Чтение 16–й страницы книги ~Девушка с татуировкой дракона~

— Домой. Мне надо кое-что проверить. Позвони, когда у тебя что-нибудь появится.

Новость о том, что «Миллениум» получил подкрепление в лице Хенрика Вангера, стала куда более крупным событием, чем ожидала Лисбет Саландер. Интернетовский вариантгазеты «Афтонбладет» уже предлагал развернутую телеграмму Телеграфного агентства, в которой описывалась карьера Хенрика Вангера и отмечалось, что это публичное выступление старого промышленного магната — первое за последние двадцать лет. Известие о том, что он становится совладельцем «Миллениума», выглядело столь же невероятным, как если бы Петер Валленберг или Эрик Пенсер[40]вдруг появились в качестве совладельцев газеты «ЭТС» или спонсоров журнала «Урдфронт магазин».

Событие приобрело такой масштаб, что телевизионная программа новостей, выходящая в эфир в 19.30, отвела ему третье место и посвятила целых три минуты. Эрика Бергер давала интервью, сидя за столом для пресс-конференций в редакции «Миллениума». Совершенно внезапно дело Веннерстрёма снова сделалось актуальным.

— В прошлом году мы совершили серьезную ошибку, которая привела к тому, что журнал осудили за клевету. Естественно, мы об этом сожалеем… и при удобном случае сновавернемся к этой истории.

— Что вы имеете в виду, говоря, что вернетесь к этой истории? — спросил репортер.

— Я хочу сказать, что мы изложим свою версию происшедшего, чего мы пока ведь не делали.

— Но вы могли выступить в суде.

— Мы предпочли этого не делать. Но мы, разумеется, продолжим заниматься журналистскими расследованиями.

— Означает ли это, что вы по-прежнему уверены в том материале, за который вас осудили?

— Сегодня я воздержусь от комментариев по этому вопросу.

— После решения суда вы уволили Микаэля Блумквиста.

— Вы ошибаетесь. Прочтите наше пресс-сообщение. Ему требовался тайм-аут и был совершенно необходим перерыв в работе. Он вновь займет должность ответственного редактора в этом году, только чуть позже.

Камера обводила помещение редакции, а репортер быстро пересказывал бурную историю «Миллениума» как необычного и дерзкого журнала. Микаэль Блумквист никаких комментариев давать не мог: его только что заключили в тюрьму Рулльокер, расположенную возле маленького озера, прямо посреди леса, километрах в десяти от Эстерсунда.

Зато Лисбет Саландер заметила, как в самом углу телевизионной картинки, в дверях редакции вдруг промелькнул Дирк Фруде. Она нахмурила брови и задумчиво прикусила нижнюю губу.

В этот понедельник произошло мало событий, и в девятичасовом выпуске «Новостей» Хенрику Вангеру отвели целых четыре минуты. Его пригласили дать интервью в студии местного телевидения в Хедестаде. Репортер начал с заявления о том, что «после двух десятилетий молчания легенда промышленности Хенрик Вангер вновь появился в лучах рампы». Репортаж предварялся рассказом о жизни Хенрика Вангера, сопровождавшимся кадрами черно-белой хроники, где тот выступал вместе с Таге Эрландером на открытии фабрик в 60-х годах. Потом в фокусе камеры оказался стоявший в студии диван, на котором, спокойно откинувшись на спинку и скрестив ноги, расположился Хенрик Вангер. На нем была желтая рубашка, узкий зеленый галстук и свободный темно-коричневый пиджак. Внешне он походил на худенькое престарелое огородное пугало, но говорил четким и твердым голосом. И к тому же искренне. Прежде всего репортер спросил о причинах, побудивших его стать совладельцем «Миллениума».

— «Миллениум» — хороший журнал, за которым я уже несколько лет слежу с большим интересом. В настоящий момент на журнал ведется целенаправленная атака. У него имеются могущественные враги, которые организуют бойкот со стороны рекламодателей с целью его окончательного разорения.

Репортер был явно не готов к такому ответу, но сразу сообразил, что и без того странная история приобретает совершенно неожиданный размах.

