Чтение 3–й страницы книги ~Око Тимура~

– А шеломов с личинами нет? Ну вот как у покойного супруга боярыни Руфины?

– Хрисанфия-воеводы? – внезапно оживились купцы.

Раничев понял, что своим вопросом попал в точку. Ну кто лучший покупатель, как не выходцы из Литвы, перешедшие на службу к московскому князю?

– Был шеломы с личинами, как не быть? Только пока нету – они ведь подороже обычных будут. К концу недели приди, поглядим.

– Так может, сейчас и сговоримся, заранее? – подмигнул Раничев. – Я б и задаток оставил… Корчмы поблизости никакой нет?

Заслышав про корчму, торговцы оживились.

– Как же нет, господине? Только вот, Киприан-владыко их прижимает, боюсь, только к ночи откроются.

– А в Занеглименье?

– Ты еще скажи – в Чертолье! Там татей больше, чем добрых людей. Однако ж ежели всем вместе…

– Пошли, пошли, гостюшки торговые, угощаю! И, может, окромя шелома, и еще на кой-что сговоримся.

Переглянувшись, купцы подозвали приказчиков – собрать да увезти товар. Оставлять здесь – себе дороже, хоть и у многих были крытые лавки да и охрана. Однако ж и татине дремали, так что лучше уж перевезти, чай, сани-то не развалятся, снег кругом все ямы-канавы загладил.

– Знаю я корчемку одну, тут недалече, на Великом посаде, – подмигнул Раничеву один из торговцев – Степан Наруч – коренастый светлобородый мужик в длинной, до самых пят, шубе, крытой темно-зеленым сукном, и круглой меховой шапке. – Близ хором Евсея Дормидонтова, боярского сына. Туда и отправимся. Чай, не добрался еще до нее Киприан-отче! Посидим до вечерни, а робятам своим накажем, чтоб потом подошли с дубинками – от лихих людишек защита не лишняя.

На том и порешили.

Несмотря на неказистый внешний вид – кондовая приземистая изба, засыпанная снегом чуть ли не под самую крышу – внутри корчма оказалась очень даже приличной. Большая, сложенная из камня печь в углу гостевой залы – не для приготовления пищи, для тепла – дощатый пол, кухня за бревенчатой перегородкой, вдоль стен – светильники на высоких ножках, под каждым – глиняный корец с водой, против пожара. Стол чисто выскобленный, длинный, лавки покрыты толстой тканью, прислуга в вышитых рубахах, вежливая – гостей встретили поясным поклоном:

– Чего изволите, господа гости ненаглядные?

Ненаглядные гости изволили рыбных пирогов, овсяной каши с шафраном и просяным маслом, жаренную на вертеле курицу, кисель ягодный из черники с брусникою, румяных, только что выпеченных калачей и по две большие кружки полпивца с хмелем. Так, для затравки.

Выпили быстро, тут же попросили медку да покрепче… потом и еще.

Помещение корчмы постепенно заполнялось народом – средней руки купцы, степенные кремлевские дьяки, дети боярские – голи-шмоли не было, видно, заведение и в самом деле считалось приличным. Разговаривали негромко, основательно, лишь иногда кое-где слышались раскаты смеха. Иван исподтишка осматривал соседей, судя по привешенным к поясам чернильницам – дьяков да писцов. Один из них – высокий, с длинной черной бородой и костлявым лицом аскета, поклонился Степану.

– Знакомый? – Раничев перевел взгляд на купца.

– Ну да, – кивнул тот. – Терентий Писало – старший дьяк, у самого князя Василия Дмитриевича служит, так-то!

Компания дьяков уселась за стол недалече. Заказали скромненько – постные щи, наподобие тех, чем потчевал гостей Елизар Конопат, ржаные лепешки, сбитень. Завели разговор, беседа потекла неспешно – выяснив про доспехи, Раничев незаметно перевел разговор на дьяков.

– Правда, будто распутничают все? – с видом напуганного страшным предположением провинциала спросил он новых приятелей. Те разом расхохотались – дескать, всяких хватает.

