– Уже случилось, но не то, что ты думаешь, дружок. После нашего разговора, в два часа ночи, я разбудил Сибиренко и прямо спросил насчет федеральной агентуры в наших рядах. Януш, у меня даже тени сомнения не было, что Сибиренко очень быстро все раскопает. Но шеф впервые не сумел ничего откопать. Он задергался. Против нас ведется война. И как во всех приличных войнах, боевые действия уже начались, и без всякого предупреждения. Они поняли, что истории с Костадисом недостаточно, так легко нас не закопать. Этот хитрожопый грек… Они так, слегка проверили нас на вшивость. А потом без зазрения совести пристрелили девчонку. Теперь я не увижу ничего удивительного, если эти подонки скупят половину мест в «Лукуме» и последующих шоу. Они хором начнут изображать сердечные приступы и кражи со взломом, лишь бы угробить наш «Шербет». Ты понимаешь, что такое «Жажда»?! Это коммерческая кнопка, за которой стоит западный капитал. Они запросто пойдут на убийство, лишь бы дискредитировать корпорацию.
– Что же делать? Придется отозвать проданные пакеты?
Гирин тушит сигарету и смотрит так, что я снова чувствую себя твердолобым ментом.
– Закатать рукава и драться, дружок! Гони в аэропорт, приезжай сразу в лабораторию, я сам подключу тебя к стриму Костадиса.
7. СЦЕНАРИЙ «ХАЛВА»
Я кручу в пальцах наконечник трости – голову льва с женской грудью. Это мои пальцы и мои руки – суховатые, жилистые, покрытые седым волосом, но при этом с гладко отполированными ногтями и двумя перстнями баснословной стоимости.
Я хочу получше рассмотреть перстень, но вместо этого взгляд утыкается в колонки цифр, висящих в диафрагме скрина. Легкое чувство дурноты, как от резкой смены направления на центрифуге. Полсекунды я вижу окно и вид на Тверскую под каким-то совершенно немыслимым углом, затем еще один разворот, почти на сто восемьдесят градусов, и оказывается, что я сижу за столиком ресторана на выносной террасе. Наложение звука рождает кашу в голове. Еще доносятся из операторской недовольное пыхтение Гирина и рваные ответы техников, а уже о чем-то спрашивает склонившийся гарсон, и дребезжит над головой кабина монорельса, и приближается цыган со скрипочкой…
При входе в чужой стрим всегда сначала ощущения, как у космонавта, тошнит, и ужас из-за того, что не можешь по своей воле закрыть глаза.
Гарсон у них живой, в льняной подпоясанной рубахе, с зализанными набок волосиками. В меню у них расстегаи с лесными грибами и осетром. И цыгане настоящие, с бренчащими кольцами в ушах, в жилетках и зеркально-хромовых сапогах. Я заглядывал сюда исключительно как экскурсант. Костадис же тут не только ужинает, но иногда и завтракает.
Непонятно, зачем он меня обманул при первой встрече, зная, что стрим Милены все равно подвергнут просмотру. Или он заранее знал, что ее не успеют раскодировать? Вопросы, гадкие, кошмарные вопросы.
Она поднимается по винтовой лесенке, и мое внимание приковано к этой лесенке еще до того, как на перилах показалась загорелая кисть. Милену Харвик нельзя назвать идеально красивой, но она вызывающе чувственна. Ее пылающая женственность обжигает зал. Мужчины за дальними столиками перестают бренчать вилками. Она намагничивает воздух вокруг себя. Так и хочется изо всех сил втянуть носом эти разрозненные молекулы, но обоняния я лишен. Как и осязания. Это к счастью, потому что иначе пришлось бы помимо плотских утех огрести в финале чем-то тяжелым по темечку.
Темно-каштановые волосы Милены Харвик уложены в виде сложной высокой башни и украшены двумя мерцающими гирляндами. Ее внешность полностью подогнали под скрытые желания заказчика. Чуть увеличили глаза, придали им восточный удлиненный разрез, исчез скрабстил, гораздо более худыми и смуглыми стали плечи. На левой голой руке тоже светится гирлянда в форме длинной перчатки, а правая, до плеча, целиком скрыта тонкой сеткой. Корсет зашнурован не плотно; позади, на талии – два банта в форме бабочек. Когда женщина не прижимается к чему-нибудь спиной, радужные бабочки начинают медленно махать крылышками. Ниже талии свободно спадают несколько слоев полупрозрачного шелка, платье стекает на ковер, закрывая носки туфель. При правильной подсветке снизу видны очертания ног. Костадис явно поскромничал, когда упомянул о покупке пары безделушек. За какую-то неделю он подарил своей любовнице целый гардероб.
