютерные игры.

— Я хочу распоряжаться своими деньгами, как раньше.

Адвокат Бьюрман смерил ее сочувствующим взглядом:

— Это еще надо посмотреть. Сначала ты должна научиться общаться и договариваться с людьми.

Ее глаза ничего не выражали, но если бы адвокат Бьюрман смог прочесть ее мысли, его улыбка, возможно, немного бы поблекла.

— Думаю, нам с тобой предстоит стать добрыми друзьями, — сказал он. — Мы должны доверять друг другу.

Не дождавшись ответа, он пояснил:

— Ты ведь уже взрослая женщина, Лисбет.

Она кивнула.

— Подойди сюда, — сказал он, протягивая руку.

Лисбет Саландер на несколько секунд задержала взгляд на ноже, а потом встала и подошла к нему.Все имеет последствия.

Он схватил ее руку и прижал к своей промежности. Сквозь темные габардиновые брюки Саландер почувствовала его член.

— Если ты будешь добра ко мне, то и я буду добр к тебе, — произнес он.

Она словно окаменела, а он, обвив ее свободной рукой за шею, вынудил встать на колени, лицом к промежности.

— Тебе ведь это уже знакомо, — сказал он, расстегивая ширинку.

От него пахло так, словно он только что помылся с мылом.

Лисбет Саландер отвернула лицо и попыталась встать, но он крепко держал ее. В чисто физическом отношении она ему безнадежно уступала, поскольку весила около сорока килограммов против его девяноста пяти. Он обеими руками схватил ее за голову и повернул лицо так, что их глаза встретились.

— Если будешь добра ко мне, то и я буду добр к тебе, — повторил он. — А будешь брыкаться, я упрячу тебя в дурдом до конца жизни. Тебе бы этого хотелось?

Она не ответила.

Он выждал, пока она опустила взгляд, как ему показалось, покорившись. Потом подтащил ее поближе. Лисбет Саландер открыла рот и впустила его член. Бьюрман все время крепко держал ее за шею, с силой прижимая к себе. В течение десяти минут, пока он вихлял тазом, ее непрерывно подташнивало; наконец кончив, он притиснул ее с такой силой, что она едва не задохнулась.

Он позволил ей воспользоваться маленьким туалетом, находившимся прямо в офисе. Пока Лисбет Саландер умывалась и пыталась стереть пятна со свитера, ее всю трясло. Она пожевала его зубную пасту, чтобы избавиться от вкусовых ощущений. Когда она вернулась в комнату, он преспокойно сидел за письменным столом и перелистывал бумаги.

— Сядь, Лисбет, — пригласил он, не глядя на нее.

Она села. Наконец он поднял взгляд и улыбнулся:

— Ты ведь уже взрослая, правда, Лисбет?

Она кивнула.

— Тогда ты должна уметь играть во взрослые игры, — сказал он таким тоном, будто разговаривал с ребенком.

Она не ответила. У него на лбу появилась небольшая морщинка.

— Полагаю, будет лучше, если ты никому не станешь рассказывать о наших играх. Подумай сама — кто тебе поверит? Ведь по документам ты невменяемая.

Снова не дождавшись ответа, он продолжил:

— Будет твое слово против моего. Чье, как ты думаешь, окажется весомее?

Когда она опять ничего не ответила, Бьюрман вздохнул. Его внезапно разозлило то, что она сидит словно воды в рот набрала и просто смотрит на него, но он сдержался.

— Мы с тобой будем добрыми друзьями, — сказал он. — Ты правильно поступила, придя ко мне сегодня. Можешь обращаться ко мне когда угодно.

— Мне нужны десять тысяч крон на компьютер, — вдруг тихо произнесла она, словно продолжая начатый до перерыва разговор.

Адвокат Бьюрман поднял брови.

«Крепкий орешек, — подумал он. — Она же недоразвитая, черт возьми».

Он протянул ей чек, который выписал, пока она была в туалете.

«С ней лучше, чем со шлюхой, можно расплачиваться ее же деньгами».

Он улыбнулся снисходительной улыбкой. Лисбет Саландер взяла чек и ушла.

