Чтение 28–й страницы книги ~Трансчеловек~

Он сказал обрадовано:

– Да, шеф, теперь я понимаю, что вы чувствовали среди нас! Я тоже сперва этих черепах готов был поубивать за медлительность. Ну его на фиг, это тело. С досады хоть в компьютер переселяйся. Или в Сеть.

– И это выход, – согласился я, – но есть кое-что получше. Вот смотри…

В виртуальном мире мы соединили электронные цепи интеллекта, несколько часов штурмовали, продвинулись на несколько шагов, наконец Кондрашов сказал со вздохом:

– Вычисляем мы быстро… как и перебираем варианты, но вот насчет принципиального новой дорожки… гм… шеф, завтра к нам присоединится Пескарькин… Он самый лучший по нехоженому…

Первый и самый серьезный раскол между трансчеловеками и «простыми» произошел, когда мы начали заменять нейронные биологические связи на электронные. До этого мы были изгоями в обществе «простых» лишь потому, что у нас некоторые части тела из металла или пластика, теперь мы сами вдруг увидели, что оказались в застывшем мире, где время замедлилось в сотни тысяч раз.

Для нас это оказалось тоже шоком: тела по-прежнему приспособлены к неторопливому перемещению, а мозг работает на сверхскоростях. Общаться приходилось только с себе подобными, ибо замучаешься ждать, когда «простой» услышит твой вопрос, поймет, а потом начнет отвечать звуками так медленно, что, пока он произносит одно слово, можно прочесть все книги мира, выучить все языки, переговорить с десятью тысячами трансчеловеков на различные темы, обсудить важные проблемы, а «простой» все еще будеттянуть первый слог.

С этих дней мы сами ощутили, насколько мы разные. И что «простые» от нас дальше, чем были неандертальцы от кроманьонцев. Пожалуй, они от нас вообще другой вид.

Как прыгающие по дорогам воробьи.

Пескарькин присоединился через полгода, исходя из нашего электронного времени, хотя для простых транслюдей прошла только пара часов. Я подумал с иронией, что вот уже и совсем недавно ужасные и загадочные транслюди стали «простыми». Пескарькин включился с ходу, часть его в самом деле диких гипотез и предложений мы отвергли сразу, кое-как преодолели его страх потерять личность, если соединим на время мыслительную деятельность, но наш объединенный мозг начал выдавать варианты решений одинза другим, мы тут же что-то отсеивали, что-то откладывали в долговременную память, над другими идеями продолжали работать в поте виртуального лица.

Еще через несколько дней к нам подключились Завьялов, Серенко и Довгаль, талантливые и работоспособные сотрудники. К сожалению, не рискнул воспользоваться новыми возможностями Дмитриев, яркий и талантливый ученый. Я просмотрел его досье и понял, что дело в морально-этических установках прошлого поколения, через которые он перешагнуть не сможет. А если и перешагнет, поддавшись на чьи-то уговоры, то всю жизнь будет терзаться чувством вины.

Кондрашов сказал возбужденно:

– Он что, с ума сошел?.. Я с ним поговорю!

– Нет, – остановил я. – Ни в коем случае.

– Почему, шеф?

– А что потом? – спросил я рассерженно. – Во-первых, у всех свобода выбора, мы никого не тянули в транслюди, не имеем права тянуть и в зачеловеки. Пусть. Может быть, когда-то передумает.

– А во-вторых?

– Во-вторых, – сказал я невесело, – естественный отбор все еще продолжается! Только раньше отсеивали болезни, саблезубые тигры, войны, а теперь вот эти барьеры. Это тоже барьер, дорогой мой Кондрашов. И не всякий может его взять.

Воцарилась тишина, я видел, как они оглядываются, за считаные минуты успевают проглядеть всю эволюцию вида и человеческую историю. Наконец Пескарькин сказал со вздохом:

– Шеф прав. Если затащим к нам, ему здесь будет… неуютно. С ним придется нянчиться. А потом все равно свихнется.

После тягостного молчания Кондрашов поговорил озадаченно:

– Эволюция все еще продолжается… И сколько же будем мчаться галопом, все набирая скорость?

