Чтение 11–й страницы книги ~Полдень сегодняшней ночи~

– А обратно?

– Вопрос несложной технологии для всех, кто там уже побывал.

– Постойте. Значит, сюда – только одним путем и никак иначе?

– Еще по воле Его. Она ведь не может быть ограничена каким-нибудь договором…

– А главный оппонент?

– У него такой силы нет. Впрочем, как и многого другого.

– Это не означает… нарушения вселенского равновесия… или чего-то вроде того?

– Никакого равновесия нет и никогда не было. Все гораздо проще. Кое-кому следовало хорошенько подумать, затевая бунт. Редкая, по-моему, глупость.

Вешалка у входа с грохотом упала и распалась на тысячу клопов. Зверушки, еще не успев заползти под обои, растворились в воздухе. Вешалка возникла из ничего и скакнула на свое законное место.

Господин старший витязь прищурился, пытаясь разглядеть нечто невидимое над головой собеседника.

– Лю! – обратился он к невидимке. – Не стоит попусту сердиться. Здесь ты бессилен. Да и в целом неправ.

Если бы крупный экземпляр слона научился ходить по-человечьи, на задних лапах, освоил бы искусство открывания-закрывания дверей, и как-то раз, неожиданно почувствовав себя глубокого обиженным в компании таких же слонов, решил бы немедля ретироваться, чрезвычайно громко хлопнув исполинской дверью слоновьего дома, звучок вышел бы совершенно тот же, что и в комнате Петровича сразу после ремарки о неправоте некоего Лю.

– Вот и всегда он был таким невежливым… – с сожалением в голосе сообщил Симонов.

– Ты можешь рассказывать дальше, или это… все еще опасно?

– Этот скандалист здесь не хозяин. Скорее, арендатор мира сего на очень скромных условиях… Нам он сейчас не имеет права причинять ущерб. Во всяком случае, впрямую.

– Одно из условий Конкордата?

– Нет, просто боится. Однажды он попробовал…

– И?

– Невероятно быстро обрел понимание упущенного вследствие спешки и недомыслия обстоятельства: любая отсрочка может быть сокращена. Хоть до нуля… Впрочем, я отошел от темы. Итак, возвращаюсь к Конкордату. Я был одним из тех, кто его подписал с нашей стороны. Прошло полтысячелетия. И я до сих пор не могу определить, ошиблись мы тогда или нет.

– Кажется. Мир не изменился в своей основе.

– Мир изменился. Просто все это был так давно, так давно! Никто из ныне живущих людей не способен почувствовать, понять, хотя бы приблизительно реконструировать тот, доконкордатный мир.

– Э-э… драконы исчезли? Так, кажется, сказал воевода.

– Не только драконы.

– Что-то еще?

– 1112 наименований магических существ. А также некоторые бывшие люди, сконцентрировавшие магическую силу, сравнимую с современным оружием массового поражения. Оно, кстати, в основе своей всегда тоже магическое. Просто мало кто это понимает… А тогда целое поколение никак не могло прийти в себя. Как же: нет троллей, баньши, русалок, некробиотов, духи всяческие лесные и горные почти повывелись, кроме самых слабеньких. Навьего войска нет, Мокошь пропала, да и аббруггши растворились…

– Кто? Абрукши?

– Аббруггши. Нечто среднее между василиском, богомолом и минометом. Не важно. Мальчик мой, мы ведь тогда тоже вздохнули с облегчением. Раньше Воздушное королевство, Срединный мир и наша территория были почти полностью проницаемы. Перегородки – не прочнее промокашки. Что ни месяц – рейд к нам. Или от нас – в преисподнюю. А по Конкордату все это буйство утишилось раз, наверное, в десять. Но все-таки в одном мы просчитались. Мы удлинили жизнь людям, сам знаешь, какой из этого вышел демографический взрыв. Но от падения их в бездну по определению уберечь невозможно. Это они выбирают сами. Всю жизнь. Каждый день и каждый час. Войн стало меньше, гибнуть молодых стало меньше, но зато тайных операций стало намного больше. А мы в них мало что смыслим. Вернее, тогда мало что смыслили. Мы отбивались. Мы реагировали, а партию велиони, поскольку в таких делах, да еще на территории Срединного мира, который просто-таки предрасположен к тайным действиям порочного свойства, у них традиционно – перевес. Буквально через год после заключения Конкордата с их подачи некто Колумбариус открыл путь в Америку. И там они взяли верх над нами, обрели почти полное господство. Это понятно: никаких корней у церкви в Вест-Индии не было, опереться не на что. Потом организовали Реформацию, а мы лишь через пятьдесят лет поняли, насколько это опасно и чем грозит. А когда поняли, некоторые вещи, как оказалось, исправить было уже невозможно… Тридцатилетняя война, изрядно выморившая Европу, пала в их рукикак спелый плод… Весь восемнадцатый век, а за ним и девятнадцатый, они вели в нашей войне. Они перестраивали мир, а мы вяло контратаковали. Только в двадцатом мы и сами кое-чему научились. У них там есть главный планирующий орган: Конгрегация Стратегических служб. Весь фокус в том, чтобы разгадывать планы Конгрегации и противопоставлять им контрпланы, поворачивать очередное глобальное смещение, искажение мира, в обратную сторону, воздействуя на ничтожные в общем масштабе, но ключевые позиции… Так вот, на двадцатый век у них в плане стояла мировая война. В ней люди должны были перебить друг друга собственным оружием. А Воздушное королевство сыграло бы роль координирующей и направляющей силы, не более того. Первую попытку мы остановили, вторую, более серьезную, тоже остановили, а третью предотвратили. Понимаешь, мой мальчик, просто предотвратили… Их перевес в тактике и живой силе, кажется стал сокращаться.