Глава

Пятница, 19 февраля

Будь Лисбет Саландер обычной гражданкой, она бы, едва покинув офис адвоката Бьюрмана, скорее всего, позвонила в полицию и заявила об изнасиловании. Синяки на затылке и шее, а также автограф насильника, оставленный в виде пятен спермы с его ДНК на ее теле и одежде, явились бы веским доказательством. Даже если бы адвокат Бьюрман стал увиливать, утверждая, что «она не протестовала», или «она меня спровоцировала», или «она сама рвалась сделать мне минет», или приводя другие обычные аргументы насильников, он все равно столько раз нарушил закон об опекунстве, что его немедленно лишили бы права вмешиваться в ее дела. Благодаря заявлению в полицию, вероятно, Лисбет Саландер предоставили бы настоящего адвоката, хорошо разбирающегося в вопросах посягательства на женщин, а это, в свою очередь, могло привести к обсуждению корня проблемы — то есть к тому, что она была признана недееспособной.

С 1989 года понятие «недееспособный» по отношению к взрослым больше не применяется.

Есть два вида попечительства — наставничество и опекунство.

Наставник выступает в качестве добровольного помощника тем людям, которые по разным причинам не могут справляться с проблемами повседневной жизни, оплатой счетов или собственной гигиеной. Таким наставником часто назначают кого-нибудь из родственников или близких знакомых. Если таких близких людей не имеется, наставника могут выделить органы социальной опеки. Наставничество является мягкой формой попечительства, при которой индивидуум, объявленный недееспособным, по-прежнему сам распоряжается своими доходами, а решения принимаются совместно.

Опекунство представляет собой значительно более жесткую форму контроля, при которой подопечный лишается права самостоятельно распоряжаться своими деньгами и принимать решения по разным вопросам. Точная формулировка гласит, что опекун берет на себя всю «правовую дееспособность» опекаемого. В Швеции опекунству подлежат около четырех тысяч человек. Наиболее обычной причиной опекунства является ярко выраженное психическое заболевание, порой в сочетании с сильной алкогольной или наркотической зависимостью. Незначительную часть составляют люди, страдающие старческим слабоумием, но поразительно большую группу людей, подлежащих опекунству, образует молодежь в возрасте до тридцати пяти лет. Лисбет Саландер была одной из этой группы.

Лишение человека контроля над собственной жизнью, то есть над банковским счетом, является одной из самых унизительных мер, какие только может применить демократия, особенно когда речь идет о молодежи. Это позорно, даже если цель такой меры считается благой и социально оправданной. Поэтому вопросы опекунства относятся к потенциально уязвимым политическим делам, которые регулируются строгими рамками постановлений и контролируются опекунским советом муниципалитета. Тот подчиняется правлению лена и, в свою очередь, отчитывается перед парламентским уполномоченным по делам юстиции.

Как правило, опекунский совет муниципалитета осуществляет свою деятельность в тяжелых условиях. Однако, принимая во внимание деликатность вопросов, которыми он занимается, в СМИ просачивается на удивление мало жалоб или скандалов.

Изредка появляются сообщения о том, что возбуждено дело против какого-нибудь наставника или опекуна, который похищал деньги или продал без разрешения жилье клиента, положив деньги себе в карман. Но такие случаи относительно редки, что, в свою очередь, может объясняться двумя причинами: либо тем, что совет делает свое дело исключительно хорошо, либо тем, что клиенты не имеют возможности жаловаться и убедить в своей правоте журналистов и власти.

Опекунский совет муниципалитета обязан ежегодно рассматривать наличие оснований для отмены опекунства. Поскольку Лисбет Саландер упорно отказывалась проходитьпсихиатрические обследования — она не обменивалась даже вежливым «доброе утро» со своими врачами, — у совета никогда не появлялось повода изменить решение. Следовательно, сохранялся статус-кво, и она год за годом продолжала находиться под опекой.

Законом, однако, предписывается, что необходимость в опекунстве «должна в каждом отдельном случае рассматриваться индивидуально». Хольгер Пальмгрен толковал этотаким образом, что позволял Лисбет Саландер самой распоряжаться своими деньгами и жизнью. Он скрупулезно выполнял требования совета, подавая ежемесячные докладные и ежегодные отчеты, но в остальном обходился с Лисбет Саландер как с любой другой молодой женщиной и не пытался определять ее стиль жизни и круг общения. Пальмгрен полагал, что ни его, ни общество не касается, если молодая дама хочет носить кольцо в носу и татуировку на шее. Такой несколько своеобразный подход к решению суда являлся одной из причин того, что они с подопечной так хорошо ладили.