— Кто стоит за этим бойкотом?

— Это один из тех вопросов, в которых «Миллениуму» предстоит тщательно разобраться. Но разрешите мне воспользоваться случаем и заявить, что «Миллениум» не позволит так легко себя потопить.

— Поэтому вы и стали совладельцем журнала?

— Если заинтересованные круги получат возможность заставить умолкнуть неугодные голоса из средств массовой информации, это может крайне негативно сказаться на свободе слова.

Хенрик Вангер говорил так, словно всю жизнь был культурным радикалом и борцом за открытое общество. Микаэль Блумквист, впервые появившийся в этот вечер в телевизионной комнате тюрьмы, внезапно расхохотался. Остальные заключенные покосились на него с беспокойством.

Позже, лежа на кровати у себя в камере, напоминавшей тесный номер мотеля, с маленьким столиком, стулом и прикрепленной к стене полкой, он признал правоту Хенрика и Эрики в отношении того, как именно следовало представить эту новость. Даже не обсудив ее ни с единым человеком, он понимал, что в отношении к «Миллениуму» кое-что уже изменилось.

Выступление Хенрика Вангера означало объявление войны Хансу Эрику Веннерстрёму. Смысл выступления был кристально ясен — в дальнейшем ты будешь сражаться не против журнала с шестью сотрудниками и годовым бюджетом, равным представительскому обеду компании «Веннерстрём груп». Теперь тебе предстоит бороться с концерном Вангеров, который хоть и представляет собой лишь остатки былого величия, но все-таки является значительно более мощным противником. Веннерстрём очутился перед выбором:отступиться или взять на себя задачу уничтожить заодно и предприятия Вангеров.

Хенрик Вангер, по сути дела, заявил по телевидению, что готов драться. Возможно, шансов против Веннерстрёма у него и нет, но война обойдется тому недешево.

Эрика тщательно обдумала свое выступление. Она, в общем-то, не сказала ничего конкретного, но слова о том, что журнал «еще не изложил свою версию», создали впечатление: им есть что излагать. Несмотря на то что Микаэль был привлечен к ответственности, осужден и в настоящее время сидел в тюрьме, она взяла и заявила — не говоря этого прямо, — что на самом деле он невиновен и что существует другая правда.

Слово «невиновный» открыто не прозвучало, но именно благодаря этому невиновность Микаэля становилась еще более очевидной. То, что его возвращение на должность ответственного редактора считалось само собой разумеющимся, подчеркивало: «Миллениуму» нечего стыдиться. Убедить общественность труда не составляло — заговоры интересны всем, и вполне понятно, на чьей стороне окажутся симпатии публики, когда придется выбирать между страшно богатым бизнесменом и дерзким красивым главным редактором. Правда, СМИ столь же легко на эту историю не купятся, но Эрика, возможно, обезвредила часть критиков, которые теперь не осмелятся открыть рот.

По большому счету ни одно из событий дня ситуацию не изменило, но они выиграли время и чуть-чуть изменили соотношение сил. Микаэль догадывался, что для Веннерстрёма этот вечер стал не самым приятным. Их противник не мог знать, насколько много — или мало — им известно, и, прежде чем сделать следующий ход, ему придется это выяснить.

Посмотрев сначала собственное выступление, а затем запись интервью Хенрика Вангера, Эрика с мрачным выражением лица выключила телевизор и видео. Она взглянула на часы — без четверти три ночи — и подавила желание позвонить Микаэлю. Он сидит в тюрьме, и маловероятно, чтобы ему разрешили держать в камере мобильный телефон. К себе на пригородную виллу Эрика вернулась поздно, ее муж уже спал. Она встала, подошла к бару и, налив себе приличную порцию «Аберлюра»[41]— спиртное она пила примерно раз в год, — села у окна и стала смотреть на залив Сальтшён и маяк у выхода в пролив.

