Чтение 9–й страницы книги ~Полдень сегодняшней ночи~

…глазами пулеметчика Сергея Русакова

…Напарник разбудил его часов около восьми вечера. Они спали по очереди, не уходя с позиции: два раза по три часа, плюс час на обед. До восьми утра никто, разумеется, не ложился, ну а уж после восьми вечера, в преддверии поздних июньских сумерек, почивать отправился бы только прирожденный самоубийца. Война велась вот уже несколькотысячелетий, обе стороны устали преподносить друг другу сюрпризы, истощились в выдумках. Терпение, сила и выносливость ценились выше ловкости и куража. Гоплит всегда бьет пелтаста…

Когда-то он собирался стать историком. Сколько лет прошло с тех пор? Да уж не меньше восьми… Помнит еще, что вот, Боспорское царство, Левкон II, а к чему этот Левкон II, бог весть. Зато за последние несколько лет он выучился сотням нехитрых приемов, спасавших жизнь в очень неприятных ситуациях. У беса уязвимы глаза и рот… У некробиота – пах и ладони. У ведьмы – все, но в нее хрен попадешь… Без молебна и причастия лучше на бой не выходить, иначе закончится однозначно… И еще: если беси пришли воевать, то днем воевать они не станут. Неженки. Это если люди… или бывшие люди – то круглые сутки. Тут беси, много бесей, до сумерек не сунутся, будь спокоен, друг сердечный.

Пять боев, если не считать сегодняшнего, у него уже было пять боев со времени вступления в дружину при Никольском приходе. Там священник – знал; в большинстве случаев священники ничего не знают о дружинах или что-нибудь обрывочное, на грани полного незнания. Отец Николай знал и даже сам представил его пожилому человеку с рассеченной губой…

На солнышке его разморило. Голова тяжелая, как бурлацкстрой на третий день угрюмой пьянки. Напарник молча поставил перед ним котелок с бурыми макаронами и вялыми нитками тушенки. Положил в траву фляжку с водой. Русаков погладил ее рукой, поморщился: теплая. Прополоскал рот, сплюнул: со сна такая дрянь там заводится, что будь спокоен. Славно было бы снять камуфляж, скинуть сапоги, окунуться в речушку, смыть пот. Вода там должна быть холодная, потому что проточная – вон как бежит по камушкам…

– Неужто опять сунутся? – это напарник.

– Сунутся.

– Да вряд ли. Крепко мы им накидали…

– Петрович тебе что сказал: попрут, ни на какие потери не глядя. Особая миссия какая-то. Ты хоть раз видел, чтобы Петрович ошибался?

– Ну, не видел… – неохотно признал напарник. И оживился:

– А революция Октябрьская, к примеру, раньше была?

– Да балабон ты, и больше ничего. Сиди уж.

– Сам ты балабон! – напрасно рассердился напарник.

Накидали-то крепко, это да. Порядочно накидали. Часов в пять утра они поперли, еще муть стояла фиолетовая, еще светать только-только задалось – смотри, поехали на машинах через реку, по мосту. А кто-то вброд пошел, ног замочить не побоялся, будь спокоен, товарищ дорогой. Видно, не ожидали особого отпора, думали: кордон или заслон, или пост, или что. Словом, не ожидали, что тут уже собралось двадцать шесть человек человек в полной боевой готовности, да еще Петрович. Молебен только успели отслужить, и сразу сюда, уже смеркалось. Торопились, ожидалось: попрут по ночной поре. Ну, точно, поперли. Да и пяти часов еще не было, спать хотелось зверски. Ну на мосту они бесячью машину-то остановили, да так что пламенем полыхнула, боком ее повело, беси заверещали оттуда: подпалило кого-то. А может и вовсе спалило, оно и к лучшему. К утру развиднелось – на мосту джип чадит, два человечьих трупа, бросили их, полоса бурой бесячьей крови на ту сторону моста тянется, видно волоком волокли… Не-ет, от пули автоматной бесям особой беды не будет, если только в глаз или в пасть, ну, или в ухо. Все-таки огоньком его припалило, шашлык поджаристый вышел, будь спокойна, мама, не горюй. Еще у самой воды они, видно, кого-то зацепили, уже в самом конце, длинной очередью, тело с шумом вытаскивали, раненый значит. И в такую рань их атака приспела – еще, значит, до пяти часов…

Справа по флангу то и дело становилось светло как днем: сверкали молнии, не из чего возникала вдруг стена огня, двигалась, натыкалась на какой-то невидимый барьер, рассыпалась жаркими каплями, как расплавленный металл. Верхушки деревьев пылали, вода кипела в речке, прерывистым дискантом визжала какая-то ошпаренная нелюдь. Видно, Петрович останавливал магическое нападение, и бился об его защиту кто-то очень серьезный. Настолько серьезный, что даже иногда прорывался… После того, как все закончилось, они едва откачали Володю Воронова. Славная вышла драка! Порядком досталось темной рати, так что будь спокоен, не забудь выписаться из реанимации.

Впрочем, не было у него тогда времени особенно приглядываться, что у них там справа.

…Пулеметчик утер губы тыльной стороной ладони, ложку облизал дочиста и посушил маленькой чистой тряпочкой – имелась у него такая, любил порядок. С неудовольствием посмотрел на котелочную крышку: не то чтобы ленился он отойти на полсотни шагов, грязью ликвидировать разводы, помыть жирный алюминий стоялой водицей из глубокой лужи, а потом довести до ума запасенной для таких дел столичной прессой. Нет же, вовсе он не ленился. Однако подступало утишение дневного света, отходить от ствола было рискованно. Поскреб жирок газеткой, постарался чтоб насухо; получилось не так чтобы очень, но терпимо. Напарник все косился на него, но разговоры разговаривать так и не начал: понимает. Русаков, котелок ему отдав, завел по новой давнюю их тяжбу:

– Слышь, есть у меня новый брелок. Шведский флаг. На вот, посмотри, пойдет он на добавку?