– Когда должна была начаться Третья мировая? В 45-м? В 68-м? Когда?

– Она не началась, и довольно. Зачем тебе это пустое знание?

– Я ведь здесь живу…

– Ты живешь на маленьком островке времени в океане вечности.

Мечников сидел и молчал, не зная, что сказать ему. Два дня назад, когда они с воеводой стреляли по бесям из простого бревна, и когда смерть ходила рядом, окружающее казалось проще. Теперь он видел все иначе. Каждый его жест, каждое слово оказались эпизодами громадного батального полотна… Ему требовалось побыть в одиночестве и уложить кое-что в голове. Мечников принялся было благодарить и прощаться, но не тут-то было.

– Послушай, ты ведь все равно вернешься, так и не задав мне второго вопроса. А вернувшись, все равно задашь.

Пожалуй да, второй вопрос имелся. Даже третий, если первым числилась Машенька, а вторым «боевой опыт». Несмотря на все услышанное, он, этот самый третий вопрос, никуда не пропал и не забылся.

– Не будет ли это неудобно?

– Не будет. Мой мальчик, ты проявил достаточно любезности, почтительности и тому подобных вещей, столь приятных и столь, по большому счету, бесполезных… – он расстегнул рубашку, снял ее, улыбнулся, как ребенок. Точнее, как младенец, не выучивший еще ни единого слова, но с приближением большого-приятного-надежного лучше всяких слов обозначающего свой восторг улыбкой. Равноценен ли для мамы обмен, когда дитятко научается ходит на горшок, а не в пеленки, но забывает собственную лучезарную улыбку? А в «трудном» возрасте от тех незабываемо восторженных щечек, глазок, губок что остается? Какая-то жалкая археология. Так вот, главное отличие господина старшего витязя от человека состояло не в чем-либо другом, а именно в способности сохранять поистине ангельскую улыбку в любом возрасте и в любом теле. Имелись, конечно, кое-какие отличия иного рода, но в сравнение с первым они, несомненно, никак не шли. Так, мелочи…

Два крыла, развернувшиеся, расцветшие за плечами Андрея Петровича, ничуть не напоминали чудовищные оперенные грабли со средневековых миниатюр. Ничего орлиного. Ничего голубиного. И уж тем более никакого сходства с кошмарными конечностями какого-нибудь археоптерикса или птеродактиля; бог весть, почему просвещенные художники XVIII-XIX столетий так любили делать из ангельского воинства сонмы крылатых ящеров… Что за архетипы играли у них в селезенках? Ну да неважно. Одним словом, непохоже. Если представить себе тончайшую, прозрачную ткань, наделить ее способностью чуть-чуть светиться, а еще благоухать миндалем, бурным морем и снегом, то получится нечто, отдаленно напоминающее крылья старшего витязя. Два паруса, размахом в человеческий рост каждый, плавно колебались, подобно занавескам под действием легчайшего ветерка. Все цвета радуги вспыхивали на них призрачными салютами, расплывались туманными соцветиями и вновь брызгали по колеблющейся плоскости изящным фейерверком…

Мечников видел это меньше минуты. Потом невесомые паруса-крылья сложились и собрались у Петровича между лопаток в два маленьких бугорка. Не больше детских кулачков размером.

– Спасибо… Спасибо что ты показал… что я мог видеть их…

– Благодарить следует не меня.