Составив договор с Хенриком Вангером, она осталась с Микаэлем наедине, и между ними произошла крупная ссора. За прошедшие годы они много раз бурно ругались и спорили из-за того, как следует подавать материал, каким должен быть лейаут, достоверны ли источники и из-за тысячи других вещей, касавшихся «кухни» создания журнала. Но ссора в гостевом домике Хенрика Вангера касалась принципиальных вопросов, и позиция Эрики, как она сама понимала, была уязвимой.

— Не знаю, что мне теперь делать, — сказал Микаэль. — Хенрик Вангер нанял меня, чтобы писать его биографию. До сих пор я мог все бросить, если бы он попытался заставить меня написать о том, чего не было, или склонить к тому, чтобы как-то исказить историю. А теперь он один из совладельцев нашего журнала и к тому же единственный, у кого достаточно денег, чтобы журнал спасти. И я вдруг оказался в западне, а эта позиция едва ли понравится комиссии по профессиональной этике.

— У тебя есть идея лучше? — спросила Эрика. — Тогда самое время ее выложить, пока мы не переписали договор набело и не поставили подписи.

— Рикки, Вангер использует нас для сведения каких-то личных счетов с Хансом Эриком Веннерстрёмом.

— Ну и что нам за дело до их вендетты?

Микаэль отвернулся от нее и сердито закурил сигарету. Перебранка продолжалась довольно долго, пока Эрика не пошла в его спальню, не разделась и не заползла в постель. Когда Микаэль двумя часами позже присоединился к ней, она притворилась спящей.

Этим вечером репортер из «Дагенс нюхетер» задал ей тот же вопрос:

— Как же теперь «Миллениум» сможет всерьез говорить о своей независимости?

— Что вы имеете в виду?

Репортер удивленно поднял брови. Он считал, что вопрос достаточно понятен, но все-таки пояснил:

— В задачи «Миллениума» входит, в частности, обследование предприятий. Как теперь журнал сможет убедить общественность в том, что он объективно подходит к предприятиям Вангеров?

Эрика посмотрела на него с таким удивлением, будто вопрос оказался совершенно неожиданным:

— Вы утверждаете, что объективность «Миллениума» пострадает оттого, что он обретает поддержку известного крупного финансиста?

— Да, ведь совершенно очевидно, что вы не сможете объективно оценивать деятельность предприятий Вангеров.

— В отношении «Миллениума» существуют особые правила?

— Простите?

— Я хочу сказать, что вы, например, работаете для газеты, которая в полном смысле этого слова принадлежит людям с крупным интересом в экономике. Означает ли это, что ни одна из газет, выпускаемых холдингом «Бонниер», не является объективной? «Афтонбладет» принадлежит крупному норвежскому предприятию, которое, в свою очередь, играет важную роль в сфере компьютерных коммуникаций, — означает ли это, что проводимый «Афтонбладет» мониторинг предприятий, занимающихся электроникой, необъективен? «Метро» принадлежит концерну Стенбека. Неужели вы хотите сказать, что все шведские газеты, за которыми стоят финансовые магнаты, не заслуживают доверия?

— Нет, конечно не хочу.

— В таком случае почему же вы полагаете, что объективность «Миллениума» пострадает оттого, что за нами тоже встанут финансисты?

Репортер поднял руки:

— Ладно, я снимаю этот вопрос.

— Нет, не надо. Я хочу, чтобы вы точно отразили мои слова. И можете добавить, что если «Дагенс нюхетер» пообещает уделять дополнительное внимание предприятиям Вангера, то мы будем тщательнее присматриваться к холдингу «Бонниер».

Однако этическая дилемма все-таки существовала.

Микаэль работает на Хенрика Вангера, который, в свою очередь, имеет возможность потопить «Миллениум» одним росчерком пера. А что произойдет, если Микаэль с Хенриком Вангером из-за чего-нибудь поссорятся?

И прежде всего — какова цена ее собственной объективности и в какой момент она из независимого главного редактора превратилась в редактора купленного? Ни сами эти вопросы, ни вероятные ответы на них Эрике не нравились.

