Чтение 5–й страницы книги ~Слово дворянина~

Да вперед первому безоглядно побежать, хоть ноги заплетаются, слушаться не желая! И кажется, что все пулеметы теперь одному тебе в грудь нацелены и вот сейчас, через мгновенье, перережет тебя пулями надвое!

— Ур-ра!..

Бежит вперед редкая цепь офицеров. Лезут за ними, карабкаются из окопов солдаты, берут винтовки наперевес, скачут вслед!

А тех, что припозднились, что испугались, в траншеях присев, унтера в чувство приводят, по мордам кулаками лупцуя да пинками на поле брани выгоняя.

— А ну, вперед, сучье отродье! За спинами схорониться хочешь, покуда другие живота не жалеют?! Пшел!..

А уж коли вылезли все, то теперь бежать надобно, потому как одна возможность уцелеть осталась — добежать до германца да на штык того насадить.

— Ур-ра-а-а!..

Так-то бывало! А тут — что!..

Только разве Паше-матросу хуже иных — ему свист пулек внове, ему их в своей кочегарке слышать не приходилось, но и он в квартиру полез.

Ворвались.

Солдаты кого-то с ходу на штык поддели, да им же к стене припечатали, будто жука к листку картона. Паша-матрос дверь в залу высадил, да удачно так, что того, кто за ней был, с ног сшиб и к полу прищемил. А боле в квартире никого и не оказалось!

Квартира была богатая — кругом картины, золото, ковры персидские. Часть их была уж в прихожую стащена и в узлы завязана. Злодеи, что в квартире таились, оказались громилами с Хитровки, Это только Мишеля с солдатами и спасло. Кабы таились здесь офицеры — то худо бы им пришлось. А эти хоть и имели при себе револьверы, да не по одному, а пользоваться ими надлежащим образом не умели — палили больше с испугу, чем в цель.

Тому, что был дверью прищемлен, Мишель тут же допрос учинил.

Спросил:

— Кто таков?

— Гришка я.

— А на квартиру кто навел?..

Уверен был Мишель, что кто-то навел, что не просто так они сюда заявились, не случайно. Да и дверь не была взломана.

Кто бы это мог быть?.. Уж не дворник ли, коему сюда так идти не хотелось! Он?

— Дворник навел? — вновь спросил Мишель.

— Ну, чего молчишь, как дохлая медуза? — рявкнул, придвигаясь, Паша-матрос, потянувшись к бандиту своими ручищами.

Тот испуганно завертел глазами, втянул голову в плечи.

— Счас как вдарю, и душа из тебя вон! — пообещал кочегар.

— Ага, он, дворник! — торопливо признался злодей.

— Надобно его теперь, покуда он далеко не ушел, словить, — сказал Мишель.

Солдаты, понятливо кивнув, побежали из квартиры.

Паша-матрос принес с лестницы мертвого мальчонку. Тот безжизненно висел, свесив вниз руки и ноги. За кочегаром шла, будто привязанная к нему, притихшая и испуганнаядевочка.

— Жаль пацаненка-то! — вздохнул кочегар.

— А другой где? — спросил Мишель.

— Видать, сбег, когда палить начали! — ответил Паша-матрос. — Теперь ищи ветра в поле.

Пошарил в кармане бушлата, вытащил кусочек колотого сахара, протянул девочке.

— На, покушай.

Хотел по голове ее погладить, да та, как он приблизил к ней свою ручищу, испуганно сжалась и заморгала глазками.

— Эх!.. Мы-то ладно! — в сердцах сказал кочегар. — А эти-то за что такие муки принимают?

Девочка стояла, держа в грязных пальцах кусок облепленного махоркой сахара, облизывала его, с опаской косясь на матроса.

И то верно, — подумал Мишель. — На что тогда все эти революции?.. Грош им цена, коли первыми дети страдают! Были" нее родители, были братья, а ныне одна она. И что с нейтеперь станется — помрет где-нибудь под забором либо в казенном доме от голодухи и тифа.

Девочка облизывала свой кусок сахара, а подле нее, в ногах, лежал ее мертвый брат, что был для нее опорой, а теперь перестал быть...

