Чтение 5–й страницы книги ~Око Тимура~

– К столу? – Раничев кивнул на закуски с вином. – Или нет, пойдем-ка, покажу тебе опочивальню.

– Пойдем, – почему-то шепотом отозвалась гостья. Поднялась вслед за Иваном в узкую опочивальню с выстланным мягкими шкурками ложем, скинула на лавку распашницу, с улыбкою расстегнула саян почти до самого пояса.

– Помоги, милый, – усевшись на лавку, тихо попросила она.

Раничева не надо было долго упрашивать. Расстегнув, снял с Евдокси саян, обнял за шею, нащупав застежку жемчужного ворота… расстегнул, почувствовав под белым шелком рубашки напрягшуюся грудь… Миг – и прильнул к уже обнаженной деве…

– Я так ждала тебя, – целуя, шептала боярышня. – Так ждала тебя, любый…

На следующий день, с утра, явился портняжка. С иглами, нитками, тканью. Слуга постучал осторожненько, разбудил, гад… Ну да ладно, все равно вставать. А ведь проспал заутреню-то! Ничего, замолим грешок… Раничев весело перекрестился на икону и вошел в горницу.

Поклонившись, слуга пригласил туда же портняжку – ушлого мужичка с седоватой бородкою и аккуратно подстриженными волосами.

– Ого, да тут и в самом деле есть, из чего шить. – Поклонившись, портняжка бросил взгляд на разложенные по лавкам ткани. – Чего надобно-то, боярин?

– Надобно все, – подумав, ответил Раничев. – Кроме исподнего и шубы.

– Ясненько, – кивнул мужичок. – Тогда, кормилец, стань-ка эвон к окну – обмерю… Угу… – Обмерив Ивана, портной подошел к лавке. – Значит, так… Нужен тебе кафтан… даже два – один зимний, с подкладкой, другой легкий, в избе носить да летом. Вот этот вот узорчатый байберек как раз подойдет для летнего, а вот тот кусок сукна – во-он, темно-синий, как раз для зимы. Украшать как будем, каменьями драгоценными, жемчугом, канителью?

– Лучше бы пуговицами…

– Одних пуговиц маловато будет, хозяин. Давай канители немного подпустим – хоть не из золотой, хоть из серебряной проволочки.

– Давай, – махнул рукой Раничев, лихорадочно подсчитывая, хватит ли оставшихся золотых для того, чтобы прилично одеться. Как-то не рассчитывал он на украшения, позабыл. А не надо было, украшения здесь – важная часть одежды и много чего про хозяина сообщить могут, особенно – по части финансовой дееспособности.

– Так, с кафтаном определились, теперя… э, нет. – Портняжка вдруг хлопнул себя по лбу. – Зад-то у кафтана короче переда будем делать?

– Зад? Э-э… А как носят?

– Кто помоложе и у кого средства есть – укороченный, чтоб задники сапог видны были. Сапоги-то у тебя красны, боярин?

– Да, пожалуй…

– Ну вот, – портной кивнул. – Теперя – опашень и ферязь. Оба – из бархата лазоревого, с серебряным узорочьем. Однорядка нужна?

– Пожалуй, – согласился Иван. – От непогоди всякой, да и так… Только украшений поменьше.

– Из немецкого сукна пошьем, с завязками шелковыми, – успокоил портняжка. – Пояс шить ли? Шелковый, желтый, с иззолоченьем?

– Валяй… Хотя есть у меня татаур ременный.

– То из кожи, а этот – шелковый.

– Валяй, валяй… Как пошьешь, скажешь – сколько чего.

– Ну все тогда, господине. К Благовещению Богородицы готово будет.

– К Благовещению… – Раничев зашевелил губами. – Ага, двадцать пятое марта… через неделю. Быстро шьешь, портняга!

– Так ведь сколь пошью, столь и заработаю. Семья-то большая, шевелиться надоть.

– Давай шевелись. – Иван потянулся. – Забыл спросить – кличут-то тебя как?

– А так и кличут – Онфим-портняжка. На Забытьей улице всякий знает. Прощевай, господине… К Благовещению зайду.

