Александр Прозоров

Удар змеи

Свеча Велеса

Год 7069 от сотворения мира[1] оказался для Руси тяжким и долгим. Зима закончилась пожарами — огонь начисто сожрал Себеж, Псковский посад, монастырь Иоанна Милостивого и несколько церквей. В середине лета полыхнула и сама Москва — огонь истребил половину города, вынудив даже царский двор, несмотря на тяжелую болезнь государыни Анастасии, бежать в Коломенское. Там она, любимая мужем и людьми, и преставилась в самом начале августа.

Плач по совсем еще молодой царице стоял вселенский — тихая и скромная, племянница боярина Ивана Кошкина тем не менее заслужила доброе имя и уважение в русском народе. Государь же, от горя почти лишившийся рассудка, не мог ни есть, ни пить, и даже ноги отказывались ему служить — на похоронах его буквально несли вслед за гробом, удерживая под плечи, младший брат Юрий[2] и князь Владимир Старицкий.

Разумеется, по поводу безвременной кончины было проведено тщательное расследование. Андрей Зверев ничуть не удивился, когда выяснилось, что причиной смерти сталоколдовство, наведенное Алексеем Адашевым и попом Сильвестром, — он сам же и предупреждал государя о злом чародействе еще семь лет тому назад. Не удивило Зверева и то, что царь Иоанн, святоша и чистоплюй, наказывать убийц не стал, лишь отослал их из Москвы. Попа — в Кирилло-Белозерский монастырь, секретаря — воеводой в древний Юрьев.

Вместе с сороковинами умершей царицы в Москву пробралась лихоманка, которая почти до Рождества собирала с города свою жестокую дань — пусть и не столь тяжкую, какпри «черном море»,[3]но все равно заметную и горестную. Пытаясь избавиться от напасти, горожане отстроили на Наливках новый храм Пресвятой Богородицы — срубив его всего за три дня — и прошли вокруг Москвы крестным ходом.

Разумеется, за всеми этими напастями на Руси почти все успели забыть о небольшой порубежной стычке, случившейся на далеком Балтийском побережье, и о героях того короткого победоносного похода. Что князю было только на руку.

Правда, князь Андрей Васильевич Сакульский в этих событиях никак не участвовал. Еще до начала Ливонской войны он, скупо обласканный Иоанном, отъехал в свое имение — отдыхать, следить за хозяйством, радоваться подрастающим детишкам и пребывать с супругой Полиной в согласии и радости. Награды за свой крымский набег Андрей Зверев не ждал. Такие уж сложились у него отношения с нынешним властителем Руси, что, коли тот его в поруб не посадил — и за то спасибо.

О московских бедах князь узнавал из редких писем своего побратима дьяка Ивана Кошкина. Впрочем, не только московских, но и своих собственных — в последней грамотебоярин Иван Юрьевич отписал, что лихоманка заглянула в столичный дворец Сакульских и выкосила там всю прислугу. На хозяйстве остались лишь немощный подворник да пара цепных псов.

Гонец оставил письмо, пообедал от души, с благодарностью спрятал в кушак алтын, но от бани и ночлега отказался, еще засветло умчавшись дальше в Корелу с грамотами к воеводе. Андрей же остался размышлять над неприятным известием.

— Отчего грустишь, батюшка? — погладила его по голове Полина. — Нечто известия недобрые получил?

Зверев молча передал жене послание, сам отошел к окну, выглянул наружу через светлый треугольник небольшого витража на левой створке.

Слюда, столь обыденная в новгородских домах, вызывала у него ощущение слепоты. Ладно летом, когда тепло — окна постоянно нараспашку можно держать. А зимой? Что за жизнь, коли из светелки наружу не выглянуть, если шум какой случится, крики, али просто любопытство одолеет? Но стекол больших ни на Руси, ни в Европе было не сыскать. Даже знаменитые венецианские и стамбульские мастера умели выдувать лишь маленькие пластинки. С две-три ладони, не больше. Да и те норовили окрасить под самоцветы. И стоили эти стекляшки немногим меньше драгоценных камней. Пришлось князю обойтись лишь тремя стеклами, вставленными в окна в обрамлении красно-синих витражей. «Глазки» для обзора ценою почти в полста полновесных новгородских рублей получили горница, где он занимался бумагами, спальня и трапезная. Остальные окна остались слюдяными.