…Милена поднимается по лесенке и, увидев Костадиса, сразу начинает улыбаться. Она не просто рада, от девушки струится поток тепла. Я поднимаюсь ей навстречу и протягиваю руки. Наверное, в элитном заведении посетителям не принято так выражать свои чувства, но Милена ничего не может с собой поделать, и мне приходится подыгрывать. Прежде чем обнять ее, краем глаза я скольжу по публике.
Я думаю – какая же трусливая сволочь этот Костадис, если стесняется такой замечательной девушки. Он хотел именно такую, он ее получил и теперь на грани паники. Он купил ее эмоции, он разбудил пламень, он осуществил для себя вечную мечту. Из феерии ожиданий родилась истинная верность, преданность и честность.
Он купил несбыточную любовь и теперь боится ее.
Я опять забылся. Ведь этот жулик купил ее, чтобы пробраться в наше шоу.
Это просто замечательно, что Костадис так внимательно огляделся. Я ставлю мысленную засечку. Весь верхний зал как на ладони. Занято пять столиков, и на курительной банкетке устроились две парочки. Я не стараюсь запомнить публику, но что-то неуловимое оседает в мозгу. Крохотная зацепка, которую только я могу дать. Я обязательно вернусь в эти мгновения, потому что в зале сидит мужчина, который мне уже встречался совсем недавно и совсем в другой обстановке. Единственное, что меня настораживает: этот мужчина никак не связан с Костадисом и убийством Харвик. А если он с ними связан, то ситуация становится почти пугающей. Потому что не далее как три дня назад я видел этого типа на собственной лестничной клетке.
Да, в пятницу! Я как раз вернулся из клиники, где навещал Костадиса, я болтал с Гириным, жевал тосты и машинально поглядывал в охранный скрин. Этот тип с квадратным затылком, который сейчас шепчет что-то на ухо блондинке, он тогда был с приятелем. Что они делали возле моей квартиры? Убедились, что я вернулся, доложили кому-то и уехали? Слишком сложный и глупый способ слежки, да и незачем за мной следить…
Милена шепчет:
– Я едва дождалась вечера, так соскучилась по тебе…
Я забираю у нее сумочку, руки официанта в белых перчатках пододвигают для моей женщины стул.
– Слушай, на меня так пялился лифтер, что перепутал этажи… – Она приглушенно смеется, обнажив под верхней губой влажный ряд перламутровых зубок. – Ты чем-то огорчен, милый? Как мне тебя развеселить?..
Тот я, который лежит в темноте бокса, в переплетении проводов, вздрагивает от острого ощущения дежавю. Так близки, так избиты и так насыщены болью эти интонации.
Как мне тебя развеселить?
Что я могу сделать для тебя?
Что мне совершить во имя твое?..
Как мне вырвать перо из рук Его, дабы вписать в страницу твою хотя бы толику любви ко мне?..
Она не красавица, но отдел перфоменса добился почти невозможного. Они придали Милене тот несравненный шик, который заставляет замирать мужские сердца и заставляет совершать их обладателей идиотские поступки.
Руки в белых перчатках ставят передо мной блюдо с запотевшей зеркальной крышкой. Официант наклонил бутылку над бокалом; темно-рубиновая струя кажется плотной, как живая змея. Когда он отступает назад, я показываю Милене на бутылку. Это чилийское коллекционное вино, у бутылки очень длинное узкое горлышко. Милена под столом проводит по моему колену ногтями.
– Что мне сделать для тебя, милый? Хочешь, прокатимся на озеро? Или поедем к тебе? Поиграем во что-нибудь, я тебе сделаю массаж…
– Наклонись, – велит Костадис.