С полудня пришли гости – Авраам, Лукьян, Нифонт – ближе людей у Ивана покуда и не было. Дед Ипатыч с Иванкою да Анфиской жили в Москве, друзья-скоморохи – Авдотий Клешня, Селуян да Ефим Гудок – подались заколачивать деньгу в Новгород, Тайгай – в почетном плену у железного хромца Тимура, а Салим-ургенчец… где его носит теперь поземле – известно одному только Богу.

Ничего – зато из этих трех каждому довериться можно.

Первым пришел Авраам, уселся за прихваченную с собой книжицу – «Повесть о Макарии Римском» – про то, как три монаха усердно искали рай. Уселся, поклонившись вежливо, уткнулся носом в книгу. Тут же и Лукьян явился – в новом кафтане красного бархата, с золочеными пуговицами – и сам-то никак не мог привыкнуть к богатой одежке, скинув полушубок да старую однорядку, все осматривал исподтишка кафтанец – не порвал ли.

– Красив, красив, гусь, – обняв парня за плечи, расхохотался Иван. – Хватит на себя смотреть, давай-ко к столу, друже… А кафтан у тебя знатный. Молодец, я ж думал, тывсе деньги на девок спустил или на книги, как вон Авраамий, а ты – нет, молодец, о себе подумал. И правильно – по одежке встречают. Чего такой радостный?

– Воевода вызывал, Макарий. – Лукьян шмыгнул носом и, не выдержав, покраснел. – Сказал, скоро десятником стану. А ежели и дале так служить буду, князюшка деревеньку в кормленье пожалует.

– С чего бы это такие милости? – удивленно вскинул брови Иван.

– Так и тебя завтра государь видеть хочет!

– Стоп… Неужто… Неужто – грамотца из Москвы пришла?

– Пришла, а как же! – еле сдерживая довольную улыбку, важно кивнул отрок. – Да не одна, несколько. И от Руфины-боярыни, и от содомита того, дьяка…

– Что еще за содомит? – оторвался от книги Авраам, бывший несколько не в курсе всех московских операций Раничева.

– Да так, – махнул рукою Иван. – Был такой на Москве-граде.

– В Москве содомитов хватает, – важно кивнул молодой дьяк.

Иван с Лукьяном, переглянувшись, заржали.

– Гость к тебе, батюшка, – заглянув в дверь, доложился слуга.

– Ну вот и Нифонт. – Раничев потер руки. – Жаль, на дворе Пост Великий, иначе б я вас получше попотчевал. Инда изопьем мальвазеицы – невелик грех, чай, не первая неделя, да не последняя, замолим. Вы как?

– Я не буду, – мелко перекрестился Авраам. – Грех все же…

– А мы замолим, – храбро улыбнулся Лукьян. – Чай, мясом заедать не будем?

– А какая сейчас неделя, мясопустная?

– Знамо, мясопустная.

– Так вот и нет на столе мяса. – Иван встал с лавки и подошел к двери, встретить последнего гостя. – Входи, входи, Нифонте… Знакомься… Впрочем, что это я? Ты тут и так всех знаешь.

Поздоровавшись со всеми, Нифонт – черноволосый, с узкой бородою, мужчина, поджарый и стройный, несмотря на свои сорок, одетый в немецкое платье, скинув шубу, уселся за стол, поправив серебряную цепь поверх короткого камзола из черного бархата.

– Ты-то хоть, Нифонт, греха не боишься? Мы ж тут с мальвазеею…

– Да я б и мяса с удовольствием сейчас съел, – к неподдельному ужасу Авраамки, рассмеялся гость. – Бог простит, думаю… И слава Господу, сюда еще не добралась Святая инквизиция.

– И не доберется, будь уверен, – скривился Раничев. – Ну угощайтесь, гостюшки дорогие.

В связи с постом стол был накрыт скромно: кислые щи с капустою, пироги с солеными грибами да с той же капустою, соленые же огурцы, репа, просяная каша с шафраном, блины, калачи, заедки, несколько видов ягодных киселей… в общем, все, что успели наготовить да купить на торгу слуги. Выпили – кроме Авраамки, потекла неспешно беседа.

– Сваты? – переспросил Ивана Нифонт. – Хорошее дело, давно пора. Ростислава-боярина в этом смысле хвалят, познакомлю. Еще Никифор-гость да старший дьяк Георгий – Авраам его знает.

– Знаю, как не знать. – Авраам наконец подал голос. – Человек уважаемый, худого не скажешь.