– Сколько восхотим, – ответил я. – Теперь она уже не слепая. Мы ей дали глаза, уши.

– Даже мозги, – добавил Пескарькин.

– Даже мозги, – согласился я. – И снова нас станет меньше.

На долгий десяток микросекунд мы погрузились в молчание. Вообще-то теперь и мужчины могут размножаться сами по себе, я имею в виду – зачеловеки. Просто записал свою электронную копию в механическое тело, вот и твой потомок. Сперва полная копия, но по мере обучения и шагания по жизни будет совсем другой человек. Мечта многих мужчин: заводить детей без этой проклятой женитьбы, семейных скандалов и прочей бытовухи. К тому же пропускается весь жуткий период, когда это еще бессмысленный комок живого мяса, что орет, жрет и пачкает пеленки, а потом долгие годы мучительно медленно подрастает, постоянно то пальчик прищемит, то свинкой заболеет, а потом детский сад, школа… А тут р-р-раз – и сразу доктор наук!

Я быстро посмотрел на лица друзей, у всех увидел смущение в той или иной степени. Все-таки этот инстинкт продления рода идет не от трансчеловека и даже не человека, а от длинного хвоста млекопитающих, позвоночных и беспозвоночных: потомство должно получить что-то и от второй половины твоего существа.

Бог разорвал первых человеков, гинандроморфов, на две половинки и раскидал по свету. Теперь эти половинки должны искать и находить друг друга, а найдя, давать общего ребенка. Ибо только от правильно найденной половинки получаются самые лучшие дети.

Раздражающе глупое положение, когда голова работает в сотни тысяч раз быстрее, чем тело, длилось немыслимо долго. Нейроны, отвечающие за двигательные функции, как и все остальные, сильно отличаются от задействованных для мышления, пришлось долго приспосабливать, подгонять, добиваться наилучшей пропускной способности.

Кондрашов и Пескарькин откровенно завидовали, когда первые самовоспроизводящиеся «жуки» полезли в мою плоть, но прошли еще мучительно долгие дни, когда я наконец-то ощутил свое адекватное тело. Теперь уже раздражал излишне плотный воздух. В какую бы сторону я ни пытался двинуться, всюду встречает плотная стена, что превращается в ревущий ураган, когда я пытаюсь сделать резкое движение.

Я сцепил челюсти, терпел, я пока что хоть и зачеловек, но еще с хвостом и жабрами, а Кондрашов, он первым после меня вошел в этот удивительный мир, почти сразу же заявил:

– Шеф, надо что-то делать!

– Не новость, – огрызнулся я. – А что?

– Ну, – сказал он с энтузиазмом, – убрать всю атмосферу к чертовой матери!.. Мешает. Да и вообще – зачеловеки мы аль нет?

Оба они еще оставались в телах трансчеловеков, общались только через широкополосную связь, от них пахнуло таким негодованием, что я сказал вынужденно:

– Вы что, ребята, совсем там обесчеловечились? Кондрашик острит, не замечая, что вы стали чувствительнее тургеневских девушек. Однако он прав, в таких телах нам здесь будет очень неуютно.

Кондрашов спросил с загоревшимися глазами, он нарочито поблымал ярким светом, как фарами:

– Пора переходить к чистой энергетике?

– Как, – спросил я, их пыл сразу приугас, – еще надо поискать пути. Паршиво, конечно, на морских свинках не опробуешь.

– Я буду морской свинкой, – вызвался Кондрашов.

– Почему ты? – обиделся Пескарькин. – Я больше похож. Вот смотри в профиль!

– Голограмма, – разоблачил Кондрашов. – Подправленная. У тебя пузо через ремень свисает, а тут такой мускулистый, прямо кроносский бык.

– Что за кроносский бык?

– Не знаю, – ответил Кондрашов откровенно. – Но звучит здорово, верно?

– Сам ты… кроносский. Только не бык.

Кондрашов осматривался с удивлением, прислушиваясь к себе, нам, окружающему миру, который, оказывается, совсем не такой, каким привыкли воспринимать.

– Пожалуй, – сказал он с некоторым удивлением, – недолго мы пробыли трансчеловеками… Глазом не успел моргнуть, как уже начинается переход в зачеловеки.