— О Господи, — громко охнула княгиня и торопливо осенила себя знамением, — лихоманка! Надобно молебен немедля заказать. А то как бы до нас не добралась подлая старуха.

— Лихоманка по морозу не ходит, — повернулся от окна Зверев. — В холода она спит.

— Как же ш-ш спит, милый? — вскинула грамоту Полина. — Вот же она, поветрие в Москве!

— Так то в Москве…

Андрей испытывал очень странное ощущение. С одной стороны, память подсказывала, что все побасенки про лихоманку — глупость и суеверия, и на самом деле болезни вызываются вирусами и микробами. Не иначе, забрел в Москву вместе с южным купцом новый штамм гриппа и лютует на непривычном к экзотике населении. С другой стороны — волхв Лютобор, помнится, сказывал про живущую на болотах уродливую старуху Лихоманку, что выбирается иногда на сушу да бродит по городам и весям, прихватывая грязнымиузловатыми лапами жизни попавшихся на пути людишек. И лучшая защита от старухи этой — обычная борозда, но пропаханная сохой, в которую только женщины впряжены и которой женщина управляет. С третьей, князь успел привыкнуть к общему убеждению, что служба в храме, искренняя молитва да колокольный звон — надежнейшая защита от любой беды. И убеждение это потихоньку просачивалось в его разум.

Эти три его знания то противоречили друг другу, то переплетались и друг друга подкрепляли. Так, по учению волхва, из замерзшего болота лихоманка вылезти не способна, ибо замурована ледяным панцирем; согласно инфекционной теории, на морозе микробы дохли — а искренняя молитва путем самогипноза укрепляла иммунитет верующего. Но в то же время лихоманка забраться зимой в город не могла, а вот вирус — запросто. Очень уж много там теплых домов, слишком тесно общаются люди. Да еще и навоз — неизменный спутник любого скакуна, буренки или мелкой овцы, лежащий везде и всюду толстым или тонким слоем, — отнюдь не улучшал атмосферы в столице. Н-но — где город, там и суета, корысть, ложь, блуд, гордыня… Стало быть, лихоманка и карой могла оказаться за грехи людские. Запросто! От грехов же ничем, кроме молитвы, не откупишься…

— Что ты так на меня смотришь? — забеспокоилась женщина, тронув пальцами кружевной, с жемчужной понизью чепец, стряхнув с сарафана несуществующую ворсинку.

За минувшие десять лет княгиня заметно поправилась, отчего стала только краше. Сейчас Андрей не мог понять, отчего перед свадьбой считал Полину толстой? Она была и оставалась настоящей красивой женщиной. Женщиной в теле, сильной, здоровой и соблазнительной. Есть кого обнять, что поцеловать, к чему прижаться. Не дохлятик холерный с костями наружу, который того гляди сломается от любого прикосновения, а настоящая красавица. Та, что и любовью одарит, и ребенка здорового выносит.

— Ой, порвалось! — заметила что-то на боку княгиня. — Я сейчас Пелагею…

— Конечно, закажи. За здравие. Свое, детей и всех прочих.

— А ты, батюшка? — не поняла Полина.

— Я же упомянул: «и всех прочих».

— Какой же ты «прочий», батюшка наш, отец родной?! — всплеснула жена розовыми ручками.

— Не отец я тебе, хорошая моя, а муж законный, — с усмешкой поправил князь. — Нечто забыла?

— Пост сегодня, Андрюша… — прочитав что-то в его глазах, напомнила женщина. — Среда.

— Мужу перечить — грех, — с легкостью парировал Зверев, оттолкнувшись от подоконника и подкрадываясь к супруге. — Смирение есть твой удел, смирение и покорность. Али забыла, чему в монастыре учили?

— Но ведь пост, милый… — понизила голос Полина и почему-то облизнула губы.

— Как же я люблю тебя, моя радость… — Князь взял жену за руку, притянул к себе, но прикоснуться к влажным губам так и не успел: в светелку внезапно влетела русоволосая семилетняя девочка в сатиновой исподней рубахе и, обежав взрослых, схватила Андрея за ремень:

— Папа, она первая начала!

