Чтение 29–й страницы книги ~Трансчеловек~

Мы знаем все, что происходило, происходит и будет происходить во вселенной. Конечно, «будет», если не станем вмешиваться, но нам такая примитивная вселенная не нужна. Самое время не только изменить ее форму и структуру, но и создать для нее другие фундаментальные законы.

Я хотел было настроить сканер, но вспомнил, что с сегодняшнего дня и это для меня пустяк, сосредоточился, быстро прогоняя эпохи через сознание, замедлился на двадцать первом веке, почти остановился на его начале, ага, вот наши места, вот я такой смешной и неуклюжий в своем человеческом теле, слабая искорка того звездного пламени, кем являюсь я теперь.

Вот Каролина, вот я положил голову ей на колени, она чешет меня и гладит, что-то говорит ласковое, я мурлычу в полном блаженстве и не открываю глаз…

В воздухе повисла прозрачная капля, я опомнился, посмотрел на нее с удивлением. Не сразу понял, что это я, человек из силового поля, обладающий энергией небольшой звезды, каким-то образом создал и выронил обычную слезу. Теперь она повисла в воздухе, подчиняясь фундаментальным законам этого мира, и будет опускаться к полу моих семьдесят лет и семь месяцев.

– Скоро, – прошептал я, – уже скоро…

А вот я в веке двадцатом, его я тоже застал, вот в школе, нет, здесь я вообще неразумная личинка, а вот после школы, когда я, как все существа того стаза, уже был твердо уверен, что все знаю, все понимаю, а все старшие – дураки.

Я укрупнил изображение, снова безмерно удивляясь, что когда-то жил в этом существе из костей и мяса, полностью зависимом от биологических нужд, потребностей, запросов, требований. Болел, треть жизни спал, остальное время то ел, то дефекалил… вот, к примеру, тужусь в клозете, запершись, чтобы никто не подсмотрел, деловито отрываюровные квадратики с длинной ленты мягкой бумаги, смотанной в рулон.

Деловито поковырялся в носу, вытащил палец и осмотрел испачканный кончик с таким довольным видом, словно вытащил вагонетку урановой руды. Скажи ему сейчас, что егобудут рассматривать сквозь стены и пространство, умер бы со стыда.

Особенно часто я рассматривал в последнее время ту сцену в начале двадцать первого века, когда еще и до трансчеловека, как пешком до Киева, а я написал что-то на листке и вскинул над головой, хитро улыбаясь в пространство.

Вообще-то надпись наглая и очень глупая, чего завидовать жалкому существу из костей и мяса, которое в любой момент может умереть от тысяч причин, но все-таки он, чей мозг практически не отличается от мозга животных, уже тогда все это предвидел и не удержался от соблазна щелкнуть меня, будущего его, по носу. Предвидел, хотя для такого видения у него не было ни малейших предпосылок, ни вычислительных мощностей, ни всей базы хотя бы транслюдей, чтобы он вот так мог все понять.

Пожалуй, это последняя загадка… нет, это не загадка – новый уровень, который предстоит. Сейчас мы, зачеловеки, обладаем сверхинтеллектом низшего уровня. Низшего, потому что у нас все еще человеческий интеллект, только в миллионы, если не в миллиарды раз мощнее. Оснащеннее. Вооруженный всеми знаниями человечества.

Но это лишь самая нижняя ступенька.

Природа всегда эволюционировала, проводила естественный отбор среди неживой материи, а потом и среди живой. Когда человек попытался справиться с чумой и оспой, природа подкинула СПИД, кранг, мерекку, синдром Гульдена и еще десяток заболеваний, каждое из которых страшнее и страшнее предыдущего.

Уйти от них удалось, только перейдя в транс-, а потом в зачеловеки. Но и сейчас я вдруг ощутил, как пространство вокруг меня начинает капсулироваться. Обволакивает меня, словно липому. Мол, уничтожить не могу, так хоть изолирую, чтобы заразу не разносил.