Каша из кирпича и арматуры. Сражение за Москву

15июня, часа на два позже конца предыдущей главы

Э-э-эммм… Да. Понятней будет, если я начну эту главу с одной старинной байки. Ее смеха ради поведал Мортяну сослуживец, который был такой умник, что две жизни прослужил в бесячьей пехоте, а потом, зараза, десантировал с ребятами в Срединный мир, с понтом потерялся и нагло отпал в крещение. Но байка толковая. Так вот, дело было в гражданскую войну. То ли белому офицеру, то ли красному комиссару цыганка нагадала большое везение на тот же день, еще до полуночи. Сказала, мол, как во второй раз родишься. Однако, вышло совсем обратно. Нарвался их разъезд на засаду, кого-то постреляли до смерти, кого-то в плен взяли. Тот, кому предсказано, ускакал было, одного из револьвера положил, второго, лихой был человек. Ну, третий его взял. В барабане оказалось пять патронов, а не шесть. Этот, беглец, жал и жал на курок, а патрона-то нет какою-то неведомой притчей. Всех повязали, свезли в глухую деревню, побили, конечно, как водится, и оставили в сарае под замком ожидать судьбы. Ну, эти лукавые прохиндеи разобрали крышу и чуть не убежали. Однако тут явились стрелки с винтовками, и утечь у пленных не вышло. Построили их, бедных, прямо в сарае у стенки, напротив же бойцы с винтовками встали. Старшой своей расстрельной команде командует: «Товсь!» А этот, о ком речь, все думает, мол, где ж везение, может, пугают их всех, а сейчас простят или еще что-нибудь, к окончательной погибели не касательное… Но вот старшой командует: «Огонь!» И те из винтовок палят всем попавшимся прямо в лица, даже глазами к стене приговоренных не повернули, война, какая тут разница… Все подстреленные падают. Один только стоит, везунчик. Этот самый. То ли пуля мимо него прошла, то ли стрелкиразобрали свои цели неравномерно. Словом, вышла полная нелепость, человек жив остался, цел-невредим. Тут ему исполнилось гадание. И второе рождение – вот оно. Издавна повелось, единожды казненных по второму разу не казнить. Помиловать бы должны, дать ему жить. А как рассудят с ним поступить, так пускай и рассудят. Хоть бы как жить, можно и навоз убирать, и прислуживать… Однако старшой обычай старинный презрел. Опять он руку поднимает… «Товсь!» И дула везунчику смотрят в самые очи. «Как же так! – кричит, – не должны вы меня расстреливать!». Старшой хитро ему так улыбается. Кричи, мол. Мы, чай, знаем, что тебе положено, а что – нет. «Огонь!» Тут его удачливая жизнь и прервалась. Всей первой биографии было ему тридцать три года, а всей второй – тридцать три секунды…

Вот так и Мортян. В смысле, двое суток ему – липовое везение…

После Вепревского моста раны на спине все никак не зарастут. Оприходовала, тварь конопатая, так что мало не показалось. Но это – полбеды. Сержант недоброго конца опасался. Все-таки бежал, задачу не выполнил, не порвал неприятеля в клочья… По всему выходило – карачун ему светит от столичного полковника. Конечно, тот и сам проигрался. Конечно, дальше всех забрался и больше всех крестовиков побил как раз мортянов отрядец, а не кто-то. Но начальство, оно что? Оно не проигрывает, оно свершает маневр. А подчиненные, они что? Они вовсе не совершают никаких маневров, они трусливо утекают с поля боя, срывая мудрые планы начальства… Испокон веков так бывало, перемены, однако, не видно.

Полкан гвардейский выстроил войско, пересчитал. Вышло, сорока девяти бойцов не хватает. Считая тут и тролля, исключительно ценной боеединицы… Потом ставит сержанта перед строем и глядит грозно. Одна у Мотряна мысль: пытать как будет – огнем или металлом? Или, может быть, какой-нибудь магией? Лучше бы сразу показательно сгубил,авось после гибели опять на службу примут, а не в какой-нибудь котел с кипятком, как рядовую незаслуженную душонку… Не раз бывало: помрешь, и опять в строю. Но Зеленый Колокольчик решил по своему. Говорит, мол, вот, мерзавцы, единственный образец мужества и профессионализма. Равняйтесь на него, скоты. И вешает на рог Мортяну орден Железного черепа. А это для простого пехотного сержанта, видишь как, не шутка. Тут тебе и двойной оклад и полуторный отпуск, и бесплатный бордель раз в сорок суток. Словом, остоеросел Мортян от такой неожиданности, и едва не пропустил уставной отзыв: «Служим темному князю!»

