– Вы не могли предвидеть. Спасибо, что встретили.
– Очень неприятно, дружок, – заговорил он, – очень неприятно получилось.
– Вы из-за прибора?
Гирин свирепо отмахнулся.
– Не бери в голову, ты все сделал верно. И больше ни слова на эту тему. Ты слышал, что арестован Забелин?
– Дмитрий Забелин? Муж Марины Симак?
– Да, он арестован, и ни в одном блоке новостей нет даже намека на «Нугу». Все его перформеры живы-здоровы и в целости вернулись в Питер. В сеть не просочилось ни единого бита информации.
– Вас это настораживает?
– Видишь ли, дружище… Я когда-то неплохо знал Забелина. И его, и Марину.
– И Ласкавого, – подсказал я.
Гирин резко повернулся, открыл рот, но ничего не ответил. В кабинет заглянул инженер и доложил, что аппаратура готова. Можно меня укладывать и снимать стрим.
Ласкавый показал себя шустрым пареньком, несмотря на зрелые годы. Он оперативно выяснил, что девушка не проходила «мейкап», что выступает под собственным именем и скорее всего постоянно живет в Петербурге. Он выяснил, что она не работала гетерой, что она не внесла почти никаких корректировок в будущий сценарий. А стало быть, ее почти все устраивало… Он открыл на ее имя счет и бросил туда двадцать тысяч, затем абонировал банковскую ячейку, положил туда еще десять тысяч, документы на пользование счетом, а магнитную карту и ключ от ячейки отдал при свидетелях юристу нашего канала, с тем чтобы госпожа Гнедич вступила во владение по окончании работы. Во время исполнения сценария Ласкавый мог дарить перформеру лишь подарки, поскольку при любом обращении девушки к средствам электронных платежей заморгал бы оранжевый флажок «ограниченной дееспособности».
Неизвестно, что сказал бы нонконформист Ласкавый, узнай он о ее синем флажке…
Я подсаживаю Изабель на верхнюю ступеньку и забираюсь сам. Мы оба хохочем, буквально давимся смехом. Наверное, это уже не искоренить; с детских лет Петя Ласкавый так и не оставил привычку забираться всюду с черного хода. Даже не для того, чтобы не платить за входной билет, просто так интереснее. К сожалению, последние годы Петю Ласкавого обнаруживают на черных лестницах и штрафуют все чаще; об этом можно прочитать в любой группе культурных новостей. Существуют даже коллекционеры, собирающие видео с его участием.
«Ласкавый лезет через вентиляцию в филармонию…»
«Звезда нашей эстрады Петр Ласкавый снова пойман при попытке бесплатно посетить туалет в Охотном Ряду…»
На сей раз мы вместе с Изабель лезем по пожарной лестнице на балкон спорткомплекса. Мы уже почти забрались, осталось приподнять тяжелое окно, и окажемся на балконе, огибающем главный тренажерный зал.
Внизу ревет музыка, кружатся центрифуги, гогочут баскетболисты. Человек двадцать гнутся на столах, еще столько же отдали себя на растерзание «студню»; мужики, как и встарь, звенят железом.
– Супер! – восхищенно говорит моя женщина.
Мы перевалили через раму и, никем не замеченные, устроились на тюках со скатанными матами. Я протягиваю Изабель яблоко и смотрю на нее в профиль. Она все делает самозабвенно и искренне; даже огромное красное яблоко она грызет с детской непосредственностью, обхватив его двумя ладошками. На Изабель приличный костюмчик и полосатый платок, завязанный в виде галстука; она невероятно похожа на выпускницу, сбежавшую со школьного бала.
На противоположной стене спортзала тянется зеркало, в котором я вижу нас обоих. Мы выглядим как отец и дочь, сколько бы я ни молодился. С моего помятого лица все утро не сходит смесь восхищения и похоти. На мне шляпа с широкими полями, но наконец-то ее можно снять. Петю Ласкавого узнали даже в Дубайском аэропорту, и Изабель скромно поджидала в сторонке, но здесь, в глубинке, вероятность встретить соотечественников мала. Тем более в спортивном комплексе такого низкого качества.
Поэтому я снимаю шляпу, обливаю голову из бутылки и приглаживаю остатки волос. Изабель сосредоточенно ест яблоко, потом отрывается и говорит:
– Не соглашайся.
– С чем не соглашаться?
– Не соглашайся на предложение Сибиренко. Утром ты мне сказал, что тебе приятно услышать мои советы. Ты разговаривал по скрину с Гириным, он сказал, что Сибиренко предлагает тебе порвать с «Жаждой» прямо сейчас, невзирая на издержки. Я так поняла, что в Петербурге тебе предлагают место саундпродюсера в новом шоу и готовы подписать контракт на озвучивание всех последующих серий «Последнего изгоя». Лев Сибиренко готов разорвать отношения с другими музыкантами, ухватившись за невыполнение ими крохотного пункта в спецификациях. Как я поняла, эти питерские музыканты использовали один из ремейков фольклорной группы «Баранки с кайфом»…
– Блин, крошка, откуда ты знаешь?
