Чтение 14–й страницы книги ~Трансчеловек~

Она засмеялась.

– Вы с Луны свалились? Импортное в магазинах не берут.

– Почему?

– Спрос упал, – объяснила она, – ниже некуда.

– Ничего себе новости, – удивился я.

Она присмотрелась, в живых глазах вспыхнул интерес.

– А вы, видать, совсем непьющий?.. Вообще-то у меня есть свободные полчаса. Муж вернется с работы еще нескоро, а у тебя, смотрю, машина просторная.

– Рад бы, – соврал я, – но спешу.

– Так пробка же, – напомнила она.

– А я переулками, – сообщил я. – Этот район хорошо знаю.

Осторожно пробираясь дворами мимо припаркованных автомобилей, мусорных ящиков и оградок, я думал о колоссальном ударе, что нанесен так называемому цивилизованному употреблению вин. До этого пьянство считалось уделом только нижних слоев населения, а вот высшие, дескать, не пьянствуют… всего лишь на том основании, что пьют дорогие вина. Однако всеобщая волна интереса к здоровому образу жизни уже подорвала могущество коньячных баронов и магнатов выпуска рома и виски, пошатнула столпы империй водочных королей и даже обеспокоила производителей мускатов, кагоров и даже шампанского, без которого не обходится ни один праздничный стол.

Что ж, пусть Коля орет и созывает народ на митинги, дни беспробудного пьянства подошли к концу, а умеренное пьянство не столь романтично, тоже незаметно уходит. И неча прикрываться красивыми лозунгами насчет марочных или коллекционных вин. Алкоголь и есть алкоголь, с этой базовой платформы нет разницы между самодельным вонючим самогоном и коллекционными. И те и другие туманят разум, бьют по печени. Да и по карману, если уж совсем честно.

В ухе пропищало, знакомый код, я сосредоточился и сказал шепотом: «Да, Света, на связи». На стене здания напротив появилось огромное, но видимое только мне, лицо Светланы, улыбающееся, с растрепанной прической. Тут же исчезло, сменившись им же, только постарше, с едва заметными морщинками у рта, а прическа уже гладкая, в стиле прошлого века.

– Привет, – сказала она, – еду мимо тебя, угостишь кофе?

– Заезжай, – ответил я. – Как случилось, что в наших краях?

– Нужно было проверить филиал нашей фирмы. Действительно, Москва так разрослась, что проще в Сибирь слетать, чем на другой конец пробиться.

Я поднялся в свою квартиру, настроил голосом аппаратуру, чтобы, как только появится гость, автомат сразу начал готовить кофе на двоих.

Она вошла все такая же подтянутая, с высокой грудью и плоским животом, ноги длинные, без капли жира. Мне показалось, что тугие мышцы располагаются не там, где должны,а где красиво – настолько хороша, словно только что из рук именитого дизайнера. Разве что по лицу видно, что уже не юная девушка. Впрочем, по фигуре тоже видно: слишком хороша, отточена, у молодых все же больше некоторой рыхлости и незавершенности.

– Привет, – сказала она. Ее глаза внимательно осмотрели меня с головы до ног. – Все качаешься?

– Ничуть, – заверил я.

– Да? А фигура спортивная. И плечи как будто стали шире.

– Это все добавки, – объяснил я.

– Ты ж вроде увлекся продлением жизни?

– А спортивные как раз и продлевают, – сообщил я. – Не знала? Если, конечно, не перегибать, не перегибать.

Она с удовольствием пила кофе, он сжигает жир, ела жирную рыбу, этот жир полезен, убивает какой-то другой жир, вредный, с удовольствием грызла черный горький шоколад, в нем тоже что-то очень полезное, не помню. Словом, она ухитряется соблюдать диету и в то же время получать удовольствие даже от нее.

Стул она повернула так, что огромное фото Каролины на стене то и дело попадалось ей на глаза. Мне показалось, что взгляд ее погрустнел, но когда заговорила, голос звучал достаточно нейтрально:

– Все еще не забываешь?

– Как я могу? – спросил я.

Она вздохнула.

– Я тоже помню. Это была лучшая подруга. Самая близкая. Но жизнь идет, Володя. Она должна идти!.. А ты все еще один. Понимаешь, как опытный инструктор скажу, что, если мышцы не тренировать, они усохнут. Это относится и к сексуальной функции.