Потом, однако, размыслил маленько, и размякать не стал. Потому что доброго начальства не бывает. Особенно, когда начальство – высокое. Пуще того, столичное. Оно как тайфун или, скажем, болото. Одним словом, стихийное бедствие. Не испытывает к тебе никаких злобных чувств, но когда прошло рядышком, радуйся, ежели цел. Лучший, твою-то распротак, исход. Ну а когда оно, начальство это, высокое и столичное, облагодетельствовать тебя вознамерилось, ничего другого ожидать не стоит, кроме прямого и ясного подвоха. Вот Мортян и настроился на подвох. И даже подсчитывать в уме стал, матерый бесище, во сколько ему Железный череп встанет. Жаль, отказаться поздно…

Верно, вскорости зовет его полковник в шатер и по прибытии для порядку два раза бьет по зубам и один раз – по рогам. Ну, это мы знаем, от простецких тычков и затрещин начальству одно уважение. Без пинка и зуботычины армейская жизнь прочно стоять никогда не будет. Сержант премного поблагодарил и ждет продолжения. Тот ему нагляднообъясняет, мол, по большому счету, пытать бы надо, огнем, а потом железом. А после смерти душу на службу не пущать, а в котел ее. Тут, однако, Мортян не удержался, и подумал, что в котел, конечно, можно, но не тянет на кипяток его упущение. Полковник заржал, чисто конь. Люблю, говорит, тупых, храбрых и упрямых, вроде тебя. Вся, говорит, преисподняя на таких чурбанах держится. Есть для тебя, сообщает, одна задача. Витязей, мол, у неприятеля надо б поубавить. С дружинниками-то справимся. Сам, мол, понимаешь. Сержант понимал: слабо вышло одному магу против четырех витязей, силенок маловато. Так ясно было это Мортяну, что он даже и думать про такие простые вещи не стал. Ну а раз, говорит полковник, мне слабо, может, ты справишься. Ах ты ж херувим, ангелоподобный, уловил-таки… Уловил, говорит, уловил. Давай, мол, бери химеру, еще две легковые машины бойцов и преследуй эту их дружину скрытно… Въедешь в Москву, сиди тихо, найди только, где они отсиживаются. Когда заварушка начнется, ударишь в тыл. Твое дело – витязя прикончить. Хоть одного. Тогда останешься при ордене. Тогда я тебя в офицеры выведу, я могу, мол. А нет, ну, не обессудь, служивый. Котел не котел, а до капралов разжалуют, бляшечку орденскую снимут, доходяг сторожить в забое у гномов отправят… Что такое урановая пыль знаешь?

Такой у них вышел разговор.

Еще хороший у них разговор вышел. Не прибил начальник, не замучил попусту. И в забой сразу не отправил в виде доходяги. Такое начальство – еще толковое. Такое начальство еще даже уважать можно. Понимает службу…

Ну, пошел Мортян подбирать бойцов. Из бесей взял Тирсицкого и Пляу. Ветераны, крепкая кость. Прочнее этих двоих в роте, почитай, никого и не осталось. Аксель был ничего, спорый, хваткий, да его порвало у моста. А вот Дан – чисто понос химерин, никакой в нем надежности. Спалил его начальник, и ладно, и ангелы его заберите. Добра такого даром не надо… Ладно. Взял еще пятерых «ударников» из людей «капитана Рыбаченка». Последних. Одним только бесям посреди человечьего города светиться – не с руки. Пускай эти хлюпики их прикроют.

На двух машинах они тихо плелись за осторожным арьергардом бойковцев. Старались никому не попасться на глаза. Вроде бы получилось. При въезде в Москву пришлось задержаться. Пристали какие-то в фуражках, с автоматами: вылезай, мол, вылезай, рожи кавказские, по чью душу с топорами и дубинами едете, мол, обнаглели, среди бела дня, в машине… Мортян долго разбираться не стал. Вышел, показал, какая именно у него рожа…

Кажется, ни один не успел до рации добраться.

Из-за этой досадной задержки дружину они упустили.

О! Знал бы Мортян какой судьбоносный смысл имел его выход из машины со всеми вытекающими для столичной милиции! Скольких серьезных и высоких людей поснимали с высоких должностей и отправили в глухую провинцию только за то, что некому распроклятому нижнему чину выдали оружие, хотя он пребывал в состоянии глубокой наркотической ломки… И как только этот самый нижний чин-душегуб оказался в рядах органов? Ну и зверски же он обошелся с нарядом коллег по службе, прежде чем сам себе перекусил глотку или что-то в этом роде! Многие еще помнят суровый приказ «О недопущении…», воспоследовавший инциденту…

Но Мортян, разумеется, ничего об этих катаклизмах не знал и даже не подумал поинтересоваться. Пришил служивых, и полегчало ему. Кварталы, где могла бы находиться база дружинников, он знал очень и очень приблизительно. Поэтому «ударники» Глотки бессменно дежурили на въездах-выездах без малого сутки, покуда не засекли бойковцев. Некий дедунюшка разводил вражью силу по постам.