Пока ее опекуном был Хольгер Пальмгрен, Лисбет Саландер не слишком задумывалась о своем юридическом статусе. Однако адвокат Нильс Бьюрман толковал закон об опекунстве совсем по-другому.

Лисбет Саландер решительно отличалась от нормальных людей. В юриспруденции она обладала самыми поверхностными знаниями — углубляться в эту область у нее просто не было повода — и не питала никакого доверия к полицейской власти. Полиция представлялась ей некой неопределенной враждебной силой, которая за все годы лишь задерживала и унижала ее. В последний раз она имела дело с полицией в мае прошлого года, когда, направляясь в «Милтон секьюрити», проходила по Гётгатан и вдруг оказалась лицом к лицу с полицейским, вооруженным для борьбы с уличными беспорядками, который, без всякого повода с ее стороны, нанес ей удар дубинкой по плечу. Первым побуждением Саландер было немедленно дать ему сдачи бутылкой кока-колы, которую она держала в руке. К счастью, прежде чем она успела что-либо предпринять, полицейский развернулся и помчался дальше. Потом она узнала, что неподалеку проходила демонстрация «За свободу улиц от автомобилей».

Мысль о посещении ставки вооруженных полицейских для подачи заявления о сексуальных домогательствах Нильса Бьюрмана даже не приходила ей в голову. И кстати — чтоей заявлять? Бьюрман взял ее за грудь. Любой полицейский, бросив взгляд на ее миниатюрные бугорки, констатировал бы, что это маловероятно, а если уж такое произошло,то ей бы следовало скорее радоваться тому, что кто-то вообще стал затрудняться. А история с минетом — тут ее слову будет противостоять его слово, а слова других обычно оказывались весомее. Полиция — это не вариант.

Покинув офис Бьюрмана, она вместо этого поехала домой, приняла душ, съела два бутерброда с сыром и соленым огурцом и уселась на старый потрепанный диван в гостиной,чтобы подумать.

Обычный человек посчитал бы равнодушие, с которым она отнеслась к совершенному над ней насилию, еще одним доказательством отклонения от нормы.

Круг ее знакомых был небольшим и состоял не из представителей защищенного среднего класса с пригородных вилл. К восемнадцатилетнему возрасту Лисбет Саландер не знала ни одной девчонки, которую бы по крайней мере раз не принуждали к каким-либо сексуальным действиям. В большинстве случаев речь шла о чуть более старших бойфрендах, которые добивались своего с применением некоторой физической силы. Насколько Лисбет Саландер знала, подобные инциденты иногда приводили к слезам и возмущению, но не к заявлениям в полицию.

В ее мире это было в порядке вещей. Девушку считали доступной, особенно если она была в потертой кожаной куртке, с пирсингом на бровях, татуировкой и нулевым социальным статусом.

И реветь тут было не над чем.

Зато не могло быть и речи о том, чтобы адвокат Бьюрман мог безнаказанно заставлять ее делать ему минет. Обид Лисбет Саландер не забывала и прощать не умела в принципе.

Однако с юридическим статусом ситуация у нее была сложной. Сколько она себя помнила, ее считали трудной и немотивированно агрессивной. Первые записи в журнале появились из карточки медсестры начальной школы. Лисбет Саландер отправили домой, потому что она затолкала одноклассника в раздевалку и избила до крови. Свою тогдашнюю жертву она по-прежнему вспоминала с раздражением: раскормленный мальчик по имени Давид Густафссон вечно дразнился, кидал в нее разными предметами и явно обещал вырасти в большого любителя всех травить. Что означает слово «травля», она в то время даже не знала, но когда на следующий день вернулась в школу и Давид грозно пообещал ей отомстить, она уложила его на пол прямым ударом справа, утяжелив руку мячиком для гольфа, что привело к новой кровавой ране и новой записи в карточке.

Правила, по которым были устроены взаимоотношения в школе, всегда вызывали у нее недоумение. Она занималась своими делами и не вмешивалась в чужие. Тем не менее вечно находился кто-нибудь, кто никак не хотел оставлять ее в покое.

В средних классах ее неоднократно отправляли домой после бурных ссор с одноклассниками. Значительно более сильные мальчики из ее класса быстро поняли, что драка сэтой тощей девчонкой может иметь неприятные последствия — в отличие от других девочек класса она никогда не отступала и, ни секунды не колеблясь, использовала дляобороны кулаки или что попадется. Она пребывала в убеждении, что лучше оказаться избитой до смерти, чем терпеть это дерьмо.