– Ты же остановил меня, когда я хотела выйти. Ты сказал, что хочешь, чтобы я слышала твои разговоры и что Пете Ласкавому стыдиться нечего, потому как он в криминале не замешан. В разговоре ты произнес слово «баранки», затем сказал, что пацаны присвоили максимум четыре такта, и то оригинал узнать почти невозможно. Ты назвал собеседника Георгием Карловичем. После того как вы закончили и ты ушел поплавать, я включила скрин, запросила данные и получила следующую картину.
Георгий Карлович – это Гирин, большая шишка на телеканале, где я подрабатываю. Когда ты создавал само направление медиативного рока, ты обращался к фольклору, но никогда не перерабатывал народной музыки. Ты всегда создавал свое; я даже нашла в каком-то интервью, что тебя вдохновляет Бизе, который писал «Кармен», почти не заимствуя народных мотивов.
– Это когда ж я такое выдал?..
– Четырнадцать лет назад, при вручении тебе «Овации года».
– Неужели ты так глубоко копалась в моем прошлом?
Я ошеломлен не меньше Ласкавого. Мы в четыре глаза следим, с каким смаком Изабель вгрызается в яблоко. Впечатление такое, будто кушают яблоко и ведут беседу два разных человека.
– Я копалась в прошлом человека, который мне дорог.
– Крошка, но мы только вчера познакомились.
– Я же не прошу тебя влюбляться в меня. Достаточно того, что я сама чувствую. Значит, я буду чувствовать за двоих. И когда я люблю, меня интересует в моем любимом мужчине все, а не только туалетная вода.
Она пожимает плечами и откусывает яблоко. Я гляжу на нее как на мадонну, сошедшую с картины. Кажется, сейчас над мальчишеской стрижкой Изабель появится свечение.
– Так мне рассказывать дальше?
Мне хватает сил кивнуть. Все-таки, несмотря на свои миллионы и амбиции, Ласкавый гораздо более сентиментален и восприимчив, чем его озабоченные бизнесом предшественники. Внутри он остался лохматым рокером, поджарым мальчишкой в лихой матерчатой куртке на манер двадцатых годов, с гитарой наперевес и «косяком» за пазухой.
– Когда-то ты написал музыку к фильму. Я раскопала этот фильм и эту музыку. Но вначале я раскопала, кто такие «Баранки с кайфом». Они пишут «народные» темы и действительно стащили у тебя кусок мелодии. Хотя вопрос спорный, но существует целая галерея ссылок на плагиат, и этот момент неоднократно отмечен.
А для «Последнего изгоя» музыкальный ряд составляют другие люди, они не композиторы, а команда диджеев. Они вполне честно выкупили у «Баранок» права на переплавку их соловьиных свистов. Сибиренко предлагает тебе подписаться под заявлением в суд, и больше ничего делать не надо. Все сделают без тебя. Этих диджеев, несмотря на несколько лет успешной работы, размажут по стенке, и место для тебя освободится автоматически. Не делай этого.
Ласкавый слушает как привороженный. Я, который лежу в темной кабинке, опутанный проводами, тоже задыхаюсь от изумления. Эта девица, кто бы она ни была, пусть даже трижды внештатник Серого дома, она не может так выражать мысли. Будучи перформером, она, конечно, не теряет базового интеллекта, но, насколько я помню, Изабель Гнедич не заканчивала курсы менеджеров. И уж тем более она никак не может быть в курсе отношений заказчика с хозяином. Но дело даже не в этом; в конце концов, Ласкавый потерял голову и утром, в постели, мог наболтать бог знает что. В конце концов, я не читал его стрим, я не читал его требований и самого контракта; возможно, там оговаривались недюжинные интеллектуальные способности перформера. Заказчик заплатил за «Нугу» столько, что мог на эти деньги нанять троих экспертов…
– …Я запросила несколько независимых юридических экспертов плюс отправила на экспертизу твой возможный контракт с Сибиренко и Гириным. Кроме того, я нашла специалистов рынка, которые согласились просветить меня насчет «Изгоя», насчет остальных шоу и даже насчет «Щербета»… Ты слышал, что такое «Щербет»? Это их новейшая разработка.
…Это потрясающе. Я представляю, каково было Ласкавому выслушивать подобную лекцию от актрисы, которая сама не подозревала, что играла в каждую секунду своего существования. Воистину, такого мастерства от создателей «Нуги» я не ожидал…
– Петечка, ты где витаешь? Ты меня слушаешь? В общей сложности я опросила одиннадцать человек, прочитала десятка три статей и пришла к трем следующим выводам. Первое: у «Жажды» гораздо больше перспектив, чем у «Изгоя», поэтому лучше оставайся в Москве. «Изгой» теряет рейтинг, но об этом никто не знает. Потому что Сибиренко тратит деньги на подтасовку результатов опросов. Москва и Питер давно это старье не смотрят, сколько серий ни накрути; остается Урал и южные губернии, где еще кто-то живет.