– Перебьюсь, – ответил я вяло.

– Нерегулярный секс чреват, – напомнила она.

– Будешь смеяться, – сказал я, – но у меня нет даже нерегулярного.

Она покачала головой, не сводя с меня очень серьезного взгляда.

– Шутишь? Как ты живешь?

– Да так и живу, – ответил я.

– Ох, Володя… Не знаю даже, что меня удерживает схватить тебя и увести к себе! Или самой явиться к тебе со своими домашними тапочками. Из нас получилась бы неплохая пара.

Я усмехнулся без всякой веселости.

– Я знаю.

– Что?

– Что удерживает.

– Ну-ну?

– Каролина, – ответил я лаконично.

Она подумала, кивнула.

– Да, все эти годы она все еще между нами. Не только ты, но я чувствую, что как будто в чем-то ее предам. Хотя по уму, напротив, ты должен бы перейти ко мне по наследству.

Я снова поймал на себе ее взгляд, прямой, пронизывающий, взгляд сильной и уверенной женщины, у которой все всегда получается.

– Так переходила жена погибшего к брату, – напомнил я. – И автоматически становилась его второй женой.

В ее глазах блеснули искорки.

– А ты мужской шовинист? Тебе нормально, что так переходит женщина, но заедает, что можно передать и мужчину?

– Да нет, – пробормотал я.

– Тогда в чем же дело? – потребовала она.

Я смутился, не сразу сообразил, что у нее слишком уж суровое и властное лицо.

– Все шутишь, – сказал я с неодобрением. – Тебе хорошо, у тебя клуб шейпинга…

– У меня сеть клубов, – напомнила она горделиво. – И даже центральный теперь тоже мой. Я подобрала толковых менеджеров, но пока что руковожу сама. Не такое уж и легкое дело, как намекаешь!.. Вообще планирую на выборах выставить свою кандидатуру в Госдуму. Или поосторожничать, я все-таки женщина, и начать с Московской?

– Круто, – сказал я искренне. – Тогда тебе легче будет пропихнуть закон о здоровье. А то пока сейчас все это неуправляемое. Поднялась такая волна, что экономику перекашивает, мораль трясет, целые отрасли промышленности закрываются… а другие пышно расцветают, но все стихийно, все диким макаром…

– Ну-ну, – сказала она поощряюще, – давай дальше. Ты формулируешь получше любого из нас.

– Потому ты и считала меня скучным? – буркнул я. – Новые ценности должны звучать примерно так: любой человек обязан заботиться о своем здоровье и своей высокой работоспособности. Любой человек обязан поддерживать свой организм в любом возрасте так, чтобы не существовали резко выраженные различия в работе, спорте и прочем.

– Предлагаешь сформулировать новый закон? – спросила она размышляюще. – Давай, распиши подробно. У меня пара приятелей – помощники депутатов Государственной думы. При необходимости можно не ждать, когда выберут именно меня, а внести на рассмотрение…

Я поморщился.

– К любому закону относимся враждебно. Такое лучше продвигать через моду. Через моду любую дурь можно…

Она посмотрела с подозрением в глазах.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Через моду, – поправился я, – можно и хорошее продвинуть так же просто. Просто хорошего в нашей жизни меньше, вот всякое дерьмо и лезет.

2037год

Что-то с почками неважно, то вдруг камни в желчном пузыре, да еще в таком количестве, что можно замостить дорогу от парадного до магазина через улицу, то вдруг дают осебе знать не просто тупой болью, а вообще… будто иглой кто тычет.

Врач взглянул на мой индекс в карточке, в глазах появилась уважительность, как всегда с богатым клиентом, предложил по сходной цене искусственные почки. А если у меня какие-то предрассудки по отношению к механическому, то вполне можно вырастить для меня из стволовых клеток новые.

– Это, конечно, пока что очень дорого, но здоровье важнее…

– Хорошо, – согласился я. – Выращивайте.

– Но это очень дорого, – сказал он с некоторым сомнением. – Механические хоть не настолько совершенные, но почти вдвое дешевле…

– Если мне по средствам, – ответил я резонно, – то делать надо. Зачем мне средства дохлому?

Пришлось подписать контракт и уплатить четверть суммы вперед, но ушел я с обещанием, что через месяц мне имплантируют одну почку, а потом, когда все заживет и когда я привыкну к новой почке, поставят и вторую. Хотя, добавил врач, вторая вообще-то создана природой как запасная. Люди живут с одной и почти не замечают разницы.

На обратном пути я представил, что мне поставили именно механические почки. Пожалуй, я все еще остался бы русским, как китаец с механическими почками остается китайцем. И даже с механическими руками и ногами я оставался бы русским…

Но почему я чувствую, что я вот, будучи русским, с тем китайцем в большем родстве, чем с иным соотечественником?

2038год

Перед зданием Центрального Музея Искусств длинная очередь, афиша гласит, что демонстрируются сокровища Лувра. А через неделю, судя по числам, ожидается большая экспозиция богатств Эрмитажа. Раньше я смотрел на таких людей, что простаивают в очередях, а потом щелкают хлебалами перед глиняными свистульками, сработанными при князе Владимире, с презрением и не раз спорил с Аркадием, который громко и с пафосом говорил о каких-то великих ценностях, заключенных в этой хрени.

Потом научился смотреть равнодушно, а сейчас вдруг ясно и четко понял, что это и есть все до единого «простые». Ни один из них не войдет в наше сверкающее будущее. Нас восхищают только новости из будущего: вести из лабораторий, прогнозы ученых о новых материалах, об амбициозных проектах, а у этих особенный и какой-то непонятный восторг вызывают вещи из прошлого. Не важно, какая ерунда, но лишь бы из прошлого. И чем более далекого прошлого, тем больше ахов. Потому наибольшие очереди были, когдапривозили для показа «сокровища Тутанхамона». Это было очень давно, подруга Каролины затащила и нас в музей, там перед какой-то хренью расплакалась от восторга и умиления, а я смотрел туповато и старался понять, в чем красота, если любой деревенский кузнец нашего времени в состоянии сковать такое же, а то и намного более изящное?

– Володя, – прошептала мне тогда Каролина на ухо, – ты… это… неполиткорректен!

Я осторожно выруливал в потоке машин, эти сумасшедшие любители искусств лезут прямо под колеса, подумал, что политкорректность – это, конечно, глупость и невероятный перегиб, однако это та необходимая временная мера, чтобы стабилизировать отношения в обществе. А стабилизация нужна для развития науки, иначе средства тратились бы на войны, а потом бы шли на восстановление разрушенных городов и на отчаянные попытки накормить остатки одичавшего населения.

А так в стабильном обществе, когда все сыты и начали думать не просто о жизни, но о долгой жизни, бурно развивается та область научной медицины, которая неизбежно поставит все с головы на ноги, как и должно быть: энергичные и сильные получают право жить неограниченно долго, а всякий там пьяный плебс, простолюдье, быдло или как ни назови – будет жить, сколько живут животные. Даже не «получаю право», как раз право будут иметь все, но смогут им воспользоваться только те, кто сможет заплатить за эту очень недешевую услугу, а также у кого хватит жизненного заряда поддерживать жизнь и после того, как истечет «естественный» срок.

Да и вообще…

Я подумал внезапно, что все это останется в прошлом, где современные полотна будут соседствовать в Музее рядом с каменными топорами. Живопись уже сейчас умирает. Раньше все века и тысячелетия художникам достаточно было просто рисовать похоже. Чем больше похож портрет на то, с кого рисуют, тем выше мастерство художника. Особенно когда ему удавалось еще и подчеркнуть силу и величественность мужчин, а женщин сделать чуточку моложе и красивее.

Но пришла фотография, и пришлось, чтобы не проиграть, придумывать то, что фотографии не под силу. Появились всякие измы, в которых во главу угла ставилась экспрессия, которой вроде бы фотография если не лишена, то по крайней мере ей доступна в меньшей мере. Появился сюрреализм, кубизм и прочая фигня, из которой рядовой обывательпомнит только черный квадрат Малевича и работы Пикассо. Да и то больше по обилию анекдотов.

Однако пришла пора цифровых фотоаппаратов, живопись окончательно склеила ласты, ибо встроенные редакторы позволяли делать с изображением намного больше, чем художники кистью. К тому же фотографии делать не только намного проще и легче, но каждый с помощью прилагаемых функций может сделать фото как любого размера, так и в любой манере.

И живопись потихоньку отступила на ту ступеньку, где находится изготовление матрешек и плетение лаптей в качестве сувениров.

Охранник почтительно приветствовал меня, будто я и есть самый главный босс в этом здании. Вообще-то, если учесть, что генеральный менеджер почти не показывается, предпочитая блистать на международных конфах, я, как один из его заместителей, оказываюсь почти самым главным. Остальные двое, пользуясь отсутствием генерального, тоже заглядывают изредка, переложив все на заместителей, только я пашу как проклятый, но не хочу, чтобы кто-то облегчил мою ношу.

Секретарша Вероника дисциплинированно поднялась навстречу.

– Шеф, через десять минут будет звонить генеральный.

Я насторожился.

– Он что-то хотел особенное?

– Нет, только предупредил, что у него новости.

Я прошел в кабинет, велел никого не принимать, быстро просмотрел главные сводки из сфер высоких технологий. Из Центра нанотехнологий в Лос-Гварде пришло сенсационное сообщение, что удалось создать прототип первого МЭМСа. Правда, размеры пока не устраивают создателей, но это уже прорыв, как они уверяют, колоссальный прорыв…

Похоже, генеральный зацепился именно за это сообщение. Амбиций у него ой-ой, а развитие нанотехнологий пока что зависит не от размеров вложений, как, скажем, в самолетостроении, а от правильного выбора путей. За это время наша фирма разрослась, окрепла, получила инвестиции, мы выполнили большое количество масштабных программ, так что генеральный вполне может пойматься на этот крючок…

Насчет первого созданного МЭМСа сомневаюсь, это газетчики выдают желанную сенсацию. Завтра-послезавтра работники Центра скромно уточнят, что это не совсем еще МЭМС, а прототип МЭМСа. Ну, пока что в сто раз крупнее. А то и в тысячу. Это будет опубликовано мелким шрифтом, никто не заметит, а если и заметит кто, то равнодушно скользнет взглядом дальше. Всем хочется сенсаций, а не уверений, что мир не настолько уж и волшебный.

Вообще-то первые искусственные атомы и даже молекулы из них были получены еще в конце двадцатого века. Так называемые квантовые точки, что представляют из себя атом без ядра. Однако эти безъядерные атомы точно так же вступают во взаимодействие друг с другом, словом, ничем не отличаются от натуральных.

Зато электроны в таких атомах очень просто ограничивать в движении, а также регулировать их число, всего лишь чуть сдвинуть рычажок реостата, чтобы превратить железо в золото, а говно в конфетку. Это значит, что мы вплотную подошли к программируемой материи. Ее свойства можно менять быстрее, чем моргнуть глазом.

Более того, эта материя будет такой, какая нужна, а не какая уже есть. В ядре натуральных атомов максимальное число протонов – девяносто два, как и электронов, они прочно привязаны к протонам. Больше электронов – это уже радиоактивное вещество, его только для бомб. В искусственных атомах протонов нет, потому электронов можно держать сколько угодно. То есть, говоря образно, в таблице Менделеева будут сотни тысяч, если не миллионы элементов. Сколько изволим, столько и будет. И с теми свойствами, какие закажем. Даже самыми дикими на сегодняшний взгляд.

Вообще из объединения концернов жадно интересуются, когда же приступим, не нужно ли чего, предлагают любые деньги, я ответил, что лет пять понадобится на конструирование установки программируемой материи, а потом уже все хлынет лавиной.

Вообще-то наносистемы, над созданием которых бьются ведущие институты во всем мире, существуют давно. Живые клетки растений или животных, не важно, это и есть совершеннейший механизм, к созданию которого мы только-только подходим. Что ж, биологи полагают, что в лучшем случае мы сумеем лишь грубо скопировать природу, а лично я считаю, что дело лишь в сроках, когда мы ее превзойдем и резко рванемся в сингулярность.

Стена вспыхнула ровным серебристым цветом. Появилось трехмерное изображение. Генеральный сидит за столом, торопливо подписывает бумаги, пока что из моды не вышла wet signature, это некий шик и демонстрация уважения, когда в век электроники какие-то бумаги подписывают простой ручкой.

Вообще-то компьютеры, как ни странно, за эти сорок-пятьдесят лет не только развились до немыслимых высот, но и благополучно почили. Только в самых дальних деревнях можно встретить настоящие компьютеры, которые раньше назывались ноутбуками, в отличие от огромных громоздких ящиков, что исчезли еще раньше.

Все давно перешли на приемо-передатчики, что проецируют изображение прямо на сетчатку глаза. Да еще я дома оставил на стенах наклеивающиеся экраны, где держу сменное расписание, туда поисковая система выводит все новости из областей, которыми я интересуюсь больше всего.

Здесь же все стены, кроме одной, загромождены стеллажами до потолка, и только одна оставлена чистой, там пленка экрана от стены до стены и от пола и до потолка: шеф обожает эту старину, хотя, конечно, здесь и трехмерность, и глубина изображения, и та чистота изображения, что видишь только продолжение моего кабинета, где на том конце тоже стол и человек в глубоком кресле.

Он отодвинул бумаги, вскинул голову. Губы сложились в жесткую улыбку.

– Рад за тебя, Владимир.

– Спасибо, – ответил я. – А можно полюбопытствовать, чем я такой замечательный?

– Ну, – сказал он медленно, – хотя бы тем, что ты на работе, а Уфимцев и Коломийко, как догадываюсь, пошли по бабам?.. А ты здесь с утра до вечера. Говорят, и ночуешь здесь чуть ли не каждый день?

– Враки, – ответил я. – Только изредка. Когда очень уж много работы.

– А как же по бабам?

– Это и есть мои бабы, – ответил я сердито. – Так с этим железом натрахаешься, что уж и не знаю, кому те бабы нужны.

О причинах вызова не спрашивал, а он все присматривался, словно привел меня на базар и прикидывает в последний раз, сколько за меня запросить. Наконец выпалил:

– В нанотехнологии начинают уже не вкладывать, а прямо впихивать все более крупные деньги. Очень крупные. Есть шанс и нам отхватить немалый кус… Раньше бы такое счастье только в карман крупным компаниям, но сейчас… Что скажешь? Какие у нас шансы?

Я помолчал, подбирая ответ. В нанотехнологию начали вкладывать деньги в первую очередь потому, что конструирование новой вычислительной техники всегда сопровождалось резким уменьшением ее размеров. Но сейчас уперлись в ту стену, за которой уже если и удается что-то рассмотреть, то не удается манипулировать сверхмалыми объектами. Если же удастся преодолеть этот единственный барьер, перспективы открываются самые сказочные.

Самое главное – удастся построить ассемблеры, первое упоминание о которых и толкнуло меня к сумасшедшей идее прожить достаточно долго, чтобы отыскать пути для оживления Каролины. Аксиома, что ассемблеры будут дешевыми. Дешевле грязи, как мы постоянно повторяем. Ассемблер можно запрограммировать на строительство любого объекта, так что первым заданием будет, конечно же, построить другой ассемблер. А каждый из новеньких построит такие же, так что вся земля и все вокруг будет состоять из ассемблеров, готовых выполнить любую команду.

Вся трудность именно в построении первого ассемблера. Мы как та лиса при виде сыра в клюве дурной вороны: уже видим и понимаем, как все сделать, а вот только руки коротковаты. Пока что коротковаты.

Один вариант постройки – усовершенствование атомно-силового микроскопа, чтобы ставил атомы точнее, а также увеличение силы захвата. Другой – химический синтез, умельцы обещают синтезировать такие компоненты, что по нашей команде начнут самосборку. Третий – биохимия: рибосома и есть такой ассемблер, но только слишком специализированный, а нам нужен все-таки с более широкими возможностями. Вот если бы удалось рибосому заставить выполнить несколько добавочных движений…

Специалисты на всех конгрессах упорно называли дату создания первого ассемблера в 2010 году, плюс-минус пять лет, но мне что-то не верилось, хотя, конечно же, очень хотелось. Может быть, это что-то вроде суеверия, но я и к этой даже отдаленной дате сразу тогда добавил пятнадцать лет и сказал, что, если ассемблер будет создан в обещанном 2035-м, буду счастлив.

Увы, сейчас на дворе 2038-й, мне в этом исполнилось пятьдесят шесть, когда-то в этом возрасте готовились выходить на пенсию, но ассемблер все еще не создан.

Правда, генеральный, судя по его фонтанирующему энтузиазму, из ярых оптимистов: верит, что вот-вот, ну вот-вот, уже совсем-совсем вот-вот!

– Шансы есть, – ответил я откровенно. – Но шансы есть и у других. Скажем откровенно, самые лучшие – у Центра нанотехнологии. У них и база своя, и научно-исследовательский институт, и лаборатория с мощным оборудованием и, главное, прекрасный штат. Однако, если учесть, что для исследований не надо строить заводы…

– Ты не мямли, – велел он, – отвечай коротко, по-военному. У нас шансы есть?

– У многих есть, – ответил я осторожно.

Он сказал сердито:

– А у нас?

– При условии многих «если», – ответил я честно. – Сейчас – нет. Но если создать свою лабораторию, набрать толковых сотрудников…

Он прервал:

– Погоди, погоди! Ответь конкретно, если мы примем так это полтора миллиардика… что можем пообещать?

Дыхание у меня прервалось, наконец я выдавил через стиснутое горло:

– Шеф… А что мы с ними будем делать? Это же сумасшедшие деньги!

– Главное, – заверил он, – чтобы мы могли предъявить пред светлы очи комиссий хоть какие-то результаты. В смысле, результаты каких-то исследований. Мол, не украли, не пропили. Иначе привлекут. Значит, берем, да?.. Решать надо быстро. Если не скажу «да» сегодня, деньги уведут! Здесь знаешь какие все шустрые да зубастые?

Снова поколебавшись, я сказал с тяжелым сердцем:

– Ну, если за неудачу не посадят…

Шеф выказал себя самым шустрым и зубастым, выхватив в зверином прыжке эти полтора миллиардика прямо из руки инвестора. Как он сказал, из них сто миллионов сразу же вбухал в строительство грандиозного комплекса, для которого предложил мне подобрать название. Вообще, если у меня чутье на мелкие веточки технического прогресса, которые могут стать магистральными, то у него чутье охотничьей собаки на выгодные проекты, а всякие малозначащие детали или непринципиальные вопросы отметает с легкостью медведя, отмахивающегося от комаров.

Главой новосозданной компании назначил меня. С правом набирать сотрудников, определять направления поисков и закупать необходимое оборудование. Я подотчетен только ему, главе огромного концерна. Конечно, у него еще не концерн, тем более – не огромный, но от сумм, которыми он ворочает, захватывает дух.

Уфимцев и Коломийко, два других заместителя, сочли себя то ли уязвленными, что шеф их даже не поставил в известность о таком проекте, то ли еще что, но отказались от моего предложения работать вместе. Все-таки старые кадры, вместе с шефом проработали не один год, и тут вдруг такое предпочтение новичку. Хотя и я не новичок, тридцать два года в компании, но все-таки…

Компанию я назвал «Каролина», шефу название понравилось, заметил одобрительно, что недаром самым ужасным ураганам дают женские имена. А то, что мы выдадим на-гора – конечно же, выдадим! – встряхнет мир сильнее любого урагана.

Позвонили Аркадий с Жанной, Михаил с Мариной, Леонид с новой женой, а также Коля и Светлана. Все поздравили с головокружительным взлетом в карьере, предупредили, что придут в гости даже без приглашения, а звонят только для того, чтобы не застать без штанов. Я пообещал, что никуда не сбегу, быстро отыскал в меню программу «День рождения», щелкнул, выбрал опцию «Стандарт», откинулся на спинку кресла и с покорностью стал ожидать неизбежное.

Одна из стен у меня по старинке отдана под пленочный телевизор, программы подобраны так, что спортивных нет вовсе, музыкальные и прочие культурные – только в те моменты, когда нет новостей, а из новостей высший приоритет у «Новости из лабораторий», «Нанотехнология – взлет!» и «Будущее высокого железа».

Сейчас, однако, тот редкий момент, когда вклинились общеполитические, я смотрел, слушал и убеждался, что это гребаное равноправие и все эти подчеркиваемые права «маленького человека» достали уже не только меня, такого терпеливого и овечистого. Все наконец-то, ну наконец-то убедились, что нельзя быдло допускать до управления государством. Раньше можно было, когда государство простенькое, а сейчас, когда это сложнейший высокотехнологичный во всех отношениях инструмент – просто глупо, а иногда и преступно. Быдло сколько ни тяни вверх и ни окультуривай, останется быдлом, требующим хлеба и зрелищ. И государство оно станет перестраивать принимаемыми законами так, чтобы побольше хлеба и зрелищ, а остальное нах, нах, обойдемся!

Сегодня в парламенты ряда стран одновременно внесены законопроекты насчет того, что голос культурного и образованного человека должен весить больше, чем голос непросыхающего слесаря. В печати дебаты на тему, не отстранить ли быдло от голосования вообще, но в конце концов решили палку не перегибать, не Россия, поди, пусть в выборах принимают участие все, но голос академика не должен быть равен голосу слесаря. С этим согласились практически во всех странах, жаркие дебаты развернулись только по самой градации важности голосов. Примерная схема такова: голос взрослого человека с неполным школьным образованием равен одному голосу, а у человека с высшим образованием – двум. Уже аспирант имеет пять голосов, доктор наук – сто, академик – тысячу. Кроме того, добавочные голоса имеют всякие заслуженные деятели, ветераны движений и пр., пр., пр.

Печатные органы заполнены жаркими дискуссиями на эту тему, на экранах телевизоров сражаются представители разных точек зрения. Ура, ура, ура, начинается жестокий, но пока еще незаметный отсев. Потом под гребенку попадут не только пьяненькие слесари, над которыми кто только не изгаляется, чувствуя свое неоспоримое превосходство только на том основании, что сумел кое-как проковылять с курса на курс какого-то вуза, получить диплом и сейчас работать в какой-то конторе «для белых». В смысле, белых воротничков.

Отсев, как ни странно, вызван еще и увеличением продолжительности жизни. Вернее, не самим увеличением, а возможностью ее продления. Увы, розовые мечты, что проглотишь пилюли – станешь молодым и красивым, остались в прошлом. Пока что продление жизни удается только за счет строжайшего самоограничения в других областях, жестокой дисциплины.

Этого уже достаточно, чтобы две трети населения земного шара заявили, что не станут себя мучить и ограничивать, а проживут отведенный природой срок и красиво помрут, как все достойные люди. Все это сопровождается цветистой и отработанной за тысячелетия торжественной риторикой насчет небоязни смерти, смелого взгляда ей в глаза и тэдэ и тэпэ. Всю историю цивилизации люди умирали, это было неизбежно, и, чтобы хоть как-то примириться с этим горьким концом, философы придумали концепцию загробной жизни и назвали это религией, атеисты сочиняли красивые и гордые песни о красивой гибели, о смерти на бегу, о том, что мужчине стыдно умирать в постели.

Из оставшейся трети около половины ломается и бросает путь долголетия из-за тех трудностей, которые встали на пути. Если такому человеку надо, скажем, питаться только стерильно бессолевой пищей, то он, потерпев пару недель, в конце концов устроит пир, зажарив себе целого гуся, сожрет торт целиком и в одиночку, вообще скажет громко и под аплодисменты, что на фиг ему такая жизнь, когда надо себя во всём ограничивать?

Всегда звучит это «во всём», и абсолютное большинство под этим «всём» понимает именно жирную и жареную еду, торты, вино, и никому в голову не приходит, что есть еще наука, культура, есть книги, фильмы, Интернет, есть общение и вообще возможность видеть людей и общаться с ними! Нет, для абсолютного большинства отказаться от куска жареного мяса – это отказаться от «всех радостей жизни». Что ж, не жалко, пусть дохнут.

Таким образом уже сейчас идет удаление этого быдла из числа людей, которые хоть как-то могут воздействовать на курс общества. Они пока еще живы и весьма активны, но вообще-то их уже можно вычеркнуть: умрут, умрут достаточно скоро по нынешним меркам: мы, живущие по правилам продления жизни, знаем точно, что еще проживем добавочные полсотни-сто лет, а вообще-то нацелены на тысячи лет и вообще на бессмертие.

Так что проблема снимается сама по себе. Уже через сто лет на планете останется из нынешних восьми миллиардов даже не миллиард, а что-то около пятисот миллионов. Понятно, что из них тоже будут постоянно удаляться наиболее слабые, я не верю, что впереди безоблачная жизнь без трудностей. Да, живем намного лучше, чем в Средневековье, по крайней мере, уничтожены все эти чумы и оспы, истреблявшие население, питаемся в сто крат лучше тогдашних королей, но что-то иные бросаются с балконов и крыш, вешаются, топятся, стреляются, принимают смертельные дозы снотворного… А уж про передозировки наркотиков вообще молчу.

В прихожей раздался звонок, на мониторе появилось улыбающееся лицо Коли.

– Заходи, – сказал я.

– А не застрелят? – спросил он опасливо. – А то на меня одна кинокамера как-то странно смотрит… Подозрительно даже.