— Неправда! — Второй девочке было всего пять, и ростом она уступала сестре на целую голову. — Это ты моего зайку схватила!

— Он не твой!

— Нет, мой!

— Девочки, нельзя так себя вести! — отступив от жены, грозно рыкнул Зверев. — Вы же сестры! Вы друг другу помогать должны, защищать! А вы вечно сцепиться норовите, что пауки в банке!

— Она моего зайку схватила, папа!

— Он мой!! — в один голос закричали девочки.

— Почто простоволосые по дому носитесь?! — заметила совсем другое Полина. — Как же вам не совестно, бесстыжие, прилюдно и без платка даже?

— Да ладно, — отмахнулся на такой пустой упрек Андрей. — Заяц-то ваш где?

Девочки примолкли. Похоже, в пылу ссоры столь ценный для обеих предмет оказался утерян.

— Ночь уж за окном, а вы носитесь как угорелые, — пользуясь наступившей паузой, укорила дочек Полина. — Ну-ка в опочивальню ступайте!

В дверях наконец показалась запыхавшаяся нянька. Из-под съехавшего набок платка Устины выбивались седые волосы, вязаная кофта расстегнулась на две верхние пуговицы. Переведя дух, подворница поклонилась:

— Прости, матушка, не уследила…

— Спать, спать пора, — похлопала себя по ноге Полина. — Ну-ка, пойдем. Пойдем, пойдем. Арина, Пребрана, со мной пошли!

— Ну, ма-ама-а… — Девочки набычились и недовольно выпятили губы, став неотличимыми, словно близнецы.

— Арина, отпускай отца, ему на грамоту ответ отписать надобно. Пребрана, тоже пожелай отцу спокойной ночи.

— Доброй ночи, батюшка, — соизволила кивнуть младшая и отступила к двери.

— Доброй ночи, батюшка, — отпустила ремень Арина.

— Спокойной ночи, кровинушки мои, — пригладил ей голову Андрей.

— Погоди, Ермолай подрастет — втроем прибегать начнут, — улыбнулась жена.

— Ну и пускай, — согласился Зверев. — Кстати, Полина. После полуночи настанет уже четверг.

Княгиня покраснела и, торопливо обняв детей, повела их в спальни.

Андрей снова повернулся к окну — но там, за витражными стеклышками, за прошедшие минуты успела сгуститься непроглядная темнота. Князь вздохнул, закрыл для сбережения тепла внутренние рамы, задернул шторы, прихватил с пюпитра для чтения книг масляную лампу, переставил на стол. Снова развернул грамоту, перечитал. Задумчиво расчесал пятерней короткую аккуратную бородку.

В комнате пряно пахло воском, сочной сосновой смолой и легким дымком. Было тепло, покойно и тихо. Разве только в печи слабо похрустывали в топке дрова и тоскливо шуршал снежной крупкой ветер под окном — но это лишь добавляло светелке уюта. Розовое пятно света выхватывало из небытия грубо сбитый стол, французское резное бюро у стены и густой персидский ковер. Бревенчатые стены тонули в сумраке, а за приоткрытой дверью начинался и вовсе непроглядный мрак. Но там, в многочисленных горницах его дворца, отходили ко сну дети, хлопотали на кухне стряпухи, томился в подполе ставленый мед, ждала общего ужина трапезная. Там, в опочивальне, на обширной глубокойперине после полуночи он утонет в объятиях ласковой любимой жены, чтобы поутру его разбудили веселые голоса детей.

Здесь, в спрятанном среди леса селении, ему было хорошо. Так хорошо, как никогда не бывало ни в Москве, ни в Великих Луках, ни даже дома, в далеком двадцать первом веке. И уезжать, как бы ни призывали к этому неотложные дела, князю никуда не хотелось.

— И почему они вдруг стали неотложными? — пожал плечами князь Андрей Васильевич, урожденный боярин Лисьин, князь Сакульский по праву владения. — Отсель до Москвы, как ни крути, полмесяца пути. Коли не гнать, так и вовсе месяц выйдет. Плюс гонец на почтовых неделю скакал. Если не управился ярыга, на подворье все уже разорено, пусто, разворовано, сызнова обустраиваться придется. А управился — так и хлопотать ни к чему. За два-три лишних месяца всяко ничего не изменится.