– А что тебе до кремлевских дьяков, друже? – неожиданно поднял глаза Степан Наруч.

Оглянувшись по сторонам, Иван ответил с достоинством:

– До книжного товару интерес имею!

– Ах, вон что. Тогда тебе лучше в обителях побывать, может, и есть у монасей-книжников что.

– Да по мне хоть что, лишь бы не с пустыми руками возвращаться.

Поддерживая беседу, Раничев не забывал следить за «госслужащими» – так он про себя обозвал дьяков с подьячими и писцами. Главный их, Терентий Писало, испив третью кружицу сыты, посматривал по сторонам все нахальнее и даже хватил за рукав пробегавшего мимо корчемного служку – спросил что-то тихонько. Служка – молодой краснощекий парень – понятливо осклабился и кивнул. Обернувшись на своих, дьяк приложил палец к губам, улыбнулся сладенько. Однако! Наверняка про девок спрашивал. Ай да дьяк! Как там его? Терентий… э-э-э…

– Терентий Писало, – подсказал купец. – Опять ужрался, к служке пристает. До молодых большой охотник.

– Так все мы охотники, – усмехнулся Раничев. – Странно было б, если бы по-другому, ведь так?

– Так, да не так, друже! – Степан Наруч махнул рукою и, понизив голос, пьяно зашептал Ивану в ухо: – Слухи ходят – Терентий не баб, парней любит, да чтоб сразу несколько его ублажали, блудника старый! Говорят, в то лето попался было в баньке – так договорился, злодей, со священником, чтоб причастия не лишили, с тех пор осторожен – пасется.

– Так он содомит?!

– Ну не пойман не вор. А слухи ходят.

Обдумав эту новость, Раничев приободрился и уже почти не вникал в купеческие беседы – все следил за дьяком. Вот тот допил сыту, попрощался со своими, отошел к печке.Иван – тут как тут. Встал рядышком, к стеночке прислонился, словно бы пьян. Услыхал, как служка шепнул на ходу:

– Сейчас никак, господине! А ближе к ночи придешь – все и сладим.

– Угу… – Раничев проводил долгим взглядом вышедшего из корчмы дьяка. – Ближе к ночи, значит…

Иван добрался до избы деда Ипатыча так быстро, что аж упрел, и когда снял шапку, от волос его валил густой пар.

– Бражка выходит, – принюхавшись, улыбнулся дед. – Чую!

– Да там и не только бражка. – Раничев отмахнулся. – Слышь, Ипатыч, а Иванко наш где?

– С вечерни посейчас возвернуться должны с Анфискою, я-то вот не пошел – ноги больные. Однако ж все одно – грех. – Дед мелко перекрестился на иконы.

Раничев задумчиво почесал в затылке:

– Вот что, старче, я уж тут дожидаться не буду, а Иванко, как придет, пускай что есть мочи летит на Великий посад, в корчму, что близ хором боярского сына Евсея Дормидонтова. Да шильников пущай не страшится, в обратный путь вместе пойдем, да еще и с воинами.

– С воинами?

– После расскажу, Ипатыч, некогда сейчас, побежал я!

Старик Тимофей Ипатыч молча покачал головой. Терпеть не мог всякой беготни да поспешества – вещей, доброму человеку не приличествующих.

А Иван, едва не скатившись в попадавшиеся по пути овраги – вот уж и в правду Чертолье! – в скором времени был уже на усадьбе Елизара Конопата.

– Здоровеньки булы, – с порога буркнул он, зорко осматривая горницу. Все свои были на месте, включая Софрония, при виде Раничева как-то виновато моргнувшего левым глазом.

– Так и не договорились сегодня, – со вздохом пояснил Авраамка. – Говорил, надо было в Симонов монастырь идти, а не в Чудов да Спасский. Ничего, может, завтрашний день удачней будет. А у тебя как, Иване?