Напарник встретил его слова ухмылкой, мол, задешево отдавать ничего не буду. Русаков собирал зажигалки. Не нынешние, одноразовые, мусор такой, а старые, большие, такчтобы в руку приятно было взять, с клеймами, рисунками, гравировкой… Даже и не курил – только собирал. У напарника как раз была старая, хорошая зажигалка немецкой работы. Свастика на ней была, надо полагать, таким трофеем еще напарников дед на войне разжился, иначе – откуда? Очень хорошая и добротная зажигалочка, приятная штучка, так что будь спокоен на всю катушку. Но не отдавал паршивец ни за какие деньги. Редкая вещь, говорил, самому нравится. Русаков уж и так, и этак, а тот ни в какую. Однако подметил он у напарника слабость: страсть как любил товарищ боевой экзотические брелки. Вот подыскал ему редкость испанской работы: железный кружок с цветастыми разводами – их какого-то испанского автора работа в сильном уменьшении. Из очень далекой прежней жизни явилось ему причудливое слово «модернист»… Напарник тогда покрутил вещицу, видно было, что нравится ему и хочется к рукам прибрать, но и зажигалочку жалко, слов нет. Ну, сошлись на половине зажигалочки, чтоб Русаков еще один порядочный брелок принес, и тогда может забирать сокровище свое.

Напарник отнесся к бартеру серьезно. Осмотрел «шведский флаг» со всяческим тщанием: нет ли каких-нибудь трещинок или иных тайных изъянов. Прямо как уголовный паталогоанатом, у которого на рабочем столе объявился свежий гость. Даже на солнышко сквозь него посмотрел. Вздохнул. Лоб потер с некоторым неудовольствием.

– Ладно. Так и быть. Хоть и обманываешь ты меня, но по дружбе уступлю. Забирай… – и отдал зажигалочку.

Тридцатой будет у него в коллекции. Экий выходит двойственный юбилей: тридцать лет позавчера исполнилось самому Русакову, тридцатая вещь приплыла к нему в коллекцию… И какая, какая вещь! Не зная, что делать с обретенной мечтой, пулеметчик погладил ее пальцами, поскреб какую-то едва заметную трещинку, взвесил на руке приятную тяжесть… и спрятал сокровище в карман. Потом как-нибудь, в одиночестве, он еще поразглядывает ее, подержит в ладони и… словом, поделает с ней все те интимнейшые вещи, которые любят в одиночестве поделывать сумасшедшие коллекционеры.

– Смотри, смотри! Пополнение ходит…

Русаков повернул голову. Рябая девчонка, тощенькая, росточком тоже не вышла. Только походка приятная. Как у опытной женщины: покачивает так плавно, как и нужно. Не вышагивает тупо, как новобранец на плацу, но и не виляет кормой как Наташа Ростова на первой дискотеке. Умелая, походочка, будь спокойна мама, вернусь к утру. Нелепость какая! Ходит-похаживает этакая штучка, глаза дразнит, а в руках у нее «Винторез» со снайперским прицелом, вещь в умелых руках страшная, на поясе – рукоять Лезвия, как у Петровича, да и всякие другие висюльки к одежде привешены, прямо скажем, немирного назначения. И совсем не ищет она компании, и не подойдет к веселым ребятам, не попросит у них ничего бесполезного с лукавым женским намеком… Потому что невооруженным глазом видно: отыскивает милая барышня позицию для стрельбы по движущимся мишеням.

– Они час назад приехали. Ты еще спал.

– Кто? – потом подумал о своей мужской солидности и задал более деловой вопрос:

– Сколько?

– Да только трое. Всего трое их. Эта вот рыжая тараканиха, еще один здоровяк, он, по всему видно, серьезный мужчина, с Петровичем за старшого. Ну и молодой парень, тоже плечистый такой, накачанный, чисто бульдог на задних лапах. Что, подружку завести себе хочешь?

– Да вот она, моя подружка. С другими возиться как-то и времени нет… – Русаков погладил щиток ДШКМ’а.

– Бирюк ты, Серега. Жениться тебе пора.

– Вот она, жена моя… – погладил колесико. Добавил уважительно:

– Хорошего калибра женщина. Не худышка.

Ничего не ответил ему напарник. Головой покачал укоризненно, ухмылочку сделал пренебрежительную, мол, знаем мы твою солидность: бабы не дают, вот и вся твоя солидность, одно только выражение лица романтическое, а я вот, может, и не такой представительный, а шустрее, вторая жена у меня, а у тебя ни жены, ни задору. Давно у них эта бодяга тянется: Русаков все говорит, что только по любви, вот, мол, встречу… а напарник отвечал, что ты, мол, уже не пионер, надо бы остепеняться и хозяйство заводить. На это пулеметчик возражал: какая баба без любви его жизнь кочевую, странную потерпит, только биографию человеку портить. Ему возражали: а потерпит. Ну, даже если и не потерпит, найдешь другую, которая потерпит. Словом, шел вековечный спор двух типов мужчин – пулеметчиков, которых трагически любят, и напарников, на которых женятся, заводят детей, всю жизнь лаются и умирают в один день, как святые Петр и Феврония. Если и не в один день, то с небольшим интервалом… Не стал напарник всю их давнюю тягомотину вслух проговаривать, потому что разговор о крупнокалиберных женщинах уважал. Это старичков на мелкоту тянет: ворочать легче, а для молодого женщину лучше подбирать на подобие полосы препятствий или же спарринг-партнера большего веса, чтобы нагрузочка, нагрузочка… На досках в гробу належимся. Рассказал бы он Русакову о своей первой супруге, в которой было без малого девяносто, и как сладка она была и боевита, и как он тосковал без ее воинственной тяжести, когда сманил любимое существо некий хлыщ из уголовных… деньгами, паразит, сманил. Но рассказывать обо всем об этом не стал, потому что давно и в подробностях изложил товарищу боевому и про жену, и про хлыща.

Между тем, Русаков вовсе и не подумывал о женщинах. Нравился ему пулеметный калибр – 12,7 мм. В армии знавал он РПК-74, машинку надежную, но намного легче и калибром скромнее. Начальство правильно сделало, от легкости этакой отказавшись. Только при очень большом везении можно было попортить беса пулькой 7,62 или уж тем более 5,45. Им как горох такие пульки. Разве, в глаз или в пасть. Или, скажем, в ухо. А 12,7, будь спокоен командир, там пулька вроде металлической свинки – хорошей убойной силы. Человека так и вовсе размажет. Бесу же больно: его как будто кулаками избивают. А при удаче можно порвать шкуру в нежном месте, вынести кусочек мяса пулькой. От удара в лоб простой бес сознание теряет, а от попадания в локоть может и руки лишиться. Поэтому в дружине было 3 ДШКМ’а и даже один «Утес» – жутко тяжелый, очень хорош, оптика у него, бронебойно-зажигательные пули имеются… Жалко, еще один достать не удалось. Еще в дружине десять гранатометов и четыре снайпера. А к ним еще парень со старым ручным ранцевым огнеметом. И два минера. Они же саперы. Они же в остальное время корректировщики огня и связисты. Потому что больше тяжелого оружия начальству раздобыть не поддудилось, и они вооружены милицейскими револьверами «Удар», пригодными для серьезной драки, но только на расстоянии в полтора-два десятка метров… Умно их вооружили, толково, ничего лишнего, так что будь спокоен. Никаких Калашников, никаких Макаровых, никаких, уж тем более, СКС’ов. Говорят, в южной дружине были Калашники… Дорого же эта ошибочка обошлась!