Как-то надо разъяснить этому образованию, мелькнула мысль, что мы – свои. Вселенная ощутила, что теперь мы всю ее перестроим, звезды и галактики разберем на атомы исоберем совсем другую вселенную – красивую, удивительную и очень сложную. Она сопротивляется всеми темными инстинктами, как всякая малограмотная мать непонятному желанию сына стать конструктором, когда есть прекрасные профессии плотника или столяра.

Когда я запросил энергию на оживление Каролины, последовал молниеносный запрос о кадастре. Я поинтересовался, что это. Строгий женский голос деловой скороговоркой пояснил, что уже составлен полный кадастр всех великих и значительных людей. Это сделано для того, чтобы из-за новых возможностей восстановления из праха не были нарушены основные моральные нормы.

– Что именно? – спросил я, уже догадываясь.

На экране появилось строгое лицо средних лет женщины, отодвинулось, я увидел ее за рабочим столом.

– К примеру, – сказала она, – вы чтите подвиг Жанны Д’Арк и хотите дать ей возможность увидеть мир, за который она отдала жизнь… Но вы такой не один, согласны? Так вот нехорошо, если будет воссоздано несколько орлеанских девственниц. А то и несколько тысяч! Каждый, кого хотят воссоздать, должен быть, так сказать, в одном экземпляре, как и все мы.

Я сказал торопливо:

– Надеюсь, никто не подал заявки на оживление моей жены… почти жены, Каролины. Это не историческая личность. Это женщина, которую я люблю. Она умерла от рака сто летназад.

Женщина помолчала, я увидел в ее глазах глубокое сочувствие.

– И вы все это время…

– Да, – ответил я. – Все это время.

– Я сейчас проверю, – пообещала она тихим голосом. – И ускорю всю процедуру.

Из окна моего офиса видно, как прямо из земли в считаные секунды поднялся огромный небоскреб в пару сот этажей, безумно красивый, с плоской крышей для посадки вертолетов, бассейном и соляриями. Сквозь стены видно, как, созданная невидимыми наноботами, мгновенно возникла внутренняя обстановка в залах заседания, комнатах для отдыха, кабинетах, тренажерных залах.

На стенах в вазах появились живые цветы, их составить из атомов так же просто, как и стены. В некоторых комнатах запорхали бабочки и птички, тоже живые, одни – из разряда существующих, другие – придуманные дизайнерами. Честно говоря, эти созданные природой не идут ни в какое сравнение с теми, над которыми поработал человек. Но некоторые оригиналы все же предпочитают держать «настоящих», хотя эти настоящие созданы наноботами точно так же, как и мебель, стены, рыбки в аквариуме.

Через огромные окна видно, как в небе застыли нелепые металлические агрегаты, в которых «простые» намерены отправиться в дальние миры… их мы наверняка перестроимраньше, чем они поднимутся по трапу. Я с брезгливой жалостью посмотрел на одну из этих фигур: рослый мужчина в скафандре поднял ногу для следующего шага, левая рука застыла в красивом решительном взмахе, правой гордо держит на сгибе локтя шлем. Взгляд устремлен вперед, нас он, конечно же, не видит, мы двигаемся примерно в сто миллионов раз быстрее, чем он.

Можно бы, конечно, посмотреть, куда они летят, чтобы не трогать там участок космоса: пусть получат то, ради чего летели, но, с другой стороны, так ли уж они заботятся, чтобы не нарушить планы муравьев, жуков или бабочек? Не трогают их, вот и ладно, они ж гуманисты. Вот и мы… эти, гуманисты.

Я услышал зов, дал разрешение, и в комнате появился Кондрашов, веселый, рот до ушей, глаза, как блюдца, подбородок небритый, а под глазами темные мешки усталости. То ли из моды, то ли еще почему, но зачеловеки второго поколения демонстративно держатся старых форм, хотя намного проще бы существовать в виде, скажем, шара.

