Чтение 13–й страницы книги ~Слово дворянина~

— Если наложница это или старая жена, какую шах на ложе уж давно не приглашает, то к чему им лекари? Коли умрут они — так тому и быть, на то воля Аллаха! Эти умрут — другие останутся. Много жен у господина...

— А если занеможет жена любимая?

— Раньше приводили лекарей, да не одного, а многих, и если лечение было удачным, осыпали их золотом да серебром, а после убивали, чтобы не могли они рассказать о том,что видели. Но если они соглашались, силы мужской лишившись, при гареме навек остаться — миловали.

— А теперь?

Вздохнул евнух, видно, осуждая смягчение нравов во дворце шахском.

— Теперь призывают лекаря да оставляют в зале особой и, приведя туда жену господина нашего, дают ему ее осмотреть, дабы нашел он, от чего происходит хворь. А чтобы не оскорбил он ее взором своим, следует быть на голове ее покрывалу, а при лечении том состоять евнухам и служанкам, чтоб не дать лекарю снять его!

Но коли так, то отчего не стать ему тем лекарем и пусть не увидеть несчастную, что под покрывалом сокрыта будет, но хотя бы говорить с ней, дабы иметь возможность ободрить ее!

Сказал Яков план свой.

Забеспокоился главный евнух, заерзал на подушках, отчего затряслись жиром груди его, грушам подобные. Да зашептал испуганно:

— Замолчи, иноземец! Не вводи в искус злыми речами своими! — И уж вовсе голос понизив, прибавил: — Коли донесут о просьбе твоей — не сносить ни тебе ни мне головы! Прикажет шах наш всемилостивый спустить с нас с живых кожу, да после лить в раны яд змеиный и бросать в них гадов ползучих... Пусть Аллах дарует ему за доброту его сто счастливых лет!

Но не желает отступать Яков, раз на отчаянный поступок решившись.

— Коли поможешь мне, отдам тебе четверть каменьев, что в сокровищнице шахской нашел! — пообещал он.

Хоть понимал, что воровство то! Но разве могут камни стоить дороже живой души?! Чай поймет его батюшка Карл Густавович и государыня-императрица Елизавета Петровна. А поняв — простят! А не простят — что ж, так тому и быть!

Глядит Яков на евнуха шахского, да недобро уж!

— А коли откажешь мне, так и знай — донесу я шаху, что получил ты мзду с сокровищ его, что я для русской царицы купил!

Испугался евнух пуще прежнего, да так, что перестал четки свои перебирать, сжав перстами камешек самоцветный, на нить нанизанный, столь крепко, будто раздавить его хотел!

Да все ж, взяв себя в руки, вновь заулыбался.

— Возношу хвалу мудрости твоей, что подобна изворотливостью своей телу змия! — воскликнул он. — Да вижу, сколь велика твоя любовь к сестре, что готов ты жизни для нее не пожалеть. Оттого только и соглашаюсь! Пусть будет, как ты сказал... Да добавил. — Только хочу получить камни те вперед!

И хоть взял Джафар-Сефи самоцветы, да понял Яков, что не жадность обуяла евнуха — но един только страх! Что есть самоцветы с золотом, когда грозит тебе котел с кипятком али кол, что бараньим жиром смазан!

Вынул Яков самоцветы.

Перечел их евнух да на руке взвесил.

Обрадовался Яков, что все так ладно вышло!

Да только рано — видно, недооценил он главного евнуха! Спрятал Джафар-Сефи самоцветы в мешок, сунул мешок под себя, то место подушкой накрыл, сам сверху на подушку сел да, поклонившись, спросил:

— Скажи мне, почтеннейший, уважил ли ничтожный раб Джафар-Сефи просьбу твою, через которую непременно жизни лишится?

Кивнул Яков.

— Тогда выслушай ничтожного из ничтожных, что за радость почтет туфли на ногах твоих целовать, когда окажешь ты ему милость...

— Разве я могу тебе чем-то помочь? — подивился Яков.