До сегодняшнего утра у них еще было секретное оружие: мушкет четырехсотлетней давности… Свинцовый заряд больше шестидесяти граммов. Дыму от выстрела столько, чтоможно после третьего бабаха засчитать его за дымовую завесу. Палит раз в полторы минуты. То ли в две. Но бесей кладет безотказно. Только вот сможет ли сегодня мушкетер Воронов подняться после контузии? А? Неизвестно…

Через час все началось по новой. Дрянь какая-то полупрозрачная полетала над машиной на мосту, крючья на веревках забросила, стащили беси машину, движение опять открылось. За день тут всякие деловые перебывали, являлась милиция, однако оставили дело назавтра и машина так и стояла, так и дымила. Место глухое, ездят редко. Надо полагать, за угловные разборки приняли… Теперь уже не стоит. В щиток ударила пуля. Еще одна, совсем рядом цвиркнула. Взрыла землю. Снайпер у них, гляди-ка. Одиночные выстрелы пошли, потом очереди, потом гавкнул гранатомет с нашей стороны. Пошли они, нелюдь штопаная, в атаку. На скорости три машины по мосту пронеслись, снизу было из кустов люди появились. Форсировать, значит, пожелали. Среди бела почти что дня, все ж видно! Обычные люди, не беси, а так, бойцы с автоматами. По ним соседний ДШКМ ударил, два гранатомета, они открыли огонь дуром из своих автоматиков, не видя куда-зачем, словом, за несколько минут берег от них очистили, тела валяются, все пулями изрыто. Амашины прорвались. Точнее одна машина. Первая. Джип. По ней бил лично Русаков, расстрелял шины, капот, по водителю точно попал, да что ж такое! Не останавливается. Емудолжно быть больно, как в застенке, а он прет и прет. Прет и прет. Ладно, пулеметчик успел на вторую огонь перенести, «Жигуль», бесями набитый. Удача вышла. У самого конца моста притормозил водитель. Этому – точно больно. На ма-ахонькой дистанции он превратился в неподвижную мишень, а это подарок такой, что будь спокоен. Не успели беси дверцы открыть, машина взлетела воздух. Всем им теперь кранты.

Вдалеке справа громыхнуло… Там вились огненные смерчи, и деревья, вырванные с корнем, взлетали в воздух. Магия боролось с верой. Вера билась с магией.

…Тут у Русакова кончилась первая лента, и он с напарником завозился, вставляя вторую. И увидел большую неприятность. В сотне метров правее, где стоял второй ДШКМ, Цыган с Васильевым, все курилось какой-то густой бурой дымкой… Вокруг дымки искажались очертания деревьев, кустов, словом, всего. Изгибалась, дико пританцовывая высокая сосна, плясал гранитный валун… И уж конечно, никто оттуда не стрелял. Видно, некому было оттуда стрелять. Морок, твою мать. У них имеется Морок. Плохо…

– Заснул? – крикнул ему напарник.

Третью машину, мощный КАМАЗ, кто-то остановил на середине моста. Шины прострелили, надо полагать. Оттуда, из-под колес, стреляли то ли люди, то ли какая-то мелкая нечисть, и похоже, что выцеливали они все больше русаковскую огневую точку. Кто-то бил по ним из гранатомета, но мазал, далековато там для гранатомета, хорошо хоть прицел им сбивает, о, покатился один, это, видно, снайпер наш его достал… А где их-то снайпер, сначала же был, каким чудом до пулеметного гнезда еще не добрался? Тут Русакову стало не до смотрелок, ленту они зарядили, и цель явилась совсем рядышком.

В джипе том, проклятом, были какие-то чудища. Живой кошмар. Один, ростом с двух человек, огромный, с очень короткой шерстью, как у дога, голова бесформенная, что твоей камень… Мышцы – просто невообразимые. Кто это? Ни разу не видел такого. О, голый он, и елда у него стоит. Да какая! Будь спокойна мама, у меня истерика. Второй… мягкую игрушку что ли оживили, с них станется. Медведь, огромный, бурый, встал на задние лапы, в передних держит секиру и прет прямо на позицию. За спинами у двух страшил прячется по бесу, один, кажется, в сержантской форме… Господи Иисусе! Да что им пули!

Пули и вправду их не брали. От этого, каменноголового, просто отлетали, хоть бы что ему. Медведя покачивало, останавливался он, лапами как от слепней отмахивался… И опять шел. Половину ленты на них истратил, все без толку!

Всю речушку с мостом и лесочком на берегах затрясло, как будто недалеко извергался вулкан. Тьма, вся в сполохах магических разрядов, накатывала справа. Там играли по-крупному. А здесь от их тамошних игр не осталось ни одного бойца, что с их стороны, что с нашей, кто устоял бы на ногах. Пулемет перевернуло набок, едва выправили его с напарником. О! те поднялись, все четверо, обходят, сейчас их будет уже очень сложно остановить, потому что тяжелый колесный пулемет ДШКМ не повертишь как игрушку, под таким углом у него – мертвая зона в чистом виде. Если не хочешь, конечно, выставить собственную задницу из укрытия, разворачивая машинку и показывая свое беззащитное тело пулям всего мира… Обходят, обходят! Тут задымился куст прямо перед носом у каменноголового. Потом только Русаков сообразил, что откуда-то оттуда треснул глуховатый выстрел мушкета. Встал все-таки Воронов… Великан схватился за горло: оттуда фонтаном хлестала зеленоватая густая кровь. Упал, лапищи раскинул, готов… За куст немедля метнулся бесячий сержант. Конец Володьке…

Медведь и еще один бес добежали до их с напарником точки. Мохнатый взмахнул топором, покатилась напарникова рука. Потом зверюга секиру свою отбросил и давай рвать напарника на куски, как старое тряпье. Ну, Господи Иисуси Христе сыне Божий, прими души наши…

Медведь так растопырил свои лапищи, что помешал второму номеру сразу же задрать Русакова. Тот успел выскочить из ячейки и бросил туда тяжелую связку мощных оборонительных гранат… Рвануло так, что сам он перевернулся через голову и скатился в низинку. Отряхнулся, встал, пощупал, что там у него осталось, чем можно воевать. А! Револьвер упал куда-то. Только нож и остался. Вынул нож и заковылял наверх, в голове звенит… Наверху – настоящая воронка, как от артиллерийского снаряда. Вышел бес на клочья, от напарника тоже клочья… ну, мир праху твоему. Второй, мохнатый, на четырех лапах убегает, топор свой оставил, испугался. Весь какой-то закопченный.

