Чтение 6–й страницы книги ~Последняя крепость~

– Какое?

– Не знаю, – ответила она. – Но я испугалась и тоже вскочила. А тут этот взрыв… Значит, вы ее напугали, потому взорвала себя на пороге? Вы спасли многих людей! Если бы сделала еще хотя бы пару шагов…

Ее плечи зябко передернулись. Он видел, как побледнело смуглое лицо, в глазах метнулся запоздалый страх.

– Все кончено, – сказал он дежурную фразу, сам же ощутил ее тупость и никчемность, инстинктивно обнял ее за плечи, она тут же прижалась к его груди, плечи ее пару раз вздрогнули и затихли, успокаиваясь. – Все позади… Вы живете в этом городе?

– Да, – ответила она. – В двух кварталах. Но вы… необыкновенный человек! Как вы ее сразу раскусили! Вы, наверное, из МОССАДа?

Он улыбнулся, в ее голосе такая страстная надежда, что он окажется из этой сверхзасекреченной организации, что просто нечестно переубеждать, но он ответил абсолютно правдиво:

– Нет, я не из МОССАДа. Кстати, меня зовут Стивен.

– А я – Мария, – ответила она. – Мария Голдман. Ладно, если вы даже из МОССАДа, разве скажете?

– Логично, – согласился он. – Пойдемте отсюда. А то нас загребут для лечения от психических травм.

Она кивнула, выражение глаз изменилось.

– Да, так может сказать только американец.

– Почему? А вас разве не лечат?

– Только по серьезным причинам. Это у вас по любому поводу. И без повода тоже.

Участок улицы уже оцеплен полицией, их остановили, Стивен приготовился к долгим и неприятным объяснениям, однако полицейские лишь спросили, уверены ли, что могут осебе позаботиться сами. Стивен заверил, что могут, они с женой – круто сваренные, но все равно удивился, с какой легкостью их отпустили.

Все еще дикий первобытный мир, мелькнула мысль. Как было у первых поселенцев Америки, те тоже не знали специализированных лечебниц по психологической реабилитации.

Странно только, что в Америке евреи настроили этих лечебниц, а в Израиле их как будто и вовсе нет.

Мария легко поднырнула под желтую ленту оцепления, Стивен посматривал на ее окаменевшее лицо, в древне-диких глазах сверкает понятная жажда убийства. Здесь, вспомнил он, на этой древней земле родилось знаменитое: око за око, зуб за зуб, и сколько бы последующее христианство ни опровергало, ни насаждало свои более гуманные нормы, человечество предпочитает негласно придерживаться этой понятной своей справедливостью формулы: убийц – убить!

– Пойдем, – сказал он настойчиво, – теперь этим людям лучше нас помогут медики.

– А этим? – спросила она.

За огороженной лентой, которую охраняет полиция и набежавшие со всех сторон военные, толпится народ, там крики, плач, проклятия, а внутри ограждения над трупами склонились те, кто чудом выжил: мать над убитым ребенком, парень с залитым кровью лицом над девушкой, у которой вырвало плечо и половину грудной клетки. Санитары его пытались поднять и увести, но он прижал труп к груди и ничего не слышал, не видел, не чувствовал, кроме своего безутешного горя.

– Пойдем, – повторил он.

Марию пришлось буквально уводить силой, она то и дело останавливалась, на ее лице такая ярость, что он не раз ощущал рядом с собой жрицу, которая бестрепетно вскрывает грудь очередного пленника на жертвенном алтаре и вырывает оттуда еще бьющееся сердце, под крики толпы вздымая его над головой в окровавленной ладони.

– Господи, – проговорил он, подпустив в голос малость испуга, самую малость, – что за страна, что позволяет у себя такое? Куда смотрит полиция?

Она сказала сквозь зубы со сдержанной яростью:

– Это единственная страна, в которой уже взрывались иракские СКАДы, «катюши» из Ливана, самоубийцы из Газы и снаряды из Сирии, но все равно трехкомнатная квартира здесь стоит дороже, чем в Париже!