Лисбет Саландер вышла из Интернета и закрыла ноутбук. У нее не было работы, зато проснулось чувство голода. Первое обстоятельство ее особенно не смущало, с тех пор как она вновь получила доступ к своему банковскому счету, а адвокат Бьюрман перешел в разряд небольших неприятностей, оставшихся в прошлом. С чувством голода она разобралась, пойдя на кухню и включив кофеварку. Перед этим она много часов ничего не ела и теперь сделала себе три больших бутерброда с сыром, икрой и яйцами вкрутую. Свои бутерброды она жевала на диване в гостиной, а тем временем обрабатывала добытую информацию.

Дирк Фруде из Хедестада нанял ее для изучения личных обстоятельств Микаэля Блумквиста, которого отправили в тюрьму за клевету на Ханса Эрика Веннерстрёма. Через несколько месяцев в правлении «Миллениума» возникает Хенрик Вангер, тоже из Хедестада, и утверждает, что существует некий заговор, направленный на уничтожение журнала. И это происходит в тот же день, когда за Микаэлем Блумквистом захлопывается дверь тюрьмы. Самым любопытным из всего была двухлетней давности статейка под названием «С пустыми руками», посвященная Хансу Эрику Веннерстрёму и найденная ею в интернетовской версии журнала «Финансмагазинет монополь». Там отмечалось, что Веннерстрём начинал свой aufmarsch[42]в финансовой сфере в 60-х годах именно на предприятиях Вангера.

Не требовалось особых талантов, чтобы сделать вывод, что эти события как-то между собой связаны. Тут явно была зарыта какая-то собака, а Лисбет Саландер любила раскапывать зарытых собак. К тому же у нее сейчас не было ничего поинтереснее.

Часть 3

Объединения

16мая — 14 июля

13процентов женщин Швеции подвергались грубым формам сексуального насилия за рамками сексуальных отношений

Глава

Пятница, 16 мая — суббота, 31 мая

Микаэля Блумквиста освободили из тюрьмы в пятницу 16 мая, через два месяца после заключения. Оказавшись в этом учреждении, он в тот же день подал прошение о сокращении срока наказания, правда не особо на него надеясь. Причины, по которым его прошение было удовлетворено, так и остались ему неизвестны, но, вероятно, сыграло роль, во-первых, то, что он ни разу не воспользовался правом покидать тюрьму на выходные, а во-вторых, то, что в камерах, рассчитанных на тридцать одно место, находились сорокдва заключенных. Так или иначе, но директор тюрьмы — сорокалетний польский эмигрант Петер Саровский, с которым Микаэль отлично ладил, — написал письмо с рекомендацией сократить его срок.

Время в Рулльокер проходило спокойно и приятно. Эта тюрьма, как выражался Саровский, была предназначена для возмутителей спокойствия и севших за руль в нетрезвом виде, а не для настоящих преступников. Распорядком дня она напоминала турбазу. Среди прочих заключенных половину составляли иммигранты во втором поколении; Микаэля они воспринимали как чужеродный элемент, каковым он, собственно, и являлся. Он был единственной среди них важной птицей, о которой даже сообщали по телевидению, однако серьезным преступником его никто из заключенных не считал.

Не считал так и директор тюрьмы. В первый же день Микаэля пригласили на беседу и предложили ему помощь психотерапевта, образовательные курсы для взрослых или другие варианты обучения, а также содействие в профориентации. Микаэль ответил, что не нуждается в социальной адаптации, что он закончил учебу несколько десятилетий назад и уже имеет работу. Зато он попросил разрешения держать в камере ноутбук, чтобы продолжать работу над книгой, которую обязался написать. Его желание не вызвало никаких возражений, и Саровский даже предоставил ему запирающийся шкаф, чтобы он мог оставлять компьютер в камере без присмотра и не бояться, что его украдут или испортят. Едва ли кто-нибудь из заключенных стал бы такое делать — они относились к Микаэлю скорее покровительственно.