– Да так себе. – Пожав плечами, Раничев махнул рукой Лукьяну – одевайся-ка, отроче… Да и вы, ребята, тоже, – он перевел взгляд на остальных воинов. – Щиты можете не брать, а сулицы захватите. И луки! Ну и что с того, что темно и не видно? Возьмите, может, и сгодятся. Эй, эй, Лукьяне! Разве ж я тебя просил надевать байдану? Ты мне сегодня так, без доспехов, нужен.

– Это зачем же?

– Там узнаешь. Да, бери-ка мою однорядку… Накинь, накинь, не стесняйся… Во! Совсем солидный молодой вьюнош… Только вот волосы… Ты что, на печи дрых беспробудно?

– Да нет, так приспал немножко.

– Ох, горе мое… Дай-ка хоть причешу, что ли…

Наскоро пригладив растрепанные волосы Лукьяна костяным гребнем, Иван удовлетворенно хмыкнул и выбрался на крыльцо. Софроний с Авраамкой лишь переглянулись – почему-то Раничев на этот раз взял с собой только воинов.

– За оружием к кузнецам сходим, – заглянув в горницу, громко пояснил Иван. – Может, пору возов высмотрим по дешевке!

– Пару возов?! – дьяки ахнули разом.

– Ну я ж сказал только – «может». – Подмигнув им, Раничев захлопнул дверь и загрохотал сапогами по высоким ступенькам крыльца.

Уже стемнело, в звездном небе начищенной медяхой поблескивала толстощекая луна, шлялись по заокраинам какие-то подозрительные личности, быстро свалившие за угол, едва завидев вооруженных воинов Раничева, за заборами тянувшихся по всему Великому посаду усадеб надрывались цепные псы. Вот и хоромины боярского сына Евсея – приметливые, горбатые, собака только что слюной не захлебнулась от лая, и как сами-то хозяева терпят? Ага – а вон, напротив, корчма. Скрипит, отворяется дверь, выпуская очередную порцию питухов. Наказав остальным ждать на улице, Иван быстро заглянул в корчму и, углядев скромно сидевшего у печки Иванку, мотнул головой. Парень без звука последовал за ним, только увидев вооруженных воинов, недоуменно хлопнул ресницами.

– То мои люди, – с усмешкой пояснил Раничев. – Вот, знакомься – Лукьян, дружинник. Это – Ваня, тезка мой и старый приятель. Значит, вы… – Он повернулся к воинам. – Встанете во-он в том переулочке, последите, чтобы хлопцев наших не забижали… Ну, пошли, пошли, время дорого… Как долго стоять? Да не особо… Потом, так и быть, в корчемку зайдем, разговеемся – у нашего-то хозяина, чувствую, вряд ли чего выудишь, словно при сухом законе живет, бутлегер хренов… Ну вот…

Проводив взглядом воинов, Иван обернулся к парням:

– Ну что, хлопцы, в самодеятельности когда-нибудь участвовали? Нет? Значит, сейчас будете. Так, давайте-ка шапки в сугроб! Кидайте, кидайте, а теперь снежком потерли щеки… Что ты, Лукьяне, таращишься, потом скажу – зачем. Во, совсем другое дело – румяные веселые парубки, как мимо таких пройти? Обнимитеся! Да не так, с пылом, с жаром, ну как ты, Иванко, Анфиску свою ненаглядную обнимаешь. Не, не… нечистая работа… Огонька, огонька во глазах побольше и этой самой, нежности… Эх, ну что с вами делать? Как говаривал когда-то великий Станиславский – «Не верю»! Ладно, хорошо хоть темно… Хотя чего ж в этом хорошего? А ну-ка, выйдите-ка из проулка, вот сюда, к забору, где луна… Во! Тут и стойте. Как свистну – обниметесь. Кто подойдет, скажете… – Иван проинструктировал – что. – Все поняли?

– Тьфу! Коли б не ты, Иване, просил…

Оставив ошарашенных парней стоять у высокого забора, Раничев юркнул в темноту проулка. И едва не столкнулся нос к носу с дьяком Терентием! Тот, в сопровождении троих вооруженных дубинами парней, быстро шел к корчме, что-то весело напевая. Летел, так сказать, на крыльях любви, гм…

Опомнившись, Иван засвистел. Дубинщики угрюмо обернулись – но Раничев уже успел скрыться в сугробе, прислушался.