А еще она мстила.

В шестом классе Лисбет Саландер подралась с парнем, бывшим значительно крупнее и сильнее ее. Она была ему не ровней чисто физически. Сперва он несколько раз играючи сбил ее с ног, потом, когда она попыталась перейти в наступление, отвесил оплеуху. Однако ничего не помогало: какой бы превосходящей силой он ни обладал, глупая девчонка все продолжала нападать, и через некоторое время даже одноклассникам стало казаться, что это уже чересчур. Она выглядела столь откровенно беззащитной,что делалось неловко. Под конец парень так врезал ей кулаком, что у нее треснула губа и потемнело в глазах. Одноклассники оставили ее лежать на земле за гимнастическим залом. Два дня она в школу не ходила, а на третье утро подстерегла своего мучителя и битой для игры в лапту съездила ему по уху. За эту выходку ее вызвали к директору, который решил заявить на нее в полицию, обвинив в причинении физического вреда, что и вылилось в создание особой социальной комиссии.

Одноклассники считали ее ненормальной и относились к ней соответственно. Не вызывала она симпатии и у учителей, которые временами воспринимали ее как наказание. Она была неразговорчивой и относилась к тем ученикам, которые никогда не поднимают руку и часто не отвечают на вопрос учителя. Это отражалось на ее оценках, хотя никто не мог бы сказать, молчит она по причине незнания урока или по какой-то другой. Ее неоднократно обсуждали на педсовете, и все сознавали, что у нее имеются проблемы, но почему-то никому не хотелось брать на себя ответственность за эту трудную девочку. Тем самым она оказалась в ситуации, когда даже учителя махнули на нее рукой, предоставив ей возможность просто сидеть и мрачно молчать.

Когда однажды новый учитель, не знавший особенностей ее поведения, заставил ее отвечать на вопрос по математике, у нее случился истерический припадок и она стала отбиваться руками и ногами. Потом она перешла в другую школу, не оставив в старой ни единого товарища, с которым бы ей захотелось попрощаться. Это была странная девочка, которую никто не любил.

Затем приключился «Весь Этот Кошмар», о котором ей думать не хотелось, — она как раз тогда вступала в подростковый возраст. Последняя вспышка, завершившая картинуи приведшая к тому, что на свет извлекли записи карточки из начальной школы. После этого с юридической точки зрения она стала считаться… ненормальной. Выродком. Лисбет Саландер и без бумаг знала, что отличается от других. С другой стороны, пока ее опекуном был Хольгер Пальмгрен, которого она при необходимости могла обвести вокруг пальца, это ее ничуть не волновало.

С приходом Бьюрмана статус недееспособной начал чрезвычайно осложнять ей жизнь. К кому бы она ни обратилась, везде могла ждать западня, а что произойдет, если она проиграет борьбу? Поместят в интернат? Запрут в дурдоме? Это уж точно не вариант.

Позже, ночью, когда они уже спокойно лежали, переплетя ноги, и грудь Сесилии уютно устроилась под боком у Микаэля, женщина вдруг подняла на него глаза.

— Спасибо. Давненько со мной такого не бывало. А ты в постели молодцом.

Микаэль улыбнулся. Он всегда по-детски радовался, когда женщины восхищались его сексуальными способностями.

— Мне было хорошо, — сказал он. — Неожиданно, но приятно.

— Я не прочь повторить, — отозвалась Сесилия Вангер. — Если у тебя будет желание.

Микаэль посмотрел на нее:

— Не хочешь ли ты сказать, что тебе нужен любовник?

— Occasional lover, — уточнила Сесилия Вангер. — Но я хочу, чтобы ты шел домой, пока не заснул. Тебе незачем видеть меня рано утром, пока я не привела в порядок мышцы и лицо. И потом, будет лучше, если ты не станешь рассказывать всему селению о наших отношениях.

— Я, в общем-то, и не собирался, — ответил Микаэль.

— Особенно я не хочу, чтобы об этом узнала Изабелла. Она такая скотина.

— И твоя ближайшая соседка… я с ней уже познакомился.

— Да, но, к счастью, из ее дома моя входная дверь не видна. Микаэль, пожалуйста, проявляй осмотрительность.

— Я буду осмотрительным.

— Спасибо. Ты пьешь?

— Иногда.