Таким образом, Микаэль провел два довольно приятных месяца, примерно по шесть часов в день работая над семейной хроникой Вангеров. Лишь на несколько часов ему приходилось делать перерыв для ежедневной уборки и отдыха. Вместе с двумя заключенными, один из которых оказался из шведского городка Шёвде, а второй родом из Чили, Микаэлю полагалось каждый день убирать гимнастический зал тюрьмы. Отдых состоял из просмотра телепередач, игры в карты или занятий на тренажерах. Микаэль обнаружил, что вполне прилично играет в покер, но стабильно проигрывает по несколько монеток в пятьдесят эре ежедневно. Тюремные правила разрешали игру на деньги только при общем банке менее пяти крон.

О том, что его выпускают досрочно, Микаэль узнал накануне освобождения, когда Саровский пригласил его к себе в кабинет и угостил рюмкой водки. Остаток вечера Микаэль посвятил упаковыванию вещей и рабочих блокнотов.

Вновь оказавшись на свободе, Микаэль поехал прямо к себе в Хедебю. Поднявшись на крыльцо домика, он услышал мяуканье и обнаружил рыже-коричневую кошку, которая приветственно потерлась о его ноги.

— Ладно, заходи, — сказал он. — Только я еще не успел купить молока.

Распаковывая багаж, Микаэль не мог отделаться от ощущения, будто он побывал в отпуске. Ему даже как-то не хватало Саровского и собратьев-заключенных. Каким бы нелепым это ни показалось, но в тюрьме ему было хорошо. Известие об освобождении пришло настолько неожиданно, что он даже не успел никого предупредить.

Было начало седьмого вечера. Микаэль быстро сходил в магазин, пока тот не успел закрыться, и купил основные продукты. Вернувшись домой, он включил мобильный телефон и позвонил Эрике, но услышал в ответ, что в данный момент абонент недоступен. Микаэль оставил сообщение, предложив созвониться на следующий день.

Потом он прогулялся до Хенрика Вангера, который обнаружился на первом этаже своего дома и при виде Микаэля с удивлением поднял брови.

— Ты сбежал? — первым делом спросил старик.

— Законно освобожден досрочно.

— Вот это сюрприз.

— Для меня тоже. Мне сообщили только вчера вечером.

Несколько секунд они смотрели друг на друга. Потом старик, к удивлению Микаэля, обхватил его руками и заключил в крепкие объятия.

— Я как раз собирался поесть. Составь мне компанию.

Анна подала запеканку со шкварками и брусникой. Они просидели в столовой за разговорами почти два часа. Микаэль доложил о том, как далеко он продвинулся с семейной хроникой и где остались пробелы. О Харриет Вангер они не говорили, зато подробно обсуждали дела «Миллениума».

— У нас прошло три заседания правления. Фрёкен Бергер и ваш партнер Кристер Мальм были столь любезны, что перенесли два заседания сюда, а на третьем, в Стокгольме, меня представлял Дирк. Хотел бы я быть на несколько лет помоложе, а то, по правде говоря, ездить в такую даль для меня слишком утомительно. Попробую выбраться в Стокгольм летом.

— Думаю, они вполне могут проводить заседания здесь, — ответил Микаэль. — А как вам роль совладельца журнала?

Хенрик Вангер криво усмехнулся:

— Это самое приятное из моих занятий за многие годы. Я проверил финансовую сторону, и она выглядит вполне прилично. Мне не придется добавлять столько денег, сколько я предполагал, — разрыв между доходами и расходами сокращается.

— Мы с Эрикой разговаривали пару раз в неделю. Насколько я понимаю, ситуация с рекламой улучшается.

Старик кивнул:

— Перелом наметился, но требуется время. Сначала предприятия концерна «Вангер» внесли свою лепту, закупив рекламные страницы. Но уже двое прежних рекламодателей — мобильные телефоны и одно турбюро — вернулись обратно. — Он широко улыбнулся. — Мы проводим также небольшую работу среди старых врагов Веннерстрёма, с каждым индивидуально. И поверь мне, их список велик.

— А от самого Веннерстрёма что-нибудь слышно?

— Ну, напрямую нет. Но мы обвинили Веннерстрёма в том, что он организует бойкот «Миллениума», и в результате он выглядит мелочным. Говорят, журналист из «Дагенс нюхетер» пытался его расспросить и получил в ответ колкости.

— Вам это доставляет удовольствие?