– Я из фермейской туманности, – выпалил он. – Ты не представляешь, что там темная материя вытворяет!

– А темная энергия? – спросил я.

Он округлил глаза.

– А ты откуда знаешь?

Я усмехнулся.

– Интуиция.

Он покрутил головой.

– Вот уже Вселенную заканчиваем осваивать, а что такое интуиция – все еще не разобрались…

– Седалищным нервом чую, – объяснил я.

– Так у тебя нет седалищного, – обвинил он. – И вообще, откуда у силового поля нервы?.. Эх, а вот у меня есть. Хоть я тоже это… гм, поле. Да еще какое…

– Круглое? – подсказал я.

Он обиделся:

– Сам ты круглый. Но насчет темной энергии угадал. Даже не знаю как. Там идет ее рождение… мы чуть с ума не свихнулись, пытаясь понять, откуда она берется! Целый фонтан, представляешь?.. Каждую секунду рождается сто тысяч звезд, и все ну просто ниоткуда!.. Там даже вакуума нет, там ничего, даже хаоса!.. А она хлещет, будто хляби какие-то прорвало и гэпнуло.

– А что в малом мире?

Он махнул рукой.

– Просмотрели до децей. Ничего, просто ничего!.. Шеф, без тебя там не обойтись. И вообще… ты чего здесь застрял? На простых и простодушных любуешься?

Я оглянулся на небоскреб. За время нашего разговора там возникли еще два, между ними натянули серебристую сеть, сверху уже начали опускаться легкие летательные аппараты.

– Это трансы, – поправил я. – Но ты прав, для нас они тоже «простые». У меня здесь очень важное дело. Очень-очень важное. Не смотри с такой тревогой, я никогда еще не хотел так жить, как сейчас. Просто я хочу закончить одно дело… начатое больше ста лет назад. Но я хочу закончить его один. А потом я прибуду к вам.

Он отступил, сказал настороженно, в коричневых глазах я видел любовь и тревогу за всемогущего шефа.

– А помните, как мы были людьми?

Я без труда вспомнил все ощущения несвободы, когда находился заключенным в хрупком человеческом теле, таком ограниченном, слабом, с ничтожными ресурсами.

– Все помню. Скоро приду.

– Будем ждать.

– Я приду не один, – сказал я загадочно.

Он исчез, я видел, как он через мгновение появился в месте, которое раньше было Крабовидной туманностью, а теперь там энтузиасты распылили материю ровным слоем и устроили полигон для испытания дробных измерений. Мы привыкли к трем, знаем четыре, можем представить пять и даже шесть, но наибольшие сюрпризы, оказывается, таят дробные. В том же трехсполовинном измерении неожиданностей гораздо больше, чем в четырехмерном или даже семимерном…

Вселенная, мелькнула горько-насмешливая мысль, оказалась разочаровывающе проста и, увы, маловата. Некоторые из нас начали было перестраивать ее, создавая другие фундаментальные законы, что заменят простенькую гравитацию, конечную скорость света, убогую трехмерность, другие предложили эту оставить как память о примитивном прошлом и создавать другие вселенные – намного более совершенные, апгрейденные, на основе совсем иных законов… которые вот щас придумаем.

А кто-то и вовсе ринулся в ничто, простирающееся за пределами Вселенной, где ни материи, ни времени, где ничего… и начали спешно творить свои миры.

На всякий случай я просмотрел положение атомов в «то время», проследил их путь в течение всех этих лет. В моих возможностях их все вернуть на место, и Каролина встанет собранная именно из тех атомов, но это важно только дикарю, все атомы одинаковы, а все, что любит Каролина, знает и помнит, – все запечатлено в этих костях. Эти кости – тот же жесткий диск компьютера, который мертв, но если его подключить к сети – оживет записанная на нем информация. Диск – мертв, информация – жива…

– Нет, – сказал я себе в последнее мгновение, – нет, все не так… А нужно вот так!

