Чтение 38–й страницы книги ~Девушка с татуировкой дракона~

В пять минут второго, с опозданием на несколько минут, она вошла в банк «Дорфман», расположенный метрах в семидесяти от банка «Хаузер генерал». Ирене Нессер заранее договорилась о встрече с директором Хассельманом. Она попросила прощения за опоздание на безупречном немецком с норвежским акцентом.

— Никаких проблем, фройлен, — ответил директор Хассельман. — Чем я могу быть вам полезен?

— Я хотела бы открыть счет. У меня есть некоторое количество личных облигаций, которые я хочу обратить в деньги.

Ирене Нессер положила перед ним папку.

Директор Хассельман просмотрел ее содержимое, сначала бегло, потом подробнее. Он поднял одну бровь и почтительно улыбнулся.

Она открыла пять номерных счетов, которыми могла пользоваться через Интернет и которые принадлежали анонимной офшорной компании в Гибралтаре, — эту компанию за пятьдесят тысяч крон из денег, одолженных у Микаэля Блумквиста, основал там для нее местный маклер. Она обратила пятьдесят облигаций в деньги, которые разместила насчетах. Стоимость каждой облигации соответствовала одному миллиону крон.

Ее дело в банке «Дорфман» затянулось, и она еще больше выбилась из графика. Завершить все дела до закрытия банков ей уже было не успеть. Поэтому Ирене Нессер вернулась в гостиницу «Маттерхорн», где в течение часа старалась попасться на глаза как можно большему числу людей. Однако у нее разболелась голова, и ей пришлось рано отправиться спать. Она купила у стойки администратора таблетки от головной боли, попросила, чтобы ее разбудили в восемь утра, и поднялась к себе в номер.

Время приближалось к пяти часам, и все банки в Европе закрылись. Зато банки на американском континенте как раз открылись. Она включила свой компьютер и через мобильный телефон подсоединилась к Сети. Целый час ушел у нее на то, чтобы снять деньги со счетов, которые она чуть раньше в этот день открыла в банке «Дорфман».

Деньги делились на маленькие порции и использовались для оплаты счетов большого количество фиктивных предприятий, разбросанных по всему миру. Когда она все закончила, деньги забавным образом вернулись в банк «Кроненфельд» на Каймановых островах, но теперь уже не на те счета, с которых ушли этим же днем, а совершенно на другойсчет.

Ирене Нессер сочла, что эта первая порция теперь в безопасности и ее почти невозможно отследить. Она сделала лишь одну-единственную выплату — примерно миллион крон переместился на счет, привязанный к кредитной карточке, лежавшей у нее в бумажнике. Этим счетом владела анонимная компания под названием «Уосп энтерпрайзис»,[67]зарегистрированная в Гибралтаре.

Несколько минут спустя через боковую дверь бара гостиницы «Маттерхорн» вышла блондинка с прической типа «паж». Моника Шоулс дошла до отеля «Циммерталь», вежливо кивнула портье и поднялась на лифте к себе в номер.

Затем она, не торопясь, надела боевую униформу Моники Шоулс, подправила макияж, покрыла татуировки дополнительным слоем тонального крема и спустилась в ресторан отеля, где поужинала невероятно вкусной рыбой. Она заказала бутылку марочного вина, о котором раньше даже не слышала, но которое стоило тысячу двести крон, выпила где-то около бокала, беззаботно оставив остальное, и переместилась в бар отеля. Она оставила около пятисот крон чаевых, что заставило персонал обратить на нее внимание.

В течение трех часов она усиленно добивалась того, чтобы ее подцепил пьяный молодой итальянец с каким-то аристократическим именем, которое она даже не думала запоминать. Они распили две бутылки шампанского, из которых на ее долю пришелся примерно бокал.

Около одиннадцати ее пьяный кавалер склонился и беззастенчиво сдавил ей грудь. Она удовлетворенно опустила его руку под стол. Похоже, он не заметил, что сжимал мягкий латекс. Временами они слишком шумели, вызывая известное недовольство остальных посетителей. Когда почти в полночь Моника Шоулс заметила, что один из охранниковначинает на них мрачно посматривать, она помогла своему итальянскому другу добраться до его номера.

Когда он отправился в ванную, она налила последний бокал красного вина и, развернув сложенный пакетик, приправила вино раскрошенной таблеткой рогипнола. Через минуту после того, как они подняли бокалы, итальянец жалкой кучей рухнул на кровать. Она развязала ему галстук, стянула с него ботинки и прикрыла его одеялом. Потом вымыла в ванной бокалы, вытерла их и покинула номер.

На следующее утро Моника Шоулс позавтракала у себя в номере в шесть часов, оставила кругленькую сумму на чай и выписалась из отеля «Циммерталь» еще до семи. Перед тем как покинуть номер, она уделила пять минут тому, чтобы стереть свои отпечатки пальцев с ручек дверей, гардеробов, стульчака, телефонной трубки и других предметов,к которым прикасалась.