— Удовольствие — неподходящее слово. Мне следовало бы заняться этим много лет назад.

— Что же все-таки произошло между вами и Веннерстрёмом?

— И не пытайся. Об этом ты узнаешь ближе к Новому году.

В воздухе приятно пахло весной. Около девяти часов, когда Микаэль вышел от Хенрика, уже начинало темнеть. Он немного поколебался, а потом пошел и постучался к Сесилии Вангер.

Он и сам не знал, чего ожидал. Сесилия Вангер вытаращила глаза, тут же изобразила недоумение, однако впустила Микаэля в прихожую. Там они и остались стоять, обоим было как-то неловко. Она тоже спросила, не сбежал ли он, и Микаэль объяснил, как обстояло дело.

— Я хотел просто поздороваться. Я не вовремя?

Она старалась не встречаться с ним глазами, и Микаэль сразу заметил, что женщина ему не слишком рада.

— Нет… нет, заходи. Хочешь кофе?

— С удовольствием.

Приведя его на кухню, она повернулась спиной и стала наливать в кофеварку воду. Микаэль подошел к ней и положил руку ей на плечо; она застыла.

— Сесилия, по-моему, тебе не хочется поить меня кофе.

— Я ждала тебя только через месяц, — сказала она. — Ты застал меня врасплох.

В ее голосе слышалось недовольство, и он развернул ее так, чтобы видеть лицо. Они немного постояли молча. Она по-прежнему не смотрела ему в глаза.

— Сесилия, к черту кофе. Что случилось?

Она покачала головой и сделала глубокий вдох:

— Микаэль, я хочу, чтобы ты ушел. Ничего не спрашивай. Просто уходи.

Микаэль пошел было к себе домой, но у калитки в нерешительности остановился. Вместо того чтобы войти, он спустился к воде возле моста и присел на камень. Закурил, пытаясь разобраться в своих мыслях и понять, отчего же так резко изменилось отношение к нему Сесилии Вангер.

Вдруг он услышал звук мотора и увидел, как под мостом проскальзывает в пролив большое белое судно. Когда оно проплывало мимо, Микаэль заметил, что у штурвала стоит Мартин Вангер и сосредоточенно следит, чтобы не наскочить на мель. Двенадцатиметровая крейсерская яхта — это впечатляет. Микаэль встал и пошел по дорожке вдоль воды. Вдруг он обнаружил, что возле причалов уже качается довольно много разных корабликов — катеров и парусников. Среди них было несколько катеров фирмы «Петерссон», а около одной пристани подпрыгивала на волне от прошедшего судна яхта спортивного общества. Остальные суда были более крупными и дорогими. Он отметил одну круизнуюпарусную яхту, фирмы «Халлберг Рэсси». Приближалось лето, и сразу стали видны классовые различия между мореходами Хедебю — у Мартина Вангера была, без сомнения, самая большая и самая дорогая яхта в округе.

Микаэль остановился возле дома Сесилии Вангер и покосился на светящееся окно второго этажа. Потом пошел домой и поставил кофе, а тем временем заглянул в свой кабинет.

Перед отъездом в тюрьму он бо?льшую часть документов, связанных с Харриет, перенес обратно к Хенрику. Ему показалось разумным не бросать надолго документацию в безлюдном доме, и теперь полки зияли пустотой. Из всех материалов расследования у него остались только пять блокнотов с собственноручными записями Хенрика Вангера, которые он брал с собой в тюрьму и к этому моменту уже знал наизусть. И, как выяснилось, один фотоальбом, забытый на верхней полке.

Микаэль достал его и взял с собой на кухню. Налив кофе, он сел и стал перелистывать альбом.

Там были фотографии, сделанные в день исчезновения Харриет. Начинался альбом с последнего снимка Харриет, где девушка была запечатлена во время праздничного шествия в Хедестаде. За ним следовало более ста восьмидесяти четких фотографий с изображением аварии на мосту. Микаэль уже многократно разглядывал альбом с лупой, снимок за снимком. Теперь же он просматривал его рассеянно, в полной уверенности, что ничего здесь уже не даст ему толчок для дальнейших размышлений. Внезапно он почувствовал, что устал от загадки Харриет Вангер, и с шумом захлопнул альбом.