Спас ее Мишель, головой рискуя, выхватив из-под пуль — да только верно ли сделал? Может, не нужно было, может, пускай бы она теперь погибла, чтобы впредь не мучиться?..

Скоро вернулись солдаты.

— Утек мерзавец, — довольно безразлично сообщили они. — Там дворы проходные, а в какой из них он побег — разве понять! Так что мы далече не пошли.

— Ладно, — кивнул Мишель. — Найдите где-нибудь понятых, да и начнем опись...

И вновь обернулся к девочке.

Та стояла, и не было на ее лице ни страха, ни сожаления. Не было ничего!.. Одна только какая-то совершенно взрослая печаль и усталость. От ее такой еще короткой, но успевшей вместить столько бед и страданий жизни...

Что-то с ней станет!..

Да и не с ней с одной...

Глава XIII

Чудна земля персиянская — все там не так, как на Руси, все шиворот-навыворот!

Идет Яков Фирлефанцев по старому городу от базара к базару, коих здесь видимо-невидимо, да диву дается, сколь народу здесь торговым делом промышляет. Да торгуют не абы как, не всем подряд, а лишь одним чем-нибудь — на том месте сабли да шатры продают, там — упряжи, там — дрова, да не просто так, не возами, как дома, а чудно — на вес!Дале — решетками торгуют и здесь же их, мехами огонь раздувая, и куют, за ними из глины горшки лепят да в печах обжигают, а из меди, что листами, посуду али шкатулки молоточками выбивают — али что другое, что только ни попросишь. Еще дале — ткут и красят набивные ткани, режут всякие деревянные изделия, пишут прошения, продают чернила и чернильницы...

Все кругом по-иноземному галдят, толкаются, товар свой на все лады нахваливают, прохожих за рукава дергают да к себе в лавки тащат! Пройти спокойно нельзя!

Вдруг слышит Яков — русская речь!

Оглянулся — стоит купчина в рубахе, косая сажень в плечах, с бородой по пояс, да с другим таким же речи говорит. Мол:

— Ныне торговля никакая, себе в убыток, хорошей цены не дают, надобно бы лавки закрывать да в кофейню идти...

Замер Яков, спросил — кто такие?

— С-под Новгорода Великого я, по-русски Николой кличут, аки святого чудотворца, а местные Курбан-савдагар прозывают. А Алексашка — с Рязани. Торговлю здесь ведем.

— Давно ли?

— Почитай, четвертый годок. Везем сюда лен да меха, отсюда приправы, ткани да золото на Русь-матушку шлем! Тем, слава всевышнему, и живы!

— И много здесь русских?

— Считай, лавок сто, а то и поболе! Аида с нами, расскажешь, чего на Руси-матушке ныне творится. А коли нужда в чем есть — в деле, совете добром ал и в ином чем, мы с превеликим нашим удовольствием.

— Есть нужда. Надобно мне каменьев самоцветных — алмазов, рубинов да жемчугов для государыни-императрицы Елизаветы Петровны купить, да не простых, а самых невиданных, дабы удивить и порадовать ее.

Переглянулись купцы.

— Тогда к еврею Юсуфу тебе надобно, что лавку на старом базаре держиг. Аида, проводим!

Пошли.

Купцы ловко меж людей шныряют, то с тем, то с иным на разных языках заговаривают, к товарам прицениваются, а то к ним перс какой али индус в чалме бросается да поклоны бьет.

Всех-то они знают, и все-то — их!

— Сколь же вы языков понимаете? — удивляется Яков.

— Да, почитай, десяток — персиянский, турецкий, армянский, индийский, еврейский... Люди мы купеческие, нам без языков иноземных никак нельзя! Перво-наперво, счет разуметь надобно, дабы верно торговлю вести. К примеру по-турецки цифири будут: бир, ики, учь, дерть, бежь... По-персиянски: йек, до, сэ, чахар, пандж, шеш, хавт, хашт, ног. А по-армянски уже: айн, пень, кень, та, ечь, за...

Вдруг топот, галдеж — толпа друг на дружку лезет. Что такое?

— Не иначе, опять казнят кого. Протиснулись.

И верно. Посреди площади, что народом запружена, — пустота, из земли, на два локтя вбитые, торчат колья с руку толщиной, с одного конца стесанные. Подле них стоит персиянин в одежде богатой да, вертя в руках свиток, чего-то громко читает. Чуть дальше, понуро свесив головы, ждут своей участи приговоренные. Вокруг них воины с палашами наготове стоят, у каждого за спиной лук и колчан со стрелами подвешен.

— Чего с ними будет-то? — спрашивает Яков.

— Будет-то — на кол посадят, а боле ничего, — отвечает Никола.

— За что-же?

— За дело! Те двое жен чужих соблазнили да сбежать с ними хотели. А тот евнухом при гареме состоял, да по недосмотру не дорезан оказался, отчего в грех впал! За что им ныне ответ держать.

Важный персиянин читать закончил, свиток свернул, что-то крикнул, да сел в сторонке, скучая.

Вперед палач вышел, одного из приговоренных за шиворот схватил, наземь уронил и ноги ему ремешком ловко так перехватил, узлом затянув и к ним уж руки подвязал, отчего тот весь скорчился.

Народ заволновался, на носки привстал, дабы лучше видеть.

Помощник палача, пацаненок совсем, к деревянному колу подошел, с пояса мешок снял и, раскрыв его, вынул полную пригоршню сала, которым кол мазать стал сверху донизу,так что тот весь заблестел. Два смазал, а третий не тронул. На третьем деревяшку поперек набил.

— Зачем деревяшка-то? — спросил Яков, коий казней таких не видывал, а лишь слышал о них. — И сало тоже?

— Сало, дабы злодеи долго не мучились. Шах им милость великую явил, избавив от мук смертных, за что они ему хвалу вознесли! А перекладина сия, напротив, чтобы нераскаявшийся злодей сразу Аллаху своему душу не отдал!

Бона как!..

Палач, крякнув, подхватил, поднял первого преступника, ухватив под мышки, да, вперевалочку поднеся к колу и примерившись как следует, насадил на самую его заостренную вершину, надавил, толкнул книзу да отступил на шаг. Приговоренный взвился, задергался, завизжал страшно и стал извиваться на колу, отчего пополз по нему все ниже иниже. На землю, в пыль, потекла по сальному дереву, сливаясь в лужу, черная кровь.

Толпа закричала и заулюлюкала, довольная зрелищем.

Преступник малость еще подергался, съехав почти к самой земле, да замер, откинувшись головой в сторону, а из шеи его медленно вылез острый конец кола.

Яков быстро и истово перекрестился!

Тут уж второго приговоренного подтащили да посадили на кол.

А вот с третьим повозиться пришлось. Тот что-то страшно кричал, плевался и, извиваясь, пытался вырваться из рук палача. Да тот в деле своем поднаторевшим был — ухватил его поперек туловища, к колу подтащил да крикнул пацаненку, чтобы тот за ноги его держал. Уж вместе несчастного вскинули да на кол взгромоздили. Тот взвизгнул, осел до самой перекладины, в нее упершись, да замер, боясь шевельнуться, ибо всякое шевеление отзывалось в нутре его болью.

— Теперича ему так день али два висеть, покуда помрет, — сказал Никола. — Да каждый час перекладину ту станут на палец ниже прибивать. — Но видя, как побледнел Яков, сказал: — Ладно, чего уж там, пошли теперь дале, а то, я погляжу, тебе подурнело — счас вытошнит!

И подтолкнул Якова в спину.

Тот пошел, да только ноги у него были будто соломенные.

— Это что, — говорил меж тем Никола. — Я тут разного навидался! Бывалоча здесь с живых кожу режут лоскутами да в раны соль трут, а то сдирают разом, как шкуру с барана, и спускают ее на ноги, будто покрывало, Али еще варят людей живьем в чанах медных, иной раз по двое, по трое. Но того хуже, когда в кипящее масло живьем опускают, да не разом, а, на веревку подвесив, помаленьку — сперва пятку только, потом ногу, потом уж всего!

Одно слово — нехристи, чего с них возьмешь-то!

Покуда шли, он много чего из жизни персиянской порассказывал, да только Яков его почти не слушал, все про колья вспоминая!..

Как к базару, где золотом да самоцветами торгуют пришли, Никола советы давать начал, как и чего покупать.

— Ты им перво-наперво не верь, речам их зазывным, коли зазеваешься — враз обмерят да обманут, товар никудышный подсунув. Здесь без торга нельзя! Как они цену свою назовут, ты ее вчетверо сбрасывай, да слова своего крепко держись, кричи, рожи страшные корчь, шапку оземь кидай, да хоть ногами ее топчи! Да денег не показывай! Коли неуступают — делай вид, что осерчал, да уходи, а после возвращайся, сызнова торг начиная! Ежели верно торговаться будешь, втрое собьешь!

Кивает Яков.

— Мы теперича прямо к еврею Юсуфу пойдем, лавка у него неказистая да бедная, но ты на то не гляди, у него все, чего тебе нужно, имеется!..

Пришли.

Лавка и впрямь бедная, другие, что подле нее были, красками расписаны да парчой золоченой увешаны, а здесь — одни стены голые.

Навстречу хозяин вышел по прозвищу Юсуф, сам босоногий да одетый в рванину, сквозь которую, через дыры, тело светится, навроде как у дервишей.

Поклонился низко.

— Ай, кто это к несчастному еврею пришел, видно, услышал бог его молитвы!..

— Как торговля идет, Юсуф? — спросил по-русски Никола.

— Худо, совсем худо — никто у старого еврея ничего не берет, все бедного еврея норовят обмануть да напугать! Ай-ай!.. — запричитал, заголосил Юсуф, за пейсы себя деря, хоть сам в то время зорко за покупателями глядел. — Где на все денег взять — шаху заплати, визирям его дай, бекам поднеси!.. Всяк беззащитного еврея обидеть может, всяк над ним стоит и хоть бы кто спросил, как живется тебе, Юсуф, как ты сегодня спал, что кушал?.. Так я отвечу, что сегодня я не кушал и вчера тоже маковой росинки во рту не держал, а как спал — лучше вам о том не спрашивать, а мне не отвечать, потому что какой сон у еврея, который пять дней ничего не ел!..

— Да ладно тебе прибедняться — я, чай, не визирь! — хмыкнул Никола. — Я вот тут покупателя тебе привел.

Юсуф в лавку нырнул да, по сторонам оглядываясь, покупателей за собой потащил.

В лавке темно, душно да тесно. В углу какие-то серебряные блюда с кувшинами кучей свалены.

— Слава всевышнему, что он вас ко мне привел! — воздел Юсуф руки к небу. — Может, сегодня я смогу купить себе кукурузную лепешку да ею поужинать и завтра позавтракать и пообедать! Только скажите, что вам нужно, и Юсуф вам то хоть из-под земли, хоть из-под воды добудет!

Никола ободряюще толкнул Якова в бок, а сам встал в сторонке, бороду свою расчесывая.

— Нужны мне камни драгоценные, — сказал Яков. — Да не простые, а самые — цветом и величиной — необыкновенные.

Купец глаза округлил, руками всплеснув.

— Ай-ай!.. Видно, и сегодня мне не кушать, видно, придется совсем с голоду помереть!.. Где несчастному еврею каменья взять, кои велено под страхом смерти в шахскую казну нести и лишь после, коли там их не купят, — торговать ими! Чем прогневил я господа нашего, что не дает он бедному еврею хоть немножечко счастья!

— Не юли, Юсуф! — нахмурившись, погрозил пальцем Никола. — Мы вот теперь же уйдем, раз у тебя ничего нет, да боле уж не вернемся!

— Да как же так?! — вскричал Юсуф. — Пусть у старого еврея ничего нет за его бедной душой, но разве он не может спросить, чего вам надо? Зачем же сразу грозить и топать ногами? Может быть, если поискать, он чего-нибудь найдет? Может быть, не то, что вам теперь надо, но станет нужно потом, и вы скажете ему за то спасибо...

— Коли у тебя есть чего — так покажь! — прервал его Никола. — Не то мы сейчас отсюда в лавку турка Исмаила пойдем.

— К Исмаилу?! — встрепенулся, аж подскочил, Юсуф. — Да пусть у меня выпаду г последние волосы, пусть отнимется мой возносящий хвалу господу нашему язык, пусть я не сойду с этого места, коли Исмаил не обманет вас, содрав две шкуры, кои вам же втридорога продаст! Разве он знает о камнях, как старый еврей Юсуф, разве он понимает о жизни?!

И пусть меня на кол посадят, пусть в смоле живьем сварят, раз я такой глупый еврей, что хочу хорошим людям в их беде помочь, о голове своей не заботясь!..

Есть у меня случайно камень, как раз такой, какой вам нужен! Должен я был его шаху снести, дабы стал он самым лучшим украшением его сокровищницы, да теперь, видно, вамотдам! И пусть после того кто-нибудь скажет, что еврей Юсуф ради гостя последнего с себя не снимет!..

Нате — берите!

И Юсуф вынул откуда-то огромный, пожалуй что поболе, чем гусиное яйцо, алмаз, коих Якову отродясь видеть не приходилось! Да и никому иному ни на Руси, ни в Европе, ни даже в самой Персии!..

Глава XIV

Мишель стоял перед дверью, не находя в себе силы крутануть барашек звонка. Потому что не один был — подле него, уцепившись за штанину, стояла девочка. Та самая — сестренка сгинувших братьев.

Везти ее сразу в милицию Мишель не решился — сил в себе не нашел. Ее бы сперва переодеть да покормить, а уж после в казенный дом сдавать...

Мишель вздохнул, протянул руку и повернул медный барашек.

За дверью громко брякнуло.

Еле слышно зашелестели легкие шаги.

И дверь распахнулась.

— Вот, — виновато вздохнул Мишель. — Не один я. Пусть она пока побудет у нас.

Анна встревоженно глядела то на него, то на девочку, словно бы сличая их.

Девочка тоже, не отрываясь от штанины, во все глазенки таращилась на даму, открывшую дверь, будто понимая, что именно от нее теперь зависит судьба ее.

«Господи, а ну как Анна вообразит, что он не просто ее привел, а что она его? Что дочь незаконнорожденная! — вдруг испугался Мишель. — Фу ты, глупость какая!»

— Ты только не подумай худого, из деревни она, у нее родители померли, — торопливо, пугаясь, стыдясь и не зная куда себя девать, забормотал он.

Но Анна его уже не слушала. Она всплеснула руками.

— Господи, какая же она грязная! Откуда ты ее такую взял?

— Оттуда, — неопределенно махнул Мишель. — Ты не бойся, это ненадолго. Я только все узнаю, а после сам свезу ее в сиротский приют. Должны же они у них быть...

— Я не хочу в приют! — вдруг замотала головой девочка и заплакала, размазывая ладошками грязь по лицу.

Анна быстро присела, обхватила ее и стала гладить по голове.

— Ну что ты, что ты, никто тебя никуда не отдаст, — быстро-быстро говорила она, рассерженно поглядывая в сторону Мишеля. — Это господин так пошутил. Неумно...

Девочка вцепилась в Анну, доверчиво прижимаясь к ней.

Ну вот так всегда — он же еще и вышел кругом виноватым! Да тут же еще, не подумав, взял и ляпнул:

— Бога ради, Анна, осторожней, у нее могут быть вши!..

Но, не договорив, хоть и поздно уже было, осекся!

— Не бойся, девочка, — ожгла его Анна взглядом. — Мы прежде тебя — его в приют сдадим, коли он еще что-нибудь подобное скажет. Ну что ты встал?..

— А что делать-то? — растерянно спросил Мишель, опасаясь, что его теперь, верно, прогонят.

— Иди грей воду!

Нуда, конечно же... Мишель с облегчением схватил топор и побежал колоть дрова для печки.

Совместными усилиями девочку вымыли, хоть три раза пришлось воду менять и, сломав две гребенки, причесали.

— Звать-то тебя как? — улыбнулась Анна, разглядывая плоды трудов своих.

— Меня?.. Машкой кличут, — ответила девочка.

— А фамилия твоя какая? — на всякий случай спросил Мишель.

Девочка задумалась, но так ничего и не сказала.