– Ну вот, считай, с главными сватами определились, – улыбнулся Нифонт. – Да не журись, человече! И что с того, что пост? Мы ведь не свадьбу играем, сговариваемся просто. А в таком деле нечего медлить… – Улучив момент, он наклонился к Ивану, шепнул: – Ну что, не передумал насчет моего предложения?

Раничев покачал головой:

– Нет.

– Ну как знаешь… А я вот соберусь, наверное, к теплым морям… Слишком уж доставать стали.

– Да кто же?

– Феоктист-тиун да архимандрит с чернецами… В общем, до тепла подожду, а дальше – с первым же купеческим караваном.

– В Кафу?

– В Кафу, куда же еще-то?

– Жаль, – искренне улыбнулся Иван. – Кто же меня будет учить оружному бою?

Нифонт захохотал:

– Да ты и так уж научен изрядно.

Так и просидели до самой вечерни, до самого колокольного звона, плывшего в светлом синеющем небе под громкие крики грачей.

Сразу же после Благовещения, облачившись в новые одежки, Раничев, в целях пущего престижа и бережения прихватив с собой Лукьяна с десятком воинов, отправился наконец в свою недавно пожалованную вотчину. Ехали не так чтобы долго, но неудобно – снег на реке слежался, копыта лошадей проваливались почти до самого льда, скользили – еще пара недель, и вообще нельзя будет ездить. Приходилось все чаще давать лошадям отдых, покуда наконец не показалась первая деревенька – Обидово – в два захудалых двора с покосившимися избенками, амбарами и гумном. Заехали – Раничев спешился, принимая поклоны издольщиков-крестьян. Как и везде в это время, барщина была распространена слабо, и все виды, так сказать, феодальной эксплуатации сводились к натуральному оброку, не особо обременительному для крестьян, впрочем, и без того нищих. Вон они стоят, почтительно уткнувшись головами в землю – две большие семьи, с мужиками, бабами, ребятишками, да главами – старыми седобородыми дедами, много чего повидавшими в своей жизни, попробуй, прижми их, увеличь оброк – быстро уйдут на черные земли, хотя и эта вот земелька до недавнего времени считалась черной, то есть – государевой. И волею государя стала теперь частным владением Раничева, который теперь и не знал, плакать или смеяться от такого подарка. Снова усмехнулся в бороду да принялся шутить над собой – а что еще делать-то? Ну вот вам деревенька! Владейте, ваше феодальство! Что-то вы не очень веселы, уважаемый Иван Петрович, негоже так именитому вотчиннику, совсем негоже. Деревенька, говорите, мала? А вы полагаете, остальные побольше будут? Напрасно надеетесь, а еще историк. Вспомните-ка, когда началось во всю силу закабаление общинников-смердов? Да-да, где-то примерно через сто лет начнется. А до той поры – вот так, бедненько. Ладно хоть издольщину платить будут – долю от урожая.

– Так. – Раничев почесал бороду и подошел к крестьянам. – Вот что, уважаемые. О том, что теперь все земли здесь мои, знаете?

Мужики хмуро кивнули. Особенно грустно – один, стоявший на особицу, привалившись к плетню. Нахального вида, худющий, с прищуренными злыми глазами – ему б папиросу в уголок рта да френч – и вылитый знаменитый налетчик Ленька Пантелеев или, на худой конец, председатель комбеда. Из таких-то и получаются всегда либо самые идейные,либо самые отпетые. Вообще надобно с ним держать ухо востро. И с дедами этими.

– Много не потребую, но чтоб порядок во всем был. – Иван строго взглянул на крестьян и прищурился: – Пошлите-ка мальцов по другим селениям. Чай, тоже невелики будут?

– В Гумнове два двора, – подал голос один из дедов. – В Чернохватове – один.

– Да-а… – посетовал новый землевладелец. – Нечего сказать, велика вотчина. Ну землицу я свою знаю, на то княжья грамота есть. Эвон до той рощицы… А рощица чья?

Дед тяжело вздохнул:

– Знамо чья – братии с обители Ферапонтовой.

