Чтение 11–й страницы книги ~Слово дворянина~

— За что это вдруг?! — задиристо спросил он.

— Например, за спекуляцию спиртом, за что, по законам военного времени, менее чем расстрел не полагается. О чем на всех заборах декреты развешены. Али не читал?.. А коли того мало — еще за хищение ювелирных изделий, принадлежащих государству, — перечислил Валериан Христофорович.

Сашка-матрос был довольно смышлен, отчего тут же сообразил, что дело ни в каком не в спирте.

— Какие такие драгоценности?.. Не знаю я ничего! Тут-то и пригодились показания хитрованского фартового, у коего колье и другие ценности были изъяты и который на Сашку-матроса с Макаром указал.

— Откуда у вас драгоценности? — строго спросил Мишель.

— С экспроприации! — нехотя ответил анархист.

— Грабь награбленное? — усмехнулся Валериан Христофорович.

— Ну, — согласно кивнул Сашка-матрос. — Угнетенный народ имеет право вернуть присвоенные мировой буржуазией ценности!

Народ? А при чем здесь в таком случае анархисты?

— Ну хорошо, положим, — согласился Мишель. — А как тогда быть с этим? — вытащил он колье с памятной ему вмятиной. — Это украшение никак не буржуйское, оно государству принадлежит. Мы это верно знаем! Его вам кто передал?

Сашка-матрос, насупясь, молчал. И Макар тоже. Валериан Христофорович, тяжко вздохнув, высунул голову за дверь.

— Эй, товарищ, — окликнул он одного из пробегавших мимо латышских стрелков. — Выкликни, товарищ, добровольцев — надобно теперь двух контриков в расход пустить.

На что солдат лишь отмахнулся да побежал себе дальше, не желая признавать в Валериане Христофоровиче командира. Что того нимало не смутило.

— Мы их счас выведем, — не моргнув глазом, продолжал распоряжаться он, обращаясь в пустоту коридора. — А вы покуда патроны получите да во дворе стенку какую подходящую сыщите. Двое их будет, так что надолго вы не задержитесь!

— Чего это вы? Чего?.. — забеспокоился Сашка-матрос, напряженно прислушиваясь к разговору.

Но Валериан Христофорович ему даже не удосужился ответить. Скорчив угрожающую гримасу, он откинул крышку, потянул из деревянной кобуры устрашающего вида «маузер»и стал многозначительно вертеть тот в руках.

— Давай-ка не задерживай, выходь! — скомандовал он. — Именем пролетарской революции!..

Мишель только диву давался, сколь быстро старорежимный сыщик освоил новые приемы ведения следствия и обороты речи.

— Никуда мы не пойдем! — запротестовали анархисты, цепляясь за спинки стульев. — Не по закону то!

— Закон есть пережиток прошлого! — напомнил Валериан Христофорович недавние Сашкины слова, нетерпеливо теребя «маузер». — Так что выходьте, граждане, не томите караул, коему теперь отдыхать положено! Счас мы вас по-быстрому стрельнем да пойдем себе спать — чай на дворе утро уже...

И демонстративно, во весь рот, зевнул.

Слова Валериана Христофоровича, но пуще его внушительный вид и браво отданные приказы возымели нужное действие.

— А ежели мы скажем, у кого те побрякушки взяты? — быстро спросил Сашка-матрос, беспокойно заглядывая в лица Мишеля и Валериана Христофоровича.

— Тогда мы с этим делом погодим, — для порядку малость посомневавшись, посулил ему Валериан Христофорович. — Как скажешь, товарищ Фирфанцев, — погодим?

— Погодим, — согласно кивнул Мишель. — Отчего не погодить.

— Ну, давай говори, — вновь оборотился Валериан Христофорович к анархистам.

— Про что говорить-то?

— Про все, чего знаешь! В первую голову — откель это, с вмятиной, колье? Кто его тебе дал? Да гляди — не ври мне! Ну!

— Комиссар ваш, — с неохотой ответил Сашка-матрос. — По фамилии Сиверцев. Тот, что в Чрезсовэкспорте работает. Он ране тоже анархистом был, да после к вам, к большевикам, переметнулся.