Дойдя до обнимающихся юношей, дьяк остановился, отправив дубинщиков вперед, к корчме. Парни обернулись:

– Здрав будь, мил человече!

– И вам того же, отроки… Вижу, милуетесь?

Слово за слово – завязалась беседа. Впрочем, говорил больше дьяк, собеседники лишь угрюмо поддакивали. Раничев уж как ни исхитрялся, как ни грозил кулаком – так и не улыбнулись оба.

– Неприветливые вы какие-то, парни, – посетовал дьяк. – А то б позвал вас в гости.

– А мы б и пошли, – вспомнил наконец Лукьян. – Только сегодня уж поздно. Давай завтра, после обедни сразу?

– И не к тебе, а к нам, – подал голос Иванко. – Баньку истопим. Ко мне на двор и приходи. Деда Ипатыча, гусельника, избу знаешь?

– Найду!

Лукьян с Иванкой плевались весь обратный путь. Пытались на ходу порасспросить Раничева – чего он такое задумал? – да Иван отмалчивался, не до ребят сейчас было. Ночь. Хоть и не совсем еще поздно, хоть и виден кое-где в слюдяных оконцах дрожащий свет свечей, да шныряют уже по закоулкам шустрый ночные тени с кистенем да ножами. Как там у раннего Цоя?Эй, прохожий, проходи,Эй, прохожий, получи!

Татей следовало опасаться – потому Иван и прихватил воинов да нарочно приказал взять не очень-то удобные в уличном бою короткие копья-сулицы. Неудобны, зато хорошо заметны. Эвон, как сияют в бронзовом свете луны наконечники! Прежде чем напасть, сто раз подумают лиходеи и, скорее всего, примутся искать более беззащитную жертву.Впрочем, кто шляется-то по ночам? Все добрые люди давно по избам сидят, молитвы творят, на пустынных улицах… ну разве подгулявшие пьяницы вылезут из корчмы на свое горе. Нечего с таких взять? Ну это так только кажется. У кого крестик серебряный, у кого полушубок овчинный, у кого – сапоги, пояс, исподнее. Ночные московские тати – народец неприхотливый. Огорошат кистенем по затылку, разденут – лежи потом в сугробе, сразу не помрешь, так потом от зимнего холода окочуришься. Целые шайки по ночам по Москве ползали – даже стража не рисковала в малом числе из Кремля высунуться. На Великом посаде, у самых княжеских стен, шалили да в Занеглименье, вдоль Можайской дорожки, на Чертолье и в Замоскворечье – реже. Чего там брать-то? Кого грабить? Голь-шмоль-беднота. Разве что уж совсем опустившимся шильникам добыча.

Однако чу!

Внимательно оглядывавшийся по сторонам Иван подал знак воинам. Показалось – вроде как чья-то тень прошмыгнула вдруг в Заовражье, пробежалась по льду ручья Черторыя, исчезла, затаилась в кустах. А чего там делать-то, в овраге?

– Да легче вон в закоулке схорониться! – кивнул на черный зев подворотни Лукьян.

– В закоулке, говоришь? – Раничев усмехнулся. – А ну, пошли, глянем.

Выставив копья, воины свернули за угол и сразу же остановились – весь проулок был заколочен толстыми плохо оструганными досками. Попробуй, пройди! За заборами, с двух сторон, зашлись в лае псы. Неуютно по ночам в Москве, неприветливо. Впрочем – только ли в ней?

Пошли дальше, уже осторожнее. Раничев чуток поотстал – якобы по нужде малой – встал у забора, прислушался… Так и есть – скрипел позади снег, видно, крались по пятам шильники, и в количестве не очень-то малом. Торопились – все ближе, ближе…

Усмехнувшись, Иван догнал своих спутников:

– Лукьяне, еже ли б ты засаду захотел устроить, где бы местечко выбрал?