— Мне хочется чего-нибудь фруктового с джином. Ты будешь?

— С удовольствием.

Она завернулась в простыню и спустилась на первый этаж. Микаэль воспользовался случаем, сходил в туалет и сполоснулся. Он стоял голым, разглядывая книжную полку, когда она вернулась с графином ледяной воды, двумя порциями джина и лаймом. Они выпили.

— Зачем ты сюда пришел? — спросила она.

— Без особой причины. Я просто…

— Ты сидишь дома и читаешь бумаги Хенрика, а потом приходишь ко мне. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, чем ты занялся.

— Ты читала эти бумаги?

— Только отчасти. Это дело продолжается почти всю мою сознательную жизнь. Если общаешься с Хенриком, невозможно уклониться от загадки Харриет.

— Эта история действительно увлекает. Я хочу сказать, что это загадка запертой комнаты в масштабе целого острова. И дело развивалось как-то нелогично. Каждый вопрос остается без ответа, каждая нить приводит в тупик.

— М-да, от такого можно сойти с ума.

— Ты была на острове в тот день.

— Да. Я была здесь и хлебнула всей этой суматохи. Вообще-то я жила в Стокгольме и училась в университете. Очень жалею, что не осталась в тот день дома.

— Какой она на самом деле была? Люди, похоже, воспринимали ее совершенно по-разному.

— Это не для печати или…

— Не для печати.

— Представления не имею, что творилось у Харриет в голове. Тебя, конечно, интересует последний год. Один день она была религиозной психопаткой. А на следующий день красилась, как шлюха, и отправлялась в школу в самом обтягивающем свитере. Не надо быть психологом, чтобы понять, что она была глубоко несчастна. Но я, как уже сказала, здесь не жила и слышала только сплетни.

— В чем был корень ее проблем?

— В Готфриде с Изабеллой, разумеется. Их брак был чистейшим сумасшествием. Они пили или воевали между собой. Не физически — Готфрид был не из тех, кто может ударить, он чуть ли не сам боялся Изабеллы. У нее жуткий характер. Где-то в начале шестидесятых он стал более или менее постоянно жить в домике на краю острова, а Изабелла никогда туда не показывалась. Бывали периоды, когда он ходил по селению натуральным оборванцем. А потом переставал пить, снова одевался аккуратно и даже пытался работать.

— Неужели никто не хотел помочь Харриет?

— Хенрик, разумеется, хотел. И в конце концов она переехала к нему. Но не забудь, что он был поглощен ролью великого промышленника. Частенько бывал в разъездах и не мог уделять Харриет и Мартину много времени. Я многое из этого пропустила, поскольку жила сначала в Уппсале, а потом в Стокгольме — могу заверить, что с таким отцом, как Харальд, у меня детство тоже было не из легких. Однако задним числом я поняла: главная проблема заключалась в том, что Харриет никогда никому не открывала душу. Она, напротив, старалась поддерживать видимость того, что у них счастливая семья.

— Вероятно, она пыталась обманывать саму себя.

— Естественно. Но когда утонул ее отец, она изменилась. Делать вид, что все отлично, стало невозможно. До этого она была… даже не знаю, как объяснить, — вполне обычной девочкой-подростком, хотя и невероятно талантливой и не по годам развитой. В последний же год она по-прежнему выделялась умственными способностями — пятерки повсем тестам и тому подобное, — но словно бы лишилась собственной души.

— Как утонул ее отец?

— Готфрид? Самым прозаическим образом. Он выпал из лодки прямо под домом. У него была расстегнута ширинка, а содержание алкоголя в крови превышало любые нормы, так что сам можешь догадаться, как все произошло. Обнаружил его Мартин.

— Я этого не знал.

— Забавно. Из Мартина получился по-настоящему хороший человек. А ведь если бы ты спросил меня лет тридцать пять назад, я бы сказала, что из этой семьи в психологе нуждается именно он.

— Что это значит?

— От всего этого страдала не только Харриет. На протяжении многих лет Мартин был настолько молчаливым и замкнутым, что его даже можно было назвать нелюдимым. Трудно приходилось обоим детям. Да, в общем-то, нам всем. У меня были проблемы с моим отцом — думаю, ты уже понял, что он абсолютно ненормальный. От таких же сложностей страдали и моя сестра Анита, и кузен Александр. Счастливого детства в семействе Вангер не досталось никому.