— Ты — нет, — вздохнул евнух. — Но сестра твоя Зарина, что была наложницей, а ныне стала любимой женой господина нашего, величайшего из великих шаха Надир Кули Хана, та — может! Обещай, что не откажет она в просьбе моей!

— Обещаю, — сказал Яков. — Обещаю просьбу твою исполнить, жизни своей не пожалев, но лишь если это не повредит сестре моей! Что нужно сделать ей?

И вновь не прямо сказал Джафар-Сефи, а, как на Востоке принято, витиеватыми иносказаниями.

— Уста жен всемилостивого шаха Надир Кули Хана, да продлятся дни его, подобны бутонам роз, источающим мед, что вливается в уши господина нашего сладостными речами.Есть советчики у всемилостивейшего, каких умней в целом свете нет, но даже ста самым мудрым мудрецам не сравнятся с советом, что подскажет любящее сердце!

Пусть любовь вложит в уста любимой жене шаха слова, что услышит повелитель ее и, вняв им, узнает, что есть при дворе его достойнейший из достойнейших, что, находясь втени других придворных, предан господину своему душой и сердцем, одного лишь желая — услужить величайшему из великих, дабы преумножить славу его!

— Как же зовут этого достойного из достойнейших? — все сразу смекнул Яков.

— Несравненный визирь Аббас Абу-Али, — молитвенно воздел руки к небу евнух. — Тот, что сестру твою Зарину шаху подарил! Великий ум которого отмечен многими достойными людьми, средь которых первый — сам великий посол царицы русской, многоуважаемый князь Григорий Алексеевич Голицын, с коим Аббас Абу-Али ведет беседы, обучая его мудрой восточной игре, что шахматами зовется!

«А про князя Голицына он ввернул, дабы успокоить его да убедить в чистоте помыслов своих? — подумал про себя Яков. — Хитер Джафар-Сефи!»

Впрочем, верно, встречал Яков того визиря при русском посольстве, да не раз. Хвалил его князь Григорий Алексеевич, говоря, что хоть и шельма он, коему верить нельзя, как и всем иным визирям при дворе шахском, да, не в пример другим, имеет он интерес с Россией дружить, отчего и играет с ним посол в шахматы.

А коли так, то отчего не помочь ему карьеру сделать — чай не трудно.

Да только не стал Яков виду показывать, что знает протеже Джафар-Сефи, за коего тот хлопочет. Отчего спросил:

— Кто ж он, этот визирь, чем занимается? Улыбнулся главный евнух, да сладко так, что сироп сахарный на устах его выступил, подле которого осы закружились! Сказал евнух:

— Ведает досточтимый Аббас Абу-Али поборами ремесленными, ткацкими и иными, неусыпными трудами своими умножая казну шахскую! Но мог бы много больше пользы и дохода принесть господину своему, став главным казначеем его и хранителем печати!

Сделал вид Яков, что сумневается, дабы поболе помучить евнуха. Да увидев, как тот волнуется, потом обливаясь и трепеща весь, озаботился — видно, велика услуга, о какой его просят. Да подумал тут же, как обстоятельство сие счастливое в пользу себе обернуть. А подумав — торговаться стал.

— Могу я, коль нынче встречусь с сестрицей своей, просить ее замолвить пред шахом Надир Кули Ханом словечко за визиря. Да, боюсь, одного слова мало будет. Да и десяти тоже.

— Истинно так! — воскликнул главный евнух.

— Дабы в деле твоем помочь так, чтоб польза была, много слов сказать надобно да много усилий затратить...

Вздохнул, щеками затряс евнух.

— Мог бы я еще, помимо сестры своей, просить посла Григория Алексеевича поучаствовать в деле сем, похлопотав за визиря пред шахом. Шах ваш князя любит да привечает...

Замер Джафар-Сефи, счастью своему не веря да спугнуть его боясь. Да рано обрадовался. Не к тому Яков вел, чтоб ему задаром услужить!