Ну, бесячий сержант, конечно, порадовался такому фарту. Вылез из машины, вынул из кармана кошелек, то бишь портативный полевой передатчик Р-701 м, не новая, но надежная модель. Расхлябил ему нутро и затянул длинное заклинание настройки:

– Свет мой зеркальце, скажи, да всю правду расскажи… – спецам по связи было чхать, что Р-701 во всех модификациях последних пятидесяти лет не производили в виде дамских зеркалец. В виде зонтиков, носовых платков, кошельков, раковин каури, кактусов в горшочках, членообразных амулетов и даже в виде консервных банок. А зеркальца давно сняли с вооружения. Но им, как уже говорилось, чхать. Поэтому, бывало, резидент где-нибудь в Джакарте, сидя за столиком летнего кафе, сжимает в руке засушенный фаллос примата и все просит у него, мол, зеркальце, скажи…

– Отставить настройку, сержант! – скомандовала голографическая рожица полковника, разевая рот в окружении всякого рода бумажек и монеток. – Отставить, я тебя и без нее прекрасно воспринимаю.

– Слышу вас нормально. И вижу тоже. Прием.

– Спасибо, я знаю. Обнаружил?

– Нахожусь в четырех сотнях шагов от базы противника.

– А тебя – обнаружили?

– Противник ведет себя тихо.

– То есть ты не знаешь, но вроде нет?

– Так точно.

– Сержант, я отключусь, после этого пройдет три раза по 666 ударов сердца, и мы тут начнем отвлекающий маневр. А ты дождись, пока запасные смены не выскочат, и давай, режь им полосы защиты, атакуй. Твое дело – убрать хотя бы одного витязя. После этого быстро отходи. Сразу же! Я так думаю, их воевода там лежит в полумертвом состоянии при минимальной охране. Это и есть твоя главная цель. Понял?

– Так точно.

– Повтори.

Повторил. Зеленый Колокольчик помедлил немного. Видно, хотелось ему изречь что-нибудь ободрительное, например, напомнить, сколько свободных вакансий в гномьих шахтах. Однако, удержался. Матерые бойцы чистой силы самую малость толстокожи. Пугаются огня, только когда уже сгорели наполовину. Что им угроза на расстоянии? Да звук пустой. Поэтому Пятидесятый только и сказал:

– Все. Действуй. Отбой.

Ну, затаились, в смысле скрытно сосредоточились, ждут. Двухэтажный жилой дом их тутошняя база, вывеска на первом этаже «Металлоремонт», а подвалов, наверное, несчитано-немеряно.

Скоро и впрямь выскочил оттуда парень с Лезвием, от коего упаси, владыка, да еще шесть дружинников при полной б/выкладке. О! Пулемет тяжелый унесли, дрань беспородная. Приступать пора бы.

Мортян выслал Тирсицкого – понюхать место. По линиям защиты Тирсицкий – первый спец. Тот вышел во двор, чудо-чудом, харя в бинтах, рога в парике спрятаны, лапы в полусапожки вставлены с высоким каблуком – чтобы было куда копыта вдавить, для маскировки, стало быть. Прямо херувим подколодный! Детишки там играли, бабули посиживали, мужики у гаражей все прикидывали, что бы им сегодня капитально разобрать… Никто и глазом не моргнул. Такая живая чума меж ними прошла, а они смотрели-смотрели, но ничего странного не заметили! Вернулся Тирсицкий, говорит, обычно у них две линии, ну три, а тут глубже, четыре, кажется. Первая – тупая стандартная антимагия. Вторая – биозачистка. Третья поставлена на сплавы, каких на в Срединном мире нет, потому что еще делать не научились. Последняя… не поймешь. Что-то там хитрованское. Вроде бы, на звук бесячьих шагов реагирует. Удумали, отродье херувимово! Копыта, значит, когда по твердому скребут, у них там датчик срабатывает…

Первая линия за помеху не считается. Что там в простых сельских бесях – магического! А вот вторую уже не обманешь. Дошли до нее, а дальше Мотрян погнал пятерку людей, давайте, мол, рвите входную дверь гранатами, косите всех под корень, а мы на звук приспеем.