Спасибо, Господи. Отвел смерть.

Русаков хотел было поставить пулемет, но только махнул рукой. Конец машинке. Подобрал револьвер. Где сержант-то бесячий, не видно что-то. Надо отползать. В тыл и на правый фланг. Тут он уже бесполе…

Пуля вошла ему в висок.

…глазами Зеленого Колокольчика

До той неудачной утренней стычки у него было тринадцать бывших людей в бывшем взводе капрала Дана. До чего же не хватает офицеров! какая-то черную кость, и то – во взводных. Взвод он отдал под команду Мохначу: пусть тупой, зато идеальный исполнитель. Кроме того – семьдесят восемь бесей и к ним в придачу бравый сержант Мортян, косточка военная, сахарная… Изрядная подмога в виде бандитского сброда новосподобившегося капитана Рыбаченка – еще тридцать семь бойцов, считая командира. Да химера контуженная, да старая повариха-эльфийка, да тролль внушительных статей. Да он сам, стоимостью в тридцать пять таких, прости бесе, гвардейских соединений…

Совсем не так уж мало, если не расходовать понапрасну.

Что может быть хуже напрасных расходов?

Этой ночью северная дружина заставила раскошелиться… Они положили трех бесов и двух бандитов Глотки. Еще двух бесов подранили и их, как водится, добили. А затем, подавней солдатской традиции, устроили знатные похороны. То есть зажарили и съели обоих. Итого минус семь. А выбил ли он, Пятидесятый, хоть пешку с игровой доски? Хоть одну-единственную пешку? Кажется, нет. Разумеется, его не посмеют упрекнуть, но чего стоит такая игра! Бездарно, все это, надо признаться, бездарно. Чего, Бесе милостивый, стало во мне больше за последние четыреста лет: опыта или же лености?

«Пожалуй, свое призрачное очко я все-таки получил. Вся моя бредовая команда ругает своего тупого командира. Какой, к ангелам-архангелам, маг, если всю что ни на есть дружину среди темной ночи перепутал со сторожей… Уж если мои огрызки не поняли игру, то крестовики, надо полагать, и подавно…» – неплохая дебютная идея: с утра он прорывался через мост и рядом, там шел настоящий бой. И сейчас, вечером, туда пойдет сильная группа. Чтобы отвлечь на себя основные силы Бойкова. Воевода умница, он поставит своих на направлении главного удара… Надо надеяться. Группой придется пожертвовать, но таков уж гамбит: темп за качество.

Потому что бить по-настоящему Пятидесятый собирался совсем не там. В пяти сотнях шагов от моста берег с обеих сторон понижался, крутые склоны превращались в пологую долину – всего шагов на полторасто-двести. Дальше – настоящий обрыв, неведомо как и почему огородивший двумя отвесными стенами жалкенькую, мелкую подмосковную речушку. Рядышком в рощице лет сорок назад какие-то душегубы прикончили путника, тело закидали ветками и прикрыли дерном, веет оттуда так бодряще… так тонизирующе… чистой лиходатью. Так вот, прорываться стоило на пологом месте и только там.

Кого он мог израсходовать без особого ущерба? Да всех или, быть может, почти всех. За исключением, пожалуй, Мортяна, Песьей Глотки и поварихи. Последняя готовила превосходно. Пятидесятый предпочел бы скорее лишиться взвода, чем ее кулинарных талантов. В этакой провинциальной армейщине – и столь поразительное дарование… Игрушечный капитан покуда нужен. Конечно, огрызок. Конечно, щенок. Притом дворняги. Более того, дворняги, странным стечением обстоятельств переспавшей с каким-то ублюдочным представителем мелкотравчатой шпаны. Надо полагать, спьяну. Кто сказал, что среди собак нет алкоголиков? Но при всем том, дворняжий отпрыск – на данный момент лучшее из имеющегося. Когда славный сбродоотряд доберется до книжицы и получит добро на возвращение домой, ему надо будет оставить кого-то здесь, в Срединном мире для возобновления сети. И Песья Глотка – единственный, кому можно доверить командование хотя бы на время. Пятидесятый подумывал о Мортяне, тот, конечно, опытнее, но только на случай драки; в Срединном мире он никогда подолгу не жил, нравов не знает. Участвовал, конечно, в специальных операциях… однако почти всегда в тех случаях, когда требовалось кого-то рвать без особых раздумий. Да-с, Мортян чистокровная нелюдь, элитная раса, и, следовательно, во всех случаях его следует ставить выше Глотки и ему подобных. Во всех, кроме нынешнего. Возглавлять резидентуру в самой человечьей гуще сержант органически неспособен…

Ах, как славно было бы, чище черной пентаграммы и изысканнее одеяний из магии болот и туманов, если б все вышло, как намечалось. Резидента не пришлось бы искать: приказом по Конгрегации стратегических служб таковым был назначен гвардии подполковник, готовившийся к этому целый год, креатура Пятидесятого… Впрочем, операции в Срединном мире давным-давно, сразу после заключения Конкордата, превратились в искусство компромисса между идеальным и возможным. Раньше было проще – бей да и все!

Мортяна хотел было поберечь. Ценный кадр. На их импровизированной доске он стоит не меньше ладьи… Не вышло. Собрал полковник младших командиров, принялся объяснять им диспозицию, капралу Акселю, который командовал отвлекающим отрядом, не ведая об истинной своей роли, доверительно сообщил от него зависит-де судьба боя… пообещал кое-что соответственно чину. Как водится. Аксель, тупая деревенщина, неуклюжая громада, заулыбался младенчиком. А на лбу у него цвела невыносимым пурпуром руна скорой и неотвратимой гибели тела… Как он доказывал, вот, дескать четверка испытанных бесей, на скорости проскочим через мост, порвем замухрышек! И полковник его словесам внимал с благосклонным покачиванием головы. А сержант, крестильная купель, ухмылялся… Никакой магии, никакой телепатии не понадобилось ему, чтобы догадаться, кому в грядущей баталии предстоит отдать тела за общий успех. Просто сработал вечно бодрствующий инстинкт: безошибочно определять, с какого места начальство начинает врать и морочить голову нижним чинам. Ничего не говорил Мортян, но ухмылялся отвратительно долго, целых полминуты. И глядя на него, как-то поник бравый капрал.