Милена подается вперед, склоняясь над крахмальной салфеткой. Я протягиваю руку, запускаю под корсет и беру в ладонь грудь. Ее глаза моментально обволакивает туман, даже на расстоянии я чувствую, как слабеют женские мышцы, превращаясь в пластичную, подвластную мне массу. Человек в белом кителе с золотыми пуговицами стоит у нее за спиной.
– Накройте нам в кабинете! – говорю я, и белый китель сгибается, блеснув лысиной.
Метрдотель распахивает одну из дверок. Оркестр в зале начинает играть какую-то русскую тягучую мелодию, цыган со скрипкой проходит вдоль столов, собирая купюры в глубокую черную шляпу. Его поддельные золотые зубы блестят, как часть сервировки. Секунду я вижу перед собой обнаженный затылок Милены, я трогаю пальцем бугорки ее позвонков. Девушка тут же замирает на полушаге, ее голая спина под шнуровкой покрывается мурашками. Я не могу это почувствовать, но наверняка ощущения Костадиса сродни удару тока. Эмоциональный стрим заказчика выверен на девяносто два процента, и в сфере сексуальных предпочтений эта женщина представляет собой вершину того, о чем он подсознательно мечтал. Несмотря на разницу в возрасте, они созданы друг для друга. Остальные восемь процентов бессознательных порывов не под силу одолеть даже режиссерам перфоменса.
Девушка первая заходит в кабинет, и на секунду я теряю ориентацию. Мне кажется, что мы очутились на улице, настолько прозрачно внешнее стекло. Терраса устроена в самом основании дождевого перекрытия. В метре над головой разбегаются чуть подрагивающие многослойные тросы, которые удерживают купол над перекрестком, еще выше, над куполом, видны опоры легкового монорельса и массивные аркады воздушного метро. Милена подходит вплотную к окну, кладет на него руки и смеется.
– Красота… – шепчет она. – А можно как-нибудь открыть? Я хочу им что-нибудь крикнуть вниз.
Горят двенадцать свечей, метрдотель бесшумно захлопывает дверь. Два фиолетовых диванчика полукругом, низкий столик, покрытый настоящей накрахмаленной скатертью, на нем серебряные приборы и высокие бокалы с вензелями.
– Сними юбку, – говорю я, не оборачиваясь.
Еще одна возможность глазами Костадиса заглянуть в общий зал. С этой стороны стена прозрачная, и все как на ладони. Среди золотых купидонов и орехового рококо две румяные нимфы в кокошниках таскают на цепи медвежонка. Иностранцы хлопают, балалаечник и гармонист хохочут. Костадису все это неинтересно, он скидывает пиджак, расстегивает рубашку. Ему не терпится заняться девушкой, но я успеваю заметить.
Мужчина с квадратным затылком потерял к блондинке всякий интерес. То есть он делает вид, что ушко спутницы занимает его больше всего на свете, но это не так. Краем глаза он следит за дверцей нашего кабинета.
Костадис поедает глазами подругу. Я невольно сравниваю ее с той Миленой Харвик, какой она была до мейкапа.
Костадис поворачивается к Милене:
– Скажи мне…
– Я люблю тебя… – Она угадывает, что я хочу услышать.
– Еще раз скажи.
– Люблю тебя, только тебя. – В глазах ее набухают слезы.
– Почему ты улыбаешься?
– Потому что я счастлива.
Оказывается, у этого платья легко отделяется нижняя часть. Комок переливчатого шелка, лен и позолота бессильными ручьями стекают на тонкие щиколотки. Она смотрит мне в глаза чуть исподлобья, покусывая нижнюю губу. На фоне ослепительно белых кружевных трусиков ее бедра кажутся почти черными. Одной рукой она теребит на груди шнуровку, в другой держит начатый бокал с вином. Пурпурная жидкость чуть подрагивает, на краешке бокала остался след помады. Девушка стоит спиной к окну; на противоположной стороне проспекта вспыхивает реклама, и нежный пушок на ее щеках и плечах поочередно окрашивается сиреневым и розовым. Непонятно почему, но я чувствую что-то вроде ревности, я вспоминаю о Ксане. Моя жена никогда не будет такой. Даже когда она кричит, что принадлежит мне, мы остаемся двумя разными островками. Даже нет, скорее островом можно обозвать меня. А Ксана отчаливает, как юркий независимый пароходик или как загулявшая яхта, случайно бросившая якорь в одной из удобных лагун…
Костадис присаживается на диванчик и смотрит на нее снизу вверх:
– Снимай.