— А куда делась твоя сестра?

— Анита живет в Лондоне. Она поехала туда в семидесятых годах работать в шведской турфирме и осталась. Вышла замуж за какого-то типа, с которым разъехалась, так и не успев представить его семье. Сейчас занимает руководящую должность на одной из авиалиний «Бритиш эруэйз». Мы с ней хорошо ладим, но тесной связи не поддерживаем и встречаемся где-то раз в два года. Она никогда не приезжает домой в Хедестад.

— Почему?

— Наш отец — сумасшедший. Это достаточное объяснение?

— Но ты же осталась.

— Я и Биргер, мой брат.

— Это который политик?

— Издеваешься? Биргер старше нас с Анитой. Мы никогда не были особенно близки. В собственных глазах он чрезвычайно значительный политик, которому светит место в риксдаге или министерский пост, если правые придут к власти. На самом же деле он посредственный муниципальный советник в захолустье, и похоже, что дальше этого его карьера не пойдет.

— Что меня восхищает в семействе Вангер, так это то, что все друг друга не любят.

— Не совсем так. Я очень хорошо отношусь к Мартину и Хенрику. И всегда с удовольствием общаюсь с сестрой, хоть мы не слишком часто встречаемся. Я терпеть не могу Изабеллу и не слишком люблю Александра. А с отцом мы не разговариваем. Получается примерно пятьдесят на пятьдесят. Биргер… хм, скорее он напыщенный дурак, чем плохой человек. Но я понимаю, что ты имеешь в виду. Смотри на это так: члены клана Вангеров очень рано приобретают манеру говорить напрямую. Мы говорим то, что думаем.

— Да, я заметил, что вы действуете довольно решительно. — Микаэль протянул руку и коснулся ее груди. — Не успел я пробыть здесь и пятнадцати минут, как ты на меня напала.

— Честно говоря, я раздумывала над тем, каков ты в постели, с нашей первой встречи. И мне показалось, что стоило бы проверить это на деле.

Впервые в жизни Лисбет Саландер испытывала сильную потребность с кем-нибудь посоветоваться. Однако для того, чтобы попросить совета, надо было кому-то довериться, а это означало, что она должна раскрыть все карты и рассказать о своих тайнах. Но кому ей рассказывать? Она просто-напросто не умела общаться с другими людьми.

Ставя в уме галочки в адресной книжке, Лисбет Саландер насчитала десять человек, которых в каком-то смысле могла назвать своими знакомыми. Это если брать по максимуму.

Можно было поговорить с Чумой, занимавшим достаточно прочное место в ее жизни. Однако он точно не являлся другом и был самым последним человеком, кто мог бы помочь в решении ее проблемы. Это не вариант.

Сексуальный опыт Лисбет Саландер был не столь скромным, как она его представила адвокату Бьюрману. Правда, секс всегда (или, во всяком случае, довольно часто) происходил по ее инициативе и на ее условиях. Если подсчитать, то выйдет, что начиная с пятнадцатилетнего возраста у нее было порядка пятидесяти партнеров. В среднем по пять партнеров в год — вполне нормально для одинокой девушки, которая с годами стала рассматривать секс как способ приятно провести время.

Однако подавляющее большинство этих связей выпало на период около двух лет в самом конце подросткового возраста, в те бурные годы, когда ей как раз следовало бы обрести самостоятельность. Тогда Лисбет Саландер находилась на распутье, по сути дела пустив жизнь на самотек, и ее будущее вполне могло вылиться еще в одну серию журнальных записей о наркотиках, алкоголе и помещении в различные лечебницы. Но с тех пор, как ей исполнилось двадцать и она начала работать в «Милтон секьюрити», Лисбет Саландер значительно остепенилась и — как сама считала — разобралась в своей жизни.

Ей больше не приходилось угождать кому-нибудь, кто заказывал ей в кабаке три кружки пива, и появление дома пьяницы, едва знавшего ее по имени, ничуть не делало ее взрослее в собственных глазах. В последний год у нее был один-единственный постоянный сексуальный партнер, и она едва ли соответствовала записи в журнале о ней как о человеке, который с семнадцати лет ведет беспорядочную половую жизнь.