Ну, побежали они. Вошли туда. Потом – грох! – и сейчас же стрельба пошла горячей горячего… Все бы хорошо, только грох этот самый был вовсе не от гранаты. Просто шум, чье-то тело упало, пару шкафов зацепив, или навроде того. Словом, не по делу начало задалось… Тогда бесячий сержант решил использовать секретное свое оружие. Подбил он на такую операцию химеру: она от ранения своего отошла, на противника озлилась как следует. Да он ее от самого лагеря еще и не кормил, таким гневом набухла, что сам стал побаиваться. Как бы не сорвалась. Из своих никто об этом не знал, понятно. Кроме полковника.

Материализовалась молодица в пяти шагах от земли, прямо перед носом у Мортяна. Бр-рр. Никак к химерам не привыкнешь. Даже бесям они чужие… Беси, они в простой бубенной масти, маги, – те червовые, тоже понятный народ. А вот химеры, мороки, демоны, духи – в трефах. Трефовый капрал химера Стассиссуэссассия, для знакомых Стася, для близких знакомых Су… Говорят, химеры сладко любятся, ну да не про нашу честь. И где у них, серафим раздери, знаки различия крепятся? Все ж прозрачное! Ну, свистнул ей команду «фас» на химерьем. Стася-Су живо попрозрачнела почти до полного растворения, спикировала в двери…

Оттуда крик, свисты-шипы молодицы, которая добычу для себя сыскала, но никто не выходит.

Мортян кивает Тирсицкому, мол, пошел. Сам за ним, Пляу прикрывает сзади. Когда внутрь зашли, сержанту хватило одного удара сердца, чтобы понять: дело вконец проиграно.

Полуподвал, ступенечки вниз, а там поворот и узенький такой коридорчик. Лампочка светит едва-едва, барахло какое-то, мебель, железный сейф полкоридорчика перегораживает, чуть дальше – дверь, в щепы разбитая… Пятеро молодцов-«ударников» по коридорчику раскиданы-разбросаны. Кого-то продырявили, а кого-то Лезвием на отдельные куски разделали. Крови по полу – по стенам разбрызгано щедрей щедрого. Видно, где-то они все-таки демаскировались. Стасенька обняла какого-то дружинника ласково крылами и тихо переваривает. Мужик мельчает на глазах, уже явный не жилец. Еще пятеро по ней лупят из огромнейших пистолей, это ей как горох, а вот со стены свисает под немыслимым углом девка с Лезвием, вся, как хамелеон под цвет обоев-мебели, это у них форсированная маскировка, штатное такое снаряжение, и, сволочь, открамсывает своим оружием кусочек за кусочком от трефового капрала. Ясно, что химерочка вместе с едой своей тут же окочурится. Так вот, чтобы понять всю эту басню, бывалому сержанту больше одного удара сердца не понадобилось.

– Назад! – крикнул он своим.

Но они, прочный народ, отборная чистая сила, для быстрой реакции малость туповаты. Тирсицкий вместо назад вперед понесся. Полумертвую химеру спасать, а Пляу сзади выскочил, сбил сержанта с ног… И все это дерьмо в коридорчике перемешалось. Мортян вскочил и встретился взглядом с хамелеоншей на стене. Та самая девка-витязь, что и у моста была… та, что пометила его. И тут они оба глазами друг друга спросили и глазами ж ответили:

– Ты?

– Я!

Сержант метнул топор и попал ей плечо, так что заверещала девка, хотя Лезвия и не выронила. Выскочил бесячий сержант наверх. Больше ему тут некем командовать. За несколько мгновений, пока он с девкой разбирался, Тирсицкому глаз прострелили из пистоля, а это верная гибель. Пляу стрелку, конечно, размозжил башку дубинкой… Но девка-то Лезвия не выронила, так что у нее выходило только две цели: Пляу, и он, Мортян. А когда сержант наверх подался, то и вовсе одна верная мишень…

Мортян порвал на себе человечью трофейную одежку, и как был, с рогами, копытами, хвостом и мохнами на ладонь высотой, – какими и бывают матерые беси-самцы, помчался по тихим улочкам района Коньково в сторону Кольцевой автодороги. И странно ему было: лет сто назад в этом городе живо принялись бы от него убегать, лет триста назад немедля исполчились бы ловить, а сейчас его как будто никто не замечал. Ну, бежит по улице голый бес… Богата на выдумки мать-природа!

Подковки на копытцах весело вызванивали по асфальту мелодию шкодливого анчутки в бегах.

Стало быть, пометил и он ее, – размышлял на бегу сержант. – Она его пометила, теперь он ее… Значит, скоро одному из них не жить. Такая примета. Один другого как-нибудь уходит.