Я сдвинул плечами.

– Знаешь, мне как-то до фени все термины. Я чувствую себя абсолютно таким же, каким и был. Ну, разве что теперь умнее, чем любой гений тех времен, память абсолютная, здоровье бесконечное… да еще какие-то мелочи, включая бессмертие. Я даже не стал вычеркивать негативные эмоции, так что я все так же злюсь, раздражаюсь, тоскую, радуюсь, ликую, скучаю…

– Гм, – ответил он с неопределенностью, – кстати, а что о тех, кто полностью отказался от собственных тел и переселяется в компьютерные сети? Я пытался, но не могу представить себе жизнь в качестве информационных структур!

Я подумал, отмахнулся.

– Я тоже. Ну и хрен с ними. У нас что, больше не над чем ломать голову?

Он проследил за лучом, которым я указал в звездное небо, вздохнул.

Ощущение внезапного всемогущества бросило меня вверх, я счастливо заорал и стрелой пошел удаляться от земли, а потом перешел в горизонтальный полет и понесся, как лермонтовский демон, рассматривая землю с такой высоты уже как планету: горные хребты далеко внизу, зеленые леса выглядят просто зелеными пятнами, а заснеженные области закрашены белым цветом.

Вон там на серо-коричневой земле лежат красиво вырезанные снежинки. Некоторые сбились в кучи, другие едва касаются одна другой кончиками лучей, но самые красивые одиночные, нежные, хрупкие, готовые исчезнуть от малейшего прикосновения.

Мне пришлось напомнить себе, что это не совсем уж снежинки, а заснеженные отроги высоких гор. Снег лежит только на вершинах да отростках, что лучами уходят вниз, но там дальше снег тает, и взгляду с этой высоты предстают именно снежинки размером в десятки километров.

Некоторые очертания береговой линии кажутся настолько продуманными и технически точно реализованными, что за время полета время от времени в череп стучала тревожная мысль: а не создал ли Землю кто-нить из зачеловеков для забавы или чего-то еще, нам неведомого? Вон там ну никак слепая природа не могла так грамотно и ювелирно точно отделить горную гряду и оградить ею обширную бухту, чтобы первобытные мореплаватели без помех могли укрыться от бурь, отремонтировать суда.

Чего мы не ожидали, так это целой армии «первопроходцев», что устремятся в космос в своих летательных шарах. Все-таки зов странствий настолько у нас в крови, что даже самые что ни есть домоседы обзаводились силовыми коконами и, взяв все необходимое, взмывали в небеса. Правда, большинство лишь кружит вокруг Земли, а потом опускаются на прежние места и счастливо балдеют, только уже не перед жвачником, где показывают футбол, а в виртуальных мирах, созданных ими же самими.

Но отыскались и те, что полетели на Луну, а некоторые даже направились в сторону Марса, Венеры, спутников Юпитера и Сатурна. Некоторые из тех, кто сумели обзавестисьсиловыми коконами, недолго сидели в виртуальных мирах, отправились в них путешествовать в океан, что остается все еще куда более неисследованной областью, чем Луна, Марс или даже Нептун.

Практически все «простые» погрязли в виртуальных мирах. Соблазн оказался настолько силен, что даже некоторые из наших, из транслюдей, попадали в минуты слабости или душевной усталости в эти сладко-послушные вселенные, где все творится по твоему велению, никто не спорит, не давит, не старается подчинить, а все соглашаются, поддакивают и со всех ног бросаются выполнять твои мудрые указания.

Вернее, не попадали, а пропадали, на самом же деле мало кто из нас не посещает такие миры, а то и создает сам под свои причуды, вся трудность в том, чтобы выйти из этих сказочных вселенных, где ты – Бог, и вернуться в не такой уж и уютный реальный мир.

Я включил сканер, выбрал две тысячи седьмой год, дикое время, когда я все еще находился в безумно хрупком теле человека, быстро отыскал свой город, квартиру, вошел незримым глазом. Вон я, тот прежний, такой дикий, в зверином теле, покрытом шерстью, отправился… ах, в туалет. Отдельная такая тесная комнатка без окон, а единственную дверь я задвинул на щеколду, чтобы никто не вошел, не увидел, каким преступным или непотребным делом занимаюсь.