Он округлил глаза:

– В самом деле?

– Уж поверь, – ответила она с глубокой грустью.

Он залюбовался такими быстрыми переходами от деловитости, с которой перевязывала раненых, к ярости, а затем к темной печали.

– Да верю, – ответил он торопливо. – Вижу, потому и верю. А так бы… не знаю. Может, не поверил. В нормальной стране из таких мест уже убежали бы.

– Евреи ненормальные, – ответила она.

– А ты?

– И я ненормальная, – ответила она с гордостью.

Он искоса посматривал на ее древнеегипетский профиль, такие видел на стенах гробниц фараонов, прохожие испуганно поглядывали на его окровавленную рубашку. Время от времени кто-нибудь подбегал и спрашивал, не нужна ли помощь.

Стивен всякий раз вежливо благодарил, наконец сказал Марии со смешком:

– В Америке была такая же взаимовыручка… во времена Дикого Запада!

– А сейчас?

Он пожал плечами:

– Мир стал безопасен. Люди не бросаются на помощь, предпочитая позвонить в полицию, медпомощь, ветнадзор, электрикам, газовикам… Специалисты все сделают лучше!

Она фыркнула:

– Ты считаешь, так правильнее?

Он снова пожал плечами:

– Наверное. Хотя мне, конечно же, жаль романтику тех диких времен, когда люди были проще. Вот как у вас сейчас.

Она сердито сверкнула глазами. С нею здоровались все чаще, а когда вошли в тесный двор, где со всех сторон высокие древние стены, к Марии с жалобными криками бросились женщины, а двое очень немолодых бородатых мужчин обеспокоенно поглядывали то на нее, то на Стивена.

– Был взрыв в кафе, – коротко объяснила Мария. – Если бы не вот он, жертв было бы больше… Нет, его только поцарапало, в больницу не хочет.

Стивен слышал такие горячие слова благодарности, что поспешил от неловкости нырнуть вслед за Марией в узкий проход.

Они вышли во внутренний дворик, похожий на каменный колодец огромных размеров, Мария открыла ключом дверь, зажгла свет и предупредила:

– Осторожно, ступеньки здесь ветхие… а ты вон какой огромный!

Глава 8

В комнате он снял рубашку, кровь на боку взялась коричневой корочкой. Он натянул кожу, посыпались мелкие струпья. Царапина оказалась длинной, но, чувствовал, неглубокой.

Мария быстро осмотрела ранку.

– Больно?

– Заживет, – ответил он с ухмылкой. – На мне заживает быстро.

– Ты в самом деле американец? – усомнилась она.

– А что не так?

– Американцы помешаны на здоровье, – уличила она. – У вас там поставили бы сейчас прививки от столбняка, десяток уколов от всех болезней, комплекс витаминов и курс лечения в особой клинике для пострадавших… И не забыть еще предъявить правительству многомиллионный иск за ваше пошатнувшееся здоровье, моральное и физическое!

Он с любопытством рассматривал ее.

– Вот как ты воспринимаешь нас?

– А разве вы не такие?

Он пошел в ванную, бросил рубашку в стиральную машину. Быстро огляделся, на полочке над раковиной обычный женский набор всякой фигни в красивой упаковке, бритвенный прибор, но это еще не говорит о присутствии мужчины: тогда приборов было бы два, у женщин обычно свой для бритья под мышками, а то и ног.

Через раскрытую дверь слышал, как на кухне зашумело. Обычно по звуку он умел отличить все кофемолки, мясорубки, соковыжималки, но это что-то иное. Возможно, израильского производства.

Она выглянула из кухни, волосы уже собрала в пучок.

– Прими душ, – посоветовала она.

– Раньше дамы?

– Пока заряжу обед, – объяснила она. – А потом я.

– А я сожру обед, – согласился он. – Хорошо.

– Обед будет готов, – ответила она злорадно, – когда выйду из душа. А пожирать недоваренное мясо – это получить несварение желудка.