– Ну что же, – ответил на его предложение Пятидесятый, – идея конструктивная. Только прорываться будете на нескольких машинах. Капрал Аксель поедет на второй. А на первой в прорыв пойдет наш ударный кулак… под командой сержанта Мортяна.

– Рад стараться, Ваше мракобесие! – и на лице у мерзавца написан полнейший гомеостаз с окружающей средой, неприветливой и суровой, до краев переполненной стихийным бедствием по имени начальство.

О, беси, беси! Неприхотливая и выносливая раса! Не вы ли становой хребет Воздушного королевства? Не вы ли неиссякаемый запас его жизненной энергии? Не вам ли дарована подлинная твердость духа? Будь у вас мозги, а не труха, вообще цены б вам не было…

Зеленый Колокольчик готовил операцию в течение суток. А исход ее решился в течение нескольких минут. Собственно, хватило двух минут.

Он подождал, пока пулеметные очереди и прочая трескотня у моста не превратилась в басовитый непрерывный гуд. Кажется, там завязалось всерьез, и кто-то даже проскочил на противоположную сторону. Наверное, Мортян с Бартольдом… Теперь и здесь стоит приниматься за дело.

Зеленый Колокольчик еще не знал, что именно в этот момент тело капрала Акселя перестало существовать в бензиновом взрыве.

Сначала полковник расчистил противоположный берег для атаки на участке главного удара. Послал «Огненную стену» шириной в три шага и высотой в сорок локтей. Обугленные стволы березок, головешки, словом, качественная черная полоса… Черная березовая каша с человечинкой. Нет, кажется кто-то еще там шевелится. Послал «Зыбун». Все,кроме травы, камней и деревьев должно было уйти в землю, превратившуюся в жидкую грязь. Ни выстрела, ни шевеления. Противоположный берег молчал вполне умиротворенно. Классические приемы действуют безотказно. На всякий случай полковник запустил милую штучку собственного сочинения. «Щекотунчик». Покуда не минет 666 ударов сердца, всех тех, кто уцелел каким-то чудом, если, конечно, кто-нибудь уцелел, будет бить крупная дрожь, изящно переходящая в судороги. Пожалуй, пускай попробуют пострелять…

Около семи десятков бесей и без малого десяток бойцов, присланных Кали-Суном, устремились к речушке. Вдруг та сторона огрызнулась. И огрызнулась всерьез. Ударили два пулемета. Рявкнул гранатомет. Правда, огонь с противоположного берега оказался неэффективным. Мимо, мимо, мимо… Почти все – мимо. Как вышло, что вся тщательная магическая «артподготовка» пошла упырю под хвост, и только «Щекотунчик», видимо, сработал? Ладно, потом будем над этим размышлять, хорошо, хоть что-то…

Левый фланг атакующих зацепило чем-то посерьезнее: редкие сосенки полетели в разные стороны, завизжали беси, вода в речушке взметнулась фонтаном и ухнула вниз. Чтоэто? Что это?

Полковник с первого раза не понял, какое оружие использовал Бойков. Но то, что московский воевода, упырь ведает как, разгадал направление главного удара и расположился со своими отборными людьми как раз напротив Зеленого Колокольчика, – факт. Две решающие минуты сражения начали свой отсчет. Почти сразу же Бойков нанес новый удар. Прямо по фронту атаки, там, где бесо-людская толпа была гуще всего, образовалась круглая вмятина с диаметром не меньше ста шагов. Два деревца по краям вмятины отлетели в стороны, а все то, что оказалось внутри окружности, – люди, беси, кусты и высокая старая сосна, – оказались равномерно размазанными по дну вмятины. Как будтосверху на них обрушился чугунный молот размером с дом…

Бойков, оказывается, освоил «Молот ведьм». Специалист! Далеко не у всех получается. Полковник ответил незамедлительно. Два огненных смерча понеслись в то место, где он уловил вспышку контрмагии. «Молот ведьм» – сильная вещь, но больше двух выстрелов не может сделать никто. Тяжелый трюк, слишком изматывает такая концентрация веры. Во всяком случае, Пятидесятый не помнил никого, способного больше чем на два выстрела. Ergo, московский воевода сейчас валяется где-нибудь напротив, обессиленный,полумертвый от усталости. Или этот умелец – Андреас?

Смерчи уперлись в невидимую стену. Некто выставил «Прозрачный щит» и очень прилично сопротивлялся. Полковник добавил напора, «надавил» на щит. Один смерч вышел у него из-под контроля, но очень удачно. Убегая куда-то вбок по бессмысленной траектории, смерч добрался до пулеметного гнезда. Редкой красоты зрелище: тяжелый пулемет «Утес» со своим расчетом висит высоко над землей на вертящейся и изгибающейся струе пламени. И сам вертится, подпрыгивает… Смерч потерял силу, опал. На землю рухнули два трупа средней прожаренности и бесформенный кусок металла. Второй смерч удалось продавить внутрь щита. Пламя метнулось, прошло через то место и моментально погасло. Выбил он их или нет? Непонятно.

Беспорядочная трескотня, лупит пулемет, люди Кали-Суна отвечают скупыми автоматными очередями. Атакующие добрались до речки и форсировали ее вброд – воды по колено, в самых глубоких местах – по пояс.

Пощупал издалека: щит все-таки есть, не исчез…

И тут «Молот» ударил в третий раз. Не столь удачно, под каким-то неудобным углом, так что половина удара ушла впустую. Но попавшего в роковую окружность оказалось достаточно. Семь или восемь самых смелых, тех, кто уже брел по воде, скосило под чистую. Страх остановил всех остальных. Жив ли Бойков, или нет, и кто там бил в третий раз,не важно. Беси утратили кураж. Попятились. На виду у всех гранатометчик поразил еще одного бойца. – Благо, мишень неподвижная, а «Щекотунчик» уже пошел на убыль… Пулеметные очереди больно хлестали остальных. Вот побежал один… другой… десяток… Прочие нерешительно топтались, кое-кто залег.

Роковые две минуты истекли. Зеленый Колокольчик повернулся к эльфийке (чтоб не бездельничала во время боя, полковник определил ее в адъютанты) и отдал приказ сигналить отбой. Та завела свистовую сирену. Неожиданно короткий шквал ветра ударил в лицо Пятидесятому, поднял пыль вокруг… Ба! Что-то сбило Бойкову прицел. Удар «Молота» ушел в воздух. Но четыре раза! Четыре выстрела! Уму непостижимо.

Последний промах уже ровным счетом ничего не значил. Игра сыграна. Полковник машинально подсчитывал бесей, выходивших из-под огня… Люди… из них, кажется, не уцелел никто. Или всего-ничего. В целом же катастрофы не произошло, осталось, кем продолжить игру…

Иппон! Несколько досадно, приходится признать за Бойковым полную победу. Магический бой сегодня был скоротечен. Впрочем, как обычно. В девяносто девяти случаях из ста расход пешек и легких фигур весьма велик – надолго просто не хватает…

…Глазами младшего витязя Машеньки

Да этот воин – настоящий красавчик. Высокий, голубоглазый, солидный. И плечи, плечи – просто чудо. Мечников, конечно, тоже здоровенький, как она любит, то есть совсем не субтильный, а даже напротив… Но Пашенька грубиян, каких мало, и еще позволяет себе ухмыляться, глядя на нее, рассказы ее выслушивая. Давеча рассказала, как крутила роман с самим Алексеем Орловым при матушке Екатерине, наврала, конечно, и близко не было, но почему бы не приврать под настроение? И этот типчик – что? Живо заулыбался, так что убогому ясно: принял он ее таинственную историю за чистейший вымысел. Она и есть вымысел, но почему он так сразу додумался? Разве не может быть у нее романа с Алексеем Орловым? Что, собственно, мешает? Положительно, только крайне невоспитанный человек вроде Пашеньки сумеет нанести бедной женщине до такой степени грязное оскорбление. Подумайте только – он не доверяет! Да кто он такой? Салага! Салага, и больше никто. Глаза у него карие, а у давешнего дружинника – голубые, какое тут может быть сравнение! И потом, у дружинника был такой сладостный баритон… Как он сказал: «Далее в сторону левого фланга у нас брешь в позиции…» Главное ведь не что сказать, а как сказать. Такая солидность в голосе, такая серьезность, она чуть было сразу не предложила познакомиться. Конечно, она знала, что левее русаковского пулеметного гнезда у них только один гранатометчик, и так же хорошо она знала, что в этом месте Февда вряд ли ударит – глупее не придумаешь, и что скорее всего они полезут на мост и рядом, и что… Да мало ли что? Но когда он так серьезно сказал ей: «…брешь в позиции…» – она даже задумалась, нет ли тут стратегического просчета? И повязка у него на голове выглядит очень мужественно. И… и… А у Мечникова голос обыкновенный. Глуховатый голос, самую малость вкрадчивый, глотает концовки слов, интонация ровная… э-э-э совершенно обычный голос. Да и глаза всего лишь карие.

…Она проводила взглядом дружинника с повязкой на голове. В руках у него было настоящее чудовище старинного изготовления. Машенька, в первой своей жизни дочь петровского лейб-гвардейца, очень хорошо помнила, как выглядит пехотная фузея. Как динозавр она выглядит. Но это чудовище много тяжелее, нелепее и стариннее. Для чего?

Минут пятнадцать она выбирала позицию, потом запасную и еще одну запасную. Первая была идеальной: мост и противоположный берег – как на ладони, а ее закрывает дерево, у самых корней которого земля осыпалась в овраг; корни обнажились и образовали нечто вроде арочки, притом достаточно широкой и высокой, чтобы она могла быстро менять прицел. Вторая и третья позиции были полное дерьмо. Впрочем, и снайпер она средненький. Средненькому снайперу что мешает? Именно – позиция.

…Когда по мосту помчались машины, она взяла на себя грузовик. Первый выстрел – мимо. Аккуратнее, деточка… Пауза между двумя ударами сердца. Второй… Есть, готова шина. Третий – по кабине, водитель полетел мешком, отползает, отползает, не боец. Вояки из кузова посыпались… Четвертый! Гранатометчик сделал залп на секунду раньше, взрыв сбил ей прицел, поторопилась. О, стреляют, пар-разиты. В пятый раз она торопиться не стала. С минуту «вела» одного героя с легким пулеметом и пятой пулей разнесла ему череп. «Винторез» – сильная вещь в умелых руках.

Собственно, перед Бойковым она отвечала за весь фланг. Отвлеклась от истребления мелкого и мельчайшего противника, посмотрела, что творится в общем. О! Они погасили пулемет Цыганова: там клубилась морочная дымка… Впервые Машенька увидела, что делает с людьми удар слабенького ручного Морока в 1760 году. Врагу не пожелаешь. Четыре рослых гренадера прямо перед ее очами разлагались на две составляющих – кости скелета и странновидную кашицу из мундира, кожи, плоти и сапог… Так вот, армейский станковый Морок раза в три мощнее, и, следовательно, Цыганову с напарником верный конец. Она методично прошлась по противоположному берегу, отыскивая установку через оптический прицел. Нашла. Некто с собачьей мордой и знаками различия обер-офицера внутренних войск преисподней давил ногой на поворотный рычаг, отыскивая цели. Она попыталась достать его, но очень мешал широкий щит – как у пушки. Семь! Нет. Восемь! Нет, мимо. Дульный срез Морока закудрявился струйками дыма… Стреляет, пар-разит.А! Пожалуй ствол – то, что надо. Тонкий, фуфло, «Винторез» на таком расстоянии берет даже легкобронированные объекты, эта фольга ему нипочем. Девять! Не попала по стволу, как же так… Он же здоровый, пар-разит, наподобие бревна. Немного понервничала, а нервы снайперу ни к чему, тем более средненькому. Бойков нашел бы ей гальюн погрязнее за такую работу, научил бы терпению… То ли собакомордый сдвинул орудие. Десять! Хор-рошо… Машенька увидела в прицел результат своей работы: изрядный кусок ствола отлетел в неизвестном направлении. Офицерик от изумления подпрыгнул, упал в траву и покатился.

Она потянулась за новым магазином. И даже не поняла, не успела понять, почему земля скакнула ей навстречу… Винтовка полетела в одну сторону, Машенька в другую, ударилась головой о корень, едва-едва не потеряла сознание. Магия, мать вашу пар-разитскую… Ей было жутко больно и хотелось кататься по земле, сжав темечко руками, но на это развлечение не было времени. Машенька подобрала «Винторез».

Справа, у пулемета Русакова шла потасовка. Значит, прорвался кто-то через мост. Ловкачи, стало быть… Взрыв! Ей ударил в глаза ком сухой земли. Не пуля, не тупая дубинка рядового беса и не какая-нибудь изощренная магия лишили ее на минуту боеспособности. Нет, оказалось достаточно простой грязи, лишившей Машеньку зрения… Продрав очи, она увидела, как опрокидывается пулеметчик.

Снайпер! Как же она забыла об этом! Впрочем, она не забывала, она помнила, что где-то там напротив засел их снайпер, но у нее были задачи посерьезнее. Он тоже, наверное, из средненьких, иначе постарался бы ее уложить первой… Или не углядел? Машенька додумывала эту мысль, упав на землю, закрывшись холмиком, отползая, отползая на вторую позицию. Здесь ему не достать, здесь ее не видно, здесь она может немножечко думать, а не только бояться.

Машенька помолилась, чтобы Господь помог ей не быть убитой сразу после того, как она высунется и начнет искать их снайпера. У нее не было времени. Справа – прорыв, и кто там прорвался, насколько это серьезно, она сможет думать только после того, как уберет проклятого стрелка.

Ей повезло. Она почти сразу нашла и убила его…

Справа, вдалеке, творилось нечто невообразимое. Пологий берег напротив, лесок, речка – все это больше существовало. Метались какие-то черные тени.

Машенька двинулась к пулеметному гнезду, забросив винтовку за спину и активизировав Лезвие. Возможно, там кто-то еще жив. И нос к носу столкнулась с бесячьим сержантом. Он вырос неведомо откуда и сам испугался. Она бы прикончила его. Одно движение ладони, и быть сержанту располовиненным. Но целую секунду оба стояли друг против друга в ступоре, от неожиданности. Ее сердце зашлось: враг держал за волосы отрубленную голову с бинтовой повязкой, голубые глаза широко распахнуты… Голова полетелапрямо в нее. Сержант использовал свой единственный шанс и не прогадал. Машенька отшатнулась. Он понесся зигзагом к мосту, вниз, выделывая нелепые прыжки, кувыркаясь, лишь бы не зацепило его смертоносное Лезвие. Ей не удалось достать его первым движением, ушел сержант и от второго удара. А в третий раз дистанция оказалась слишком велика. Машенька попортила сержанту здоровье, полоснула наискось через всю спину. Враг покатился, встал и опять побежал, бросив оружие и раскачиваясь из стороны в сторону от боли. Через сутки-другие шрам зарастет на бесячьей шкуре-броне глубокий шрам, будто и не было. Ах, жаль, как жаль, ушел…

И тут на поле боя все прочие звуки перекрыл невыносимо громкий, рвущий барабанные перепонки свист. Она зажала уши. «Боже, что это? Магия какая-нибудь новая?» – в первую секунду подумала госпожа младший витязь. И опомнилась.

Да они же дают отбой! Невозможно привыкнуть к этакой сирене… Ведь слышала с десяток раз. Значит, устояли мы, значит, не пустили!

Что там с Павлом? Жив ли?

…глазами младшего витязя Павла Мечникова

Бойков вручил ему пятизарядный револьвер, откинул барабан, показал, как перезаряжать, и выдал пятнадцать патронов боезапаса. Посмотрев на довольное лицо младшего витязя, прокомментировал:

– Да, любим мы, мужчины, оружие. Даже больше, чем женщин… – сделал паузу, Мечников, между тем, покивал, да, мол, любим, так устроены, – Между прочим, то дерьмо, котороеты сейчас держишь в руках, оружием называть не стоит. То есть в какой-нибудь полицейской операции это пукалку можно было бы и засчитать за полноценный ствол… Калибр приличный, вещь удобная. Но при встрече с одним-единственным бесом она дает тебе не более десяти процкентов на выживание из ста.

– М-м?

– Совершенно верно, у тебя еще есть Лезвие. Но оно требует приличного опыта, а ты им владеешь пока что из рук вон плохо. Так что это тоже не очень-то оружие на сегодняшний день. Зато у нас есть настоящая пушка. Безотказное средство огневой поддержки при магическом столкновении.

…Петрович стоял тут же, рядом, губы у него предательски расползались в ухмылке. Старослужащий, он и в Африке старослужащий, и даже у самого ласкового старослужащего всегда найдется десяток причин поухмыляться в процессе наблюдения за салагой.

– Итак, вот она, наша гаубица. Я бы даже сказал, карронада.

И показал на бревно. Полутораметровой длины, не толще бытового металлического ведра; тополь, спилы свеженькие.

– Бревно? – так и спросил Павел.

Петрович сдавленно хихикнул.

Бойков укоризненно покачал головой:

– Я бы тоже посмеялся, у нас как раз так много времени… Разок тебе объяснили: сила дается по вере. Универсальный принцип. Короче говоря, проблема только в том, чтобы сконцентрироваться на чувстве веры и на том, что именно ты просишь… Иногда это нетрудно, как со щитом, например, а иногда требует изрядного напряжения. Теоретически, я мог бы стрелять из рукомойника, шнурка, женских трусиков или колорадского жука. Но для этого потребуется невообразимая концентрация, так что положа бревно на плечо и представив его чем-то вроде базуки, я достигну желаемого куда быстрее. Что же касается чувства веры, то находиться в нем постоянно могут только святые. Я говорю совершенно серьезно. Если представить себе веру в виде огня, то мне потребуется стать на время языком пламени. Это очень выматывает, очень… Боюсь, к концу нашего мероприятия мне грозит нетранспортабельность. Так что придется тебе побыть сегодня моим запасным горючим. Ты не против, я надеюсь?

– Нет, – Мечников отсек все «почему?», «как?», «не больно ли это?» и т. п. Он уже свыкся со стилем воеводы.

– На практике это будет выглядеть следующим образом: ты держишь на правом плече задний конец нашей «Большой Берты», а левой рукой вцепляешься мне локоть наподобие сцепки между вагонами… И концентрируешься как тогда, со щитом. Смотри, держи крепко, не отпускай! Видимо, после каждого залпа тебе будет худо. Потом еще хуже и еще.

– Вплоть до?

– Останешься жив. Если все мы останемся живы…

…Защищал их сам Петрович. Павел из-за спины воеводы увидел, как вырос прямо из речной воды высокий огненный вал и медленно двинулся прямо на них.

– Так… – только и откомментировал Бойков. Видимо, не впервой, ничего особенного.

Петрович держал над ними тремя и еще полутора десятками дружинников низкий невидимый купол. Так что пламя прошло над самой головой Мечникова, нимало не опалив. Кто-то от большого ума без команды выскочил из-под купола и понесся занимать позицию.

– Назад! – не оборачиваясь приказал Бойков. А потом пробормотал себе под нос, – Сейчас будет еще разок… Давай-давай, хрен с колокольцами…

Купол, видимо, был на самом деле шаром и уходил под землю. Во всяком случае, в зыбкой грязи никто не утонул.