– А вот и нет! – радостно усмехнулся Иван. – Обители та рощица восемнадцать с половиною лет назад была дана в заклад, а потом тиуном княжьим выкуплена. Значит, теперь – моя. То есть ваша. Ежели хотите дровишек или там избенку починить, забор поправить – милости прошу. Ну заодно и для меня избу сладите, а то что ж мне в курных лачугах жить? Сегодня-то, правда, ночуем, куда деваться?

Слова Раничева о рощице произвели довольно радостное впечатление. Мужички оживились, а тот, жукоглазый, что стоял наособицу, даже подошел ближе и неожиданно поклонился:

– Еще хочу тебе поведать, боярин батюшка, чернецы полреки нашей захватили и заливной луг.

– Да-да, заливной луг. – Старики разом повернулись к рощице и погрозили клюками. Видно, за рощицей этой и располагалась обитель.

– А грамота на то имеется? – осведомился Иван.

Старики затрясли бородищами.

– Какая грамота, кормилец? По старине всегда так было.

– По старине и монахи келейно жили да на землицу чужую не заглядывались, – показал образованность Раничев. Не зря же заканчивал когда-то ЛГПИ имени Герцена. – Раньше – келейно, а теперь – братством. Оттого и выходит, что монастырь – коллективный землевладелец и тягаться с ним без доказательств нам не с руки.

– А с рощей, с рощей что делать? – допытывался жукоглазый. – Рубить, что ли?

– А вам надобно?

– Знамо дело.

– Тогда рубите. Ежели что, воинов у нас хватит.

– А потом? – Жукоглазый не унимался.

– Суп с котом, – пошутил Иван. – Сказано, рубите. А насчет потом… оставим вам оружие. Чай, крепкие мужики найдутся?

– Найдутся, – обрадованно кивнул жукоглазый. – Пошли за топорами, робята!

Отправив мужиков по избам, он снова подошел к Раничеву:

– А ежели это… чернецы донос какой напишут?

– Контора пишет, – улыбнулся Иван. – То не твоего ума забота. Как-нибудь разберемся с ними… Э, пока хватит вопросов. Вот что, какая изба тут получше?

– Та, что по левую руку, Никодима Рыбы, а что?

– Давай гони всех туда, покличь старост да мужиков поумнее, сам не забудь прийти.

– Зачем, батюшка?

– Колхоз из вас буду делать, – съязвил Раничев. – Пораспустились тут без меня.

Вечером все приглашенные собрались в просторной избе Никодима Рыбы. Поднимавшийся из очага прямо под высокую крышу дым вовсе не ел глаза – потолка-то не было, – а лишь разносил тепло да заодно и дезинфицировал помещение от всяческой насекомой живности. Мужики степенно расселись на лавках и вполголоса судачили, еще б добавить махорочного дыму – и совсем как в старинных фильмах из колхозной жизни. Покачав головой, Раничев откашлялся и встал с лавки.

– Ну что же, господа-товарищи, общественное собрание вотчины считаю открытым. На повестке дня три вопроса – организация вотчины, оброк и обитель. Все на «о», предложения принимаются в произвольном порядке. Значит, по первому вопросу… вот ты… ты, ты… поднимись-ка!

Иван направил указательный палец в грудь давешнего жукоглазого мужика:

– Звать как?

– Меня? – вытаращил глаза тот.

– Тебя, тебя, не меня же!

– Охлупень. Хевронием нареченный.

– Хевроний, значит? Так-так… Ну вот что, Хевроний, назначаю тебя председа… тьфу ты, тиуном!

Хевроний так и сел на лавку, хлопая от неожиданности глазами.

– С тиуном я поговорю после, – улыбнулся Иван. – Теперь об оброке. Сколько платили раньше? Только не врать, мужики!

– Кажный третий сноп, а кто и половину.

– Угу… Пока будете платить четверть. Но – четко! И чтоб я знал, на что рассчитывать.

– А что, ежели монастырские…

– А по третьему вопросу организуете отряд самообороны. Ополчение, значит. Командовать будет тиун, оружием подсоблю. Зимою чтоб парни не бездельничали, а изучали военное дело, так сказать, настоящим образом! Итак, подвожу итоги. Каждый месяц платите мне четвертую часть – от охоты там и от прочего…

– А ране-то зимой не платили…

– А, так вы вновь треть захотели?

– Что ты, что ты, кормилец! И зимой будем.