Он ухмыльнулся и зашел в ванную, оставив дверь раскрытой. Если захочет, может присоединиться, душ у нее просторный. Не двойной, нет второго сиденья, но с откидной полочкой для ног. С ее весом и прямой спиной там сидеть можно.

Прохладная вода ударила со зверским напором, он вспомнил, что Израиль вроде бы испытывает недостаток воды, попробовал на вкус, прекрасная пресная. Евреи, как всегда, поднимают шумиху по всему миру, какие они бедные, какие несчастные, даже воды у них нет, а у самих бассейны переполнены…

Включил горячую, прозрачные стенки сразу же заволокло паром, стали матовыми. Если она и увидит, что оставил дверь открытой, то все равно он целомудренно скрыт, как прекрасный Иосиф от взора, как ее там, Зульфии, угадывается только его движущийся силуэт.

Странное позабытое чувство овладело им, когда медленно подставлял грудь и плечи тугим струям. Только в доме родителей чувствовал себя так легко и свободно. Даже в своей просторной квартире в Манхэттене ощущал себя все еще в рабочем кабинете, а когда купил домик во Флориде, надеялся хоть там ощутить комфорт и все удобства, к которым так стремятся американцы, а значит – все люди, но, увы, чувствовал себя так, будто купил выставочный экспонат и сам стал им.

И вот здесь, в тесной малогабаритной квартирке, небогатой, скажем прямо, чувствует себя удивительно уютно.

Когда он раздвинул пластиковые створки, в ванной комнате вовсю трудится стиральная машина, через стеклянное окошко видно, как в мыльной пене крутится нечто темно-синее, понятно, его джинсы.

Он влез в трусы и, шлепая босыми ступнями, вышел на кухню. Мария, стоя к нему спиной, заглядывала в кастрюлю. Она опустила крышку, он подошел сзади, обнял ее, чувствуя в ладонях довольно полные груди, вдохнул запах ее волос.

Все получилось бездумно, само собой, он сам не ожидал от себя такого действа, а Мария на мгновение замерла, затем ее тело расслабилось, он пару секунд чувствовал в своих объятиях восхитительное женское тело, потом она произнесла деловито:

– Рубашку я отдала тете Симе, это соседка. Она посмотрит, что можно сделать.

Он произнес ей в волосы:

– Да так уж и важно?

– Я так и сказала, – ответила она. – Сима сказала, что еще посмотрит среди рубашек ее старшего сына.

Он расцепил руки, она опустила крышку и медленно повернулась к нему. Взгляд ее пробежал оценивающе по его обнаженной груди. Ниже не скользнул, и Стивен ощутил, что ей вовсе не пришлось сдерживаться.

– У тебя хорошо развиты грудные мышцы, – сказала она. – Впрочем, вы там в Америке все на спортклубах помешаны.

– У меня и животные мышцы неплохие, – ответил он скромно. – В смысле, на животе. Пощупай.

– Может быть, позже, – ответила она. – Хотя еще не уверена. А теперь следи, чтобы не сбежало вот из этой большой кастрюли.

Она удалилась красиво и грациозно, не прилагая ни малейшего усилия, он в состоянии отличить доведенное до автоматизма умение манекенщиц от животной грации абсолютно здорового организма.

Из ванной она вышла с пышным тюрбаном на голове, в длинном белом халате, целомудренно запахнутом туго и перехваченном на талии узким пояском.

– Суп готов, – доложил он. – Сбежать даже не пытался, но попытки делало вот это… странное.

Она окинула взглядом кастрюльки и сковородки.

– Странное? – повторила с неописуемым презрением. – Это и есть знаменитый чолнт! Его только в этом квартале и делают!

– С ума сойти, – сказал он искренне. – В Штатах если что делают, то на всю страну. Это и есть демократия. А у вас какое-то постоянное ущемление.