Не находя себе места, Микаэль подошел к кухонному окну и уставился в темноту.

Потом вновь взглянул на альбом. У него было неясное ощущение, будто он только что видел нечто важное; какая-то догадка мелькала и ускользала. Даже волосы на затылке приподнялись от предчувствия, словно какое-то невидимое существо осторожно подуло ему в ухо.

Он сел и снова раскрыл альбом. Проглядел его, страницу за страницей, задерживаясь на каждом снимке моста. Взглянул на тогдашнего Хенрика Вангера, забрызганного мазутом и почти на сорок лет моложе нынешнего, потом на такого же Харальда Вангера — человека, которого пока лишь угадывал за едва заметным шевелением занавески и ни разу не видел даже его следов на снегу. На снимках были запечатлены сломанные перила моста, дома, окна и транспортные средства. В толпе зрителей Микаэль без труда различил двадцатилетнюю Сесилию Вангер, в светлом платье под темным жакетом; ее можно было найти фотографиях на двадцати.

Внезапно Микаэль разволновался. За многие годы он научился доверять своей интуиции. В этом альбоме что-то было, только он не мог сказать, что именно.

Он по-прежнему сидел за кухонным столом, уставившись на фотографии, когда около одиннадцати часов вдруг услышал, как открывается входная дверь.

— Можно мне войти? — спросила Сесилия Вангер.

Не дожидаясь ответа, она уселась напротив него, по другую сторону стола. У Микаэля возникло странное ощущение дежавю. Она была одета в широкое тонкое светлое платье и серо-синий жакет — почти так же, как на фотографиях 1966 года.

— Проблема в тебе, — сказала она.

Микаэль поднял брови.

— Извини, но ты застиг меня врасплох, когда появился сегодня вечером. Теперь я так несчастна, что просто не могу спать.

— Почему же ты несчастна?

— Ты разве не понимаешь?

Он помотал головой.

— Ты не будешь смеяться, если я расскажу?

— Обещаю не смеяться.

— Когда зимой я тебя совратила, это был безумный порыв с моей стороны. Мне хотелось развлечься. В тот первый вечер я воспринимала это как шутку и отнюдь не собиралась завязывать с тобой длительные отношения. Потом все пошло по-другому. Те недели, когда ты был моим occasional lover, стали одними из самых приятных в моей жизни. Я хочу, чтобы ты это знал.

— Мне тоже это казалось очень приятным.

— Микаэль, я все время лгала тебе и самой себе. Я никогда не отличалась сексуальной распущенностью. За всю жизнь у меня было пять партнеров. Я «дебютировала» в двадцать один год. Затем появился муж, мы познакомились, когда мне было двадцать пять, но он оказался подонком. А потом я несколько раз встречалась еще с тремя мужчинами, с перерывом в несколько лет. Но ты что-то во мне пробудил, я просто не могла насытиться. Возможно, это было связано с твоей непритязательностью.

— Сесилия, не надо…

— Шш, не перебивай меня. Иначе я не сумею все рассказать.

Микаэль решил помолчать.

— В тот день, когда ты отправился в тюрьму, я почувствовала себя такой несчастной. Ты вдруг исчез, как будто тебя никогда и не было. В моей постели стало холодно и пусто, и я внезапно вновь превратилась в пятидесятишестилетнюю тетку.

Она ненадолго замолчала и посмотрела Микаэлю в глаза.

— Зимой я в тебя влюбилась. Никак не думала, что так получится, но это факт. И я вдруг осознала, что ты здесь только на время и в один прекрасный день уедешь навсегда,а я останусь тут до конца своих дней. Мне стало так безумно больно, что я решила не подпускать тебя близко, когда ты вернешься из тюрьмы.

— Мне очень жаль.

— Я сама виновата.

Они немного посидели молча.

— Когда ты сегодня ушел, я разревелась. Как бы мне хотелось прожить жизнь заново. Потом я кое-что для себя решила.

— Что именно?