Я повернулся к запаянному по-старинному ящику. Горло стиснуло, я чувствовал и судорогу, и подступающие слезы, и все-все, вплоть до комка в горле, хотя я уже давно, по нашим меркам давно, всего лишь пространственный вихрь. Точнее, уже пространственный вихрь.

Крышка исчезла, атомную решетку ящика я тоже легким усилием воли перестроил, и в комнате стало больше свежего, пахнущего озоном и луговыми цветами воздуха. Желтые кости приподнялись, повисли в воздухе и сцепились в небольшую четвероногую фигуру. Я неотрывно следил, как считывается упрятанная в костях информация, там не только ДНК и прочая ерунда, это можно было восстановить пятьдесят лет назад, но и гораздо более субтильные следы всех чувств, страстей, воспоминаний, там вся ее личность…

Мясо наросло за несколько секунд, все покрылось золотистой кожей. Линда вздрогнула, повела огромной башкой по сторонам. Ноздри дергались, жадно хватая незнакомые запахи.

Я сложил губы трубочкой, готовый позвать, как она что-то уловила, быстро для ее неуклюжей фигуры развернулась. В желтых глазах блеснуло счастье, как же, вон он, самыйлучший человек на свете, заковыляла на коротких ножках ко мне. Я присел, потрепал по толстенному загривку, потом сказал:

– Линда, тапочки!

Линда повернулась и опрометью бросилась в спальню. Я ждал, сердце колотится, через пару долгих минут Линда появилась с тапочком в огромной пасти. Я молча ждал, она положила тапочек передо мной, ринулась в спальню и принесла второй, после чего опустилась на толстый зад и уставилась мне в лицо ликующе-преданно.

– Умница, – сказал я счастливо. – Возьми на полке пирожок.

Она бросилась на кухню, через минуту вернулась, волоча пакет со «свиными ушками». Я взял в руки, Линда облизнулась и, сев, замерла. Я положил лакомство ей на нос, выждал секунд пятнадцать, сказал тихо: «Можно», Линда дернула мордой, лакомство подпрыгнуло и нырнула в раскрытую пасть.

– Умница, – повторил я. – Ничего не забыла!

Она заворчала довольно, когда я ринулся хватать и тискать, валять по ковру, прижимать и целовать в морду, ну подумаешь, тапочки принесла, всегда же приносила, почемутакая бурная радость…

– Все, – сказал я наконец, – иди отдыхай. На место, Линда, на место!

Она с достоинством заковыляла на свой коврик. Для нее нет перерыва, девочка в полной уверенности, что всегда спала на этом самом коврике и тапочки приносила мне ещесегодня утром, когда я уходил ремонтировать видеомагнитофон «Электроника-12» своему соседу.

Второй ящик исчез под моим взглядом. Я даже не стал превращать его в воздух, в спешке просто стер, кости поднялись и начали складываться гораздо медленнее, я покрылся потом и закусил губу, передо мной разверзлись галактические бездны, дрожь сотрясает так, что застучали зубы. Я не отрывал взгляда, а плоть покрыла кости, оформилась в мышцы, пролегли сухожилия, вены, бледная кожа проступила наверху такая непрочная, что я глухо прорычал и стиснул кулаки.

Каролина так и осталась стоять с закрытыми глазами, проснуться я не позволил, снова и снова пробегал мыслью по всем нейронам, проверял каждую молекулу и каждый атом, не осмелился только заглянуть в ее воспоминания, их неприкосновенность очень много значила в том старом мире, откуда мы пришли, касаться их нельзя, вдруг да она в какие-то минуты раздражения страстно желала мне издохнуть, так что я лишь проверил всю материальную сторону, вздохнул, сотворил на ней ее самый любимый костюм: голубые, обтягивающие бедра джинсы и красную маечку с открытым животом, чтобы не закрывать блестящую в пупке золотую капельку пирсинга.