– Ну да, – отпарировала она. – В центре Иерусалима самые населенные кварталы – мусульманский, христианский, армянский и еврейский. А каждый из них разделен на десятки обособленных общин, что враждуют одна с другой. А вокруг центра – сравнительно новые районы, каждый со своими микронациями, религиями, традициями, общинами и правилами. А вон там, в сторону северо-запада, арабские районы. Вообще черт ногу сломит с так называемым «своеобразием исторических и культурных черт»!.. Может, и лучше, если бы все стало одинаковым, как в пустыне или… в Штатах?

Он слушал с удовольствием, она ловко орудовала поварешкой, ароматный запах поплыл по кухне, в желудке довольно хрюкнуло и потерло лапки.

– Пахнет вкусно, – сказал он. – Хотя и не представляю, из чего этот чолнт.

– А ты как думаешь? – спросила она поддразнивающе.

– Не знаю, – признался он. – Наверное, что-то из жвачного и с раздвоенными копытами.

– А ты ешь только кошерное?

– Я ем все, – сообщил он честно, – что имеет отношение к биологии. Ну, кроме человечины. А вот вы лишены удовольствия отведать хорошо прожаренного кабанчика…

Она фыркнула.

– Знала бы, что у тебя такие вкусы, обязательно приготовила бы рагу из свинины. Но ты давай пробуй суп, а потом чолнт. Увидишь, что твоя жареная свинина и рядом с чолнтом не лежала.

Он краем глаза видел, как на экране жидкокристаллического телевизора появилось лицо госсекретаря Бергманса, замелькали кадры с видом американских авианосцев, линкоров, кораблей сопровождения. Комментатор торопливой скороговоркой сообщил, что вся эта армада движется в сторону Израиля, но тот уперся, назревает конфликт…

Стивен поискал взглядом пульт, не увидел, Мария на телевизор не обращает внимания, он попросил:

– Да выключи эту гадость! Надоела политика…

Мария улыбнулась, щелкнула пальцами, изображение мигнуло, на экране появились птицы с хищно загнутыми носами, пошли титры «Из мира дикой природы».

– Спасибо, – сказал он, – это намного приятнее… Хотя тоже ястребы.

Она отмахнулась:

– Да пусть.

– Пусть, – согласился и он. – Слушай, что мы все сворачиваем на политику? У тебя там ничего не подгорело?

– У меня ничего, – ответила она, ему почудилось некоторое разочарование в ее голосе, – а на сковородке… сейчас посмотрим.

После обеда они пили вино из высоких бокалов с длинными ножками. Снова он удивился чувству покоя и защищенности, словно в самом деле вернулся в родительский дом.

Они посматривали друг на друга поверх тонкого стекла, он видел, что и она прекрасно понимает, что, когда опустят бокалы, оба поднимутся и пойдут в спальню.

Странное единство, особенно если учесть, что он всегда предпочитал пухленьких блондинок. И обе его жены были блондинками, одна ушла через два года к преуспевающемуадвокату, а вторая развелась через пять лет вроде бы успешной жизни, причем обобрала его до нитки. Но все равно с блондинками ему было легче и уютнее всего, а вот сейчас со странным просветлением понимал, что, оказывается, до сих пор понятия не имел о настоящем уюте.

Какой уют с этой хищницей, мелькнула мысль, когда они, взявшись за руки, пошли в спальню. Это же пантера, это же хищный зверь, перед которым я просто кролик…

Рухнули на постель, Стивен видел посерьезневшее лицо Марии, ее глаза. В них тот же покой, как будто и она ощущает то же странное чувство, что и он…

Некоторое время держали друг друга в объятиях, прислушиваясь к бегу горячей крови в их жилах, затем он, не говоря ни слова, сбросил трусы, а она почти одновременно распустила пояс на халате, оставшись обнаженной.

Он несколько мгновений рассматривал смуглое худое тело с резко очерченными чашечками груди, широкие алые ореолы с приподнятыми сосками, выступающие ребра и запавший живот, затем неторопливо накрыл губами торчащий кончик правой груди и сразу ощутил, как тот начал твердеть, разбухать, приподниматься в его рту горячим столбиком.