Сиверцев?.. А ведь и верно — ему самому ценности, что у Федьки Сыча изъяты, были переданы по описи, на ответственное хранение! А он их, выходит, вместо того чтобы пуще ока беречь, тут же бывшим приятелям своим анархистам снес, а те их на спирт сменяли! Или не все сменяли?

— Сколь тех драгоценностей было? — спросил Валериан Христофорович.

— Много — мешок, а может, поболе. Счас разве упомнить.

— Хороша мера весов — мешок или два! Бриллиантов!.. Революционная мера...

— У него такого добра сколь хошь — полна комната, — простодушно ответил Сашка-матрос.

— А вам он их зачем дал?

— На борьбу! — гордо заявил Сашка-матрос.

— За что?

— За свободу личности!

— Он — дал, а вы куда подевали?

— Пропили, — мрачно сообщил Сашка-матрос.

— Неужто все? — усомнился Мишель.

— Нет — какие отличившимся анархистам роздали, а иные продали.

— Кому продали?

— Частью иностранцу одному — Хаммеру. Частью в скупку снесли.

В скупку?.. Какие ныне скупки, коли они все до одной советской властью закрыты? А не врет ли он часом?

— Адреса скупок назвать можешь?

— Отчего не назвать — могу, — пожал плечами Сашка-матрос. — Про них все знают — на Хитровке две, на Пятницкой еще, на Трубной да в Китайгороде.

Там золото с бриллиантами, украшения и меха берут. И картины тоже! Хошь днем, хошь ночью...

Выходит, в Москве действует целая сеть скупок, через которую широким потоком идет неучтенное и ворованное золото, и никто о том не знает?! Вот и след сыскался, да ещекакой!.. Да не один, а сразу несколько!

Мишель почувствовал, как все существо его охватывает азарт сродни охотничьему. А ну как прямо теперь, пока молва о разгроме анархистов по городу не разошлась, по адресам тем нагрянуть, да всех, кто там есть, с поличным взять?! Иностранца — Хаммера того — вряд ли теперь сыскать, а вот скупки накрыть надобно бы!

Мишель быстро глянул на Валериана Христофоровича — тот удивленно воззрился на него. Мишель кивком пригласил его в сторонку пошептаться.

— А что, Валериан Христофорович, не желаете ночную прогулку совершить?

— Куда это? — насторожился старый сыщик.

— А туда, куда сии молодцы ценности ворованные снесли.

— В скупку-с?! — ахнул Валериан Христофорович.

— Точно так, — кивнул Мишель. — Ежели не теперь, то после, как все узнают про анархистов, будет поздно! Или теперь или уж никогда!

— Да-да, — согласно закивал Валериан Христофорович. — Как они узнают, что анархистов арестовали, гак сразу торговлю свою бросят да по хитрованским щелям попрячутся. Теперь бы их в самый раз брать! Да только не мало ли нас для сей авантюры-с?

Сил верно у них было немного — сам Мишель, преклонных лет отставной полицейский да, может быть, еще Паша-кочегар, который, впрочем, один десятка стоит. Можно еще в подмогу пару солдат поклянчить, только навряд ли теперь, после боя, их дадут.

— Не знаю, не знаю, милостивый государь, — чесал в затылке Валериан Христофорович. — Втроем облавы не учинить-с!

— А мы не числом, мы умением! — бодро заявил Мишель. — Да и что толку в числе, коли в саму-то скупку нам с вами на пару идти — более никого с собой не возьмешь. Ежели боле — то они насторожатся да ничего не станут у нас брать.

— Так вы не с пустыми руками идти желаете? — оживился старый сыщик. — Дабы их с поличным взять, как они краденую вещь у нас купят? А коли купят — так уж им не отпереться!..

— Точно так! — кивнул Мишель. — Мы войдем да вещицу им предложим, а как они ее купят, всех, кто там есть, арестуем. А Паша, тот под дверью караулить станет, на случай,ежели кто побежать удумает.

— Ай молодца, господин-товарищ Фирфанцев! — восторженно воскликнул Валериан Христофорович. — Прямо Кутузов Михаил Илларионович, хоть и при двух очах! Вам бы сыском российским командовать!..

На том, хоть и была опаска упустить злодеев, и порешили.