Да сделав вид, что задумался, сказал:

— Но только если не выйдет у нас ничего да шах осерчает, как бы беды для сестры моей и для всех-то нас не вышло!

Тень пробежала по лицу евнуха. Знал он ту беду, что на площади стоит да салом бараньим густо мазана... А Яков знай свое гнет:

— Вот кабы мог ты теперь пообещать мне, что коль будет беда сестре моей грозить, помочь ее из дворца шахского вызволить...

Не дослушав даже, евнух перекосился страхом весь да руками замахал, будто мельница ветряная!

— Ай-ай, к чему говоришь так, зачем того просишь, о чем даже помыслить нельзя?!

— Так ведь не о том речь идет, чтоб теперь это сделать, а лишь ежели только вскроется все! — уговаривает его Яков. — А коли вскроется, так все равно уж будет. А раз поможешь ты нам бежать, так я тебе приют да защиту в государстве нашем обещаю!

Хоть не может обещаний таких давать!

Да уж все равно ему — коль вскроется заговор их, так евнух, дабы свою шкуру спасти, на все пойдет. А удастся предприятие сие — визирь Аббас Абу-Али, что хранителем шахской печати станет, после ему в деле его поможет. Да и князь Григорий Алексеевич за интриги самовольные с него уж не спросит, получив средь приближенных шаха в союзники себе столь высокого придворного. Коему всегда напомнить можно, кому он счастьем своим обязан... А коли тот заупрямится, припугнуть тем, что все раскрыться может,и тем его тут же на свою сторону склонить!

Долго еще беседа шла, в коей Яков евнуха шахского уговаривал, горы златые суля, да колом вострым пугал. Да и поздно уж было взад пятки давать, что и Яков, и евнух оба понимали! Да одного того, что уж сказано меж ними было, вполне довольно, чтоб обоих их смерти предать!

На том-то они и сговорились...

А после, трех дней не прошло, случилась в гареме шахском беда великая — занемогла вдруг любимая жена шаха Зарина, что он любил без памяти!

Глава XXXI

— Я нашел!

Кто нашел? Что нашел?

Судя по голосу в трубке, это был Михаил Львович. Который что-то где-то нашел. И что-то немаленькое, потому что голос его дрожал от волнения.

— Что вы нашли? — переспросил Мишель-Герхард фон Штольц.

— Как что — то, что вы просили! Я нашел ссылки на ваше украшение! И то, что я нашел, поразительно!

Судя по всему, в свои годы Михаил Львович не утратил азарта мальчишки, который в каждом битом горшке на огороде надеется сыскать клад золотых монет.

— Я держу в руках несколько описаний вашего украшения, найденных мною в исторических хрониках! Вернее, не всего украшения, а входящих в него алмазов! — торжественно сообщил старый академик. — Вам любопытно?

Мишелю-Герхарду фон Штольцу было любопытно, хотя он и стоял голым в ванной, на мокром полу, с зубной щеткой в зубах и ртом, полным пасты.

— Ну так слушайте же! — с нетерпением прокричал Михаил Львович, шурша в трубке какой-то бумагой. — "Сии камни обладают величайшей, богами данной силой, способной осчастливить владельца своего, отведя от него злых демонов, да разрушить чары колдовские, против него направленные, да иные все несчастья, человеком или силой нечистой творимые... И будет владелец их под защитой богов, будто под нимбом горящим, хоть никто из смертных того видеть не сможет. И мечи не станут его рубить, и стрелы будут отскакивать от груди его, будто от камня, и яды смертельные, и пауки, и гады ядовитые не причинят вреда...

Но горе тому, кто утратит камни те, продав за злато или иные дары, или утеряет, или выбросит по воле своей вон, и коли случится так, то ждут его великие несчастья, что притянут к нему камни сии со всех сторон, и станет он нищ, и станет он мертв..."

Ну, тут дальше неинтересно... Ага, вот здесь: «И были камни те пожалованы людям самим богом Шивой, и стали глазами его, и взирали на них свысока строго, и видели их, и сообщались с ними, и внушали священный трепет!..»

— И как это понять? — спросил Мишель-Герхард фон Штольц.

— Не знаю, — ответил Михаил Львович. — Возможно, это лишь поэтическая метафора, а может быть, эти камни использовались в каких-то культовых целях, например, в качестве амулетов у индусских жрецов. Впрочем, тогда совершенно непонятно, при чем здесь глаза бога Шивы?..

Мишель-Герхард фон Штольц хмыкнул, но промолчал.

Как видно, старый академик перетрудился на копке курганов, отчего ему не дают покоя лавры Шлимана, который всякое написанное древними слово истолковывал как прямую инструкцию.

Впрочем, Михаил Львович нашел то, чего не смог найти Мишель, и еще он был родным дедушкой Светланы, за что ему можно было простить многое! Если не все!

— Но самое интересное не это, — продолжал буйствовать академик. — Вы знаете, кому принадлежали эти камни?

Мишель этого не знал.

— Вначале великому радже Сингх-Брахма-Сири, который завоевал, подчинил себе весь север Индии и вставил эти камни в оправу, а после того, как тот пал, — Надир-шаху, по смерти которого они бесследно исчезли.

Ну и что? Ясно, что такие камни не могли быть у какого-нибудь ремесленника или пастуха. Что с того?

— Вы не представляете, насколько все это интересно! — кричал академик. — Вы должны немедленно приехать ко мне и рассказать, откуда у вас фотографии этого украшения и где оно теперь может находиться! Вы слышите меня — приезжайте немедленно!

Мишель-Герхард фон Штольц слышал. Хоть не видел никакого смысла в спешке. То, что уже найдено, не убежит.

— Может быть, лучше утром? — робко спросил он.

— Вы что, сударь?! Как можно откладывать такое на утро?! — вскричал академик, и в голосе его послышались стальные нотки.

Придется ехать прямо теперь, — понял Мишель, — если, конечно, он хочет получить из первых уст столь ценную информацию и благословение академика на встречи со Светланой на принадлежащей ему дачно-деревеиской ниве.

— Еду! — крикнул Мишель-Герхард фон Штольц, подскакивая на месте и ловя ногой штанину. — Выезжаю сей же час!

Не прошло получаса, как он стоял пред дверью академика. И ему даже звонить не пришлось, потому что дверь была приоткрыта.

Из чего он заключил, что его уже ждали.

И, увы, он не ошибся. Его ждали!..

Глава XXXII

Уж как то могло выйти, не понять, но только вдруг занемогла любимая жена шаха Надир Кули Хана Зарина, да так, что никакие растирания и примочки ей не помогали!

Лежала Зарина на подушках ни жива ни мертва, потом обливаясь, да от боли, что внутри ее огнем жгла, Губы в кровь кусая. А подле ложа служанки бегали, в покрывала ее кутая, пятки маслом растирая да опахалами, дабы воздух подле лица освежить, размахивая. Одного боясь — коль помрет она, расстроенный шах прикажет их шнурком шелковым удавить да вместе с хозяйкой в одной могиле похоронить! Вот и старались, хоть ничего не могли...

Каждый час, а то и чаще, в опочивальню сам господин являлся, узнать, не полегчало ли жене его любимой. Да, присев рядом, на нее глядел и за руку брал!

А та лежала да на глазах чахла!

И ведь не играла она, а истинно мучилась, ибо ничего не сказал ей евнух шахский Джафар-Сефи, опасаясь, что коли раскроет он женщине тайну, то может вскрыться обман его, из-за нотки в голосе фальшивой или жеста неверного!

Да не сказав ничего и не намекнув даже, дал Зарине вина испить, в кое отвар ядовитый влил! Выпила та, да через час слегла!

Лежит Дуняша, глаза прикрыв, мычит да стонет, оттого что в ней пожар полыхает, нутро углями раскаленными выжигая. Ни ест, ни пьет, лишь, в забытье впав, бормочет что-то жалостливо, да не по-персиянски, а по-русски!

И мнится ей, что летит она к небесам, где ее тятенька с матушкой да братьями ждут-дожидаются!

Лекарей к ней, что при гареме жили, привели. Те глядели ее, щупали, к груди ухо прислоняли. Ничего понять не смогли! Вроде и здорова она — да помирает!

— Может, это такая хворь, какой в земле персиянской нет? — спрашивает их главный евнух, что неотлучно подле больной находится. — Может, болезнь та лишь на Руси одной водится, а более нигде?

— Может быть, — отвечают лекари.

А сами белые стоят, будто тоже больные, ибо знают, что им будет, коли любимая жена шаха помрет!

— Может, надо русского лекаря сюда звать, дабы он сказал, что это за болезнь такая и чем ее лечить? — вновь молвит евнух.

Замерли все испуганно — виданное ли дело в гарем мужчину стороннего приводить, да к тому ж иноземца! Такое лишь господин один может разрешить!

Молчат все, глаза пряча.

Одни лишь лекари поддакивают, да не о больной, а о себе заботясь, Коли русский лекарь сыщется да чего присоветует, отчего несчастная и помрет, то ему и ответ держать!

— Да-да, надобно русского лекаря искать, что болезни своей стороны знает!..

Делать нечего — пошел главный евнух к шаху, да все ему сказал. Сказал:

— Глядели Зарину лекари персиянские, да никто из них сказать не может, отчего она помирает. Видно, это недуг особый, каким одни только русские болеют. И коли есть средство ее от смерти спасти, то его только они знают.

Встрепенулся шах да на евнуха своего грозно взглянул.

— Так найди мне лекаря такого, коли твоя жизнь тебе дорога!

Испугался евнух, отчего губа его нижняя затряслась, да и весь он сам.

— Найти нетрудно, при посольстве русском лекари состоят, да только нет средь них женщин, а одни только мужчины! Как их в гарем допустить? Разве только привести их туда, да после, как они лечение найдут, убить? Но как бы не донес посол русский о том царице своей, а та не обиделась, да не пошла на Персию войной!

Помолчал шах. Подумал. Да молвил:

— Коли есть при посольстве русском лекари, избери из них самого старого да немощного, проведи его в гарем, да так, чтоб никто его не видел и о нем не узнал! Да посули ему за жизнь ее, чего он только не пожелает! И пусть лечит он жену мою Зарину не за страх, а за совесть, но пусть лицо ее будет при том закрыто покрывалом, а ты подле находись неотлучно! Так повелеваю я! А ты волю мою исполняй немедля, коли не хочешь завтра, как солнце взойдет, на кол сесть!

Поклонился главный евнух почтительно да побежал волю господина своего исполнять.

Да тут же лекаря и сыскал!

Недалече — в доме своем!

Лекарь тот в тайной комнате его дожидался, пред зеркалом сидя, да к лицу своему волосы прилаживая, будто борода это.

— Аллах услышал наши молитвы! — воскликнул Джафар-Сефи, воздевая руки к небу.

Хоть молились они совсем разным богам!

— Шах наш, мудрейший из мудрых Надир Кули Хан, повелел доставить ему во дворец русского лекаря, дабы осмотрел он жену его Зарину, да сказал, как ее от хвори смертельной спасти.

— Слава богу! — ответствовал Яков, крестясь щепотью и крест нательный целуя. Отчего Джафар-Сефи скривился весь, да на землю сплюнул.

— Когда ехать-то?

— Нынче же, как только стемнеет!

Приладил Яков бороду седую да к ней усы. И на брови тоже волос густо приклеил. После на голову свою парик надел, вроде тех, что дамы носят. Погляделся в зеркало да увидел в нем не себя, а старца немощного, лицо коего почти все волосами седыми сокрыто было.

Покашлял, голос пробуя. Покряхтел...