Ирене Нессер выписалась из гостиницы «Маттерхорн» в половине девятого, сразу после того, как ее разбудили. Она взяла такси и перевезла свои вещи в камеру хранения на железнодорожном вокзале. Последующие часы она уделила визитам в девять частных банков, между которыми распределила часть облигаций с Каймановых островов. К трем часам дня примерно десять процентов облигаций было обращено в деньги, которые она разместила на тридцати с лишним номерных счетах. Остаток облигаций она связала в пачку и положила до лучших времен в банковский сейф.

Ей предстояло нанести еще несколько визитов в Цюрих, но никакой спешки с этим не было.

В половине пятого дня Ирене Нессер приехала на такси в аэропорт, где посетила дамскую комнату, разрезала на мелкие кусочки паспорт и кредитную карточку Моники Шоулс и спустила их в унитаз. Ножницы она выбросила в урну. После 11 сентября 2001 года не стоило привлекать к себе внимание наличием острых предметов в багаже.

Рейсом «GD-890» компании «Люфтганза» Ирене Нессер прилетела в Осло, где доехала на автобусе до центрального вокзала, посетила там дамскую комнату и разобрала свою одежду. Поместила все предметы, составлявшие образ Моники Шоулс — парик с прической «паж» и фирменную одежду, — в три пластиковых пакета и рассовала их по разным мусорным бакам и урнам возле вокзала. Золотая цепочка и сережки были авторскими изделиями и могли навести на след — они исчезли в канализационном люке.

Накладной латексный бюст Ирене Нессер после некоторых отчаянных колебаний решила сохранить.

Под угрозой опоздания она, торопясь, буквально проглотила гамбургер в «Макдоналдсе», попутно перекладывая содержимое эксклюзивного кожаного портфеля в свою спортивную сумку. Уходя, она оставила портфель под столом. Купив в киоске кофе латте в стаканчике с крышкой, она побежала к ночному поезду на Стокгольм и успела как раз в тот момент, когда закрывались двери. У нее было забронировано отдельное купе.

Заперев дверь купе, она почувствовала, что впервые за двое суток содержание адреналина у нее в крови снизилось до нормального уровня. Она опустила окно, вопреки запрету на курение зажгла сигарету и стала маленькими глотками пить кофе. Поезд тем временем выезжал из Осло.

Она прокрутила в голове свой контрольный список, чтобы убедиться, что не упустила ни единой детали. Через минуту она нахмурила брови и ощупала карман куртки. Извлекла оттуда ручку из отеля «Циммерталь», задумчиво ее рассмотрела, а затем выбросила в окно.

Через пятнадцать минут она залезла в постель и почти мгновенно заснула.

Эпилог

Аудиторское заключение

Четверг, 27 ноября — вторник, 30 декабря

Тематический номер «Миллениума» включал целых сорок шесть страниц материала о Хансе Эрике Веннерстрёме и, выйдя в последнюю неделю ноября, произвел эффект разорвавшейся бомбы. Авторами основного текста номера значились Микаэль Блумквист и Эрика Бергер. В первые часы СМИ не знали, как им отнестись к этой горячей новости; год назад публикация подобного текста привела к тому, что Микаэля Блумквиста приговорили за клевету к тюремному наказанию и, судя по всему, уволили из «Миллениума». Темсамым он сильно подорвал к себе доверие. И вот теперь то же издание вновь печатает материал того же журналиста, содержащий значительно более тяжкие обвинения, чем статья, за которую он был осужден. Местами содержание текста казалось настолько абсурдным, что просто противоречило здравому смыслу. Шведские СМИ недоверчиво выжидали.

Однако вечером «Та, с канала ТВ-4» начала программу новостей с одиннадцатиминутного обзора главных обвинений Блумквиста. Несколькими днями раньше Эрика Бергер встретилась с ней за ланчем и в эксклюзивном порядке сообщила предварительную информацию.

Канал ТВ-4 опередил государственные программы новостей, которые дали свою информацию только в девятичасовых выпусках. Тогда и Шведское телеграфное агентство разослало первую телеграмму с осторожно озаглавленным текстом «Осужденный журналист обвиняет финансиста в тяжких преступлениях». Телеграмма содержала телевизионнуюинформацию в сокращенном варианте, но уже сам факт, что Телеграфное агентство затронуло эту тему, вызвал лихорадочную деятельность в консервативной утренней газете и дюжине провинциальных газет, которые изо всех сил стремились успеть перенабрать первую страницу, до того как начнут работать печатные станки. До этого момента газеты предполагали проигнорировать утверждения «Миллениума».

Либеральная утренняя газета прокомментировала горячие новости мятежного журнала в передовице, написанной лично главным редактором несколько раньше. Вечером, когда в эфир вышли новости канала ТВ-4, главный редактор находился в гостях и опроверг мнение секретаря редакции, лихорадочно пытавшегося сообщить ему по телефону, что в утверждениях Блумквиста «возможно, что-то есть». При этом он произнес фразу, ставшую впоследствии классической: «Ерунда — наши экономические журналисты уже давно бы это обнаружили». В результате передовица либерального главного редактора оказалась единственным медийным голосом в стране, буквально разгромившим утверждения «Миллениума». В ней имелись такие слова, как «преследование личности, грязная криминальная журналистика», и требования «принять меры против уголовно наказуемых высказываний в адрес достойных граждан». Правда, на этом участие главного редактора в дебатах и закончилось.

Ночью редакция «Миллениума» оказалась заполненной до отказа. Планировалось, что там останутся только Эрика Бергер и новый ответственный секретарь Малин Эрикссон, чтобы отвечать на возможные звонки. Однако в десять часов вечера на месте по-прежнему находились все сотрудники, к которым еще добавились как минимум четверо прежних сослуживцев и человек шесть журналистов, постоянно публикующихся здесь. В полночь старый приятель из вечерней газеты прислал Кристеру Мальму предварительный экземпляр номера, где делу Веннерстрёма было посвящено шестнадцать страниц с общей рубрикой «Финансовая мафия», — и Кристер откупорил бутылку игристого вина. Когда на следующий день вышли вечерние газеты, в СМИ начался бум невиданного масштаба.

Ответственный секретарь редакции Малин Эрикссон сделала вывод, что в «Миллениуме» ей будет хорошо.

В течение следующей недели шведские биржи лихорадило — дело начала расследовать финансовая полиция, подключились прокуроры, и развернулась паническая деятельность по продаже. Через два дня после разоблачения дело Веннерстрёма вышло на правительственный уровень, что вынудило высказываться министра экономики.

Этот бум не означал, что СМИ проглотили утверждения «Миллениума» без критических вопросов — для этого разоблачения носили слишком серьезный характер. Но в отличие от первого дела Веннерстрёма, на этот раз «Миллениум» смог представить обескураживающе убедительные доказательства: электронную почту самого Веннерстрёма, копии содержимого его компьютера, включая балансовые отчеты по тайным банковским счетам на Каймановых островах и в двух дюжинах других стран, секретные соглашения и другие вещи, держать которые на своем жестком диске такая большая глупость, что более осторожный бандит никогда в жизни этого не сделал бы. Вскоре стало ясно, что если материалы «Миллениума» дойдут до апелляционного суда — а все сходились на том, что дело рано или поздно должно там оказаться, — то в шведском финансовом мире лопнет наикрупнейший мыльный пузырь со времен краха Крёгера в 1932году. На фоне дела Веннерстрёма совершенно поблекли скандальное банкротство «Готабанкен» и аферы инвестиционной компании «Трустор».[68]Это было мошенничество таких масштабов, что никто даже не решался высказывать предположения по поводу того, сколько отдельных нарушений закона было совершено.

Впервые в шведской экономической журналистике употреблялись такие слова, как «систематическая преступная деятельность, мафия и господство гангстеров». Веннерстрём и его ближайшее окружение, состоящее из молодых биржевых маклеров, совладельцы и одетые в костюмы от Армани адвокаты описывались как самая обычная банда грабителей банков или наркодельцов.

В первые дни этой бури в средствах массовой информации Микаэль Блумквист оставался в тени. Он не отвечал на письма и был недоступен по телефону. Все редакционные комментарии давались Эрикой Бергер, которая мурлыкала, как кошка, когда ее интервьюировали центральные шведские СМИ и влиятельные местные газеты, а также постепенно возрастающее количество зарубежных. Каждый раз, получая вопрос о том, как «Миллениуму» удалось завладеть всей этой, в высшей степени личной документацией для внутреннего употребления, она с загадочной улыбкой, которая на самом деле служила дымовой завесой, отвечала: «Мы, разумеется, не можем раскрывать свой источник».

Когда ее спрашивали, почему прошлогоднее разоблачение Веннерстрёма обернулось таким фиаско, она напускала еще большую таинственность. Эрика никогда не лгала, но, возможно, не всегда говорила всю правду. Не для печати, когда у нее не держали перед носом микрофон, она отпустила несколько загадочных реплик, которые, если сложить их воедино, приводили к слишком поспешным выводам. В результате родился слух, быстро разросшийся до колоссальных масштабов, согласно которому Микаэль Блумквист не стал защищаться в суде и добровольно пошел на тюремное наказание и крупный штраф, поскольку иначе его документы неизбежно привели бы к раскрытию источника. Его сравнивали с известными американскими коллегами, предпочитавшими попасть в тюрьму, но не раскрыть источник информации, и описывали как героя, в настолько лестных выражениях, что он смущался. Однако опровергать это недоразумение в данный момент не стоило.

Все сходились в одном: человек, выдавший эту документацию, должен был принадлежать к кругу наиболее доверенных лиц Веннерстрёма. В результате развернулась длинная побочная дискуссия о том, кто же является анонимным источником информации — имевший причины для недовольства сотрудник или адвокаты; к возможным кандидатам причислялись даже злоупотребляющая кокаином дочь Веннерстрёма и другие члены семьи. Ни Микаэль Блумквист, ни Эрика Бергер ничего не говорили и неизменно воздерживались от комментариев на эту тему.

Эрика довольно улыбнулась, поняв, что они победили, когда одна из вечерних газет на третий день бума напечатала статью под заголовком «Реванш „Миллениума“». В тексте статьи был нарисован лестный портрет журнала и его сотрудников, и к тому же проиллюстрированный весьма удачной фотографией Эрики Бергер. Ее называли королевой журналистских расследований. Это означало добавочные очки в иерархии развлекательных колонок, и уже пошли разговоры о Большой журналистской премии.

Через пять дней после того, как «Миллениум» выпустил первый залп, в книжные магазины поступила книга Микаэля Блумквиста под названием «Банкир мафии». Книга писалась сутками напролет во время пребывания в Сандхамне в сентябре-октябре и была спешно и в строжайшей тайне напечатана в типографии компании «Халлвингс реклам», в местечке Моргонгова, неподалеку от Уппсалы. Она стала первой продукцией совершенно нового издательства с собственным логотипом «Миллениума». Тексту было предпослано загадочное посвящение: «Салли, показавшей мне преимущества игры в гольф».

Это был кирпич карманного формата в шестьсот пятнадцать страниц. Маленький тираж книги — две тысячи экземпляров — практически гарантировал убыточность издания, но уже через пару дней тираж был распродан, и Эрика Бергер быстро заказала еще десять тысяч экземпляров.

Рецензенты отмечали, что на этот раз Микаэль Блумквист, во всяком случае, не поскупился на публикацию развернутых источников материала. Их наблюдение было совершенно справедливым. Две трети книги составляли приложения, представлявшие собой копии документов из компьютера Веннерстрёма. Одновременно с выходом книги «Миллениум» выложил на своей домашней странице в Интернете тексты из компьютера Веннерстрёма в PDF-файлах. Любой желающий мог скачать себе этот материал для подробного изучения.

Странная необщительность Микаэля Блумквиста была частью выработанной им и Эрикой стратегии. Его разыскивали все газеты страны. Только после выхода книги Микаэль выступил с эксклюзивным интервью, которое дал «Той, с канала ТВ-4», и ей тем самым еще раз удалось обставить государственное телевидение. Однако интервью отнюдь не носило характер дружеских посиделок, и вопросы задавались далеко не подобострастные.

Просматривая потом видеозапись своего выступления, Микаэль остался особенно доволен одним обменом репликами. Интервью шло в прямом эфире в тот момент, когда Стокгольмская биржа пребывала в состоянии свободного падения и успешные молодые маклеры грозили повыбрасываться из окон. Ему задали вопрос об ответственности «Миллениума» за то, что экономика Швеции оказалась на грани катастрофы.

— Утверждение, что экономика Швеции пребывает на грани катастрофы, нонсенс, — молниеносно ответил Микаэль.

У «Той, с канала ТВ-4» сделался растерянный вид. Ответ не соответствовал ее ожиданиям, и ей внезапно пришлось импровизировать, вследствие чего Микаэль получил тот самый вопрос в развитие темы, к которому ее подталкивал:

— Мы сейчас переживаем крупнейший обвал в истории шведской биржи — вы считаете это нонсенсом?

— Необходимо различать две вещи: шведскую экономику и шведский биржевой рынок. Шведская экономика — это сумма всех товаров и услуг, которые ежедневно производятся в этой стране. Это телефоны компании «Эрикссон», машины компании «Вольво», цыплята фирмы «Скан» и транспортировка от Кируны до Шёвде. Вот шведская экономика, и она так же сильна или слаба, как неделю назад.

Он сделал театральную паузу и отпил глоток воды.

— Биржа — это нечто совершенно другое. Там нет никакой экономики и производства товаров и услуг. Там существуют одни фантазии, там час за часом решают, что теперь то или иное предприятие стоит на столько-то миллиардов больше или меньше. Это не имеет ни малейшего отношения к реальности или к шведской экономике.

— Значит, вы считаете, что резкое падение биржи не играет никакой роли?

— Да, абсолютно никакой роли, — ответил Микаэль таким усталым и подавленным голосом, что предстал прямо неким оракулом. Эту реплику в течение ближайшего года потом будут многократно цитировать.

Он продолжил:

— Это означает лишь, что множество крупных спекулянтов сейчас перебрасывают свои пакеты акций из шведских предприятий в немецкие. Следовательно, задачей какого-нибудь журналиста посмелее является установить личности этих финансовых клерков и объявить их государственными изменниками. Они систематически и, возможно, сознательно наносят вред шведской экономике во имя удовлетворения корыстных интересов своих клиентов.

Затем «Та, с канала ТВ-4» совершила ошибку, задав именно тот вопрос, на который рассчитывал Микаэль.

— Значит, вы полагаете, что СМИ не несут никакой ответственности?

— Нет, СМИ несут ответственность в самой высшей степени. В течение как минимум двадцати лет огромное количество экономических журналистов оставляли деятельность Ханса Эрика Веннерстрёма без внимания. Они, напротив, способствовали повышению его престижа, бездумно создавая из него идола. Если бы они в течение последних двадцати лет честно занимались своим делом, мы бы сегодня не оказались в такой ситуации.

Выступление Микаэля явилось переломным моментом всей цепи событий. Потом Эрика Бергер не сомневалась: именно в тот миг, когда Микаэль так уверенно защищал свои утверждения по телевидению, шведские СМИ осознали, что его материал действительно непробиваем и что потрясающие утверждения журнала правдивы, хотя до этого «Миллениум» уже неделю удерживал первенство во всех рейтингах прессы. Его позиция дала истории ход.

После интервью дело Веннерстрёма незаметно переместилось из экономических редакций на столы криминальных журналистов, что подчеркивало новый подход редакций газет и журналов. Раньше репортеры-криминалисты крайне редко писали об экономических преступлениях, за исключением тех случаев, когда речь шла о русской мафии или контрабанде югославских сигарет. От них не ждали расследования запутанных событий на бирже. Одна из вечерних газет даже прислушалась к словам Микаэля Блумквиста и заполнила два разворота портретами нескольких крупнейших биржевых маклеров, которые как раз вовсю занимались покупкой немецких ценных бумаг. Газета дала общий заголовок: «Они продают свою страну». Всем названным было предложено прокомментировать высказанные утверждения, и все отказались. Однако торговля акциями в тот день значительно сократилась, а несколько маклеров, пожелавших предстать прогрессивными патриотами, даже пошли против течения. Микаэль Блумквист хохотал.

Давление было настолько сильным, что серьезные мужчины в темных костюмах озабоченно наморщили лбы и, нарушив важнейшее правило такого обособленного общества, какузкий круг финансистов Швеции, начали высказываться о своем коллеге. Внезапно на экране телевизора стали появляться вышедшие на пенсию директора «Вольво», руководители предприятий и банков, которые отвечали на вопросы, стараясь сократить вредные последствия. Все понимали серьезность ситуации, необходимость быстро дистанцироваться от «Веннерстрём груп» и в случае надобности избавиться от их акций. Веннерстрём (утверждали они почти в один голос) все-таки был не настоящим промышленником и не до конца признавался членом их «клуба». Кто-то припомнил, что он, в сущности, являлся простым рабочим парнем из Норрланда, которому, возможно, просто вскружили голову успехи. Кто-то описывал его действия как «личную трагедию». Другие обнаружили, что уже много лет относились к Веннерстрёму с недоверием — он был излишне хвастлив и вообще задавался.

В течение следующих недель, по мере того как документы «Миллениума» рассматривались и собирались воедино, состоящую из сомнительных компаний империю Веннерстрёма стали связывать с центром международной мафии, который занимался всем — от нелегальной торговли оружием и отмывания денег от южноамериканской торговли наркотиками до проституции в Нью-Йорке, и, косвенно, даже с сексуальной эксплуатацией детей в Мексике. Одна из компаний Веннерстрёма, зарегистрированная на Кипре, наделала много шума, когда обнаружилось, что она пыталась закупать на черном рынке Украины обогащенный уран. Казалось, повсюду стали всплывать разные сомнительные офшорные компании из неисчерпаемого запаса Веннерстрёма, причем в крайне неприглядном свете.

Эрика Бергер считала, что книга о Веннерстрёме стала лучшей из всего написанного Микаэлем. Она была стилистически неровной, а язык временами даже скверным — на правку просто не хватило времени, — но Микаэль расплачивался за старые обиды, и вся книга дышала яростью, которую не мог не почувствовать каждый читатель.

Совершенно случайно Микаэль Блумквист столкнулся со своим антагонистом — бывшим экономическим репортером Уильямом Боргом. Встреча произошла перед входом в бар «Мельница», куда Микаэль, Эрика Бергер и Кристер Мальм, освободив себе вечер в День святой Люсии, направлялись, чтобы вместе с остальными сотрудниками «Миллениума» вдрызг напиться за счет журнала. Борг был в компании безумно пьяной девушки возраста Лисбет Саландер.

Микаэль резко остановился. Уильям Борг всегда вызывал у него самые недобрые чувства, и ему пришлось сдерживаться, чтобы не сказать или не сделать что-нибудь неподобающее. Поэтому они с Боргом стояли, молча уставившись друг на друга.

Ненависть Микаэля к Боргу была видна невооруженным глазом. Вернувшаяся Эрика прервала эти разборки настоящих мачо, взяв Микаэля под руку и уведя в бар.

Микаэль решил при случае попросить Лисбет Саландер заняться изучением личных обстоятельств Борга в свойственной ей деликатной манере. Просто проформа.

Во время бури в средствах массовой информации главный герой драмы, финансист Ханс Эрик Веннерстрём, почти никак себя не проявлял. В тот день, когда «Миллениум» опубликовал свой материал, финансист прокомментировал его на заранее объявленной пресс-конференции, посвященной совершенно другому вопросу. Веннерстрём заявил, что обвинения беспочвенны, а указанные документы являются фальсификацией. Он напомнил о том, что тот же журналист годом раньше уже был осужден за клевету.

Потом на вопросы СМИ отвечали уже только адвокаты Веннерстрёма. Через два дня после выхода книги Микаэля Блумквиста стали ходить упорные слухи о том, что Веннерстрём покинул Швецию. Вечерние газеты употребляли в заголовках слово «бегство». Когда на второй неделе финансовая полиция официально попыталась вступить в контакт сВеннерстрёмом, выяснилось, что в пределах страны его нет. В середине декабря полиция подтвердила, что она разыскивает Веннерстрёма, а за день до Нового года он был формально объявлен в розыск через международные полицейские организации. В тот же день в аэропорту схватили ближайшего советника Веннерстрёма, когда тот пытался сесть на самолет, улетающий в Лондон.

Через несколько недель один шведский турист сообщил, что видел, как Ханс Эрик Веннерстрём садился в машину в Бриджтауне, столице Барбадоса, в Вест-Индии. В качестведоказательства турист приложил фотографию, снятую с довольно большого расстояния, на которой был виден белый мужчина в темных очках, расстегнутой белой рубашке и светлых брюках. Точно опознать мужчину не представлялось возможным, однако вечерние газеты направили репортеров, которые безуспешно пытались разыскать Веннерстрёма среди Карибских островов. Это была первая в длинном ряду наводок на беглого миллиардера.

Через шесть месяцев полиция прекратила поиски. И тут Ханса Эрика Веннерстрёма обнаружили мертвым в квартире в Марбелле, в Испании, где он проживал под именем Виктора Флеминга. Его убили тремя выстрелами в голову с близкого расстояния. Испанская полиция прорабатывала версию о том, что он застал у себя в квартире вора.

Для Лисбет Саландер смерть Веннерстрёма неожиданностью не стала. Она имела веские причины подозревать, что его кончина связана с лишением доступа к деньгам в определенном банке на Каймановых островах, а деньги ему требовались для уплаты некоторых колумбийских долгов.

Если бы кто-нибудь озаботился тем, чтобы обратиться к Лисбет Саландер за помощью в поисках Веннерстрёма, то она почти по дням смогла бы сказать, где он находится. Она через Интернет следила за его отчаянным бегством через дюжину стран и видела нарастающую панику в его электронной почте, как только он где-нибудь подключал к Сетисвой ноутбук. Но даже Микаэль Блумквист не думал, что у беглого экс-миллиардера хватит ума таскать за собой тот же компьютер, в который так обстоятельно внедрились.

Через полгода Лисбет надоело следить за Веннерстрёмом. Оставалось только определить, насколько она сама заинтересована в этом деле. Веннерстрём, безусловно, был крупномасштабной скотиной, но не являлся ее личным врагом, и ей незачем было с ним разбираться. Она могла навести на его след Микаэля Блумквиста, но тот, вероятно, просто опубликовал бы какую-нибудь статью. Она могла помочь полиции в ее поисках, но вероятность того, что Веннерстрёма предупредят и он успеет скрыться, была достаточно велика. Кроме того, с полицией она не общалась из принципа.

Однако у Веннерстрёма имелись еще кое-какие неуплаченные долги. Она подумала о беременной двадцатидвухлетней официантке, которую держали под водой в собственной ванне.

За четыре дня до того, как беглеца нашли мертвым, Лисбет решилась. Открыла мобильный телефон и позвонила в Майями, во Флориду, адвокату, который, похоже, принадлежалк тем людям, от кого Веннерстрём наиболее старательно скрывался. Она поговорила с секретаршей и попросила ее передать загадочное сообщение: имя Веннерстрём и его адрес в Марбелле. Все.

Посреди сообщения о трагической смерти Веннерстрёма она выключила телевизионные новости, поставила кофе и сделала бутерброд с печеночным паштетом и кусочками огурца.

Эрика Бергер и Кристер Мальм были погружены в ежегодные рождественские хлопоты. Микаэль сидел в кресле Эрики, пил глинтвейн и наблюдал за ними. Все сотрудники и большинство постоянно пишущих для них журналистов всегда получали по подарку — в этом году им предназначалось по сумке на ремне с логотипом «Миллениума». Запаковав подарки, они уселись писать и штамповать около двухсот рождественских поздравлений: работникам типографии, фотографам и коллегам из СМИ.

Микаэль долго пытался противостоять соблазну, но под конец уступил. Он взял самую последнюю открытку и написал: «Светлого Рождества и счастливого Нового года! Спасибо за огромную помощь в прошедшем году».

Он подписался своим именем и адресовал открытку Янне Дальману, в редакцию «Финансмагазинет монополь».

Придя вечером домой, Микаэль сам обнаружил извещение о пришедшей бандероли. На следующий день утром он получил этот рождественский подарок и вскрыл его, когда пришел в редакцию. В пакете оказалось средство от комаров и маленькая бутылка тминной водки «реймерсхольм». Микаэль развернул открытку и прочел текст: «Если у тебя нетдругих планов, то я собираюсь в день летнего солнцестояния причалить к Архольму». Внизу стояла подпись его бывшего школьного приятеля Роберта Линдберга.

Обычно редакция «Миллениума» закрывалась за неделю до Рождества и приступала к работе только после Нового года. В этом же году получилось несколько иначе; к их маленькой редакции проявлялся колоссальный интерес, и им все еще продолжали ежедневно звонить журналисты со всех концов мира. Накануне сочельника Микаэль Блумквист наткнулся на статью в «Файнэншл таймс», в которой суммировались последние сведения о работе поспешно созданной международной банковской комиссии по изучению империи Веннерстрёма. По сообщению авторов статьи, комиссия прорабатывала версию о том, что Веннерстрёма, вероятно, в последний момент каким-то образом предупредили о предстоящем разоблачении.

Дело в том, что деньги с его счетов в банке «Кроненфельд» на Каймановых островах общей суммой двести шестьдесят миллионов американских долларов — или около двух миллиардов шведских крон — исчезли за день до публикации «Миллениума».

Деньги находились на разных счетах, и распоряжаться ими мог только сам Веннерстрём. Для того чтобы перевести их в любой другой банк мира, ему не требовалось лично являться в банк, а достаточно было указать серию клиринговых кодов. Деньги были переведены в Швейцарию, где некая сотрудница обратила всю сумму в анонимные личные облигации. Все клиринговые коды оказались в порядке.

Европол объявил международный розыск этой неизвестной женщины, которая использовала украденный английский паспорт на имя Моники Шоулс и, как сообщалось, с большим размахом жила в одной из самых дорогих гостиниц Цюриха. Снимок, относительно четкий для сделанного камерой наблюдения, запечатлел блондинку небольшого роста с прической «паж», широким ртом, выдающимся бюстом, в эксклюзивной фирменной одежде и с золотыми украшениями.

Микаэль Блумквист стал рассматривать снимок, сначала бегло, а потом все с большим подозрением. Через несколько секунд он потянулся за лежавшей в ящике письменногостола лупой и попытался различить в газетном растре черты лица.

В конце концов он отложил газету и несколько минут сидел, утратив дар речи. Потом он так истерически захохотал, что Кристер Мальм сунул в его кабинет голову и поинтересовался, не случилось ли чего. Микаэль замахал рукой, показывая, что все в порядке.

В сочельник Микаэль в первой половине дня поехал в Ошту навестить бывшую жену и дочь Перниллу и обменяться с ними подарками. Пернилле он, как она и хотела, вручил компьютер, который купил вместе с Моникой. Моника подарила ему галстук, а дочка — детектив Оке Эдвардсона.[69]В отличие от прошлого Рождества все пребывали в приподнятом настроении по поводу захватывающей интриги, разыгравшейся в СМИ вокруг «Миллениума».

Когда они все вместе сели обедать, Микаэль покосился на Перниллу. Они с дочерью не встречались со времени ее внезапного визита в Хедестад, и он вдруг сообразил, что так и не обсудил с ее матерью пристрастие девушки к приверженной Библии секте из Шеллефтео. Рассказать о том, что библейские познания дочери очень помогли ему в расследовании истории с исчезновением Харриет Вангер, он тоже не мог. Микаэль даже ни разу не разговаривал с дочерью с тех пор и почувствовал угрызения совести.

Он плохой отец.

После обеда он поцеловал дочку и, встретившись с Лисбет Саландер у Шлюза, отправился вместе с ней в Сандхамн. Они почти не виделись с того момента, как взорвалась брошенная «Миллениумом» бомба. На место они прибыли уже поздним вечером и остались в Сандхамне на все рождественские праздники.

В обществе Микаэля Лисбет Саландер, как всегда, было весело. Правда, ей показалось, что он как-то по-особенному взглянул на нее, когда она возвращала ему чек на сто двадцать тысяч крон. Это было неприятно, однако он ничего не сказал.

Они прогулялись до курорта Трувилль и обратно (что Лисбет сочла пустой тратой времени), съели рождественский ужин в местной гостинице и удалились в домик Микаэля, где разожгли огонь в стеатитовой печке, поставили диск с Элвисом и предались непритязательному сексу. Периодически выныривая на поверхность, Лисбет пыталась разобраться в своих чувствах.

Как любовник, Микаэль ее вполне устраивал. В постели у них все получалось прекрасно. Это было откровенно физическое общение, и дрессировать ее он никогда не пытался.

Ее проблема заключалась в том, что она не могла объяснить Микаэлю свои чувства. Начиная с раннего подросткового возраста она никогда не ослабляла обороны и никого не подпускала к себе так близко, как подпустила Микаэля Блумквиста. Он обладал, называя вещи своими именами, угнетающей способностью прорываться сквозь ее защитные механизмыи раз за разом заставлять ее говорить о личных делах и личных чувствах. Несмотря на то что ей хватало ума игнорировать большинство его вопросов, она все равно рассказывала ему о себе столько, сколько даже под угрозой смерти не стала бы рассказывать никому другому. Это ее пугало и заставляло чувствовать себя обнаженной и полностью находящейся в его власти.

В то же время, глядя на спящего Микаэля и прислушиваясь к его храпу, она осознавала, что никогда прежде так безоговорочно никому не доверяла. Она была совершенно убеждена в том, что Микаэль Блумквист никогда не использует своих знаний о ней ей же во вред. Это было не в его характере.

Единственное, чего они никогда не обсуждали, так это своих отношений. Она не решалась, а Микаэль просто не затрагивал эту тему.

Как-то утром на второй день Рождества Лисбет сделала для себя ужасное открытие. Она совершенно не понимала, как это произошло и как ей теперь с этим быть. Впервые засвою двадцатипятилетнюю жизнь она влюбилась.

То, что он был почти вдвое старше, ее не волновало. Равно как и то, что в данный момент о нем столько писали, как мало о ком в Швеции, и его портрет красовался даже на обложке журнала «Ньюсуик» — это все лишь мыльная опера. Но Микаэль Блумквист не какая-нибудь эротическая фантазия или мечта. Этому неизбежно придет конец, иначе просто и быть не может. Зачем она ему? Возможно, он просто проводит с ней время в ожидании кого-нибудь получше, живущего не такой собачьей жизнью.

Она сразу же поняла, что любовь — это миг, когда сердце прямо готово разорваться.

Когда ближе к полудню Микаэль проснулся, она уже сварила кофе и накрыла на стол. Он присоединился к ней и сразу заметил: что-то в ее отношении изменилось — она держалась чуть более скованно. Когда он спросил, не случилось ли чего-нибудь, она посмотрела на него отстраненным непонимающим взглядом.

Сразу после рождественских праздников Микаэль Блумквист отправился на поезде в Хедестад. Когда он вышел к встречавшему его Дирку Фруде, на нем была теплая одежда и настоящие зимние ботинки. Поверенный тихо поздравил его с успехами. Микаэль впервые приехал в Хедестад с августа и оказался там почти в тот же срок, что и год назад, во время своего первого визита. Они пожали друг другу руки и завели вежливую беседу, но между ними оставалось много невысказанного, и Микаэль испытывал известную неловкость.

Все уже было подготовлено, и деловая часть, проходившая дома у Дирка Фруде, заняла всего несколько минут. Адвокат предложил перевести деньги на удобный Микаэлю счет за границей, но тот настоял на том, чтобы гонорар был выплачен «белыми» деньгами на счет его предприятия.

— Я не могу себе позволить никакой другой формы оплаты, — коротко объяснил он.

Визит носил, однако, не только финансово-деловой характер. Когда Микаэль с Лисбет поспешно покидали Хедебю, он оставил в гостевом домике одежду, книги и кое-что из личных вещей.

Хенрик Вангер так еще до конца и не оправился после инфаркта, однако перебрался из больницы обратно домой. При нем по-прежнему оставалась нанятая персональная сиделка, которая запрещала ему совершать длительные прогулки, ходить по лестницам и обсуждать вопросы, которые могли бы его разволновать. Как раз в эти дни он немного простудился, и ему тут же был предписан постельный режим.

— Она к тому же дорого обходится, — пожаловался Хенрик Вангер.

Микаэля Блумквиста это сообщение не слишком встревожило — он считал, что старик вполне может себе позволить такой расход, учитывая то, сколько он за свою жизнь сэкономил денег на неуплате налогов. Хенрик Вангер мрачно оглядел его, а потом засмеялся:

— Черт побери, ты стоил своих денег до последней кроны. Так я и знал.

— Честно говоря, я не верил, что смогу разгадать эту загадку.

— Благодарить тебя я не собираюсь, — сказал Хенрик Вангер.

— Я этого и не ждал, — ответил Микаэль.

— Тебе хорошо заплатили.

— Я не жалуюсь.

— Ты выполнял для меня работу, и ее оплата является уже вполне достаточной благодарностью.

— Я здесь только для того, чтобы сказать, что считаю работу законченной.

Хенрик Вангер скривил губы.

— Ты еще не завершил работу, — сказал он.

— Я знаю.

— Ты еще не написал хронику семьи Вангер, как мы договаривались.

— Я знаю. Но писать ее не буду.

Они немного помолчали, обдумывая нарушение контракта. Потом Микаэль продолжил:

— Я не могу написать эту историю. Я не могу рассказать о семье Вангер, намеренно опустив главный сюжет последних десятилетий: о Харриет, ее отце и брате и об убийствах. Как бы я мог написать главу о том времени, когда Мартин занимал пост генерального директора, делая при этом вид, что не знаю о содержимом его подвала? К тому же я не могу написать историю, еще раз не испортив жизнь Харриет.

— Я понимаю твою дилемму и благодарен за тот выбор, который ты сделал.

— Значит, я освобождаюсь от обязанности писать эту хронику?

Хенрик Вангер кивнул.

— Поздравляю. Вам удалось меня подкупить. Я уничтожу все заметки и магнитофонные записи наших бесед.

— Вообще-то я не считаю, что ты продался, — сказал Хенрик Вангер.

— Я воспринимаю это именно так. А значит, вероятно, оно так и есть.

— Тебе пришлось выбирать между долгом журналиста и долгом близкого человека. Я практически уверен в том, что не смог бы купить твое молчание и ты предпочел бы исполнить долг журналиста и выставил нас напоказ, если бы не хотел поберечь Харриет или считал меня мерзавцем.

Микаэль промолчал. Хенрик посмотрел на него:

— Мы все рассказали Сесилии. Нас с Дирком Фруде скоро не станет, и Харриет потребуется поддержка кого-нибудь из членов семьи. Сесилия подключится и будет активно участвовать в работе правления. В перспективе они с Харриет возьмут на себя руководство концерном.

— Как она это восприняла?

— Для нее это, естественно, стало шоком. Она сразу уехала за границу. Одно время я боялся, что она не вернется.

— Но она вернулась.