– Каролина, – сказал я негромко, – я люблю тебя, Каролина. Я очень тебя люблю…

Ее веки затрепетали, приподнялись. Мгновение она всматривалась в меня, затем с плачем бросилась мне на шею.

– Володька!.. А мне такое страшное снилось…

Я застыл, мысль сама по себе жуткая, а вдруг все эти годы видела сны, я прижимал ее вздрагивающее тельце, гладил по голове, целовал в макушку, шептал на ухо ласковые успокаивающе слова. Вдруг она резко отстранилась, глаза расширились, взглянули дико.

– Володя! Но ведь я умерла?

– Ты никогда не умрешь, – заверил я горячо. – Никогда! Мы с тобой отныне и навсегда – бессмертные.

Она прошептала с недоумением:

– Бессмертные…

Я сказал настойчиво:

– Я выполнил все, что обещал, Каролина. Кстати, я теперь не просто старше, а намного старше.

– На сколько? – спросила она с некоторым испугом.

– Намного, – ответил я злорадно. – Так что не отвертишься.

Линдочка недовольно урчала и с такой силой терлась о наши ноги, что Каролину шатало, она хваталась за меня, но всякий раз отстранялась и всматривалась с удивлением и недоверием.

– Ты не изменился, – сказала она обвиняющим тоном. – Разве это возможно?

– Я не изменился, – подтвердил я счастливо. – Я все тот же… Но возможно теперь все. Я могу быть всяким. Как и ты.

Она сразу же пощупала себя за бока.

– Правда?

– Убавить? – спросил я.

– Да!

Талия ее мгновенно заузилась. Каролина охнула и ощупала себя. Потом снова бросилась мне на шею, ее тело вздрагивало, снова разразилась плачем, слезы хлынули крупными жемчужинами, горячие и горько-соленые, прижимается так, словно старается войти в меня вся, и я с трудом удержался от жажды облечь ее со всех сторон собой, как бетонными стенами, что в те времена казались символом несокрушимости.

– Все хорошо, – шептал я на ухо. – Вот теперь мы навсегда…

Она вскинула заплаканное личико, жемчужные капельки бегут по щекам, спросила с недоверием и надеждой:

– И что… вот так можно и всех наших? Аркадия, Жанну, Михаила, Леонида…

– Можно, – ответил я просто. – Но не торопись. Сначала, наверное, восстановим твоих и моих родителей…

Еще не понимает, что уже сегодня будет на таком витке эволюции, что Аркадий, Жанна и все другие из того «приличного общества» покажутся не питекантропами, даже не лемурами или земноводными, а простейшими насекомыми. Восстановить всю нашу компанию тех лет, конечно, можно. Но на кой хрен? Общаться с ними невозможно, да и они в этоммире места не найдут. Выбрали свой путь, прошли так, как хотели. И закончили так, как ожидалось. Восстанови их, обидятся, в суд подадут.

Оживить всех старых друзей того времени, вообще всех людей двадцать первого, а то и двадцатого века… тогда почему не питекантропов, лемуров, кистеперых рыб, что первыми вылезли на сушу?

Каролина задумалась, я видел, как прикусила губу, в глазах растерянность.

– Но только… как же здесь будут родители?

– Создадим для них свой мир, – заверил я. – Подумаем, как лучше. То ли отдельную планету, назовем ее Землей и сделаем неотличимой от Земли двадцатого века… населим копиями всех людей того времени, то ли в виртуальный мир, они не увидят разницы. Все решаемо, Каролина!

Она повернулась к окну, что на всю стену, привычный рисунок звезд на глазах меняется, одни гаснут, другие стягиваются в звездные рои, даже шары, я увидел в ее глазах ужас: что за скорости, что за скорости?

Я услышал ее пугливый шепот:

– Разве такое… возможно?

– Теперь – да, – ответил я. – Мы вошли в сингулярность. Все только начинается. Правда, тебе, мой любимый звездный астроном, предстоит многому научиться. Очень многому. Думаю, займет это две-три секунды. А то и четыре.