Придя к такому выводу, он с облегчением скатал грамоту обратно в свиток, дотянулся до бюро и сунул письмо в средний ящик. Мысленно он уже был в спальне, под одеялом, на пахнущих горькой полынью простынях. И совершенно точно знал, что этой зимой никуда из своего имения не поедет.

Зима на Руси — время веселое и радостное. Святки-колядки, Крещение и Сретение, Рождество и Васильевы гуляния, введение и святая Катерина-санница, солнцеворот и Масленица. Зима — это снежные крепости и ледяные горки, это пиры и гуляния. Не то чтобы у крестьян не находилось дел по хозяйству. За зиму и пахотный инструмент следует отремонтировать, и постройки, коли надобны, поставить, и упряжи-телеги в порядок привести. Но, как с хозяйством ни хлопочи — все едино такого труда, как при пахоте, сенокосах, жатвах и прочих летних заботах, оно не требует. Потому-то на зиму и откладываются на Руси и праздники, и веселье, и пьянки-гулянки. Да и в ратные походы ходить заведено исстари русскими людьми именно в зимние месяцы.

Правда, военных походов Андрей затевать не собирался — подобного «развлечения» ему и так хватало с избытком. Потому рогатине и сабле он ныне предпочитал длинный обрывистый склон возле мельницы, с которого удавалось разогнаться до такой скорости, что по льду заводи сани неслись на добрых триста шагов, аж за причал с вытащенными на пологий склон двумя крепкими мореходными ушкуями.

Рядом катались румяные деревенские девки и парни, весело хохотали дети. Няньки укоризненно покачивали головой — но Андрей и сам не чурался близости со смердами и холопами, и детей к тому же приучал. Полина да батюшка несколько раз пытались вести с князем речи о том, что грешно православному христианину таким бесовским забавам предаваться, что время свободное надобно молитвослову и службе храмовой посвящать, в кротости и послушании детей воспитывать, — но Зверев пропускал укоры мимо ушей и с утра забирал дочерей, чтобы играть с ними и деревенскими мальчишками в снежки, кувыркаться в сугробах, вылетая с раскатанной ледяной горки, смеяться и радоваться жизни. Успеют еще молитвами и аскетизмом намаяться, когда судьба выгонит его из дома. Без хозяина имения отцы Афанасий и Прокопий быстро на девочках отыграются, а княгиня их проповеди еще и поддержит.

К обеду все вместе они вернулись в дом — усталые, заснеженные и довольные. Даже няньки бухтеть перестали, хотя Арина и Пребрана, спрятавшись на обратном пути за воротами тына, ловко забросали их снежками. Полина встретила детей в дверях, всплеснула руками:

— Бегом, бегом к себе, охальницы! Шубки Прасковье скиньте, и бегом сарафаны менять! Вон, подолы все мокрые! А ты куда смотрела, бесстыжая?!

Дородная нянька, принимая одежду воспитанниц, скосила глаза в направлении Зверева. Но мужа Полина ругать не стала, а погрозила женщине пальцем:

— Я вам дам, детей мокрыми приводить. Снежана где?

Молодая нянька, будучи посмышленее, осталась снаружи, вычищая перед крыльцом санки. Знала, что гнев княгини утихнет быстро. Чай, не поранились дети, не померзли. А что юбки вымокли — так печи в доме горячие, не простынут.

— Как же мы соскучились по тебе, Полюшка! — обнял супругу и поцеловал ее в теплую мягкую щеку Андрей. — А то айда, мы и тебя с ветерком прокатим?

— Да что же ты, батюшка! Холодный же весь! — легко отпихнула его княгиня. — Хоть бы зипун снял.

— Нечто в зипуне ты меня уже не любишь?

— Тебя вестник ждет, — понизила голос она. — С час как примчался. Я его велела с дороги на кухне накормить, медом хмельным отпоить, дабы согрелся.

— Из Москвы? — насторожился Зверев.

— Из поместья, Лисьино.

— Вот черт… Неужто случилось что? Уж лучше бы из Москвы.