Не страшно ему было Зеленого Колокольчика: хоть наполовину, а выполнил сержант задание. Девку-витязя подранил, притом химера сожрала не простого дружинника, нет. Ей попался старший дружинник, по нашивкам видно… А это – в двух шагах от витязя.

Неутомимый бес пробежал мимо станции метро Теплый стан. Однако дальше вышла заминка. В том месте, где улица Профсоюзная ныряла под эстакаду Кольцевой автодороги, сутки назад он поиграл с парнями в фуражках. Там еще была такая сложная развязка. Была, да вся вышла. Видно, здесь полкан проводил свой отвлекающий маневр, и этот самыйманевр в виде маленького старого автобуса (на таких тутошний народ любит гробы возить) лежал на боку, мятый-рваный-паленый, с десяток дружинников поливали его из гранатометов, один кто-то добавлял из огнемета по расползающейся из последних сил бесячьей пехоте. А дальше, на месте развязки, высились беспорядочные развалины… Фугас они туда, суки, подвели. Серафим их раздери, др-рань! В автобусе, небось, не меньше десятка парней было.

Мортян было задумался, как тут быть. Проход к своим охранялся, лезть в пекло – резону нет. Владыка, да гноится имя твое, вразуми, как выбраться отсель? Голова, кстати,просто раскалывается. Либо где-нибудь поблизости праведник живет, либо вредный для чистой силы предмет, крест чудотворный, или, скажем икона, чума их забери… а может быть церковь… Проклятая церковь, проклятая голова!

Вдруг все эти руины, да еще порядочный кусок шоссейной насыпи, шагов на сто по обе стороны, превратились в морскую волну… Вода, пена, столбы, каменья, мусор всяческий, машины и тела обрушились с изрядной высоты. Дружинники отпрянули, разбежались.

Полковник, херувимово отродье, силу свою показал. Вот оно что. Понятно так вышло: мол, не преграда мне эта ваша Кольцевая автодорога, не рубеж и не стена. Пройду, мол, как через водичку.

По ночной поре дружинников отозвали. Как тут охранять дефилею, когда спасателей-милиции набрело с полк? Мортян понимал вражьего воеводу: напрасно здесь стоять ни кчему. Поискать надо бы другую позицию. К полночи ближе бес вылез из кустов на улицу, убил пожилого мужика своей комплекции и оделся в человечье. А потом ящерицей проскользнул в толпе на ту сторону…

В шатре у Зеленого Колокольчика беседа вышла не такая уж и угрозная. Начальство, конечно, сообщило, что в автобусе выбито семеро бесей. И еще два – с Мортяном. И еще пять «ударников». И химера. А потом послало Мортяна в нокдаун. Хорош, полковник, умеет… Но за подраненную девку дал сержанту еще один шанс. На завтрашний день.

– Что, ваше мракобесие, – спросил начальство Мортян, – дерьмовый мы инструмент? Расходуемся быстро, а толку нет?

И ведь не от злобности нрава сказал, а начальство жалеючи: все нет ему удачи и нет. А ведь знал железное правило – начальство не жалеть никогда, чего б не случилось. Оно-то тебя не пожалеет. И когда сказал, то смекнул моментом, какая в простых словах вышла язвенность…

– Заткнись, сержант. Заткнись, а то крест заставлю кушать. Старинная казнь, со времен Юлиана Отступника не применялась, но очень хорошая. В твоем прокисшем брюхе каждая щепочка будет не хуже горячего уголька… Заткнись и не раскрывай рта, пока я не велю, а то, клянусь своею силой, так и сделаю. Какой вы инструмент? Да никакой. Вши, плесень, упыри беззубые… Два цифровых демона вместо всех вас вместе взятых были бы более ценным инструментом… инструментом… – поперхнулось начальство, задумалось о чем-то своем, тайном и смертельно опасном. Если уж у этакого свирепца вся его смазливая рожа волнами от растерянности пошла и даже серебряные бубенчики со страху звякать перестали, то, ясное дело, всплыло нечто смертельно опасное…

– Бесе, милостивый! Кого я выпустил! Это же резец… Настоящий живой резец… Резец без хозяина… – Зеленый Колокольчик пораженно выкликал фразы, утратив интерес к сержанту.

Мортян отошел подальше и сунул в пасть курево. Какой там такой резец, ведьма Петровна его знает. А что полкан столичный об экзекуции над ним, простым бесом, уже и думать забыл, – это настоящее и большое солдатское счастье…

Два еще живых зайца

16июня, вечер после трудов праведных

…Но у самой двери остановился и браться за ручку не стал.

Из-за двери:

– О-о!