– Так. По точкам, бегом!

Тут воевода допустил ошибочку. Буквально через полминуты их затрясло. Какой-то дикий колотун…

– Та-ак.

Первый же выстрел оказался штукой крайне скверной. Во-первых, уподобление бревна базуке до добра не довело. То есть у него появилась отдача, и какая! Обоих стрелков моментально сбило с ног. Правда, воеводин локоть Мечников так и не выпустил. Во-вторых, «худо», это не то слово. Вполне здоровые и доселе безотказные кишки младшего витязя как будто сжала огромная холодная рука. Поднялись. Бойков морщится, то ли трясучка испортила ему прицел, то ли просто плохо бедняге…

После второго выстрела их снесло точно так же. Встав на колени, не выпуская «Большую Берту» из рук и не расцепляя ладонь-локоть, оба как следует проблевались. При этом у Бойкова лицо было довольное, почти счастливое. Хорошо ему! Имеет возможность наблюдать результаты всей этой фанаберии…

– Так-так! Поднимаемся, работаем.

Одну только по-настоящему боевую картинку и углядел господин младший витязь. Шагах в тридцати ниже по склону, захлебываясь, лупил тяжелый станковый пулемет. И рядом с пулеметчиком все катался по гари напарник пытаясь разогнуть ногу, сведенную судорогой…

– Ложись! – закричал Петрович. Голос у него оказался не менее командный, чем у Бойкова…

Упали. Тут буквально в полуметре от лица Мечникова прошествовала настоящая колонна пламени. По размерам – ничем не хуже греко-римских. Фукнула искрами в самые глаза.

Взвыл Бойков. И сейчас же скомандовал:

– Не отпускай, не отпускай, работаем!

Одежда у него горела на плече и на боку…

– Петрович, держи защиту, позови ко мне кого-нибудь. А-а-а! Сбить огонь. А-а-а-а!

Они дали залп в третий раз. Кто-то подскочил к воеводе, накрыл бог весть чем, принялся охлопывать руками. Сбил, наконец, пламя. Оба лежат, не могут подняться. У Мечникова перед глазами кровавые круги, чертовщина какая-то мерещится… вместо давешнего пулеметчика с напарником лежит безногий негр… И кажется младшему витязю, что на сегодня он больше не боец и никакая сила его на ноги не поставит.

Воевода повернул к нему черное лицо и рыкнул:

– Что лежишь! Работаем!

Встал все-таки. И воевода встал. Неведомо как, подняли они это треклятое бронебойное бревно, забросили на плечо, и Бойков принялся «наводить прицел». Тут его повело,повело вбок… Выстрел!

Кажется, Павел на несколько секунд потерял сознание. Или минут. Очнулся сам, никто его не тряс. Голова-а-а… А живо-от…

Воевода постанывал, слегка дымился, беззвучно шевелил губами, силясь что-то сказать. Выжил, слава богу. Над ним хлопотал Петрович. Рядом, прямо на черной, обугленнойземле сидел снайпер и нервно прикуривал, сунув сигарету в рот не тем концом. Беси скрылись с глаз, оставив десятки тел на берегу. Не зря, выходит, радовался Бойков. Господин младший витязь, очень уставший и очень грязный, попытался было встать, но только заохал и опустился на пенек. Правая рука вспомнила, что ей надо болеть: еще ведьма приласкала… Мечников огляделся вокруг. Настоящий кошмар.

«Эта работа по мне», – сделал он вывод.

Часть 3

Разгром

Любовь, дисциплина и ангельские крылья

15июня, печальный день

– Баклан! Да чем тебя делали? Ты воткнешь когда-нибудь или сначала сходишь мозги проветрить? Почему у вас так: что ни мужик, то все с самого дна отстоя?

Мечников подставил ей левую щеку. Молча.

– Что еще?

– Мадмуазель, где ваша пощечина? Вынимайте ее. А то я как раз хотел пояснить, что именно с вами надлежит сделать за этот невыносимый жаргон.

– Галимый ты какой! – только и сказала она. Потом рассмеялась. И добавила миролюбиво, даже ласково:

– Все вы, мужики, где-то бараны… – она задумалась на мгновение и уточнила игриво, -…тупорылые. А лично ты – шпрота утухшая. Промыл бы себе чайник-то.

– Да сама ты – швабра конопатая…

– Смотри-ка, разговорился молчун. Из тебя и фразы то обычно не вытащишь, а тут сразу все удовольствия: и мадмуазель, швабра рядышком…

Трудно поверить, что так разговаривают не какие-нибудь школяры на перемене, а женщина и мужчина, давно перешагнувшие рубеж двадцатилетия. Он – четыре, а она – двести восемьдесят четыре года назад.

Иногда так бывает: два умных, отважных и независимых существа пытаются подойти друг к другу поближе. Сократить дистанцию. Но они не умеют и, вероятно, никогда не научатся такой простой и такой естественной вещи, как флирт. Они не умеют хихикать. У них не получается острить без повода. Их остроты, произнесенные в том жарком и неудобном состоянии, когда дух томится, нелепей нижнего белья из прокатной стали… Им не достает мужества слегка соприкасаться, потому что каждое случайное касание обоих наполняет болезненной тревогой. Они язвительны, но как не быть им язвительными, если у броненосных крейсеров любовное чувство легче всего выражается залпами главного калибра, так что лучше загодя предупредить другого: знаешь ли, я люблю главным калибром, не лучше ли тебе поостеречься… Пожалуй, подумай еще разок. Но хуже всего, когда человек такой генерации вздумает все-таки пофлиртовать, глядя на существо, более приспособленное ко всяческому кокетству… Попробовать силы в подражательном жанре, так сказать. О! О! Случается, большие мохнатые псы подвывают сиренам, которыми пугают прохожих автомашины, мол, не слоняйтесь рядом… Это ужасно смешно и до крайности тоскливо: злая и сильная кавказская овчарка, комок первобытной энергии, выводит искреннюю сбивчивую арию, от которой какой-нибудь случайных путник понесся бы со всех ног, услышь, бедняга такое в лесу или где-нибудь на задворках; а рядом обманывает собаку нарядная лакированная самобеглая коляска, и так у нее удало получается – вот загукала, вот пискнула, а вот включились томные верещалки… то как зверь она завоет, то заплачет, как дитя. Но даже это дикобразное зрелище далеко не столь нелепо, как подражательный флирт в исполнении броненосного крейсера. Ну нет у крейсеров флиртовой железы! Не выделяется у них гормон легкого знакомства. Что ж тут поделаешь!