Валериан Христофорович пошел к арестованным анархистам.

Сказал, хмуря брови:

— Коли вы раскаялись в содеянном и желаете искупить свою вину пред советской властью, то надобно, чтобы вы с нами теперь пошли!

— Куда пошли? — напрягся Сашка-матрос.

— В скупки! Коли укажете на них, может, и спишет вам новая власть ваши прегрешения. — Да, на дверь косясь, добавил для острастки:

— Ну что?.. Отпускать мне конвой или погодить малость?

Сашка-матрос метнулся испуганным взглядом в сторону полуоткрытой двери.

— Коли так надо — так ладно, — кивнул он.

А молчаливого Макара, того и вовсе никто ни о чем не спрашивал, он завсегда и во всем был согласный с Сашкой-матросом.

— Значит, едем?

— Ага...

Валериан Христофорович вновь высунул голову в пустой коридор и, никого пред собой не увидев, громко крикнул:

— Спасибо, товарищи солдаты!.. Можете быть свободны!.. Ликвидация покуда откладывается!..

Глава XXVII

— И что же вы, любезнейший, хотите знать? — спросил Михаил Львович.

— Все! — честно признался Мишель-Герхард фон Штольц. — Все об алмазах! По крайней мере, о древних.

— Ну... это тема очень обширна. И я бы сказал — вечна. Как и сами алмазы. Кстати, древние индусы считали, что в далекой стране на берегу моря стоит огромная алмазная гора, упирающаяся вершиной в облака. И что один раз в тысячу лет на вершину горы прилетает серебристая птица, которая точит о камень свой клюв. Так вот, по их уверениям, когда птица источит клювом всю гору до основания — пройдет первое мгновение вечности...

— А побыстрее нельзя? — спросил Мишель-Герхард фон Штольц. — К сожалению, я не располагаю стольким временем...

Михаил Львович поморщился.

— Служенье муз, сударь, не терпит суеты! Но коли вы так спешите, скажу вам, что алмаз считался царем самоцветов и камнем царей и ценился выше всех иных сокровищ. Более всего в древности ценились алмазы с шестью или восемью вершинами и острыми краями, белые, как градины, цвета серебристых облаков и луны. Наши предки приписывали сему камню фантастические свойства — он почитался как камень храбрости и твердости характера, с его помощью врачевали склероз, апоплексию, бесплодие, хандру... Считалось, что алмаз защищает своего хозяина от молний, ядов, привидений и других несчастий, отводя в сторону стрелы и клинки! Коли говорить об индусах, то классифицировали алмазы по четырем кастам: алмаз Брахман дает власть, друзей, богатство и удачу; Кшатрий — отдаляет приближение старости; Вайшья приносит успех, а Шудра — всевозможное счастье. Но при этом важно, чтобы алмаз был получен в подарок, а не куплен его владельцем, потому что при продаже оскорбленный дух камня будто бы покидал его, отчего алмаз утрачивал свои магические свойства!

Все это было здорово, но слишком общо.

— А что бы вы могли сказать на это? — спросил Мишель-Герхард фон Штольц, вытаскивая фотографии того самого, злосчастного, снятого в трех проекциях, с укрупнением отдельных частей изделия номер тридцать шесть тысяч пятьсот семнадцать...

— Так-так, весьма любопытно! — оживился Михаил Львович, вороша принесенные фото. — Судя по форме, содержания я, увы, оценить не могу, из-за отсутствия самого предмета, это украшение относится к четырнадцатому-пятнадцатому веку и происходит из Индии... Более того, оно имеет некое культовое значение — вот, видите этот знак? Судя по нему, это украшение, помимо всего прочего, выполняло роль некоего талисмана, отводящего от владельца несчастья.

А что это за вмятина, позвольте узнать?

— Это — след от пули, — ответил Мишель-Герхард фон Штольц. — Должен признать, что по меньшей мере от одного владельца это украшение точно отвело очень серьезные неприятности.

— Да?! — чему-то обрадовался старый академик. — Надо же, сколь удивительным образом оправдалось древнее поверье!

— К сожалению, иных владельцев он не защитил! — остудил его восторги Мишель-Герхард фон Штольц.