Помимо этого, нередко она занималась сексом с кем-нибудь из сборной компании друзей, к которой она вообще-то не принадлежала, но где ее признавали, поскольку она знала Силлу Нурен. Лисбет Саландер встретилась с Силлой в девятнадцать лет, когда по настоятельному требованию Хольгера Пальмгрена пыталась получить недостающие для аттестата оценки в школе для взрослых. У Силлы были сине-красные волосы с отдельными черными прядями, черные кожаные брюки, кольцо в носу и столько же заклепок на поясе, как у самой Лисбет. На первом уроке они с подозрением пялились друг на друга.

По какой-то не совсем понятной Лисбет причине они начали общаться. Дружить с Лисбет было далеко не просто, особенно в те годы, но Силла игнорировала ее молчание и таскала с собой по кабакам. Через нее Лисбет стала членом группы «Персты дьявола», которая первоначально объединяла четырех девчонок из пригорода, любивших хард-рок, а десятью годами позже превратилась в более крупную компанию, которая по вторникам встречалась в кафе «Мельница», чтобы позлословить о парнях, пообсуждать феминизм, пентаграммы, музыку и политиков и вволю оттянуться пивом средней крепости. Они полностью оправдывали свое название.

В костяк этой компании Саландер не входила и в разговорах участвовала редко, но ее принимали такой, какая она есть, — она могла появляться в любое время и целый вечер молча пить пиво. Они также приглашали ее в гости на дни рождения, рождественский глинтвейн и тому подобное; правда, она чаще всего не приходила.

За те пять лет, что она общалась с «Перстами дьявола», девушки изменились. Цвет их волос сделался менее вызывающим, а одежда чаще происходила из универмага «Н&М», чем из секонд-хенда. Они учились или работали, а одна девушка стала мамой. Лисбет казалось, что только она ни капельки не изменилась, и можно было подумать, что она топчется на одном месте.

Однако они по-прежнему получали удовольствие от встреч. Если Лисбет где-нибудь и ощущала принадлежность к коллективу, так это в компании «Перстов дьявола», а такжесреди парней, составлявших круг знакомых девичьей группы.

«Персты дьявола» ее бы выслушали и даже стали бы ей помогать. Но они понятия не имели о том, что Лисбет Саландер по решению суда является юридически неполноценной, а ей не хотелось, чтобы они тоже начали смотреть на нее косо.

А значит, пришлось сделать вывод, что и это не вариант.

В адресной книжке Лисбет не значилось никого из бывших одноклассников. У нее не было практически никакого круга знакомств, групп поддержки или контактов в сфере политики. Так к кому же ей было обращаться, чтобы рассказать о своих проблемах с адвокатом Нильсом Бьюрманом?

Один человек, пожалуй, имелся. Она долго и тщательно взвешивала возможность довериться Драгану Арманскому; зайти к нему и объяснить свою ситуацию. Он говорил, что если ей потребуется помощь, она должна, не раздумывая, обращаться к нему. Лисбет не сомневалась, что он говорил это всерьез.

Арманский тоже однажды ее лапал, но по-доброму, без злого умысла и не пытаясь ее подчинить. Однако просить его о помощи ей претило. Он был ее начальником, и она окажется у него в долгу. Лисбет Саландер поразмыслила о том, как преобразилась бы ее жизнь, будь Арманский ее опекуном вместо Бьюрмана. Внезапно она улыбнулась. Мысль была отнюдь не противной, правда, Арманский, вероятно, взялся бы за поручение с такой ответственностью, что задушил бы ее своей заботой.

«Хм… а это, возможно, и вариант…» — с некоторым колебанием отметила она.

Хотя Лисбет прекрасно знала, для чего существует женский кризисный центр, ей никогда и в голову не приходило обращаться туда самой. В ее глазах женские кризисные центры предназначались для жертв, а к таковым она себя никогда не относила. Следовательно, оставалось сделать то, чего ей прежде делать не приходилось, — взять решение в свои руки и разобраться со своими проблемами самой.

И это точно был вариант.

Адвокату Нильсу Бьюрману это ничего хорошего не предвещало.

Глава

Четверг, 20 февраля — пятница, 7 марта

В последнюю неделю февраля Лисбет Саландер сама себе дала первоочередное особое задание: адвокат Нильс Бьюрман, 1950 года рождения. Она работала примерно по шестнадцать часов в сутки, проводя изучение личных обстоятельств тщательнее, чем когда-либо. Она задействовала все доступные архивы и официальные документы, исследовала все его ближайшее окружение, ознакомилась с его финансовым положением и детально изучила карьеру и конкретные дела.