Глава 9

Файтер снова назначил совещание в подземном конференц-зале, хотя на этот раз круг участников еще шире: помимо предыдущих, добавились еще министры экономики, финансов, науки, руководители силовых ведомств. Их предупредили, что отныне их, как получивших доступ к сверхсекретной информации, будут откровенно прослушивать и записывать всюду, будь это в постели или туалете.

Замялся только Николас Фейт – министр финансов, но Файтер заверил, что о его связи с женой садовника все знают, но никто же не проболтался, так чего трусить? Продолжай, садовник и его «жена» – тоже агенты спецслужб, все под контролем…

Сейчас они входили по одному в кабинет, Файтер их встречал у входа, приветствовал рукопожатием и указал в сторону стола, вокруг которого уже выстроились в готовности стулья.

Когда все расселись и застыли в почтительном ожидании, Файтер поднялся во главе стола. Мертвая тишина и обращенные к нему лица, портреты на стенах, казалось, тоже прислушиваются к историческим словам, коим быть на скрижалях веков.

Файтер строго посмотрел на замерших в почтительной неподвижности министров.

– Итак, господа, начинаем очерчивать границы предстоящей операции, но должен сразу предупредить о некой особенности.

Он помолчал, подбирая слова, министры смотрят на него неотрывно, никто не двигается, только Ваучер нервно крутит в пальцах авторучку, но под взглядом президента выпустил ее из рук и вытянулся, словно новобранец на плацу.

– Особенность в том, – сказал Файтер с нажимом, – что в отличие от операций в Югославии, Ираке, Иране или Северной Корее, когда решение принималось открыто, когда подробно освещался каждый шаг подготовки к высадке войск, на этот раз все необходимо проделать по возможности тайно.

Ваучер сказал быстро:

– Мы давали возможность принять наши условия! Но израильтяне – не иракцы. Если они увидят, что мы настроены серьезно, они примут наши условия.

Файтер перевел взгляд на лица сидящих за столом, никто не повел и бровью, дипломаты, но от них повеяло несогласием так явно, что Файтер сказал сразу:

– Иракцы и югославы – одно, евреи – другое. Кто знает, какие контрмеры они примут по всему миру.

– Мы не вправе рисковать своими людьми, – добавил Гартвиг.

– Израильтянами – тоже, – вставил Олмиц. – Если сумеем провести все правильно, то ни один израильтянин не будет убит в боевых операциях.

Файтер поморщился.

– Надо попытаться сделать все, – сказал он ясным голосом, – чтобы это меньше всего походило на боевую операцию. Да, мы не скрываем, что оказываем давление с помощью всей армии. И даже временно арестуем всех, входящих во властные структуры и правительство. Но как только пройдут всеобщие и действительно демократические выборы, все будут отпущены на свободу.

Он перевел взгляд на Герца, тот кивнул и сказал деловым голосом:

– Операция должна быть предельно тайной. Несмотря на то что израильтяне свою мощь всячески преувеличивают и запугивают ею, их мощь в самом деле велика… во многих областях. А доступ к больным точкам нашей индустрии… немал, скажем мягко.

Файтер оглядел всех, силовики первыми пришли в себя, среди них обычный деловой настрой, словно речь идет о простых маневрах армии и флота, сказал с некоторой неловкостью:

– Не знаю, стоит ли это говорить… я из того поколения, когда стали чураться высоких слов, слишком уж их обесценило предыдущее поколение, но сейчас хочу напомнить: настал момент, который войдет в историю как величайший триумф человечества!.. Многое будет забыто, но это – никогда. И наши имена войдут в историю навечно. Имена всехсидящих в этом зале. Мы вплотную подошли к моменту, когда нельзя откладывать объединение всех людей планеты в единое целое, в единый народ.