Имея в виду покойного ювелира, которого ограбил и убил упомянутый в рапорте Фирфанцева Федька Сыч, да и самого Федьку тоже, который вряд ли кончил хорошо.

— Ну что ж, возможно, их интерес к камню был корыстен, — задумчиво ответил Михаил Львович.

— Вы что... вы не шутите? Вы это серьезно? — удивился Мишель-Герхард фон Штольц, который тоже причислял себя к потерпевшим от этого колье, причем на совершенно бескорыстной основе. — Это ж все суеверия!

— Как знать, — пожал плечами старый академик. — Шлиман поверил в Трою — да нашел ее. Не все, что знали древние, доступно современному нашему пониманию. Поверьте мне — в древней истории есть множество загадок, на которые мы доселе не можем найти ответы.

Мишель-Герхард фон Штольц хмыкнул. Коли академик считает так — пусть так и считает!

— Вы, коли вас не затруднит, оставьте мне эти фотографии, — попросил Михаил Львович. — А я покопаюсь на досуге, может быть, и найду что-нибудь интересное...

Да, взглянув на фото, добавил:

— Весьма, весьма любопытная вещица!..

Поди, еще и найдет, подумал про себя Мишель. Все ж таки мировая величина... И -точно!..

Глава XXVIII

Никакой вывески не было... Был захламленный, с выбитыми окнами и никогда не горевшими фонарями переулок, по которому шастали темного вида личности. Сюда и ране-то никто, кому жизнь была дорога, ночами не забредал, а ныне и подавно. Но только нужда не тетка, нужда хошь куда погонит — хошь к самому черту в пасть!..

Теперь по переулку шли трое. Первым, подметая широкими клешами мостовую — матрос, подле него ступал дородного вида мужчина с тростью, а уж за ними, чуть поодаль, брел невзрачный господин в ношеном сюртуке, подняв воротник да сунув руки глубоко в карманы.

Пусто в переулке — ни единой-то живой души. Тишина гробовая.

Цок-цок-цок!.. -стучат о булыжник подковки, что на башмаках матроса набиты — эхо звонко отражается от стен. На душе тревожно, чудится, будто из черных провалов подворотен глядят на них чьи-то недобрые глаза.

— Куда дале-то? — отчего-то шепотом спросил дородный мужчина.

— Вон туды, — указал пальцем матрос.

Прошли в щель меж домами, оказались во дворе, где вдоль стен, громоздясь друг на друга, валялся всякий выброшенный из окон и вынесенный из квартир хлам. До дворов руки советской власти покуда еще не дошли, ладно хоть с главных улиц мусор убирать начали.

Средь мусора натоптана десятками ног тропинка — видать, много кто сюда ходит. По ней и пошли друг за дружкой — мужчина с тростью впереди, за ним матрос, последним господин в сюртуке.

Крылечко какое-то да дверь. Дале хода нет...

— Здесь?

— Здеся!

Матрос отошел на шаг, стукнул в окошко, да не просто так, а условленным стуком — раз да через паузу еще три. Дрогнула, отползла на окошке занавеска — засветило в щель желтым светом керосиновой лампы. Чье-то лицо, припав к грязному стеклу, глянуло на улицу.

Вот уж и за дверью завозились. Звякнула щеколда. Приоткрылась дверь на цепочке.

— Чего вам?.. Чего шляетесь ни свет ни заря?.. Матрос выступил вперед.

— Это я, Сашка-матрос... Не узнаешь разве? К Соломону мы, дело у нас к нему...

Дверь захлопнулась, но лишь на мгновенье, дабы цепочку с гнезда сбросить, да тут же широко распахнулась.

— Заходь, коль надоть...

Первым на крыльцо ступил Сашка-матрос, за ним, вплотную наседая, мужчина с тростью, а уж за ним, воровато озираясь, господин в сюртуке.

Как зашли — дверь тут же позади захлопнулась.

— Сюда извольте.

Невидимый в полумраке человек сопроводил их по длинному коридору, который закончился комнатой, где стоял большой, с резными ножками, стол да конторка, а вдоль стен были расставлены старые, скрипучие стулья.

— Туточки пока положите. Сели. Огляделись.

Помещение темное, с единственным, в железной решетке, окошком. На полу пыль да грязь уличная комьями. Да не одни они здесь...

Пред столом, навалясь на него грудью, стоит парнишка фартового вида в сапогах гармошкой. По другую сторону, вдев в глаз большую часовую лупу, низко склонился седой человек. Подле него, на столе, горкой свалены украшения.

— Так-с, так-с, — приговаривает седой ювелир, вытягивает из кучи украшение, крутит то так, то сяк, то удаляя, то приближая к самому глазу, то поднося к свету горящей керосиновой лампы да фитиль поболе подкручивая, дабы огня прибавить.

Фартовый делано зевает, изображая равнодушие, хошь сам глаз с ювелира не спускает. Говорит:

— Чего время тянешь, Соломон, чего глядишь — разе я тебя когда дурил? Товар самый что ни на есть справный — такого боле не сыщешь!

— Ага-ага, — кивает Соломон, глядя себе дальше. — Хорош товар, нечего сказать, да только в камешках-то муть, отчего цена им иная. Да царапинки вот.

— Иде царапины? — встрепенулся, будто пчелой ужаленный, фартовый.

— Да вот-с! — указал мизинцем Соломон, вздохнул тяжко. — Уж больно глубоки, такие никак не зашлифовать.

И дале украшение в руках вертит, хоть уж все вроде оглядел.

Не утерпел фартовый.

— Сколь за него дашь-то?

— Четверть цены дам, — сказал ювелир.

— Ты что, Соломон?! — сверкнул глазищами фартовый, счас за нож схватится! — С огнем играешь? Это ж чистые брильянты!

— А иде ты их взял? — хитро глянув, спросил ювелир.

— А то тебя не касаемо! Хошь даже нашел, — махнул да хлопнул кулачищем по столу фартовый.

— Ага-ага, — сказал Соломон. — А вот еще пятна на них. Да липкие, коли их помочить да после того рукой потрогать. Да солененькие, коли лизнуть! Уж не кровь ли?

— Ну и что, ну и пущай! — заметно занервничал фартовый. — Какое твое дело?! То, может, я палец обрезал, как их тебе нес!

— Ага-ага, — понятливо закивал Соломон. — Чего не бывает, всяко бывает — шел себе да нашел, может, обронил по нечайности кто. Всю кучу-то... А как нес, палец наколол... Тока когда меня Чека про то спросит — чего я им отвечу? Отвечу, что старый безногий и слепой еврей по городу ходил, камешки драгоценные будто грибы собирал и вот такую кучу уже набрал? И вы думаете, мне поверят, вы думаете, меня не поставят к стенке? Поставят, будьте так уверены, с превеликим их удовольствием! Или я не знаю цену этим камням, или я не хотел бы дать за них больше?..

Раньше, при Николае Кровавом, я дал бы за них больше. Раньше не было Чека, раньше была полиция, которая тоже не любила евреев, но которая не стреляла их из «маузеров»!Раньше можно было торговать — теперь нет! Зачем мне деньги, если меня за них стреляют!

Если я дам полцены, то мне будет очень обидно, как меня поведут в подвал расстреливать. Я скажу себе — Соломон, разве это цена за твою жизнь, разве ты не продешевил? Если я дам четверть, мне, конечно, тоже будет горько вставать к их стене, но уже чуть меньше, потому что я буду знать, за что рисковал! Четверть!

— Но Соломон! — взревел фартовый.

— Что Соломон? Я семьдесят лет Соломон, и разве это принесло мне счастье? Четверть, и ни рубля больше!

— Треть! — твердо сказал фартовый, потянувшись было за украшением.

Да Соломон его не дал, отодвинув руки. Верно говорят — что к Соломону попало, того не вернешь!

— Ну ладно, только ради вас, потому что знаю вас за очень порядочного господина... Четверть с половинкой, — вздохнул скупщик. — Или ступайте в иное место, где вам дадут и того меньше!

— Ладно — наживайся, буржуй недорезанный!..

— Может быть, недорезанный, но почему сразу буржуй? Какой я буржуй — я пролетарий! — вздохнул Соломон. — Все евреи — пролетарии, все трудятся от зари до ночи. Или вы видели когда-нибудь еврея при чинах?