— Что ж ты говоришь, батюшка?! — Полина испуганно оглянулась по сторонам и торопливо троекратно осенила себя знамением, один раз перекрестила Андрея: — Хорошо хоть девочки уже убежали…

Зверев, не слушая, устремился на кухню, влетел в полную горячего пара и мясного аромата комнату в дальнем крыле дворца, кивнул облепленной влажным сарафаном Глафире. Ее молодые помощницы в простых рубахах прыснули в кладовую.

— Никак подавать надобно? — забеспокоилась стряпуха.

Андрей отмахнулся, быстро прошел к столу, за которым незнакомый безусый паренек смачно уплетал серебряной ложкой — размером с небольшой половник — огненно-красный, с тонкими коричневыми прожилочками убоины и капусты, поблескивающий глазками янтарного жира, борщ. Увидев князя, гонец вскочил, быстро вытер губы рукавом тулупа и задвигал челюстями, спеша проглотить содержимое набитого рта.

— Не суетись, подавишься, — разрешил хозяин. — Письмо от матери?

Паренек закивал, сунул руку за пазуху, достал берестяной чехол, протянул князю.

— Как она? Здорова? Бед в поместье не случалось? Лихоманки не случалось? С урожаем как? Набегов литовских не было?

Гонец то кивал, то мотал головой, то снова кивал, потом сделал судорожный глоток, выдохнул и склонил голову:

— В полном здравии Ольга Юрьевна пребывает, хотя и в печалях. Напастей иных на землях наших не случалось, а об чем грамота, об том не ведаю, княже.

— Ладно, ешь спокойно. В людской потом отдохнуть можешь с дороги, велю не тревожить.

Распечатывая на ходу чехол, Андрей вышел из кухни, у окна развернул грамоту, пробежал глазами по строкам:

— Скучаю… Хлопоты пустые… Устала… Попрощаться желаю… Что за черт?! — В пустом коридоре поминания нечистого никто не услышал, не попрекнул. Но легче от этого не стало: — С чего это матушка попрощаться со мной желает?

Он вернулся обратно, снова спугнув в клеть распаренных девок и оторвав посланца от борща:

— Так ты сказывал, Ольга Юрьевна в полном здравии?

— Истинно так, княже! — подтвердил паренек.

— На хвори не жаловалась? Сам ничего не замечал?

— Вот те крест, княже, — размашисто перекрестился гонец, — здорова твоя матушка. Ни на что не жалуется, в постели не лежит. Рази печалится много, да в храме всенощные стоит. Так за то Господь кары не насылает. Скорее, наоборот.

— Ладно, ешь… — Андрей опять развернул грамоту, перечитал.

Матушка и правда ни на что не жаловалась, про недоимки не писала, людей не ругала. Вроде и в порядке все в поместье, судя по письму. Вот только отчего-то попрощаться ссыном Ольга Юрьевна желала. Не увидеться, а именно попрощаться. Что поселило в душе князя Сакульского немалую тревогу. Князь завернул в людскую, громко позвал:

— Пахом, ты здесь? Нет? — Он ткнул пальцем в грудь ближнего холопа. — Найти немедля и ко мне прислать. И вообще всех собирайте, неча штаны просиживать. Бегом, бегом!Шевелитесь!

Смерды, не дожидаясь княжеского гнева, зашевелились. Двое, валявшиеся на лавке, вскочили, кинулись надевать длинные стеганые тегиляи. Вторуша, коего он ткнул первым, уже нахлобучивал ушанку, одновременно путаясь в рукавах тулупа. В дальнем углу, воровато оглянувшись, рыжебородый Шамша выбросил на стол кости. Четверо холопов мельком глянули на число выпавших точек, белобрысый, со шрамом на лбу Никита сгреб монетки и деловито объявил:

— Вторуша, ты Пахома кликни, он у старостовой кумы. Шамше в Волчино скакать, за Изольдом Фридриховичем, а Глебу — за Ильей Карасевичем, на хутор у Сосновой Горы…

Холопы не спорили — видать, успел у них Никита авторитет завоевать. Даже если его Пахом или сотники за старшего оставили — первого попавшегося не назначили бы. Только такого, которого слушаться станут.