– Что – больно? Больно тебе? Прости, я не хотел…

– Не прерывайся.

– Тебе же больно!

– Не прерывайся, дубина… Н-да. Да-да-да-да-да. Ха-ха-ха. Да. Да!

– Так? Так? Тебе не больно?

– Не-ет… Мне хорошо-о…

Довольное урчание. Или что-то вроде того, милое, утробное, с легоньким постаныванием.

– Руку, руку не убира-ай… оттуда-а-а… О! Умелец мой… Тяжесть перемести вниз. Не так.

– Как?

– Вот та-ак. Да-да-да-да-да. Ну-ну-ну-ну. М-м-м-м.

Ее визави вскрикнул, потеряв контроль над собой. Ответом крику был долгий протяжный вздох.

– Да-а-а-а-а-а…

«Уж так у них раздумчиво вышло, у мерзавцев! – за дверью стоя, размышлял воевода. – Пороть. Пороть, пороть и пороть». Потом он было вознамерился вежливо поскрестить.Именно вежливо, а не командно-адинистративно. Понимаем. Однако посовестился. Пусть отдохнут минуточку. Надо же и этим молодым мерзавцам полетать над грешною землею… Немножечко. Минуты две. Не больше. Нашли время затеять!

– Что это ты делаешь, Машенька?

– Я? Собственно, ничего.

«Слава тебе, Господи. Одевается наша дева Орлеанская. Уже, поди, портки натянула…» – и Бойков по новой примерился к дверной ручке. Не тут-то было.

– …А вот и неправда. Со мной определенно кто-то что-то делает. И очень сноровисто.

«На новую пошли. Форсаж, конечно, Машка включает. Тоже, Марья-искусница, коляска самобеглая!»

– Не знаю, не знаю. Кто бы это мог быть?

– А-ах! Ты-ы…

– Ну уж нет. Я такой ерундой не занимаюсь. Разве что, мои пальцы…

«Отрубить бы тебе все двадцать!»

– А теперь – кто? Ктоу-у?

– Не знау-у… Разве что, мои пальцы на ноге…

«Еще рога бы тебе. И рогами умудрялась бы…»

– О! Какие милые пальчики на ноге. Рад, что ты нас познакомила…

Бойков не уходил только по одной причине. Надеялся, что сейчас мерзавцы все-таки окончат свои игры, что это у них уже стадия успокоительного ласкания. А потом – все.Замрет лихо. У Машки закрытый перелом, порвана мышца, да и гипса на плече – не один килограмм. Вряд ли у нее хватит сил на второй… цикл.

– А так? Так нравится тебе?

– Да-а… Откуда ты такая взялась, Марья-искусница…

Воевода вздрогнул.

– Из Тридевятого царства. Я лягу на бок, а ты целуй мне шею сзади… Нет, так мне и вправду больно… А так я не дотянусь до тебя ступней… Да, так!

«Что у них за поза такая? – оторопел Бойков, – Вот что означает словосочетание "наукоемкие технологии"… да-с».

– И-и… погладь мне пожалуйста…

Длинный сладостный вздох. Нега.

«Видно, не будет лиху угомона. Женщины! Правильно их в алтарь не пускают…»

…Целая симфония разнообразных звуков и умолчаний. Или, вернее, увертюра. Прелюдия. Неудержимо переходящая в аллегро. Авангард, так сказать, сменяется кордебалетом. В смысле, кордебаталией. Иными словами, самым что ни на есть пеклом.

И воевода плюнул на искания молодых. Решил без них проводить штабное совещание. Потому что хоть бы и оторвал он цвет северной московской дружины от… дружеских рукопожатий, да все равно б эти руки… крюки… искали бы нелегальные пути к воссоединению под столом с картой. А эти так называемые мозги пребывали бы в афродических эмпиреях вместо изучения боевой обстановки. Так что Господь с ними.

Бойков плюнул и ушел к Петровичу.

– О-м-м-м-м-м-м-м-м… – нагнало его двухголосие. Ни один, ни другая не стали воспроизводить эту коротенькую мантрочку в здравом уме и твердой памяти. Но любовная напасть творит с людьми еще и не такие резвости.
* * *

– Даже и не думай подбирать слова: как мне сказать, да как объяснить. Не стоит.

Бойков глянул на него, как на сумасшедшего. И, отчасти, как голодная, злая и очень большая собака на кусок мяса. На какой-нибудь ходячий кусок мяса. Еще с этим влюбленным юношей антимонии разводить…

– К делу, Петрович.

Старый боевой конь, известное дело, борозды не испортит. Петрович живо оставил за кормой всяческие страдания и принялся докладывать обстановку.