– Так вот, каждый месяц тиун – слышишь, Хевроний? – будет приезжать ко мне на городское подворье, с оброком, с новостями и за ценными указаниями, кои прошу исполнять в обязательном беспрекословном порядке, иначе монастырь вас под себя подомнет и как зовут – не спросит, вам это худо, а уж мне – одно разорение. Понятно излагаю?

– Да уж, понять можно, хоть и чудно говоришь ты, боярин.

– Ну и славненько. – Раничев потер руки. – Тогда можно и почивать. Извиняйте, кина мы с собою не привезли, так что все свободны… А вас, господин тиун, я попрошу остаться!

С только что назначенным тиуном Хевронием Охлупнем Раничев проговорил долго, почти до утра. Парень – верней, молодой мужик, из тех, что зовут бобылями – оказался умен и вопросы понимал с полуслова. Главное, что теперь терзало обоих, была, конечно, обитель, вплотную подгребавшая под себя бывшие общинные, а теперь и вотчинные земли. Ну на тот случай существовал княжий суд, а вот что касается прямых захватов и всякого рода утеснений, тут крестьяне должны были справляться сами.

– Оружие, сказал, дам, только владеть научитесь, – еще раз подтвердил новоявленный феодал. – Да, ежели что, гонца шлите – не так-то и далеко.

Тиун кивнул, потом качнул головою:

– Зря ты, Иване Петрович на четверть издольщину выставил.

– Что так?

– Прознают – и из черных земель мужики к тебе приходить будут.

– Так что ж с того?

– С того рязанскому князю одно разорение, кто ж на него-то работать будет?

– Ах, да, – рассмеялся Раничев. – Ну все-то не уйдут, да и вы это… не афишируйте.

– Чего?

– Языками меньше мелите.

– Ага, понял…

На следующее утро довольный началом новых отношений Раничев в сопровождении воинов покинул деревню Обидово и направился в обратный путь по льду Оки-реки. Как раз сегодня в Евдоксину деревеньку Почудово и должны были отправиться сваты – боярин Ростислав Заволоцкий, Никифор-гость да старший княжий дьяк Георгий. Со всеми договорились-сладились, теперь дело было за старым воеводой Панфилом. Ну да ведь не будет против Панфил, всяко не будет! И тогда… эх… Сердце пело!

В это же самое время, утречком, выехав из дальних ворот, скакали рекой шестеро – трое сватов и с каждым слуга. Хорошо, легко ехалось, был небольшой морозец, и только что взошедшее солнце ласково светило в глаза. Сваты, смеясь, щурились.

Прищурились и затаившиеся в лесном урочище тати. Смотрели на речную дорожку – не покажутся ль долгожданные гости? Давненько уж поджидали, с ночи, измерзли все, изругалися.

– Да где ж там они? Может, не поедут сегодня?

– Не, Таисья сказала – точно поедут.

– Да вон же они…

Весело скакали по льду сваты, а таившиеся на берегу тати нацелили луки. Миг – и просвистели в воздухе стрелы…

Раненько проснулся сей день и Панфил-воевода. Разгладил поседевшую бороду, похожую на древесный гриб – чагу, велел слугам принести парадную одежку – ферязь аксамитовую, опашень, воротник жемчужный. Знал – приедут сегодня гости, да гости не простые… Давно, давно пора было выдать замуж Евдоксю – чай, засиделась девка в девицах, уж двадцать лет скоро, еще год-другой – и никто не возьмет – перестарок… Иван – из детей боярских. Давно ль скоморохом был, а вот, поди ж ты, выдвинулся – и вотчинатеперь у него, и благоволение княжие. И – любит ведь его Евдокся, видно то было старому воеводе. Что ж, значит, так и быть тому.

– Эй, Прошка, открывай ворота, эвон, стучат уже!

Въехали во двор сваты – все оружные, окольчуженные, да в байданах, с копьями, видно – из людей воинских, да что-то ни одного знакомого. Ничего, за доброй беседою, может, и найдется кого вспомнить.

– Прошка, беги за боярышней в верхнюю горницу! Прошу за мной, дорогие гости…

Богато одеты, видать и впрямь – люди важные. Особливо, вон этот молодой парень, безусый совсем, сероглазый… Господи – да никак девка это! Эвон, грудь-то выпирает. Изрядная грудь.

– Ты что же, дева… О-ох…