— Отчего шумишь, батюшка? — опустилась Андрею на плечо мягкая рука. Князь наклонил голову, мимолетно коснулся щекой ее пальцев, потом молча протянул письмо. Жена растянула свиток, прочитала, шевеля губами, пока холопы проскакивали мимо собирать княжеские рати. На глазах женщины неожиданно навернулись слезы.

— Милая… — Князь торопливо обнял жену, крепко прижал к себе. — Милая, что случилось? Ты чего, хорошая моя.

— Значит… опять…

— Что «опять»? Ты о чем?

— Опять без тебя остаюсь, — резко отступила Полина, прикрыв лицо руками.

— Я же ненадолго, родная!

— Знаю я, каковы пути наши, — покачала головой княгиня. — До лета можно и не ждать. — Она вздохнула. — Да что поделаешь, коли матушка зовет? Скачи.* * *

С собой Андрей взял всего десять холопов из полутора сотен, что успели продаться ему на службу за последние годы. Все же не в ратный поход собирался, а родное поместье навестить. Но выбрал самых опытных бойцов — мало ли чего случится? А потому его небольшой отряд имел при себе и брони, и рогатины, и луки и по две пищали на каждого. Татей лесных, коли рискнут сунуться, такой кулак прихлопнет хоть впятеро больше, и не задержится. Однако же банд столь больших в русских лесах отродясь не собиралось.

Торопясь к матушке, князь пошел налегке. Никаких саней и телег. Весь груз — на заводных, съестных припасов — только-только с голоду не умереть. Хотя недоедать, конечно, никто не собирался — постоялых дворов на пути хватало. Просто не любил Зверев полностью на милость судьбы полагаться. Харчевни харчевнями, но нужно и свой кусок хлеба в загашнике на черный день иметь.

Первый привал путники сделали возле устья Карасевки, откуда было удобно начинать переход через Ладогу. Андрей уже в который раз удивился, что еще никто не догадался срубить здесь постоялый двор. Все же место прохожее, путники весь берег истоптали, а в очаге золы накопилось почти по колено. Но земля здесь была уже не его, новгородская, а потому сам князь воспользоваться доходным местом не мог. Он лишь переночевал в снегу наравне с холопами, завернувшись в густую теплую медвежью шкуру, утром подкрепился пирогами и еще до рассвета по накатанному тракту двинулся почти на восток, к устью былинного Волхова. Не успевшие устать лошади шли резво, и путники одолели почти тридцать верст всего за один переход, глубокой ночью остановившись напротив древнего Никольского монастыря, срубленного, как сказывали старожилы, еще самим князем Невским незадолго до знаменитой битвы со свенами. Ворота обители, города и ближних постоялых дворов были уже заперты, а тратить время на поиски удобногоночлега Андрей пожалел. Утром путники опять поднялись в седло и поскакали вверх по реке, чтобы вечером наконец-то дать нормально отдохнуть и себе, и лошадям, заночевав на постоялом дворе в деревеньке со смешным названием Бережки. Следующая ночевка была в знаменитом селении Грузино, в котором Андрей Первозванный по пути на Валаам забыл свой посох. Посох сей хранился в храме, сложенном из камня в честь святого и носящем его имя.

Святому достоянию земли русской путники, разумеется, поклонились, отстояли в храме заутреню — а вечером отсыпались в съемной светелке уже за Новгородом. Затем по прочному льду Ильменя путники по прямой добрались до устья Ловати, и уже по ней, ако по каменному тракту, всего за девять дней домчались до Великих Лук.

Город они увидели уже в сумерках — когда заборы и сараи сливались в неразличимую массу, когда золотые купола храмов не сверкали, а чернели на фоне подернутых облачной вуалью звезд, когда лишь работящее тявканье цепных шавок да заунывная песня подгулявшего мастерового доказывали, что город еще не вымер, а зевающие привратники примеривались запереть тяжелые, окованные железными полосами ворота.

— По-осторонись! — грозно прикрикнул на стражу Андрей, на рысях влетая под терем с тремя узкими бойницами. — Сторонись, зашибу!

— Ну, ты… — возмутился было один из ратников, но тут же осекся, поняв, что в сопровождении десяти холопов и с двадцатью заводными конями обычный смертный не путешествует. А со знатным боярином полаешься — так ведь потом всю жизнь икаться будет. Голову, может, и не срубит — нет на Руси у знати такой вольницы, — но вот на правеж выставить могут запросто. У боярина наверняка знакомый подьячий найдется, а то и сам воевода. И поди потом ищи справедливости!