– Засаду? – Лукьян сплюнул в снег, буркнул обиженно: – Да ну тебя, Иван, свет Петрович, вечно какое непотребство измыслишь!

– Ты давай, давай, отвечай быстрее.

– Да эвон, у овражка за кусточками – самое место, – кивнул вперед кто-то из воинов.

– Ну да, – присмотревшись, согласился Лукьян. – Часть сзади бы навалилась, другие обошли бы оврагом – там и встретили б.

– Другой путь к Елизару есть? – Раничев обвел воинов взглядом. – Впрочем, об этом лучше местных людишек спросить. А, Иванко?

– Нету тут больше никакого пути, – хмуро отозвался отрок. – Только оврагом.

– Угу… Тогда вот что… – Приблизив к себе воинов, Иван азартно зашептал, время от времени оглядываясь. Потом велел дать отрокам сабли.

– Сабля? – хлопнул глазами Иванко. – Мне б копьецо лучше.

– Ладно, дайте ему копьецо… И помни, отроче, тут вои опытные, что они будут делать – то и ты.

Раничев махнул рукой, и вся компания дружно зашагала прямиком к оврагу. Шли чуть ли не в ногу, не хватало только строевой песни типа «не плачь, девчонка, пройдут дожди!» Сам Иван шел впереди, напряженно вглядываясь в ночную тьму, которая, в общем-то, не была такой уж полной – в черном небе сверкали луна и звезды. Ага… Вот явно пробежал кто-то к кустам… И сзади мелькнули темные тени – окружали. Теперь главное – выбрать удачный момент – не торопиться, но и не запоздать – и так и так пролететьможно… Раничев вдруг услыхал тихий свист – а вот, похоже, теперь в самый раз!

– Приготовились!

Воины, встав спиною друг к другу, вытащили луки, наложили на тугие тетивы стрелы. И как только из оврага и позади, с улицы, выскочили, уже не таясь, лихие людишки, им навстречу со свистом полетели стрелы. Кто-то из нападавших, застонав, повалился в снег, остальные чуток замешкались – и тоже дождались стрел, уже потом бросившись врассыпную. Понять можно – не ждали такого отпора. Все бывало: и копья, и мечи, и дубинки – но чтоб стрелы… Это ночью-то! А воины Ивана все стреляли во тьму – стрел было достаточно, стреляли наугад, просто разбойников было уж слишком много на узкой дорожке – тут уж захочешь, не промахнешься!

Иванко наклонился к упавшим и вскрикнул:

– Эва! Старый знакомец.

– Кто там, парень?

– Иди-ка сам посмотри – удивишься!

Раничев отошел на зов, всмотрелся в освещенное луной лицо шильника, бледное от боли и ненависти. Обернулся к отроку:

– Ну и чего ж тут удивительного? Нешто мы с тобой не ведаем, чем приятель наш Феденька промышляет? Никак опять за зипунами собрался, Федор? Ух, гад! – Иван пнул раненого лиходея в бок. Федор – Федька Коржак, известный в городе молодой тать из банды старца Милентия – съежился, завизжал, словно свинья, замахал руками:

– Не бей, не надо…

Иван не мог не рассмеяться:

– Надо Федя, надо! Впрочем… Ты куда ранен-то? Что-то крови не видно.

– Да в ногу… Кажись, подвернул.

– Сейчас вправим… Вот что, ребята, ведите-ка этого красавца, куда вот он, – Раничев кивнул на Иванку, – скажет. Или – нет, вместе пройдем, прогуляемся – чай, тут недалече. Как лучше, Иванко?

– Так вон, оврагом.

– Идем.