Второй вывод. Когда-то ты с этими людьми был хорошо знаком, вы очень ладили, но не так давно поругались… Что ты вздрогнул, я права?
– Ерунда, ни с кем я не ругался…
Однако я отворачиваюсь и озабоченно разглядываю барахтающихся в «студне» гимнасток.
– Из тебя неважный врунишка, Петечка. Если вы не ссорились, отчего же у тебя глазки дергаются? Расскажи мне, отчего вы поссорились! Ну же!
Внезапно она поднимается и оказывается у меня на коленях. Я сцепляю руки у нее за спиной; у Изабель очень хрупкая талия по сравнению с крепкими ножками и увесистой попой.
И тут начинается то, ради чего Полонский лез под пули на коралловом острове. Все происходит настолько быстро, что я не сразу понимаю, что к чему. Эх, если бы под рукой была обычная запись, на любом носителе!.. Но эту запись остановить или перемотать назад невозможно. Только по второму разу.
– Тридцать часов, – с потусторонней улыбкой, точно прислушиваясь к далекому колокольному звону внутри себя, сообщает Изабель. На ее щеках появляются милые детские ямочки. – Мы вместе с тобой уже тридцать часов. Тебе конец, милый. Этого вполне достаточно, ты не находишь?
– Достаточно для чего, крошка? – Я целую ее четырежды.
В оба глаза и в обе ямочки на щеках. Вблизи, лицом к лицу, она еще больше похожа на уютного домашнего ленивца, прижавшегося к ветке. Изабель трется о меня грудью и произносит кошачье «мрррр…».
– Тридцать часов мы так близки, милый… Тебе конец. Я спрашиваю, а ты отвечаешь, хорошо? Мрррр… Где чип с докладом Симак?
Я снова целую ее в глаза и в носик. У нее такой восхитительный миниатюрный носик, хочется его бесконечно целовать.
– Ты такой теплый, такой славный, такой сильный, мррр… Тебе конец, милый. Я спрашиваю, где чип с докладом Симак?
– У меня его нет…
– Где чип, милый? Тебе конец. Где ты его спрятал?
– Он у Тео…
– А ты не врешь мне, сладенький? – Она сидит у меня на коленях, упираясь мне в грудь своей пышной грудью и откинув назад прелестную головку. – Сиди смирно, даже не вздумай шевельнуться, не то я тебе глаза выдавлю. Тебе конец.
Она проводит язычком по влажным губам и вдруг вырывает у меня из макушки клок волос. Тот я, который лежит в темноте на кушетке, вздрагивает всем телом. Но не от боли, а от улыбки Изабель.
Я не знаю, что это такое, но это не человек.
– Разве Тео не поделился с тобой? Врать нехорошо, милый… Тебе конец. Если будешь врать, я превращу твои мозги в жидкое дерьмо, и они потекут из ушей. Хочешь, я так и сделаю? – Она приближает пылающие глаза вплотную.
– Нет… пожалуйста, не надо. – Я отодвигаюсь от нее назад, насколько могу. Честно говоря, мне хватило бы легкого движения руки, чтобы оторвать от себя ее и скинуть с балкона, прямо на штанги и тренажеры. А еще я с щекочущим вожделением представляю, как можно было бы об колено сломать ей позвоночник.
Я почти сочувствую Ласкавому, но его муки еще не закончились.
– Отдай чип, и мы снова пойдем играть. Твоя крошка будет любить тебя и всех твоих мальчиков…Тебе конец. У тебя должна быть копия записи, ведь вы же друзья.
– Чип только у Тео… Он не хотел меня подставлять.
– Где он? Где прячется Костадис?
– Он… он не сказал… – Я каркаю в ответ, как полузадушенная ворона.
– Как его найти? Ну?! Тебе конец, милый. Сейчас ты дашь мне номер, по которому его можно найти. Я слушаю, сладенький.
– Ноль сто семнадцать…
– Только не диктуй мне номера, которые всем и так известны. Дай номер нелицензионного скрина или зарубежного оператора. Ведь он же оставил такой номерок, специально для друга. Тебе конец, милый. Поторопись, не то я выколю тебе глаз. Я буду делать это медленно и очень больно. Я буду наматывать твой глазик на этот ржавый гвоздь.
Ума не приложу, откуда он взялся. Может быть, Изабель успела его подобрать за то время, пока мы взбирались по пожарной лестнице. В трех сантиметрах от глаза я вижу кривой четырехгранный гвоздь, по размерам вполне годящийся для распятия.
– Два-ноль-четыре…
Наконец-то Ласкавый по капле выцеживает из себя верный номер. Скорее всего, позывные скрина действительно знакомы лишь самым близким друзьям. Формально Костадиса никто не может обвинить в сопричастности к убийству Милены Харвик, его фирма не нуждается в ежедневном присутствии шефа, у грека нет в Москве близких родственников. Он исчез, переслав лично мне кусок записи. Его взрослый сын живет с семьей в Париже и на запросы об отце ответил встречными вопросами.
Лукьяненко Сергей
Максимов Альберт
Орлов Алекс
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс
Белов Вольф