Промчавшись саженей двести по узкой улочке, Андрей перешел на шаг, пытаясь сориентироваться. Как-никак, почти десять лет минуло с того времени, как отец его в город приводил. Причем въезжали они не с Ловати, а через Литовские ворота. Да еще темнота кругом.

Выручил, как всегда, Пахом. Дядька пустил каурую кобылку немного быстрее, выдвинувшись всего на полголовы вперед, уверенно проскакал по едва различимым проулкам, решительно пересек крепость и вскоре спешился у покосившихся жердяных ворот. Энергично застучал рукоятью плети по одной из створок. Та затряслась, грохоча и раскачиваясь. Андрею это не понравилось — что это за ворота, что того и гляди сами упадут? Он тоже спешился, потрогал рукой воротину, потом столб. Тот жалобно скрипнул.

— Сгнил, — понял Зверев. — Кажется, кто-то совсем обленился, за отцовским хозяйством не глядит.

— Кто там балует?! — наконец хрипло отозвались со двора. — Счас стражу кликну!

— Я те кликну! — не сдержав гнева, резко ответил князь. — Давно плети хозяйской не пробовал? Отворяй немедля, дармоед.

— Хто это там боярскому человеку грозить смеет? Уходи, стражу кликну!

— Сын боярина Лисьина, князь Андрей Васильевич к себе вернулся! — ответил Пахом.

— Нечто чадо вернулось? — мгновенно переменился тон за воротами. — Бегу, бегу, Андрей Васильевич, бегу, княже.

Загрохотала тяжелая запорная балка, створки качнулись внутрь, и в неясном свете звезд вместо приказчика Андрей увидел перекошенного на левый бок старика в одной исподней рубахе. Тот подслеповато щурился и продолжал удерживать в руке увесистый дубовый запор.

— А где эти… — Зверев щелкнул пальцами. За давностью времени имена отцовских подворников выветрились у него из памяти. — Ну…

— Преставились, царствие им небесное, — перекрестился старик. — Всех четверых лихоманка проклятущая по осени забрала. Так семьей в царствие и отошли. Меня Ольга Юрьевна сюда покамест приставила, за добром доглядывать.

— Тихон, ты, что ли?! — вдруг воскликнул дядька. — В приказчиках?

— Пахом? — признал холопа старик. — Что же вы в воротах-то застряли. Проходите, проходите! Радость-то какая матушку ждет!

Сторож наконец посторонился, освобождая дорогу.

Андрей въехал, спешился под самой крепостной башней, оглянулся на Тихона:

— Как матушка моя? Здорова? Когда известия были? Какие?

— Здорова, здорова, княже, — засеменил к нему старик. — Не жалуется. А возмужал ты как, возмужал! И не признать прежнего отрока. За таковую дерзость прости, Андрей Васильевич…

— Я не в обиде, — успокоил его Андрей. — Ты свое дело с прилежанием исполнил, так и надобно.

Он уже понял, что за подгнившие ворота спрашивать больше не с кого, старику со здешним хозяйством все равно не управиться. Хорошо, если дом теплый да в погребе что-нибудь на ужин найдется. Сторожу ведь многого не нужно — комнатушку одну обогреть да кулеш заварить. Вымороженного дома за ночь не протопить.

— Пиво у меня есть! — словно подслушав его мысли, вдруг вспомнил Тихон. — Аккурат вчера слободские принесли. Не желаете испить хмельного с дороги, гости желанные?

Пиво у сторожа, на удивление, оказалось неплохим, солонина в погребе — вполне приличной, а вот дом — промороженным насквозь, что было совсем не удивительно. А какой смысл старику весь дом греть, коли в нем ни единой живой души? Разве мыши бегают — так их отогревать грех еще больший.

В людской было тепло. Но Андрей как князь заночевал все же в хозяйской комнате, в которой только поутру начали оттаивать затянутые промасленным полотном окна. Так и спал на боярской постели, завернувшись в шкуру, для отдыха в снегу предназначенную. Когда же от прогревшейся каменной печи по горнице наконец потекло блаженное тепло — на улице уже засветлело небо. Самое время уезжать.