Дед Тимофей Ипатыч отпер ворота сразу – ждал. Анфиска уже не спала – уселась с прялкой у поставца с лучиной да с тревогой прислушивалась к ночным звукам. Увидев Иванку, не выдержала, бросилась на шею, потом, правда, застеснялась, укрылась за печкой. Раничев с доброй усмешкой посмотрел ей вослед – с той поры, как последний раз виделись (года полтора? два?), расцвела девка – округлилась, вытянулась, чересчур пухлые щеки опали, светлые волосы собраны в толстую косу. Хоть куда девка, Иванку понять можно…

– Этого-то куда? – Собрав на стол, дед Ипатыч хмуро кивнул на Федьку. Молодой тать – лупоглазый, плосколицый, с маленькими злыми глазенками – опасливо подобрался.

– Этого? – Незаметно подмигнув деду, Иван с усмешкой махнул рукой. – Да в прорубь. А зачем он нужен-то?

– В прорубь так в прорубь. – Старик накинул на плечи полушубок. – Посейчас и скину, чай, недалеко до Неглинной.

– Пощади! – Как был, со связанными руками, тать бросился на колени, больно ударившись лбом об пол.

– Погоди-ка… – вдруг наклонившись к пленнику, озабоченно произнес Лукьян. – Э, паря! Не тебя ль я третьего дня у хозяина нашего видал, рыжего Елизара?

– Ведать не ведаю никакого Елизара, – трепыхнулся было Коржак, но Раничев тут же наступил ему ногою на грудь – знал, как вести себя с подобным отребьем, понимающим исключительно страх и грубую силу. Вздернул рукою за подбородок, осведомился вкрадчиво:

– Так ты и в самом деле в прорубь захотел, Феденька?

Шильник неожиданно зарыдал:

– Не погуби, батюшка!

– Не погуби? – со зловещей усмешкой переспросил Иван. – Нет уж – в прорубь! Постой старик, не сразу. – Взяв с лавки дедов коловорот, он снова нагнулся к татю. – Знаешь, что это такое? Зенки твои выкалывать… А эвон, – Раничев кивнул на другие инструменты, используемые при изготовлении гудков и гуслей, – лучше б тебе и не знать… Ну да видно, узнаешь, когда кожу рвать будем…

Федька еще больше побледнел и затрепыхался:

– Не надо, не надо, все скажу, все!

– Об чем с Елизаром беседовал? Ну? Только не вздумай лгать! – Иван ткнул коловоротом в лицо лиходея.

– Об тебе, батюшка, – с испугу сознался тот. – Елизару тебя умертвить наказано, кто наказал – не знаю.

Иван усмехнулся:

– Зато я догадываюсь. Софроний-дьяк при беседе той не присутствовал?

– Кто?

– Большеносый, гунявый, в скуфейке скромненькой.

– Был такой, рядом, на лавке сидел. Только не говорил ничего, кивал да посмеивался.

– Сколько Елизар за наши головы обещал?

– Полтину! За твою голову только.

Раничев горделиво выпятил грудь:

– Недешево меня ценят, однако…

Лукьян и воины захохотали. Иван покачал головой и рывком посадил татя на лавку.

– Смотрю, забыл ты наш давнишний уговор, паря, – тихо, с угрозой в голосе, произнес он. – На Иванку наезжать начал, на деда… Что, думаешь, их защитить некому? Придется поведать кой-что о тебе Милентию-старцу…

– Смилуйся, батюшка! Век буду Бога молить.

– Тамбовский волк тебе батюшка! А молитв ты, я думаю, и не знаешь вовсе. Так что, в прорубь тебя, Федор, в прорубь.

– Дак я ж поведал все…

– Хотя…

Иван вдруг задумался. Всплыла в голове его вдруг одна хитроумная комбинация, которая все никак не хотела раньше выстраиваться – не было подходящих людей, а вот теперь вроде бы…

– Вот что, паря… Боярыню Руфину знаешь?

– Это у которой мужа убили?

– Ее. Так вот, завтра передашь ей одно письмецо… Не ей, так вознице ее, он, кажется, тезка твой. И дальше будешь действовать, как она скажет, и Боже тебя упаси…

– Понял, все понял, дядько, – обрадованно закивал тать.

Поднявшись с лавки, Раничев потянулся. Глянул на хлебающих вчерашние щи воинов.

– Пора и домой, ребята.