Он покосился на министра по делам науки, тот только вчера докладывал о стремительно нарастающих возможностях нанотехнологии. Пока что лишь крупнейшие корпорации подошли вплотную к выпуску мини-роботов размером с горошину, которые действуют автономно и скрытно, могут проникнуть куда угодно и, к примеру, вывести из строя крупнейшую электростанцию или атомный реактор, а завтра таких роботов смогут делать уже в кустарных мастерских. Если все это не поставить под жесточайший контроль…

– Мы давно были готовы к плану «Эллинизация», – сказал он, все слушали очень внимательно, кое-кто даже подался вперед, словно старался не проронить ни слова, хотя акустика в зале совершеннее, чем в концертных залах, – но мы не спешили, давая возможность странам и народам понять неизбежность воссоединения в один народ… Все эти годы наша политика была направлена на демонстрацию преимуществ свободы слова, путешествия без виз, отмены таможенных сборов, прочей хрени. Да, это привело к крушению некоторых деспотических и тоталитарных режимов. Для них исчезновение железных занавесов означало немедленный крах, зато народы тех стран вздохнули свободно…

Он увидел кривую улыбку на губах министра иностранных дел. Ему пришлось первому встречать все обвинения со стороны других стран, что-де Америка жаждет получить все мировые богатства, что ей нужна абсолютная власть над миром, нефть, газ, остатки залежей драгоценных металлов…

Сам улыбнувшись, он сказал с некоторой гордостью:

– Мы пошли тогда на то, что вызвали недовольство практически всех стран и правительств… однако народы тех стран охотно влились в нашу общую нацию, которая вот сейчас создается заново, как создавалась нация американцев после того, как Колумб открыл Америку!

Четвертый из новеньких, министр образования, довольно заулыбался. Его ведомство получило восемьсот миллиардов долларов на закупку электронных переводчиков в виде клипс и даже в форме штучек для пирсинга, что вдевается в мочку уха или в пуп. Таким образом, даже неграмотный крестьянин из Таджикистана свободно общается с любым на английском языке, тем самым цементируя новую, создаваемую нацию. В этих переводчиках намеренно заблокированы функции перевода на другие языки: неизбежный процесс слияния не стоит затормаживать, пусть наши дети общаются между собой уже без этих электронных штучек. А что общим взяли английский, а не, скажем, хинди, на котором говорит половина населения земного шара, то законный вопрос: а что те хиндусы сделали для того, чтобы их язык стал языком науки и техники, культуры, языком международного общения?

Файтер кивнул в сторону Олмица:

– Мне кажется, наш директор ЦРУ готов сделать некое сообщение…

Олмиц вскочил, коротко поклонился:

– Не совсем так, я просто хотел бы вкратце повторить присутствующим то, о чем докладывал в прошлый раз вам, господин президент. Потому что это, увы, имеет далеко идущие последствия… Увы, даже очень далеко!

За пару минут он довольно коротко, но емко напомнил всем, что доктрина расового превосходства евреев над всеми остальными народами позволила заниматься преступным бизнесом без особых, так сказать, угрызений совести. В Торе сказано, что красть у гоя совсем не грешно, обмануть его не грешно, это все равно что обмануть корову. Таким образом, получилось, что если хетты, египтяне, римляне или немцы воруют – воры в любом случае, то евреи будут считаться ворами, если только начнут воровать у евреев. А если они обманывают другие народы, то это все нормально и нисколько не противоречит религиозным и моральным принципам. У других, дескать, воровать можно. Их можно даже убивать, все равно они не люди, а так, говорящий скот. Потому, естественно, и еврейская преступность расцветала пышным цветом еще в древности, и еврейские правители ничуть не стеснялись связей с преступными бандами, если те перекачивали уворованное у гоев богатство в их страну. Первый пример – массовое ограбление египтян при исходе с Моисеем, а наиболее крупные – это переводы миллиардов долларов еврейской мафией Лански правительству современного Израиля. А так вообще-то ограбление евреями всех окрестных народов продолжается доныне.