Правда, помня отцовские заветы, князь прошел вдоль земляного вала, насыпанного поверх толстостенных дубовых рубленых клетей, выискивая возможные осыпи и проверяяпрочность дверей, потом поднялся наверх, к самой крепостной стене, осмотрел и ее: как стоит, не перекосилась ли, не подгнила?

Просторный двор в тесном внутреннем пространстве города достался боярам Лисьиным не просто так. На обязанности помещика по разряду было возложено поддержание в исправности шестигранной рубленой башни размером с пятистенок, выпирающей немного вперед из вала, и примерно по двадцати сажен стены по обе стороны от нее — как разтого участка, к которому и примыкал двор. Ее Лисьины и строили, и обживали, для нее припасы боевые копили, погреба наполняли. Эту стену и башню они и обороняли, коли сильный ворог под стены Великих Лук наведывался. Не одни, конечно — с кожевенной слободы ремесленники здесь же оборонялись, боярину и холопам его помогая. Коли опасность надвигалась — с семьями своими и самым ценным добром перебирались на боярское подворье. В тесноте, да в безопасности… Коли мужи у бойниц духом не дрогнут.

Покрытые изморозью бревна выглядели свежо, словно их только что связали в венцы.

А может — и правда недавно рубили. Андрей не был здесь так давно, что ручаться не мог. Он добрел до лестницы, легко взбежал наверх, прошел по помосту у бойниц. Распущенные вдоль бревна даже не заметили его веса. По ним не то что ратникам в полном вооружении — на танке смело можно было кататься.

Проход в башню находился на четыре ступени выше помоста. Ходить особо не мешает, но если кто на стену прорвется — отбиваться сверху вниз куда удобнее. Внутри было, естественно, морозно и сумрачно. Вдоль наружных стен тянулись стеллажи со стрелами, какими-то горшками и увесистыми булыжниками. Напротив выстроилось два десятка копий и не меньше полусотни сулиц. Весьма внушительный арсенал.

На миг Андрей удивился, что оружие находится здесь, так далеко от присмотра — но потом сообразил, что места на первом этаже башни наверняка отводились людям, коих в трудный час окажется немало.

— А двери в башню нужно все-таки запереть, — решил князь и стал подниматься на боевую площадку по неудобной приставной лестнице. Зато, прорвись противник в башню — сверху опять же проще будет отбиваться.

Отсюда, с высоты семиэтажного дома открывался восхитительный вид на пробудившийся город. Далекие люди казались крохотными, как пчелы. Великие Луки были точно улей: огромное количество прямоугольных сот, и в каждой кто-то шевелился, бегал, что-то делал. Над всем этим, словно гигантская матка, возвышалась черная от времени цитадель, украшенная пятью башнями с зелеными остроконечными шатрами.

По другую сторону стены вольготно раскинулись домики с огородами, напоминая обычную большую деревню. Увы, в случае опасности дома эти, скорее всего, будут сожжены самими горожанами — чтобы атакующий враг не использовал их как укрытия. А бездомные обитатели перейдут сюда, внутрь более тесного, но зато защищенного города.

Эти размышления побудили младшего из рода Лисьиных заняться делом: Андрей внимательно осмотрел и простучал настил, проверил бревна между бойницами и под ними. Помнится, отец предупреждал, что тут дерево загнивает в первую очередь — вода затекает.

— Шатер нужно над башней поставить, — решил Зверев. — И суше, и ремонта меньше, и лишнее помещение получится на черный день.

— Андрей Васильевич! Андрей Васильевич, ты где? — услышал князь знакомый, но далекий голос, через одну из бойниц выглянул во двор:

— Я здесь, Пахом! Тебе чего?

— Сбираться надобно, княже! — резко поднял голову дядька и вдруг, протяжно вскрикнув, опрокинулся на спину, прямо в истоптанный снег. Заскреб землю руками.

— Пахом! — В груди ледяным комком прокатился страх. — Пахом, ты чего?!

Андрей, прыгая через ступени, в считанные минуты скатился вниз и, растолкав холопов, опустился возле своего воспитателя на колено: