Чтение 27–й страницы книги ~Ночь накануне~

— Он.

— Да ладно тебе! — обиделся я. — С чего ты взял?

— А с того. Сильный боец и беспощадный. Девки так не воюют.

— Ты че, много видел, как девки воюют?

— Не знаю. Но не так.

— А чего сильный боец станет девкой подписываться? Это девка и есть. Только некрасивая — клянусь «Fire Mission».

— С чего ты взял, что некрасивая?

— А красивые девки никогда такую фотку красивую журнальную не ставят на юзерпик. Чтоб все придурки начали клеиться? К красивой девке и так по жизни все клеятся. У нас на курсе есть одна девка красивая, у нее в блоге знаешь что за фотка? у нее там дерево. Прикинь! Просто дуб красивый сфоткан, и никого больше. Кто в курсе — тот в курсе. А остальным незачем. А у Берты, мало того что лицо из журнала, так там еще шея голая и кусок сиськи виден! А так в Интернете только уродины делают, чтоб кто-нибудь купился. Я однажды чуть не купился.

— Да какая сиська, дурак, что ли? — возмутился Фокус. — Это плечо в кофте!

— Расскажи мне, ага! А то я сисек не видел.

— Значит, не видел.

— Сам ты не видел!!!

— Я специально под увеличением изучал по пикселям — это плечо, дятел. Клянусь «Fire Mission»!

Я почесал в затылке:

— Ну не знаю. Посмотрю дома под увеличением, что там у нее.

— У него, — усмехнулся Фокус.

— У нее!

— Спорим? — Фокус выкинул ладошку.

— Спорим! — Я принял вызов.

— На десять жизней и пять аптечек?

— На десять жизней и пять аптечек! Кто разобьет?

— Я разобью, — раздался голос, и снизу вдруг взметнулся тупой носок ботинка, больно разбивая наши сцепленные руки.

Перед нами стояла девушка странной и дикой красоты. Лицо у нее было в точности таким, как на той крохотной фотке в инфе игрока. И это был не кадр из какого-то фильма ине снимок из модного журнала — действительно ее настоящее лицо: огромные печальные глаза, острый и тонкий нос с горбинкой, надменно взлетевшие брови и копна черных волос до плеч — тонких, пушистых и запутанных, словно их взбили воздушным миксером. Несмотря на морозец, одета она была в черную кожанку, из-под которой выглядывала пышная грудь, туго обтянутая майкой камуфляжной расцветки. Из черных полуперчаток хищно торчали голые пальчики — тонкие и красивые, с такими длиннющими, выкрашенными черным лаком ногтями, что становилось ясно, почему она носит именно полуперчатки. Пальцы одной руки сжимали длинную сигарету, пальцы другой — жестянку с двенадцатиградусным тоником. Стройные ноги обтягивали черные кожаные штаны, туго закатанные под коленками, оставляя чуть-чуть для полоски розового тела, которая сразу скрывалась в шнуровке высоких ботинок — таких же мужских «бегинсов», как у меня. На вид ей было лет семнадцать, не больше.

— Обалдеть, какая красивая… — выговорил Фокус.

— Пойди подрочи, мальчик! — Берта с вызовом уставилась ему в глаза, и Фокус отвел взгляд.

— Да лан те, че ты ругаешься? — примирительно сказал я, все еще потирая отбитую ладонь.

— Не фиг про меня гадости говорить.

— Извини, пожалуйста, — пробурчал Фокус.

— Сцуки. Товарищи боевые. — Берта отвернулась. Впрочем, без особой ненависти. — Два года каждый день вместе воевали, друг другу спины прикрывали. Жизнями делились, аптечки дарили.

— Прости, пожалуйста, — пробубнил я, — Мы ж не со зла.

— Ладно, забыли. — Берта глотнула из своей жестянки и протянула мне: — Угощайтесь. Ты Терминатор-2000?

— Я. А это — Фокус.

— Догадалась. А где Бригадир?

— Сами ждем.

Словно в ответ за спиной призывно загудела машина. Мы резко обернулись и увидели черную «Волгу» с синим стаканом мигалки на крыше. Распахнулась передняя дверца, оттуда выглянул мужик лет двадцати трех и кратко махнул рукой, приглашая нас внутрь.

Я залез на переднее сиденье, Фокус и Берта назад.

— Дверь плотнее! — сказал Тимур. — Поехали…

Мы долго тащились по центральным улицам. Тимур сосредоточенно крутил баранку, изредка бросая косые взгляды в зеркала. Двигались только глаза — голову он держал прямо, не поворачивая ни на миллиметр. Глаза у него были серые и пронзительные. Красивое волевое лицо слегка портил давний шрам — словно со щеки содрали широкий лоскут кожи, а затем положили обратно, но чуть криво, внатяжку, отчего правый глаз казался слегка прищуренным.

— Бригадир, как ты узнал мой номер? — спросил я, чтобы нарушить затянувшуюся паузу.

— Подумай, Петька.

— А как узнал мое имя?

— Еще подумай. Мне в бригаде не нужны идиоты. Как я мог узнать твой номер?

Я задумался, глядя, как за окошком проплывают кварталы Старого города.

— Ты мог узнать мой имейл — он на сайте «Fire Mission» открыт в инфе игрока. Но моего имени-то там нет.

Тимур усмехнулся:

— А ты не продавал видеокарту несколько лет назад?

— Но при чем тут… опс. — Я поставил локоть на окошко и подпер щеку кулаком. Окошко тряслось на булыжной мостовой, кулак подпрыгивал и тыкал в щеку. — Ну да, когда-то я бросал объявление на форуме барахолки, там указал имя, имейл и, кажется, телефон… неужели оно до сих пор в Интернете висит? Ты на него случайно наткнулся? Или специально искал меня в поисковиках?

— Ты хороший боец, но плохой разведчик. — Тимур прищурился.

— Да у меня и нет секретов… — обиделся я. — Подумаешь тайна, телефон домашний…

Некоторое время мы ехали молча, затем Тимур заговорил. Говорил он, обращаясь ко всем, и ни к кому отдельно. И хоть говорил он вещи пафосные, но голос его звучал вполне по-домашнему.

— Братья! — говорил Тимур. — Каждый вечер мы брали в руки оружие и выходили на битву с врагом. Мы в совершенстве овладели приемами боя и тактикой. Наша бригада по праву считается сильнейшей в русском секторе. Нашу бригаду уважают даже в Европе и Америке. Так?

— Так, — ответил Фокус за моим ухом.

— За два года я научил вас всему, что знал и умел сам. Так?

— Спасибо, — ответил я.

— Настало время познакомиться. Мое имя — Тимур Тяжевский. Я внук генерала Тяжевского, того самого, что брал когда-то Берлин, хотя его имени вы не найдете в справочниках. Теперь я познакомлю вас друг с другом, если вы не успели. Рядом со мной Петька Русаков под ником Terminator. Учится на втором курсе физмата. Окончил немецкую спецшколу. В армии не служил.

— Откуда ты знаешь? Тоже в Интернете нашел? — удивился я, но Тимур продолжал:

— За моей спиной Пашка Микуленко под ником Фокус. В этом году заканчивает полиграфический техникум, работает мастером фотостудии, дома играет на бас-гитаре. В армии не служил.

— Сильная разведка… — хмыкнул Фокус.

— И, наконец, Анка Каплан под ником Берта. Учится на первой курсе исторического, но собирается его бросить и поступать в художественный. Хорошо рисует, любит мультики «аниме».

— В армии не служила, — язвительно произнесла Анка. — Это все?

— Для начала хватит, — сказал Тимур. — Приехали.

Он плавно затормозил перед глухими воротами с облупившимися красными звездами на створках. Я не помню, бывал ли раньше на этой улице с разбитый асфальтом, высокимизаборами, обмотанными колючей проволокой, и облупленными учреждениями непонятной принадлежности. Кажется, это была Хлебозаводская. Или Силикатная. Короче, промзона у черты города. Из-под ворот выскочила, захлебываясь в лае, рослая дворняга — такая же вылинявшая и потертая, как строения этой улицы. Зажужжал сервомотор, и створки ворот со скрипом разъехались.

— Здравь желаю, Тимур Иваныч! — махнул из будки вахтер в солдатской куртке.

Тимур кивнул, не поворачивая головы, проехал вглубь, немного попетлял вокруг плоских ангаров и мусорных баков, доверху набитых сизыми пружинами металлической стружки, и выехал к развалинам фундамента. Здесь явно начали строить здание, но, похоже, давно прекратили — торчала лишь бетонная площадка в клочьях истлевшей опалубкии ржавые прутья арматуры, устремленные в небо нескладными пучками.

Тимур деловито распахнул дверцу. Мы тоже вышли. Хлопнув дверцей, Тимур направился к фундаменту и начал спускаться в проем, явно ведущий в подвал. Мы переглянулись сАнкой и Пашкой. Военная зона на задворках города, заброшенная стройплощадка, безжизненные ангары… Но Анка упрямо мотнула головой и пошла за Тимуром. Мы спустилисьпо бетонной лестнице и оказались под землей.

Больше всего это место напоминало штабной бункер времен Второй мировой. Сумрачный вход с трубами по стенам, непонятные подсобные дверцы, обитые жестью, и вход в небольшую комнату, отделанную вагонкой, — казалось, будто мы попали внутрь гигантского ящика для снарядов. Низкий потолок, под его центральной рельсой — яркая лампа в железном наморднике. Старый диван. А у стены на широком столе — компьютер с громадным монитором, рядом — военный электропульт с тумблерами, рядом — высокий черный цилиндр, и все это опутано проводами. Интересно, какой в этом компьютере процессор?

— Рассаживайтесь, — кивнул Тимур в сторону дивана.

Мы сели на диван, а Тимур напротив — на стул у монитора, положив ногу на ногу и сцепив пальцы на колене. Еще в машине я заметил, что на правой руке двух пальцев не хватает, но сейчас казалось, что так и должно быть у человека, сидящего в этом бункере. Тимур щелкнул по клавиатуре, и на мониторе расцвела картинка.

Портрет этот трудно было не узнать: самоуверенный подбородок, одутловатые щечки, высокий лоб, жидкие волосы, зачесанные назад, узко посаженные глазки, маленькие и злые, и конечно же печально знаменитые «баварские» усы чистой расы, висящие буквой «п» вокруг тонко сжатых губ.

Тимур глядел на портрет долгим взглядом, словно и не он его вызвал только что из компьютерного небытия. Мы молчали. Наконец он повернулся и посмотрел в глаза Фокусу, затем Анке, а затем мне.

— Мы знаем этого человека, — произнес Тимур.

— Мы знаем имена всех крупных фашистских палачей. — Я пожал плечами.

— Это не человек, — зло поправила Анка.

— Что мы про него знаем? — продолжал Тимур.

Я пожал плечами:

— Про Отто? Смеешься, что ли?

— И все-таки? — перебил Тимур. — Произнеси, кто это.

— Анфюрер НСДАП Отто Карл Зольдер. Фашистский преступник. Один из разжигателей Второй мировой. Садист и палач.

— Садист и палач, — Тимур щелкнул по клавише.

Картинка на экране сменилась. В бункере вдруг стало очень холодно, я глубже запахнул кожанку. Тимур долго смотрел на меня, ожидая, что я продолжу. Но я смотрел в пол. И Тимур продолжил сам:

— Карл Отто Зольдер родился и вырос в баварском городке Кройцнах. Окончил колледж в Нюрнберге и получил диплом хирурга. Вступил в нацистскую партию и ушел в политику. Он не только подписывал бумаги об уничтожении миллионов, но и сам любил работу палача. Говорил, что ставит научные эксперименты, на самом деле ему доставляли удовольствие пытки. В подвалах гестапо у него был личный кабинет, где он приводил в исполнение собственные приговоры. Он вырезал глаза осужденным, отрывал пальцы, выламывал ребра и лил кислоту на открытое сердце, наблюдая, как жертва корчится в судорогах… Людей он делил на две категории: годный человеческий материал и материал, подлежащий уничтожению. С теми, кого он не считал людьми, он мог делать все. На этом снимке анфюрер самолично выдирает кишки у двенадцатилетней девочки — дочери лидера сопротивления, взятой в заложники. Это вы и так знаете. Но ты, Петька, подними, пожалуйста, взгляд и посмотри на этот кадр. Ты никогда и ни где не увидишь снимков такого качества — в то время еще не было такой техники.

— Не хочу смотреть, — сказал я сквозь стиснутые зубы. — Он давно сдох.

— Дожил до восьмидесяти трех, — возразил Тимур, повернув запястье и глянув на свои большие командирские часы. — Жил на собственной вилле в Латинской Америке. Ел папайю и устриц, запивал чилийским вином, читал журналы, смотрел телевизор. И. умер своей смертью от инсульта — в собственной постели, в окружении семьи и охраны. С улыбкой на губах умер, как рассказывали.

— Хорошо, братцы, а к чему все это? — спросил я. — Фашистских подонков мы в «Fire Mission» мочим. Сегодня ж мы собрались познакомиться? На крайняк, обсудить тактику? А такая мразь недостойна, чтоб мы ее обсуждали, правильно?

Тимур задумчиво молчал и смотрел теперь только на меня:

— Скажи, Петька, ты бы смог его убить? — Он сменил кадр, и на экране снова появился молодой Карл Отто, митингующий с трибуны.

— Нет, — ответил я.

— Нет… — Тимур задумчиво цыкнул зубом. — А почему?

— Потому что, когда он умер, я еще не родился.

— А если тебе дадут возможность попасть в ту эпоху и убить его?

— Кого? Анфюрера? Карла Отто Зольдера? Фашиста-садиста? Убийцу миллионов? С удовольствием. И кто же мне даст сделать такой подарок человечеству?

Тимур перевел вопросительный взгляд на Анку.

— Маразматический вопрос, — сообщила Анка. — Разорву как щенок прокладку.

Тимур перевел взгляд на Пашку.

— Бригадир, — сказал Пашка, — ты уж объясни непонятливым, к чему все это? Новая версия «Fire Mission» вышла?

— Я спрашиваю: ты бы убил его, если тебе дадут в руки такую возможность?

— Странный вопрос.

— Да или нет?

— Да. Кого тогда убивать, если не таких анфюреров? Несмываемый позор рода человеческого.

— Спасибо, друзья. — Тимур встал, положил трехпалую ладонь на макушку черного цилиндра и снова искоса глянул на часы. — Я рад сообщить, что такая возможность у нас есть. Она появится примерно через полчаса. В следующий раз — примерно через полтора года, точная дата будет известна лишь за сутки. Вы меня простите, что я не смогу объяснить подробностей, — мне пришлось бы рассказать много такого, чего вам не надо знать для вашей же безопасности.

Тимур снова обвел нас взглядом. Мы молчали — «Fire Mission» приучает к военной дисциплине, когда Бригадир объясняет задачу. Тимур продолжил:

— Через полчаса прямо из бункера мы попадем в точку бывшей реальности — Германию начала тридцатых годов. Наша цель — Карл Отто. Миссия точно рассчитана и спланирована — я потратил на это два года. Сколько бы ни длились все части миссии — час, два, сутки, — когда мы ее выполним, вернемся в бункер в тот же миг, когда ушли.

Мы переглянулись с Пашкой. Тимур продолжал:

— Я не предлагаю поверить мне на слово и не предлагаю задавать вопросы — у нас слишком мало времени даже на инструктаж и снаряжение. — Тимур указал трехпалой рукой на Пашкин пуховик. — Кстати, оставишь пуховик, там будет жарко. Главное: я не обещаю, что наша миссия что-то изменит в реальном мире, потому что не знаю, насколько реальны миры, куда мы отправимся. Но подчеркиваю: эта миссия — не игровая. Я спланировал и продумал ее во всех подробностях, но если вы сломаете ногу — вы ее сломаете на самом деле. Ясно? Я собрал бригаду лучших бойцов русского сектора, но эта миссия добровольная. Мы не получим за это ничего. Даже благодарности человечества — об этом никто никогда не узнает. Понятно? Нам представилась такая возможность, и мы это делаем потому, что наше дело правое. Кто не готов идти — тот останется здесь. Сейчас я принесу снаряжение, а вы подумайте над моими словами.

— Лично я ни разу не держал в руках настоящего оружия, — пробормотал Пашка.

Я тоже хотел это сказать, но стеснялся.

— Брось, — Тимур поморщился и взмахнул трехпалой рукой. — Я покажу, как им пользоваться, там нет ничего сложного. Я знал людей, которые годами держали в руках автомат, а в реальном бою он у них падал из рук. И знал людей, которые брали ствол впервые в жизни и били точно в цель. Я полтора года наблюдал, как кто из вас проходит «Fire Mission». У нас были разные ситуации. Вы трое — умелые бойцы, не трусы и никогда не предадите. А вместе мы — слаженная бригада.

Пашка польщенно шевельнул мохнатыми бровями.

— А вот фотоаппарат придется оставить здесь, — вдруг сказал Тимур.

— Это еще почему? — вскинулся Пашка. — Я без фотика никуда!

— Нет, — жестко сказал Тимур. — Извини, брат. Нет. Потом поймешь.

Он вышел и тихо прикрыл дверь.

Я посмотрел на Анку. Она глядела в пространство, поджав губы, и по лицу было неясно, о чем она думает. Тогда я уставился на пульт. Железо как железо — старый военный прибор серийного выпуска, пульт кондовых ручек и тумблеров, круглый экран с насечкой, напоминающей прицел винтовки. А вот громоздкий цилиндр — штука странная.

Пашка тем временем проворно встал и присел у компа на корточки, словно боясь трогать стул Бригадира. Нажал кнопку, и на экране снова появился тот самый отвратительный снимок.

— Кончай смаковать, — сказала Анка. — Убери.

— Действительно, убери, — поддержал я, — чего ты, в самом деле?

Но Пашка еще несколько секунд смотрел в экран и только потом сбросил кадр и тихо вернулся на диван.

— Видишь ли, какая штука… — задумчиво сказал он, обращаясь не то ко мне, не то к Анке. — И даже не в том дело, что снимок цветной, были во времена Второй мировой цветные камеры… И даже не в том дело, что качество у снимка цифровое — это видно. И даже не в том дело, что снимали дешевой цифровой мыльницей с жестким объективом и встроенной вспышкой.

— С чего ты взял? — на всякий случай поинтересовался я.

— Да уж поверь мне… — усмехнулся Пашка. — Но дело-то не в этом. Все это можно подделать и нарисовать, если надо. Вот только зачем? Вся беда в том, что кадр неудачный…

Это было правдой. Хоть я и видел снимок всего секунду, но забыть такое нельзя. Не позировал Карл Отто, когда выдирал кишки девочке. Оборачивался от своего хирургического стола — удивленно и испуганно, и глаз у него был красный от вспышки, и рука подонка, сжимавшая окровавленный скальпель, размазалась и вышла из фокуса. А на дальнем плане по ту сторону стола белобрысый помощник анфюрера в окровавленном фартуке — он тоже не позировал. Отшатывался назад с выпученными глазами и прижимал ладонь к фартуку, словно пытался нащупать на поясе кортик или пистолет.

— Ну и чего ты хочешь сказать-то? — Я посмотрел на Пашку.

Он почесал переносицу:

— Я бы смог нарисовать такую вещь. Но мне бы в голову не пришло тратить время и силы, чтобы делать подделку так неудачно и в таком ракурсе. Таких подделок не бывает.

— Ну и? — сказал я.

— Чего — и? — повернулся Пашка с неожиданной обидой. — Ему, значит, с фотоаппаратом туда можно, а мне — нельзя?

— Он Бригадир, ему виднее, — пожал я плечами.

Мы помолчали.

— Я иду в миссию, — вдруг сказала Анка. — А вы как хотите.* * *

Место, куда мы попали, оказалось небольшой детской площадкой в парке, посреди лабиринта кустов. Аккуратные асфальтовые тропинки, засыпанные желтой листвой, струганые скамейки, но ни грязи, ни пыли, словно дорожки, скамейки, кусты и стволы деревьев здесь моют. Куда ни глянь — парк окружали далекие крыши домов, а вдалеке острый конус ратуши — черный, словно обугленный веками. Людей в парке не оказалось, только однажды мимо прошла мама с коляской. Поравнявшись с нами, она рассеянно улыбнулась и сказала «гутен морген». Солнце только-только поднималось, и вокруг плыла утренняя сырость и прохлада.

Тимур посмотрел на часы:

— У нас полчаса. За это время мы должны освоиться и занять боевую позицию. Ровно через полчаса откроется дверь коттеджа Марты — его отсюда не видно. Отто попрощается с фрау Мартой и пойдет к своей машине. Машина у него казенная, партийная. Он уже крупная шишка, подпольная комната пыток у него уже есть, а личной охраны еще нет. Отто не афиширует связь с Мартой, навещает ее тайно. И фрау Марте ни к чему, чтобы соседи знали о ее связи с активистом национал-демократов, — их пока не очень любят. Поэтому каждый раз, когда Отто едет ночевать к любовнице, он оставляет машину на Ратхаусплац, а утром возвращается через парк. Он не ждет нападения, но очень опасен: смекалист, агрессивен, у него отличная реакция, он всегда носит с собой парабеллум. А стреляет он отлично, об этом надо помнить. Теперь внимание… — Тимур поднял ладонь, и три пальца уставились вверх, как стволы. — Операция боевая. Если кого-то ранят — первое, что надо сделать, это активировать кнопку и вывалиться из этой реальности. Если появится патруль или просто что-то, что может помешать, — подать знак остальным и активировать кнопку. В каждый миг во время всей операции, начиная с этого момента, вы должны быть готовы нажать кнопку. Ясно?

Мы кивнули.

— Теперь запомните: это не «Fire Mission». Это Германия, населенная живыми людьми. Многие ни в чем не виновны. Даже полицейский патруль — не повод для стрельбы на поражение по живой силе. Мы — не налетчики и не разбойники. Не ку-клукс-клан и не военный десант. Мы — миссионеры. Наше дело правое, наша миссия чиста и бескорыстна. Наша цель — фашистский палач Отто. Никто, кроме Отто, из местного населения не должен пострадать ни при каких условиях. Ясно?

— Ясно.

Тимур заглянул в глаза каждому:

— Я выхожу навстречу Отто и привожу приговор в исполнение. То есть: не вступая в контакт, расстреливаю на поражение. Затем — контрольный выстрел. Когда я подниму руку — вся группа уходит. Далее, запомните: вся операция проводится молча. Сейчас у нас не будет времени зачитывать ему приговор. Мы это сделаем — но в другое время и при других обстоятельствах, в другой миссии.

— А нам что делать? — деловито спросила Анка, поправляя «узи», вылезающий из-за отворота куртки.

— Ваша задача в первой миссии — только наблюдение и прикрытие. Пашка и Анка сидят вон на той скамейке в обнимку и изображают пару.

Меня слегка кольнуло, что сидеть в обнимку с Анкой Тимур отправил не меня. И я сам удивился, почему это меня волнует такая мелочь.

— А здесь это принято, парами сидеть в кожанках? — хмыкнул Пашка.

— Это неважно, — отрезал Тимур. — Главное, береги командный рюкзак — не швыряй, не тряси. Под лавку не ставь — лямки всегда намотаны на руку, чтоб не оставить его здесь. Ясно? Теперь ты, Петька. Твоя позиция — за этими кустами. Он не должен тебя заметить ни при каких условиях. Отто пройдет мимо, и ты окажешься в тылу. Это твоя задача. И только если что-то пойдет не так и он побежит назад — ты имеешь право на выстрел. По обстоятельствам. Ясно?

— Ясно. Вопросы есть?

Вопросов не оказалось. Тимур положил мне руку на плечо и заглянул в глаза. Затем хлопнул по плечу Анку и Пашку:

— Все, разошлись. И на всякий случай помните: это сегодня вечером он поедет в ставку и вырежет кишки у дочки лидера сопротивления.* * *

Ждали мы долго. С веток куста на меня даже опустился клещ — маленький и куцый, не чета сибирским. Но я знал, что в Европе начала тридцатых они неопасны. Наконец вдалипослышались шаги и голоса. Я осторожно выглянул: по тропинке шли двое и негромко разговаривали. Когда они приблизились, я смог их разглядеть. Человек в черном плаще, несомненно, был Отто. Его лицо было совсем не таким, как любят изображать на плакатах и фотографиях, и даже не совсем таким, как на снимке, который показывал Тимур, — утром, посреди осеннего парка, он выглядел иначе. Но это был, несомненно, Отто.

И он был вовсе не один, как обещал Тимур. Рядом с ним шагала молодая женщина. У нее был тот тип лица, который сегодня бы сочли некрасивым, хотя черты были правильными.Было ей, наверно, лет двадцать пять, но тот особый покрой платья, который мы привыкли видеть только на фотографиях бабушек, заставлял воспринимать ее как существо древнего возраста. А может, все дело было в походке, которая воспринималась в нашем веке не как женственная?

Я вжался в холодную осеннюю землю и замер, пытаясь прислушаться. Но слова пока звучали неразборчиво. Рукоять потертого «узи», переведенного на стрельбу одиночными, взмокла и холодила ладонь. А особо мешал громоздкий эбонитовый кирпич, пристегнутый на животе специальным ремнем. Казалось, стоит мне вжаться в землю чуть посильнее — и кнопка нажмется сама. Хотя успел рассмотреть эту штуку и знал, что кнопку там просто так не нажать — утоплена глубоко в корпус прибора. Наверно, такая же была у Карлсона на пузе — крупная кнопища, размером с пятирублевую монету. А вокруг кнопки по корпусу штуковины тянется надпись — арабская вязь, тонко и бережно выгравированная на эбоните, ручная работа. И такая же строка у всех остальных, я специально сравнил.

Шаги приближались, сминая листву. И вскоре я начал различать обрывки разговора.

— …жертвуешь себя…