И хотя живу один, но все равно закрылся на задвижку, чтобы никто-никто не подсмотрел, это же позор какой, стыд, ужас, никто не должен видеть… Он, то есть я, сидит на белом сиденье, тужится, морщится, вот повернулся и отрывает от прикрепленного к стене рулончика бумаги клочок, которым после завершения дефекации подотрет задницу, дабы ни в коем случае не оставить следов кала.

Вот он принялся за этот процесс, я рассматривал с тем легким любопытством, как смотрим на какающую собаку или даже синичку. Все звери стараются после завершения сранья очиститься: кошка зарывает в землю и вылизывается, собака делает пару символических гребков задними лапами, мол, закопала, вылизываются мыши, хомячки, даже мухи и стрекозы, так что и этот вот я, что едва-едва начинаю вычленять себя из животного, в теле которого заключен, тоже ведом тем же инстинктом, вылизываюсь по-своему… Подумать только: целые отрасли производства были созданы, чтобы инстинкт не встречал помех: туалет со смывной водой, что надежно прячет экскременты, которые звери вынуждены закапывать, освежители воздуха, что уничтожают запахи, особые виды бумаги как по составу, так и форме…

Ага, вот он, момент, который я просматриваю уже в который раз и не устаю восхищаться: человек зачем-то взглянул вверх, усмехнулся, вышел из туалета. В комнате схватилчистый лист бумаги и написал крупно: «Ну что лыбишься? Думаешь, не знаю, что ты сейчас на меня смотришь?» Этот лист он поднял над головой и прямо посмотрел мне в глаза.

Я невольно поежился. Мелькнула мысль, что эволюция в самом деле создала странную аномалию. В таком вот звере вдруг самовозродился дивной силы мозг, заработала мысль, способная к неслыханному для животного абстрагированию. Ведь зверь же, только и того, что ходит на задних лапах, так и собаки время от времени ходят, и медведи, и козы, и всякие там хомячки и суслики.

– Привет, – сказал я, остро сожалея, что тот я не слышит. И хотя понимаю, что это же я, но уж очень хотелось как-то ободрить то двуногое, в котором я жил и боролся за то, чтобы добраться до Источника Силы, стать всемогущим. – Привет… Все-таки молодец ты… да что там молодец…

С легкой печалью вспомнил всех тех, кто не дожил до этого блистательного века, как друзей из компашки, так и коллег по работе. Вообще-то стартовые возможности у всехбыли равны. Более того, в нашей компашке у всех были предпочтительнее, чем у меня, рядового ремонтника бытовой техники. Увы, высшее образование – это всего лишь высшее образование, но не больше.

В небе неспешно плывет огромный, как ледник, сверкающий кристалл с острыми гранями. Похож на две пирамиды, что вдвинулись одна в другую вершинами до половины, да еще по бокам с десяток острых треугольников поменьше. От него нестерпимый блеск, и я решил было, что мне почудилось, когда сверкнуло особенно сильно, но после того как сверкнуло еще дважды, я увидел, как внизу на поверхности планеты вспучивается кора, вершинку холма сорвала кипящая лава, заливает вокруг огненным озером.

– Терраформ, – заметил Кондрашов равнодушно, – вот что значит подзадержаться с наномашинами…

– Дело не в задержке, – возразил я. – Всегда какие-то направления оказываются тупиковыми. Но и они какое-то время приносят пользу… Вспомни, с каким восторгом быловоспринято появление видеомагнитофонов и как быстро они вымерли! Как мы радовались персональным компьютерам и как быстро они сошли на нет? Как обрадовались лекарству от рака, а через пару лет убедились, что наноботы защищают от него проще и легче…

Кондрашов покачал головой.

– Нет, «простые» и сейчас предпочитают всякие там стволовые клетки и прочую биологическую хрень. Я о том, что технологии так ускорились, что не успеваешь определить, какие наиболее перспективные! Запускаются сразу сотни направлений, а выживает только одно. Остальные, вот как эти терраформы или космические корабли, – отмираютраньше, чем успевают развиться. Широко шагаем, широко!