Встал, прошелся сгорбившись, на палку опираясь и подошвами о пол шаркая, как ходят глубокие старцы.

Вот так-то и надобно! Да не забыться, не распрямиться ненароком, не побежать да не подать голос молодой! От этого только зависит успех предприятия его, кое иначе как авантюрой не назвать! Да и жизнь его тоже!

Еще походил Яков, к новому облику своему приноравливаясь да привыкая. Да посидел еще. Да поговорил.

А уж после в дорогу собрался.

— Ну что — с богом? — спросил Яков, крестом грудь осеняя.

— Да пребудет с нами Аллах! — согласился с ним Джафар-Сефи, вдоль лица своего ладонями поведя, да притом бормоча что-то.

Ну а с двумя-то богами сразу уж ничего не страшно!..

Сели они в повозку с колесами огромными да, прикрывшись шторками, поехали во дворец.

Как приехали, наземь соскочили и дале уж пешком пошли. Да не парадным входом, а тропками да калитками, что через сад вели. Где стражников встречали — тюфянчеев сердитых с саблями, там Джафар-Сефи вперед выступал и показывал им печатку, на палец надетую, что шах ему дал.

Те кланялись почтительно, ладонью за грудь берясь, да отступали тут же.

Так до самого дворца, где жены шахские с наложницами жили, дошли. Здесь главный евнух покрывало развернул, коим прикрыл голову Якова, так, чтобы он дорогу видеть не мог и никого, кто им на пути встретится. И чтобы его тоже никто узнать не мог! За руку взял да повел Якова путем неведомым да длинным.

Идет Яков, видеть ничего не видит, даже ног своих, но коль уши ему не заткнули, слышит, как скрипят шаги о песок, стучат о ступеньки каменные да шуршат о мрамор, что пол во дворце выстилает... Вот фонтан справа журчит, да еще один, да третий... Да птицы кругом поют, в клетках, а может, вольно летая! Да мало что слышит, чует он еще носом ароматы разные: цветочные, фруктовые, дадымы пряные, коими гарем денно и нощно окуривают. И слышит он далекий звон и смех, и голоса переливчатые, будто детские, и пениенежное, и звуки странные, музыкальные, инструментов, коих на Руси не знают! И от тех звуков и запахов душа его терзается страхами и волнением. Ведь не где-нибудь он —в гареме шахском, куда простому смертному не попасть!

Пришли.

Тут Джафар-Сефи покрывало с него снял.

Зала кругом атласом да шелками убранная. Небольшая хоть, но богатая. И ни единой живой души.

Кивнул евнух, приказав ждать, да исчез.

А как появился, уж не один! Вел он за руку жену шаха, что покрыта вся была тканями золотыми. Да идя, еле на ногах держалась, качаясь вся из стороны в сторону и чуть не падая.

Как ближе подошли, Яков осмотрел ее всю.

И хоть сама она была от взоров сокрыта, ножки ее, что из-под покрывал выглядывали, видны были! И ножки те, в мягкие парчовые туфли облаченные и изумрудами с жемчугамиукрашенные, сами будто бы игрушечные были, так малы и изящны!

Подвел евнух Зарину, посадил на подушки пышные да Якову кивнул — вот она, сестрица твоя!

Опустился Яков на колени да потянулся было рукой к краю покрывала, дабы откинуть его. Но Джафар-Сефи остановил его, руку сжав и головой покачав!

А ну как кто-нибудь сюда зайдет, может, даже шах сам, да такое увидит!..

Убрал евнух руку Якова прочь да, наклонившись и покрывала раскинув, открыл взорам «лекаря» тело больной — живот и грудь, отчего перехватило у Якова дыхание — от красоты такой невиданной! Хоть не раз глядел он на девок, в реке купающихся али в бане общей, что на Яузе-реке, куда простонародье ходит, грехи свои смывать, да и он из приюта сиротского бегал полоскаться. Нравы на Руси вольней, чем в Персии, но ничего такого не видал он там ни разу!