Милена делает это артистически. Невыразимо медленно она спускает резинку с левого бедра, затем с правого. Теперь свечи стоят иначе, и я вижу многоцветные рисунки на ее ногах. Зачем Костадис обманывал меня, что заметил их лишь в тот злополучный вечер?
– Садись. – Я указываю рукой на стол. – Садись, я сказал!
Секунду Милеша колеблется, а затем усаживается на скатерть прямо передо мной. Столик очень крепкий, стоит на четырех мощных тумбах, от ее манипуляций даже не вздрогнула посуда.
– Откинься назад.
Она вытягивается на освобожденном пространстве скатерти, локтями закрывая лицо.
– Не здесь, Тео… Увези меня отсюда.
Четыре подсвечника и двенадцать свечей вокруг живой шоколадной статуэтки. Горками салфетки в нетронутом перламутре фарфора, три вида ножей холодными рыбками плывут вдоль ее вздымающейся груди.
– Подними туфли на стол и разведи ноги.
Она слушается, но вздрагивает всем телом, когда я провожу пальцами по внутренней поверхности бедра. Мне не дано ощутить этих прикосновений, но Милену передергивает.
– Увези меня, пожалуйста… Я буду делать все, что ты захочешь, но здесь я не могу.
– Ты любишь меня? – Я поворачиваюсь и что-то достаю из кармана лежащего на диване пиджака. Маленькая синяя коробочка.
– Я люблю тебя, милый, люблю тебя, люблю…
Я обхожу стол. Голыми локтями Милеша все так же прикрывает глаза. Я слышу хриплый стон и не сразу понимаю, что этот стон издает Костадис. Потом на несколько мгновений картинка расплывается, я что-то делаю очень близко от своего лица…
Черт подери, я плачу! То есть не я, а он, этот противный гадкий миллионер. Он плачет и вытирает салфеткой глаза. Это настолько неожиданно, что я на минуту забываю о почти обнаженной женщине, лежащей между столовых приборов.
– Чего ты хочешь, Милеша? – Я вожу указательным пальцем по ее губам: ее рот тут же открывается навстречу. – А что я могу сделать для тебя? Чего бы ты хотела, не сейчас, а вообще?
– Ничего, милый… Только не оставляй меня, я всегда хочу быть с тобой…
– До самой смерти?
– Да, до самой… Увези меня к себе, я буду твоей рабыней… Я хочу любить тебя постоянно.
Я ей не верю, хотя она говорит правду. И Костадис ей не верит, хотя тоже слышит правду. Он псих, настоящий псих, несмотря на все свои регалии в бизнесе. Похоже, он намерен доказать, что истинна только ложь.
Костадис накрывает Милене горло бриллиантовой диадемой.
Я беру в руку один из подсвечников, я наклоняюсь и целую ее рот. Наверняка, она очень вкусная, и наверняка я причиняю ей какую-то боль, потому что девушка начинает извиваться, лежа на столе. Я приказываю ей не шевелиться и снова обхожу стол. Милена безумно притягательна; она лежит, опираясь на столешницу затылком, плечами и ягодицами, а под выгнутую арку спины можно легко просунуть толстую книгу. С ее губы по подбородку стекает капелька крови; очевидно, я укусил ее… Треугольные каблуки туфель рвут скатерть, коленки согнуты, на бесконечно длинных лодыжках переливаются орхидеи и звенят цепочки. Хорошо, что она такая гибкая, она раскрывается в шпагате. Я беру бутылку с длинным горлышком, вытаскиваю пробку и смотрю на свет. Там внутри еще полно первоклассного вина семилетней выдержки.
– Покажи мне, как ты меня любишь.
Я резко двигаю бутылкой. Горлышко очень длинное. Коллекционное чилийское вино тонкой струйкой сочится наружу. На шершавом льняном снегу расплывается пурпурное озеро. Я наклоняюсь очень низко, почти вплотную разглядывая ее побелевшие губы.
– Я люблю тебя, Тео, люблю, люблю… Увези меня отсюда…
Круз Андрей
Курылев Олег
Суворов Виктор
Лукьяненко Сергей
Глуховский Дмитрий
Орловский Гай Юлий