– И быстро, – сказал я.

Он взглянул на меня, не поворачивая головы.

– Шеф, ты всегда радовался именно тому, что быстро.

– Да, – ответил я.

– Почему? – спросил он с интересом. – Вроде бы можно и расслабиться, сбавить темп. Мы теперь практически бессмертны, времени на все хватит. Можно работать не спеша, за сиюминутное не хвататься, сосредоточиться на главном…

– Тороплюсь перейти в новый стаз, – ответил я настолько серьезно, что его улыбка слетела, словно под ударом арктической вьюги. – Очень даже надо.

Наш проект перехода в энергетические формы шока не вызвал, как мы опасались, но немалое смятение в умы внес. И, похоже, снова намечается некий раскол. Первый произошел при переходе к транслюдям: шесть миллиардов населения предпочло остаться «просто людьми», не замечая, что это вроде бы гордая и произносимая с достоинством фраза синоним «простолюдинов». Затем из оставшегося миллиарда мы сумели повести с собой в мир расширителей интеллекта не больше ста тысяч.

И вот теперь, сколько нас решится окончательно оказаться от человеческих… нет, уже не человеческих, но хотя бы сохраняющих их подобия тел?

Вокруг моей компании собрались энтузиасты, что смотрят мне в рот и выполняют все поручения с жаром и страстью. Я, сам того не желая, давно стал для сторонников сингулярности живой рекламой: самый древний, заставший еще компьютеры, но сохранивший жажду жизни, в то время как куда более молодые прибегают к эвтаназии. А я вот постоянно ищущий новые пути к новым технологиям…

Прошла вечность, как нам казалось, хотя на деревьях не успели пожелтеть листья, и в лабораторных установках удалось удержать термоядерный сгусток энергии, которыйудавалось изменять на субатомном уровне. Еще через несколько дней мы всячески меняли конфигурацию атомов, удаляли ядра, создавая абсолютно новые элементы.

Все это время я чувствовал самую плотную связь практически со всеми зачеловеками. Любопытство на втором плане, все настороженно следили за моими мотивами, и задумай я какую-нибудь пакость, вроде стать властелином мира, моя жизнь оборвалась бы тут же: ничья жизнь не может быть равноценной жизни всего человечества.

На долгие секунды настала тишина запечатанного от всех звуков помещения. Я сел в кресло, зачем-то закрыл глаза, хотя, понятно, вижу и слышу все так же, как и с открытыми.

– Давай, Кондрашов, – сказал я. – Поехали!

– Что, шеф?

– Включай, говорю.

Яркая вспышка проникла даже через мои фильтры. Я сцепил зубы, напрягся, чувствуя, как незримые силовые поля стараются разодрать меня на части.

Тело сопротивляется само по себе, не дожидаясь моей реакции, к счастью, я не вмешивался в свою древнюю допотопную психику, и она добросовестно защищает меня, молниеносно реагируя на угрозы раньше, чем я успевал понять, что за угроза и как ей противостоять.

Мое тело жадно поглощает всю мощь термоядерной реакции, я чувствую, как все клетки насыщаются энергией, и вот наконец… наконец-то загорается свой огонек, я в страхе и волнении поспешно беру над ним контроль, начинаю переводить энергетику организма на этот новый уровень внутриядерных процессов…

Я чувствовал жадное внимание всех сотрудников института, а также настороженное внимание других зачеловеков, эти постоянно сканируют мой мозг в поисках хоть малейшей жажды овладеть абсолютной властью и стать властелином мира…

Дурачье, мелькнула мысль. Все, чего я добиваюсь, ради чего я вообще решил добиться бессмертия, это – Каролина. Это и есть моя наивысшая цель…

Острая боль на миг пронзила тело, странная боль. Я не сразу сообразил, что это ощущения на внутриядерном уровне, что я уже почти поставил силовые реакции под контроль, а теперь осталось только сделать их автоматическими.

«Получается», – послал я мысленный импульс всем, кто наблюдает за мной через толстый силовой пузырь. Я попытался посмотреть их глазами, но по эту сторону длится жуткий термоядерный взрыв, эквивалентный ста тысячам мегатонных бомб, я в эпицентре, жадно поглощаю энергию, уже запустил свою собственную термоядерную реакцию, и как только все поставлю под полный контроль, то внешний термоядерный взрыв погашу так же легко, как если бы задул копеечную свечу.

Я чувствовал, с каким жадным нетерпением и тревогой все ждут завершения труднейшей процедуры, но жаднее всех ждал, понятно, я, прислушивался, проверял реакции своих чувств, наконец взял под контроль все еще длящийся термоядерный взрыв… сжал его мысленно в кулаке, и под силовым куполом мгновенно стало тихо и пусто, если не считать мое тело в кресле.

– Все получилось, – сказал я громко. – Получилось… А вы чего ожидали?

Я вздохнул, сосредоточился, в сознании всплыла одна точка на земном шаре. Я шагнул… и воздух пахнул полевыми цветами, в полусотне шагов огромная стена мрачного здания из бетона, впечатление заброшенности, под ногами скачут кузнечики, из земли торчат ржавые куски троса, погнутый рельс.

– Каролина, – шепнул я, – уже скоро. Я люблю тебя.

Взглянул в синее небо, сделал шаг, через мгновение навстречу понесся бледный диск спутника Земли, расширился, превратился в горб. Я инстинктивно подогнул ноги, подошвы ударились о рыхлую почву, похожую на пемзу. Оглянулся, высоко в небе сверкает дивным светом Земля, наполовину окутанная облаками, вся в голубом, яркая и нарядная.

Я засмеялся, шагнул обратно и очутился в большом зале. Кондрашов, Пескарькин и остальные сотрудники из высшего звена смотрят с ожиданием и тревогой.

– Все хорошо, – сказал я счастливо. – Ребята, вы можете выждать, пока пройду все тесты, но вот жопой чувствую, что все благополучно. Не думаю, что я взорвусь, у нас, по расчетам, все настолько устойчиво, что даже самоубийством теперь покончить будет трудно. Можно, но потрудиться придется! Кондрашов, ты можешь рискнуть… а ты, Пескарькин, останься.

Пескарькин обиделся:

– Почему я? Пусть останется он. Как контрольный экземпляр. Его и кормить не стоит для чистоты эксперимента.

– Меня нельзя не кормить, – откликнулся Кондрашов счастливо. – Я становлюсь сварливым. А ты всегда добрый.

Я взглянул наверх, теперь для меня никакая крыша не препятствие, однако пьянящее чувство всемогущества исчезло, как облачко пара. Там звездное небо, только планетное пространство просто неимоверно, по одному Юпитеру планета Земля каталась бы, как теннисный мячик по огромному стадиону! А за Юпитером еще Сатурн, Нептун, Уран, Плутон… Все это вертится вокруг звезды, которую мы называем Солнцем, но дальше звездная бездна, от попыток охватить ее мыслью спирает дыхание и начинает останавливаться сердце… Только в нашей галактике сто миллиардов звезд, только в видимой части Вселенной – сто миллиардов галактик!

Сколько еще нам развиваться, сколько карабкаться, и какая бы сингулярность ни взметнула человечество, у нас всегда найдется чем заняться.

Корабли, корабли, корабли: круглые, ромбовидные, квадратные, составленных из сфер и шаров, самой причудливой формы, но все чудовищно мощные, в сверхпрочной титановой броне, ощетинившиеся тысячами пушек, прощупывающие все вокруг злобно прищуренными щелями локаторов. Часть кораблей барражирует над планетой, часть выдвинулась на дальние рубежи, что означает орбиту Плутона, а так как Плутон тоже «наш», то территориальные воды вокруг нашей Солнечной системы тоже считаются неприкосновенными, и потому любой, ступивший в зону их действия, считается врагом и подлежит немедленному уничтожению. «Нашей» зоной «простые» договорились считать пространство за орбитой Плутона на полтора парсека.

Мы в эти детские игры не вмешивались, пусть играют, нам-то хорошо известно, что вся наша галактика необитаема, это уже проверено, да и вся вселенная, похоже, пуста. Никто и нигде не подает признаков жизни вообще, а про разумную и говорить смешно.

Часть могучих машин, огромных, как горы, тупо и медленно ползут по поверхности Марса, перестраивая его структуру в нечто подходящее для жизни «простых». От использования наномашин «простые» решительно отказались, ладно, настаивать не будем. А с этими машинами почему не помочь, у нас бывают минуты свободного времени, когда хочется отдохнуть и позабавиться либо со щенками, либо с синичками, либо с «простыми».

Кондрашов как-то ехидно сказал мне:

– Ну-ну, а кто говорил мне, что космических кораблей не будет?

Я сказал с неловкостью:

– Я говорил. Извини, ошибся… Хотя, конечно, я имел в виду нас. Мы-то не пользуемся?

– То мы, – сказал он весело, – а то «простые». Как видишь, не все ушли в виртуальные миры!.. Нашлась какая-то часть, что все еще живет реалом.

Я сдвинул плечами.

– По мне, это тоже виртуал, только реальный.

– Ого, завернул!

– Извини, если недостаточно ясно. Они могли бы стать зачеловеками или хотя бы трансами, но они предпочитают… это, а по мне так это и есть игра. Пусть не виртуальная, но игра.

Я заметил, как он смотрит на эти космические армады, как я в детстве смотрел на дерущихся муравьев. После дождя обычно черные выходили на поверхность и спешно расширяли территорию. Обычно дрались с такими же черными, тетрамориумами, как узнал потом, но иногда устраивали набеги и на колонии рыжих, что жили у самого забора.

Дрались ожесточенно, убивали деловито и сосредоточенно, разоряли чужие гнезда и уносили куколок, а я попеременно болел то за одних, то за других, пока мама не звала обедать, а потом делать уроки.

И вот эти звездолеты… Нет, муравьи интереснее. Да и разрыв в развитии между мной и муравьями был намного меньше, чем между нами нынешними и теми в звездолетах.

Получил сигнал от J, когда-то он был профессором Уваровым, но после того, как стал трансчеловеком, сменил имя на символы из тактильно-запаховых знаков, теперь же, будучи зачеловеком, взял себе вот такое странное имя. Он считает, что как язычники при переходе в христианство принимали другое имя или сами христиане, уходя в монастырь, брали иное прозвище, так и он, меняясь, всякий раз должен называться по-другому.

Я выслушал с удивлением, вот уж не ожидал такой проблемы, а J говорил быстро и взволнованно:

– Поверь, в самом деле появляются… новые нации среди энергосуществ! Не совсем, правда, нации, но какая-то отдаленная аналогия есть, есть. Чувствуют общность вовсе не по интеллекту или общим пристрастиям к той или иной сфере деятельности, а совсем-совсем по другим параметрам, которые ну никак нельзя отнести к интеллектуальным или культурным!

– Это всерьез? – спросил я.

– Представь себе!

– Но как можно возрождать такую архаику?

Он сказал еще быстрее:

– Владимир, это еще пока только первые ростки, но мы… я имею в виду только тех, кто пришел из далекого ХХ века, можем понять потенциальную опасность и оценить ту беду, которую может принести образование новых «наций».

– Кто-нибудь еще об этом знает?

– Нет, – ответил он молниеносно. – Правда, я говорил с Гамильтоном, этот крупнейший ум в области сингобластики просто рассмеялся, не поняв и посчитав мои опасениякаким-то жутким атавизмом. Но он родился всего три недели тому, он – чистый интеллект… ладно, не совсем, он не знает и не помнит все те ужасы, которые несли с собой такие понятия, как национальность, нация, национальная самоидентификация, национальная культура…

Я ответил очень серьезно:

– Спасибо. Я понаблюдаю за этим процессом.

– Тебе спасибо, – ответил он серьезно. – Ты ведь не только старейший… Тебя все считают Главным!

Я отмахнулся.

– Да ладно тебе. Какие могут быть главные у зачеловеков?

– Могут, – ответил он серьезно. – Ты Главный.

Он оборвал связь, я на миг задумался над проблемой, что в данный миг для нас больше нет тайн. Не осталось. Если все ученые мира бились над раскрытием тайн природы, то эта природа познана вся, включая и происхождение вселенной, что было самой манящей загадкой, но оказалось такой разочаровывающе банальной.